Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Всадник Сотни, спрыгнув с пепельной кобылы, вытащил из-за пазухи сверток, легко поднялся на произвольный эшафот, цепляя пол краем богатой мантии. Он был колдуном – личностью небезызвестной и богатой, шикующей до сих пор. Элиас Мун, ровесник Реввенкрофта, развернулся к толпе, принялся зачитывать приговор красивым, звучным голосом.

– Именем Ингвара Виртанена, достопочтенного Ястреба – правителя Объединенной Империи, Терес Марлоу обвиняется в государственной измене! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Последнее слово, Терес!

Женщина что-то невнятно пробубнила. Тихо, неслышно, опустив голову так, что темные волосы низко упали спутанной массой. Элиас усмехнулся, не без интереса прошагал к приговоренной, поднимая рукой лицо чародейки на себя.

– Я не расслышал, ведьма. Повтори, сделай одолжение.

Тряхнув волосами, вскинувшись, привязанная к столбу плюнула в красивое лицо карателя, искаженное теперь отвращением и полыхнувшей злобой. Она приняла удар в челюсть, глухо охнув. Отплевалась кровью.

– Искренне надеюсь, что вы передохните, скоты, – прошипела женщина, – ну, что застыл, ублюдок?! Давай, жги! Жги, сука!

Просить дважды не пришлось. Элиас, все еще перекошенный яростью, махнул рукой, исполнив жест, лишенный всякой красоты. Хворост под босыми ногами Терес глухо затрещал, меж веточками пробился дымок. Занялось пламя.

Люди молча смотрели в пол, под ноги; каратели, гарцуя на конях, драли глотку, заходясь истеричным смехом то ли над униженным Элиасом, то ли над поджавшей губы женщиной – полураздетой, избитой, в страшных лохмотьях. Со рта сочилась кровь разбитой щеки. Пламя подбиралось к ступням, но она молчала, смотрела сквозь дома усталым взглядом. Блэйка одолевало желание вбежать на эшафот, потушить огонь и первым делом разбить лицо чародея в кровавое месиво. За несправедливость. За подлость. За бесчестие и тот удар, прилетевший Терес в челюсть. Мун покинул место казни, верхом уехал в улицы, вытирая щеку белоснежным платочком. На его место пришли другие.

Под серым небом разгорался костер, облизывая ноги колдуньи. Ифрит видел, как та что есть духу сжимала зубы и закрывала глаза. Страдала, но не кричала, хоть то и облегчило бы боль. Он вдруг вспомнил, как там, на площади святой Нехалены, принимал спиной кнуты Аскель, из последних сил выдерживая удары. По спине прошел холод. Воспоминания в очередной раз накрыли, и воздуха стало слишком мало. У него снова начинала болеть голова.

Всадники Сотни попросту не просчитали тот вариант. Злорадствовали и ржали, а тень, вынырнув из массы, метнула зазубренный кинжал в грудь женщины, и та выгнулась, объятая пламенем, не сдержала слез и уронила голову, а по коже ползли полосы крови. Ингваровцы сорвались с места. Началась давка.

Оборвавший страдания уже затерялся в толпе, испарился, словно видение. Каждого встречного ловили, прижимали к земле, допрашивали. Каждый встречный клялся собственной жизнью, что не обрывал мучения Терес. Каратели грозились убить.

Блэйк рванул, расталкивая народ, скрылся улицами по той же дороге, что и несколько минут назад Элиас. Успел избежать обыска, а там, на площади, стоял вой и крики, ржание сотенских коней, ругань ошалевших всадников. И только Терес Марлоу, опустив голову, горела на костре, объятая огнем, и кровь медленно стекала к обугливающимся ступням, а из груди торчала темная рукоятка кинжала. Так или иначе, чародейка была благодарна некоему человеку, что не побоялся карателей и облегчил ее страдания.

Ифрит, спешно пролетев по ближайшим лавкам, покинул Гиррад, как только все стихло.

