Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

В то время Блэйк пропадал, отлеживаясь в купальнях, подогреваемых гипокаустами*. Лежал, отмывшись, и волосы мокрыми черными змеями завивались на мраморном краю цельной громады, заполненной горячей водой, от которой пар поднимался до потолка, скрываясь во мраке. У него не было особого желания пировать и обмывать победу, пусть та большей частью зависела именно от него. Он не забивал голову тем, что его тело покрыто рунической вязью, причисляющей его к скильфидам. Ему было все равно. Знал только черный чародей, что этой ночью он выцепит адепта и даст ему то, что тот уже неоднократно просил, пусть и не оглашая той просьбы вслух. Да, это было единственное, на что у него были и силы, и желание, и неистощимый, прямо-таки маниакальный энтузиазм.

И попойка не была бы попойкой, не будь на ней ни единого конфликта. За окном мела страшная вьюга, сотрясая стены, огромный камин горел, обогревая помещение, и слово за слово, а беседа родилась, чтобы превратиться в перепалку. Иначе и быть не могло. Это было так же естественно, как и то, что на улице стоял крепкий мороз, от которого трещали кроны деревьев.

– За непревзойденного лидера! – поднял бокал уже плохо владеющий собой Персифаль, развязно ухмыляющийся и поражающий женщин роскошной улыбкой иноземца. – За отвоеванный Вальдэгор!

– За Ифрита и ребят! – поддержал Эгиль, рыча медведем на все помещение и сжимая огромной рукой несчастный хрусталь. – За прекрасных дам!

Прелестные особи захихикали, замахали ручками, смеясь. Вино разливалось разномастными реками, и хмель бил в голову. Аскель меж тем чувствовал, что те тосты льстят ему. Подумать только, прославленный чародей, лидер мятежников, за которого пьют, которого боготворят – принадлежит лишь ему. Мальчишке с болот, о происхождении которого благополучно забыли.

– Слава показушнику и убийце! Слава ренегату! Слава тому, кто сложит наши головы! – горланила Доротея, разливая на мраморный пол красное вино. – Вечная слава погибель несущему!

Парень, не сдержавшись, поднялся с места. Упырица уже ликовала, радуясь тому, что адепт клюнул и шел к ней: ей было грустно без перепалок и ссор. Она всей душой ненавидела Блэйка и все то, что с ним связанно – особенно этого малолетнего седого выскочку. Чародеи сделали вид, что ничего не произошло и, фыркнув в сторону стриженной безумицы, продолжили пить.

– Что ты творишь? – сохраняя спокойствие, спросил молодой чародей, складывая на ифритов манер руки на худой груди. – Неужели нельзя сдержаться хоть раз?

Ариас, сидевшая на коленях пресветлой госпожи Ратибор, спешно встала, согнанная упырицей, и ушла к мятежным колдунам, распивающим вино и горланящим однообразные истории. Магичка ухмыльнулась, встала, равная по росту с низковатым парнем. Уперла руки в бока.

– Кто бы сомневался, что ты, щегол, прибежишь заткнуть меня, – слащаво прошипела Доротея, заглядывая в болотную зелень его глаз. – Иначе и быть не могло, моя юная игрушка в грязных лапках ублюдочного вояки.

– Придержи язык, – нахмурился Аскель, негодуя. Несколько чародеев обернулись. Как же пропустить очередную перепалку, из которой можно узнать кучу интересностей? Обернулась и Рагна, ловя каждое слово. Алкоголь точно выдуло из ее головы.

– Не то что, родимый? Настучишь на меня Блэйку, плачась в рубашку? О, мой дорогой, эта сволочная морда оскорбила тебя на глазах твоих же подхалимов! Какая жалость! Какой позор! Давай грохнем ее, пока не очухалась! И свидетелей прирежем!

– Уймись, Доротея, – крикнул Персифаль, слабовато держась на подкашивающихся ногах. – Что прицепилась?

Стриженный упырь, жутко скалясь, прыснул смехом, поднял бровь, приближаясь к Аскелю, который и не шелохнулся, не чувствуя страха перед поехавшей магичкой. Его не пугали ее гримасы и угрозы, хищные оскалы сточенных зубов и поблескивания опьяненных глаз. Его резали ее слова.

– В тебе говорит ненависть и злоба, – произнес Хильдебраннд, все еще контролируя бешенство. – Если ты настолько против ходить под его началом – тебя никто не держит.