Ифрит понимал, что все зашло слишком далеко, и что Аскель, переживший плети на Нехалене, уже не выдержит огня ингваровских костров…

***

Он уже смирился с тем, что должен довольствоваться минимумом, но то, что тот минимум был абсолютным, весьма удручало. На остатки роскоши Мракобес жевал во дворе сено, а сам Блэйк имел свой угол на два дня и даже чем-то питался. Гиррад оставил его без денег, зато чародей, стоя перед постоялым двором и вычищая шкуру вороного чудовища, мог хвастать обновленной одеждой, в особенности – добротным, но излишне тяжелым плащом из плотной черной шерсти. Кажется, это был первый раз, когда Ифрит не хвастал мехами, а скромничал ходовой тканью.

Он все еще был невыбрит, не мог припомнить, когда в последний раз мылся, и оставшиеся гроши приберег именно на это благое дело. Постоялый двор накрывали легкие зимние сумерки, превращая белизну снега в пасмурную серость. Все больше людей проходило к Кривому Рогу, надеясь найти пристанище на очередную ночь, обогреть руки у камина и просушить припорошенную снегом одежду. Ничтожно маленькая, забытая Богами деревушка Фельсфрин многих привечала вечерами и провожала на следующее утро. В Фельсфрин забредали часто, да и как не провести ночь в тепле и уюте, когда само поселение было расположено недалеко от главного тракта? Несомненно, Блэйку опасно было находиться там, куда без труда могли забрести всадники Сотни. Но он был крайне осторожен, проходил у них под носом и оставался незамеченным, будучи тем колдуном, что прекрасно умел скрывать свой возраст и принадлежность к касте чародеев.

Это в который раз доказывало и то, что еще на подступах к деревне он смог играючи обойти сотенцев, всего лишь скрывшись в тени высоких деревьев. Карателей было четверо, они явно куда-то спешили, но среди них был чародей, и не заметить себе подобного, не почувствовать присутствие мага – прямо-таки произвол и бестактность. Бестактность, которая Ифриту играла лишь на руку.

Он усмехался. Начищая шерсть коня, тихо злорадствовал, потому что предсказание девочки-видения не сбылось. Она горячо вещала, что Блэйк не успеет, что его Аскель пострадает, что их попросту не сведет случай, ибо они – убийцы, а теперь до переправы через Фельсфринский мост оставались сутки, черный был на месте и сейчас только ждал, когда до этих мест доберутся остатки доротеевской группки. Пункт назначения был в полутора верстах от Кривого Рога, чтобы его достигнуть, нужно было неизменно пройти через крохотное селение, и избежать встречи было невозможно. И от осознания, что следующей ночью он увидит Аскеля, нагонит его спустя пять лет отсутствия и месяц поисков, ему становилось не по себе. Он ведь попросту не найдет, что сказать.

В любом случае, Реввенкрофт начищал конскую шею, рискуя быть укушенным, наблюдал за теми, кто входил в постоялый двор, и намеревался сам зайти туда и пройти к камину, чтобы усладить собственную душу теплом и сухостью, полумраком, усыпляющим гомоном и редкостным приличием Рога.

Но даже вымытым, вернувшимся к себе прежнему он не смог уснуть, чтобы утро наступило быстрее. Проворочавшись на сомнительном тюфяке, Блэйк, оправив роскошь чистых, лежащих угольным полотном волос, в середине ночи спустился из комнатки вниз – в просторное помещение, уставленное столами и лавками. На удивление здесь было чисто. Хромой Кот Вранова заметно проигрывал безызвестному Кривому Рогу и в чистоте, и в качестве того же пива. На нижнем этаже практически не было постояльцев: кроме Ифрита еще трое коротали ночь – рубились в карты, отставив кружки. Хозяйка Рога – женщина благородных лет, худощавая и аккуратная, лениво наблюдала за гостями, стуча вязальными спицами и медленно разматывая клубок овечьей шерсти, превращая его в рукавицу. Черный откровенно не знал, чем себя занять. Он рад был бы убить ночь чтением, но сильно сомневался в том, что здесь вообще кто-то знает, как выглядит книга. Карты его не увлекали, он совершенно не умел в них играть, да и гадал на них чудовищным образом; горящий камин привлекал его только теплом, а мысли о встрече лишь недавно отпустили его, и он не хотел снова гонять их в сознании, излишне раздражаясь.

Скрипнула дверь. Из кромешной тьмы в полумрак зашла высокая фигура человека, укутанного в плащ и стряхивающего с него редкие снежинки. Оставляя на полу темные мокрые следы, нежданный гость прошел к хозяйке, коротко переговорил с ней и повернулся прямо к Блэйку, что поглядывал на него исподлобья, мучая пятерней черные пряди. Они уже виделись. Виделись и встретились спустя полторы недели в забытом Богами Фельсфрине, в пяти днях пути от Вранова, глубокой ночью. Человек, отбрасывая с головы капюшон, медленно прошел к столику, сел спиной к хозяйке Рога и ухмыльнулся. Ифрит скептически хмыкнул.

– Ханс Шелкопряд страшно рад тебя видеть, мой нелюдимый дружище, – оскалился мужчина в возрасте, темные волосы которого украшала редкая проседь. – Я же говорил, что еще пересечемся. Какими судьбами в Фельсфрине?

– А тебя это сильно волнует? – поднял широкую бровь колдун, сплетая пальцы. – Кто ты такой, чтобы я посвящал тебя в собственные планы? Думаешь, поверю, что ты и правда торговец? За всю жизнь я не встречал ни единого Ханса. Тем более – Шелкопряда.

Огонь в камине начал угасать, и заскучавшая хозяйка, сонно зевнув, прошаркала по полу, чтобы подкинуть дров. Пламя тут же накинулось на сухую древесину и жарко пыхнуло. Слышно было, как за окном, резвясь на дворе, гудел ветер.

– О, дружище, ты знаешь меня прорву лет! Неужто запамятовал? Или мысли не тем были заняты?

– Остряк, – паскудно усмехнувшись, произнес Блэйк. – А слабо фантом развеять, «дружище»? Не жалко личико прятать?

По лицу Шелкопряда прошли странные тени, в шельмоватых глазах заиграла искра. Он понял, что Ифрит начинает догадываться. По природе своей он редко сразу делал то, что от него просили. Слишком любил действовать на нервы, будучи обладателем исключительно раздражающего некоторыми замашками характера.

– Неужели смекаешь? Неужели доперло до тебя, что старик Ханс – твой старый камрад?

– Я не якшаюсь с торговцами, – проговорил чародей, – но исключительных раздолбаев, которые имеют привычку чересчур часто чесать языком, припоминаю. – Шелкопряд скалился, накидывая капюшон на голову. – Припоминаю также и тех, что ради выгоды в петлю влезут. А таких индивидов Север топчет мало. Среди них – некая скотинка, утаившая свое имя изначально.

– Некая сволочь не узнала некую скотинку, – прыснул Ханс.

– Ибо та скотинка каким-то образом – ну чисто недоразумение – научилась лепить сносные фантомы. Мои рукоплескания, Персифаль, морду сделал – что надо.

Перед ним, накрыв огненно-рыжую голову, головокружительно улыбаясь и щуря бесовские ядовито-зеленые глаза, сидел Персифаль Альшат – редкостный ловкач и неисправимый бабник, что, едва завидев женщину, кидался в ее сторону и осыпал комплиментами, обхаживал до тех пор, пока не заваливал под себя. Клялся в любви, под окнами пел, одаривал шелками и золотом, а потом видел еще более прелестную особу и сбегал, напрочь забывая об обещаниях и клятвах. Да, этот южанин был тем еще чертом. С Ифритом был знаком целую вечность.

– Дьявол, догадался, – улыбался рыжий, – сейчас бы винцом отметить встречу! Только думается мне, что тут, кроме хреновенького пива, больше ничего не водится, – он вернул своей внешности былую, ложную форму, повернулся к задремавшей хозяйке и заголосил так, что та подскочила, тяжело дыша. – Вина не найдется, родимая?

– Только пиво, – сдерживая злость, проскрежетала остатками зубов женщина солидного возраста. Когда она злилась, ее лицо казалось старше, и морщины испещряли кожу. Будь она моложе лет на пятнадцать-двадцать, Альшат не отстал бы от ее персоны.

Та тройка, что резалась в карты, собрала колоду и, бесцеремонно громко зевая, поплелась наверх, скрипя старыми ступенями. Они остались вдвоем, сидя в полумраке Кривого Рога. Ветер все так же выл за дверью, изредка по ногами проходил сквозняк, добирающийся до камина – пламя в том с отвращением жалось к дровам и устрашающе разгоралось, демонстрируя мощь. Персифаль вздохнул.