– А в тебе, золотце, прямо-таки кричит слепое влечение и напрочь отбитая вера в то, что этот раздолбай приведет вас к светлому будущему с голубым небом над головой! Очнись, сопляк, он грохнет вас! Эта скотина не знает, что творит! А ты, подстилка, и рад его слушать, рад тащить за ним остальных! Да и с какого хрена тебе не радоваться, а? Ведь еще пять лет назад ты не вылезал из постели, загибаясь по первому его слову!

Аскель взбесился. Этой искры было достаточно, чтобы привести его в бесовскую злобу, от которой дрожат руки, однако он не стал бросаться на нее, швыряя магией и отбивая органы, ломая ребра и выбивая душу, как он смог бы сделать раньше. У ее горла застыл рассыпающийся холодными искрами наколдованный клинок. В глазах парня полыхнуло нечто такое, от чего даже в уничтоженное сознание Ратибор стали закрадываться странные мысли.

– Еще слово, и я несу тебе голову, пропитая ты сука, – прошипел молодой чародей, удерживая оружие на опасном расстоянии от тела Доротеи. – Еще слово, и я сравняю тебя с землей, ничтожная мразь!

– Закрой рот, парень, – прозвучал за спиной холодный голос, от которого Аскель вздрогнул и развеял чары. – Не нарывайся на неприятности. И получить можешь. Я тебе обещаю.

Адепт, выругавшись, развернулся на месте и спешно зашагал прочь, трясясь от злобы. Ему бы волю – и с Блэйком бы сейчас сцепился. Плевать, что он сильнее во сто крат! Черт с ним! Да как он смел заткнуть его, отстаивающего далеко не собственную честь? Бешенство овладевало им. Хотелось дорваться до бутылки чего покрепче и заглушить ярость. Вместо истового желания надраться Хильдебраннд сбежал в первую свободную комнату, запираясь изнутри.

Ифрит уже поднимался, бесшумно вышагивая по ступеням. Ему было что сказать собственному ученику, который как всегда не понял его правильно, тут же начав истерить и показывать характер.

Юный чародей и ухом не повел, когда услышал стук в дверь.

***

Стук в дверь повторился снова, и разбесившийся Аскель до последнего молчал, прикидываясь, будто в комнате никого нет. Одного не учел – его выдавал запах и эманация, которую его наставник прекрасно чувствовал.

– Открывай, парень, – спокойно произнес Блэйк, стоя под дверью. – Даже не думай меня обманывать. Я знаю, что ты там.

– Иди к черту! – рявкнул адепт, подрагивая от злости и обиды. – Катись к этой суке, предатель!

Чародей испытывать собственное терпение не стал. Пожав плечами, достал из кармана ключ. Тот щелкнул в замочной скважине, ручка повернулась, и черный, убедившись в том, что в него не полетит нечто тяжелое, вошел в комнату, в которой был уже однажды. Как это было давно… Ведь и его ученик был другим – все так же проявлял характер, однако упорно молчал. Явно не посылал к чертям и не бесился, повышая голос. Испуганно отлетал, вжимаясь в оконную раму, когда он лишь легко прикасался к нему. Восемнадцатилетний мальчишка.

– Я бы покатился к той суке, да только желания не изъявляю, – выдохнул Реввенкрофт, стоя посреди мрачной комнаты. Его преемник, поджавший от злости губы, сжавший руки в кулаки, сидел на подоконнике, отвернувшись к окну. Всматривался в его черноту лихорадочно горящими глазами, но не видел ничего, кроме белой пелены взбесившейся пурги, что лютовала вот уже несколько часов. – Что ты устроил? Сердце у тебя, бесспорно, храброе, но вот голова на редкость дурная. Аскель, она ведь провоцирует тебя. Прекращай истерики.

– Я не свою честь отстаивал! – вспылил парень, сверкнув нефритовой зеленью глаз во мраке, едва разбавленном бледным светом чародейских огоньков. – Не себя защищал, когда эта сволочь порола ту чертову околесицу!

Чародей незаметно для адепта усмехнулся одним уголком губ, прошагав по комнате, сел на край застеленной постели, рассматривая отвернувшегося к мраку окон. Седой, а глупый. Все еще наивный. Нет, слухи о том, что он был юным Сорокопутом – чистой воды ложь. Перед ним сидел все тот же мальчишка с болот.