– Какая жалость: такая встреча и без вина… Не переношу здешнее пиво. Думается мне, оно здорово разбавлено водой. Вообще-то после местной бормотухи меня полоскает целыми ночами, так что поболтаем трезвыми, как стеклышко. Ты ведь на перехвате. Ты ведь знаешь, кто скоро пройдет по мосту над Висперн.

– А на кой-черт тогда вообще спрашивал? – беззлобно выдохнул Блэйк.

– Люблю, когда ты бесишься и осторожничаешь. Сразу теряешь образ нелюдимой каменюги. А то, знаешь, бывает, что смотришь на тебя и диву даешься: откуда в этом огарке с угрюмой физиономией вообще жизнь завалялась? Но то шутки… Так значит, ты нашел его? Значит, решил пойти на Ингвара? Доротея неважный предводитель. Хотя, вероятно, употребляй она меньше – не столько бы людей полегло.

Реввенкрофт удивленно взглянул на собеседника, откинулся, прислоняясь спиной к бревенчатой стене. Меж ловко сложенными стволами деревьев все равно просачивался ледяной ветер. И как Рог вообще держится? На каких честных словах?

– Знаешь ли, вот что-что, а воевать я не собираюсь. С меня хватит, прохвост. Я навоевался по самое горло, за месяц нарубился вдоволь, кровушка вот уже где стоит. Это не моя война. Я не имею к ней никакого отношения, и произвол Виртанена – не мое дело. Не моя это сказка, Персифаль. Моя закончится тогда, когда я найду Аскеля и уйду с ним куда-нибудь далеко и насовсем. Ты удивлен? Что же. Понимаю. От убийцы не ждут ничего, кроме жажды крови и насилия. Но я скажу тебе, парень, скажу, что малость пересмотрел жизненные ориентиры и моральные ценности, чуточку иначе взглянул на мой маленький и жалкий внутренний мирок. С этим покончено. Заберу его и повешу клинок на стенку. Сложу лапки и буду смотреть, как вы складываете буйные головы, великодушно воюя за честь и достоинство.

Рыжий тихо рассмеялся, подпер голову рукой и, улыбаясь, посмотрел на Блэйка, что порол знатную чушь с серьезным видом. Сюда бы тех, кто его знал. Наверняка грохнули бы смехом, да так, что стены Кривого Рога дрогнули бы. Черный прищурился, одарил чародея с южными корнями и легким акцентом вызывающим взглядом. В глазах отражался огонь камина.

– Да ты хоть сам понял, что сморозил, дурень? – откровенно подивился Альшат. – Ты вообще в курсе того, что здесь творится? Знаешь, сколько, черт возьми, наших положил Ингвар и его прихвостни? Ой, как безбожно ты отстал от жизни, мой дорогой друг. Ой, как прогнил за пять лет! А ты не думал, через что прошел твой Аскель? Не думал, что Асгерда уже нет? Тебе безразлична эта баталия? Ладно. Хорошо, пусть так. Но подумай о судьбах. Заберешь ты его, думаешь? А знаешь ли ты, что творит твой юный Сорокопут? Какие фортели выдает, сколько ингваровцев ложит? Не думаешь, что он пошлет тебя с твоим безразличием куда подальше, а потом кинется рубить Сотню, оправдывая конченую бесшабашность доротеевских рядов? Не дури, Блэйк. Он скажет, что пойдет на Виртанена, и ты послушно побежишь следом. Потому что я знаю это. Потому что ты это знаешь.

– Уверен, что у него столько власти надо мной?

– А иначе ты не рванул бы за ним через весь Север, – поставил точку Персифаль и встал из-за стола, хлопая по плечу чародея. – Доброй ночи, Ифрит. Извини, но я дьявольски измотан, чтобы убеждать тебя в твоей зависимости от мальчишки до утра. Обдумай мои слова. И не злись, потому что я прав.

Реввенкрофт и не злился, потому что признал правоту. Какая уже разница, кого убивать? Какая разница, куда идти, когда им не видать покоя до тех пор, пока Сотня вершит свое правосудие, вырезая чародеев не хуже бубонной чумы? Да, определенно, он попробует отговорить парня от продолжения этой самоубийственной затеи, но если тот усомнится, если тот поколеблется, то пойдет с ним. Не важно, куда. Не важно, зачем и как дорого то будет стоить. Разве не должно быть в любви немного жертвенности?

Пожилая хозяйка уснула, выронив спицы и незаконченную рукавицу. Он был здесь один – оставшийся безо всего чародей – дезертир, убийца и мужчина, избегающий теперь женщин. Где-то там, сгибаемые морозным ветром, бредут ребята Доротеи, которая сама, не ведая усталости, дико улыбаясь улыбкой упырицы, ведет их в ночи к мосту над рекой Висперн, которую мороз сковал тончайшим, острым, как бритва, льдом, что не выдержит веса даже дворовой шавки. Скоро все решится. В Йольскую ночь Аскель будет с ним.

Гул ветра перебило истошное ржание Мракобеса. Ифрит встрепенулся, не успел подняться из-за столика, чтобы проверить вороного титана, как дверь с грохотом отворилась под ударом ноги.

В Кривой Рог по одному входили мокрые от снега, злющие, как волки, люди. Впереди, ругаясь и фырча, словно кошка, шла коротко остриженная поехавшая магичка. Силуэты входили один за другим.

Блэйк вышел из-за стола, не поверил собственным глазам, ведь там, во мраке, подсвеченном слабым светом горящего камина, брел в Рог последний – совсем невысокий, сутулый.

Он хотел броситься к нему.

Не успел.

Кинулся обратно темной стрелой.

– Сотня! – донесся со двора крик.

Чародеи хлынули во двор. Доротея страшно ругалась, и сердце черного колдуна пропустило удар.

========== Глава десятая: «Фельсфринский мост» ==========

«Мир рухнул,

Свет меркнет.

В грязь знамя,

Мной проигран этот бой.

Боль гложет,

Месть греет,

Смерть манит,

О, зачем я еще живой?»

Esse, «Это зря».

– Сотня! – донесся со двора крик.

Чародеи хлынули во двор. Доротея страшно ругалась.

Блэйк, перевернув стул, бросился наверх, кидаясь за плащом и клеймором. Сердце билось чаще, чем стучали копыта ошалевшего оленя, он стрелой вылетел во двор, и в это время свора Доротеи успела влететь на коней и рвануть вкруг Рога, к дороге на Фельсфринский мост, что находился в неполной версте от постоялого двора. Мракобес, избивая копытами воздух, дико ржал, мотал черной головой, плясал на месте, беснуясь от нарастающей концентрации магии. Даже в ночи было видно, как всадники, страшно горланя, несутся по белому снегу, поднимая на воздух сухие мерцающие ворохи – кристальные иглы. Сотня приближалась. Сотня настигала черной массой, и остатки доротеевской шайки не могли с ними тягаться, однако, будучи напрочь отбитыми, слабо дружащими с головой, со здравым рассудком, непременно норовили кинуться в перепалку, если не смогут сбежать.

«Не успеют, – повторял чародей, затягивая ремни, седлая вороного титана, – они попросту не успеют. Сотня начнет резать их… Их слишком мало…»

Ингваровцы разбились, пошли вокруг Кривого Рога, и на двор неслась пара карателей, стегая лошадей. Ифрит, разворачивая Мракобеса, швырнул коней Виртанена импульсом, перевернул их, кидая в снег, и, ударив крутые бока исполина, кинулся за Сотней и Доротеей, чудовищно быстро настигая неуловимые тени, поднимая на воздух мерцающий снег. Плевал он на то, что пророчила девочка-видение, знал, что не станет благородно оставлять жизнь всадникам. Либо он – либо они. Другого не дано. Понятия добра и зла были живы только в красивых сказках, и чародей знал: здесь нет места для размышлений о правильности поступка, здесь нет места милосердию. Каждый борется за собственную жизнь любыми способами. Цель оправдывает средства.

Морозный воздух врывался в легкие, он едва мог рассмотреть те черные тени, что неслись вперед, отчаянно стегая слабых лошадей, еще не бросаясь магией. Колючие снежинки царапали лицо, потоки ветра сбивали, но Мракобес, похрапывая, бешено несся следом, настигая сотенцев. От воя потоков свирепого воздуха, от грохота амуниции, от криков и воплей закладывало уши. Все смешалось в массу, в черный клубок собак, что стремились перегрызть друг другу глотки и упиться кровью. Впереди раскинулась чахленькая роща, пробившая земли у тихой реки Висперн. Возбуждение и адреналин накатывали, накрывали, топили. Ифрит знал, что сейчас ему сорвет голову, и тени мыслей о ценности жизни выбьет из сознания. Знал, что, едва почуяв кровь, начнет рубить и жечь. Думы о последствиях придут позже. Ему было не принципиально, кого лишать жизни, когда в пятистах шагов от него гнал Аскель, отчаянно пытаясь вырваться из цепких когтей ястребов Виртанена.

И злость царапала сердце бешеной кошкой.

Мракобес хрипел. Слезящимися от бешеного ветра глазами Блэйк видел, как первый всполох окрасил непроглядный мрак ледяным светом, как тени ингваровцев стали более отчетливыми, резкими, страшными. Их было слишком много. Слишком много на горстку колдунов, к которой себя успел причислить черный. Учитывая то, что в тех рядах была и девчонка с паршивым луком – можно было ползти на коленях к ногам Сотни, умоляя убить быстро и без мучений, но Доротея будет поднимать шерсть дыбом и скалить заточенные зубы, слепо кидаться до тех пор, пока из ее тела не выбьют душу. Они были напрочь лишены здравого рассудка.

Впереди послышался вой. Человеческий вой. Каратель, замахнувшись глефой*, на полном скаку настиг конного и снес его с седла в ворохи снега, срубая, словно пшеничный колос. Срубленный душераздирающе кричал, руками пытался удержать в себе внутренности, но снег пропитывался кровью, и человек, зажмурившись, упал ничком. Ингваровец молча выдрал из тела лезвие и рванул вперед. В рощу. В рощу, в которой свершилось многое.

– Пошел! – горячо крикнул чародей, огрев бок Мракобеса плоской частью клеймора.

Конь мотнул головой, набрал скорость, махнул быстрее, и с морды хлопьями летела пена, попадая на развевающийся мрак хозяйского плаща. Впереди все полыхало, гремело, звенело. Сотенцы столкнулись с доротеевскими, смешались в кучу, ощерили пасти, пугая клыками.

Глефист упал первым.

Блэйк вошел в раж, разогнал титана до пределов и на полном лету снес голову с плеч карателя, еще несколько мгновений назад положившего одного из своры. Черный скрылся во мраке раньше, чем патлатая голова свалилась в снег, а с лошади, застряв ногой в стремени, свалилось тело, фонтанируя пульсирующей в такт сердечным сокращениям кровью. За Мракобесом разорвалась земля, хилое деревце с корнем было выдрано из почвы, подброшено на сажень в ледяной воздух. Слева, накаляя пальцы очередным заклинанием, пер по снегу пеший каратель.

Ифрит повел титана кругом, вывернул кисть. Глаза лихорадочно блестели цветом полной призрачной луны, сияющей аспидной ночью на беззвездном небе. Чары ингваровца, содрогнувшие воздух, волной рванули на черного, перебили грохотом крики и скрежет железа, лязг тяжелой амуниции. Отразились от невидимого барьера, шарахнув с такой силой на сотенца, что тот, впечатавшись в ствол крепкого дерева, замер, забрызгав кровью борозды старой сморщенной коры. Бросив коня, с шипением опустив клеймор в ножны, чародей, утопая в снегу, что едва не доставал колен, быстро пошел на выход к мосту. Пошел на дикие крики Доротеи, потерявшей голову от восторга перед убийством.

Стрела просвистела прямо перед носом, вонзилась в ствол ивы, со звоном замерла. Во мраке кустов, скрываясь в голой бузине, стоял невысокий силуэтик человечка с луком, натягивающего тетиву.

– Свой, – рявкнул колдун, поднимая руки, – я на твоей стороне!

Силуэтик завел руку дальше, так, что жесткое перо стрелы касалось кожи у уха. Человечек метил в Блэйка, не моргая.

– Сучья девка, я свой! – взбесился Ифрит. – Я убью тебя, если спустишь тетиву!

Но она не испугалась смерти. Не поведя бровью, разжала пальцы, и стрела с тихим свистом разрезала морозный воздух.

В снег с пробитым навылет горлом упало тело, конвульсивно дергаясь несколько мгновений, меся пальцами белоснежную роскошь, не запятнанную алыми вишенками крови. Блэйк, признательно кивнув, сорвался вперед. Темный силуэтик, вынимая из колчана стройных палачей, спускал тетиву раз за разом, сваливая ингваровцев точными ударами – в сердце, шею. За оградой голых деревьев мелькали тени. За оградой голых деревьев гудела магия и сыпались десятками заклинания. Доротеевские держались. Доротеевских было слишком мало против вооруженного до зубов отряда, высланного Виртаненом по их проклятые души.

Чародей не успел среагировать. Его попросту снесло пылающей волной, впечатав спиной в поваленное дерево. Блэйк глухо охнул, схватил губами воздух, рефлекторно сжав до боли руки. Перед ним, расставив ноги, стоял древний старик, держа иссохшими руками магию за хвост. Его испещренное глубочайшими морщинами лицо было похоже на кору дерева в свете полыхающих огнем рук. И кисти его, покрытые узлами фиолетовых вен, на удивление не дрожали.

Ифрит встал на ноги, отстегнул плащ и сбросил в снег клеймор. Сложил в сложном жесте пальцы и, поднимая ворох снега, сорвался на давно пережившего все пределы ингвароца – сгорбленного и маленького старика с побелевшими от древности глазами.

Ни одну книгу нельзя судить по обложке.

Старик, душа в котором держалась на честном слове, чертом ушел от огня, в пару шагов зашел за спину чародея и атаковал, едва не настигая проворную обученную цель.

Он и Реввенкрофт сцепились, сотрясая занесенную снегом землю партиями чудовищных чар. Высокая тень кружилась вокруг сгорбленного мага, выбивала пламя пальцами, жестами рук, бросала всем корпусом, пытаясь настигнуть неуемного безбашенного сотенца целыми сериями сокрушительных заклинаний. Тень едва успевала выкручиваться от контратак, кидалась из стороны в сторону, рывками уходила, избегая удара, и била со спины. Все – тщетно. Пламя обходило стороной, промахивалось, отражалось и жгло в обратную.

Старик согнулся почти до земли, вскинул руки, и огонь змеей выскользнул из сухих уродливых кистей, заключил черного в горящее кольцо, что медленно сужалось, норовя превратить в горстку пепла.

Знакомый свист резанул слух, рассек воздух. В висок древнего вошла стрела, застряв в черепе.

Блэйк ошарашенно смотрел на то, как страшная рука взмыла вверх, сжала тонкое древко и вырвала с наконечником, отбрасывая в белоснежный наст. Девчонка глухо вскрикнула, трясущимися пальцами натянула тетиву снова и пустила хрупкую смерть в шею.

Старик, не меняясь в лице, даже не шелохнулся. Повел рукой, и шипящее огненное кольцо стало сужаться вокруг чародея быстрее, так, что по телу пошел смертоносный жар, а с виска соскользнула капля холодного пота. Магия отказала ему. Он чувствовал ее громаду в себе, ощущал, что может поднять на воздух землю, вырывая с корнем деревья, сваливая карателей одного за другим, но пламя не подчинялось ему.

Кольцо почти касалось ткани одежды. Ифрита буквально парализовало, но древний не ликовал, не злорадствовал. Его иссушенное, изуродованное глубокими морщинами лицо вообще ничего не выражало. Было бесстрастно и мертво. Как мрамор лика девочки-видения, что пришла к нему в глубокой ночи в густых и пугающих лесах северных земель.

«Это конец… Сволочная малышка была чертовски права…»

Но кто же он такой, как не «променявший душу на удачу» человек огня и жара? Кто же он такой, как не «променявший душу на удачу» Блэйк Реввенкрофт?

Летя на белом, как саван, коне, хрупкая девушка с короткими черными волосами на полном скаку насадила старика на легкое копье, пригвождая к земле. Слетев с длинноногого животного в снег, кинулась к ингваровцу, поднимая аккуратные руки.

Голову древнего разбило в месиво мощным импульсом. Белое лицо черноволосой забрызгало кровью. Старик все еще сыпал заклинаниями, мельтешил уродливыми кистями, бился по земле змеей, но не настигал живых. Кольцо вокруг чародея распалось, превратилось в искры, мигом гаснущие в холоде.

– Селеста!

Черноволосая повернула голову, замерла на месте. Древний, колотя руками заснеженную землю, дергался. Одежда на сотенце загорелась.

Блэйк настиг девушку, вложил в ручку серьгу с бирюзой.

– Ален Майер жив. Он скоро найдет тебя.

По белоснежным щекам хрупкого создания покатились чистые слезы, мешаясь с каплями крови старика. Влажные дорожки заблестели на коже, Селеста всхлипнула, сжимая в пальцах заветное колечко. Ифрит, воспользовавшись моментом, застегнул плащ и закинул за спину полутораметровый, блестящий парадными ножнами клинок. Всматривался во всполохи у моста и приметил, что лучница перебежками направлялась во мрак.

– Уходите, пожалуйста, – проговорила черноволосая, не отнимая от груди руку, в которой сжала серьгу Алена. – Это Каратель. Скоро он найдет новое тело, восстановится… Спасибо Вам. Спасибо Вам, господин!

– Квиты, – бросил чародей и бросился к мосту. Он почувствовал, что может многое изменить в этом бою. Понял, что Доротея взяла под крыло отбитых зеленых колдунишек, самым старшим из которых вряд ли можно было дать тридцать – потерявшие наставников адепты, сбившиеся с пути. Без сомнений, он был могущественнее кого бы то ни было из сражающихся у Фельсфринского моста. Проигрывал лишь тому Карателю – ингваровцу, что ломал логику и понятия Реввенкрофта о законах магии.

Доротея, скаля сточенные в клыки зубы, билась в ближнем бою, кидаясь на сотенцев, как бешеная собака – с рыком, злостью и завидной скоростью. Она отжигала меж нападающих – неуловимая, быстрая, юркая и безбашенная, лишенная осторожности и наполненная до отказа адреналином и чудовищной выносливостью, силой, скоростью. С ног до головы покрытая кровью, полосовала сконцентрированными в лезвия чарами, подрывала убитых, наводя ужас на живых. Она истерично смеялась. Не было той битвы, в которую пошла бы стриженная упырица, не закинувшись лошадиной дозой алкоголя и наркотика. Поехавшая была одной из самых жестоких. Самых отчаянных, не ведающих страха, не замечающих боли.

С моста, несясь верхом на лошади, мчался на Блэйка очередной самоубийца, вояка в возрасте, что держал тяжелый эспадон**. Чародей не стал исхитряться: пригнулся в последний момент, уворачиваясь от горизонтально летящего к шее клинка, и описал клеймором широкую дугу, подрубая суставы лошади. Та, взвизгнув, повалилась на передние ноги, кувыркнулась через голову, и рубака, едва не рассекая себя своим же оружием, вылетел в снег, тут же подскакивая на ноги. Он держал рукоять обеими руками, завел эспадон за голову, проигрышно открываясь, и черный бросился на опережение. Просчитался: вместо того, чтобы разрубить карателя, полоснул сталью о сталь, высекая живые искры. Отскочил назад, вставая в оборону. Он знал, что мужчина не продержится долго: коренастый ингваровец не был обучен профессиональной рубке, знал пару элементов, но его подводил один простой факт. Не на того пошел. Не знал, кто учил его финтовать клеймором.

Его погубила глупость. Глупость и незнание простейших обманных маневров.

Черный чародей выждал, когда сотенец пойдет в наступление, замахнулся горизонтальной подковой справа, якобы стремясь разрубить его, но, вывернув кисть, так просто свалил его детским переходом удара в связке. Свалил финтом, направляя удар справа, обходя клинок ловким жестом и динамично нанося удар в висок. Уже слева.

Эспадон выпал из рук, оставляя глубокий след на снегу. Рубака, не выдержавший в схватке и минуты, упал боком, завалился на спину и быстро стих. Блэйк лишь тряхнул клеймором, смахивая кровь, привычным движением опустил его в ножны и толкнул ногой безжизненную теперь руку всадника Сотни. Мертвого всадника Сотни.