– Меня и без того подкалывают насчет… насчет нас, – сухо проговорил Хильдебраннд. – И без того каждый раз напоминают, что я неправильный. Я думал, ты не позволишь ей говорить те вещи. Ты ведь слышал? – хотя он не видел, как его наставник кивнул, продолжил. – Ну конечно же, ты слышал. И я не получил ничего, кроме приказа заткнуться. Мое тебе человеческое спасибо. За поддержку и защиту. За заботу и понимание. Что бы я без тебя делал.

Блэйк поднялся с постели. Опустив руку в глубокий карман штанов, достал нечто такое, что мутно блеснуло в туманном свете ночных светочей, парящих в комнате холодными светлячками. Он не стал просить места рядом, а лишь встал вплотную, пытаясь привлечь внимание адепта.

– Да пошел ты… – бесцветным голосом буркнул преемник, но повернулся лицом, удивленно округлив глаза, когда перед его носом, грохнув о камень подоконника, опустилась бутылка, до горлышка полная крепкого, дающего в голову вина, что, вероятно, источало терпкий и горьковатый запах. Ифрит усмехнулся, сложил на груди руки. Наблюдал. – Ты это серьезно? Вот так просто? Вопреки обещаниям?

– Серьезнее не бывает, – криво ухмыляясь, ответил колдун. – Сними стресс, парень. Тебя ломает, как последнего пропойцу. Аж тошно, право слово. Разумеется, в одного ты ее не получишь. Придется делиться и спиваться вместе со мной.

Адепт сдержал смешок. Выдавил лишь полуулыбку, которую отчаянно хотел скрыть, но, пораздумав, «подачку» принял. Откупорил горлышко и вдохнул терпкий аромат, уже представляя богатый вкус, это крепкое сочетание, которое быстро одурманит разум и отодвинет проблемы на задний план. Он крупно приложился, несдержанно глотая эту чистую блажь – лучшее лекарство от хандры и злости. Лишь как следует распробовав, оторвался, неохотно протягивая бутылку чародею, что пил гораздо спокойнее, безэмоциональнее. Ифрит не любил пить и знал, что если переберет, как получалось почти всегда, то начнет дебоширить. Потому и скупился. Нельзя ему было подрывать собственный авторитет.

– Почему ты не выгонишь ее? – спросил как бы между прочим Аскель, дойдя до половины. Он уже чувствовал, что хмелеет, ибо почти весь день не ел. Немного побаивался того, что наставник разозлится и начнет капать ему на мозг, вещая о вреде пьянства.

– У нас нет лишних бойцов, – коротко удовлетворил его ответом чародей. – Прежде всего она первоклассный солдат. Таких можно по пальцам пересчитать.

Хильдебраннд спорить не стал. Раздраженно фыркнув, сделал пару крупных глотков и вновь повернулся к оконному мраку. Он уже жалел о том, что вспылил. Разве что не понимал, почему его осадил самый близкий человек, которому он безоговорочно доверял.

– С ней не следует шутить, – ответил чародей на неозвученный вопрос, услышав громкие мысли. – Доротея слабо дружит с головой. Поверь мне на слово, она убила бы тебя, не раздумывая. Ждала лишь повода, чтобы как следует пересчитать тебе ребра, и ты почти его дал. Я не стал бы грубить тебе без надобности, и ты знаешь это, но ломаешься, как девственница-пятнадцатилетка. Так что перестань беситься и, если уж на то пошло, извини меня.

– Поцелуй – и я подумаю. Может быть… – повернувшись, выдал парень, и в его глазах блеснул бесовской огонь. Хмель крепко ударил в голову, и он все еще относительно владел собой, но тайные желания уже не считал должным хранить в секрете. Ифрит лишь усмехнулся.

Ифрит усмехнулся и, устроившись меж раздвинутых ног адепта, занявшего подоконник, заглянул в те шельмоватые глаза, приглушив свет мутных огоньков, что парили во мраке комнаты. Он читал в нефритовой зелени дерзость и бесшабашные искры. Его заводил этот вызывающий взгляд, с которым он еще не сталкивался, но бился об заклад, что именно сии хмельные искры в глазах станут излюбленными. Ладонь так собственнически накрыла шею, вторая не менее по-хозяйски легла на поджарое бедро, и ему не составило труда найти во мраке влажные от вина губы, чтобы коснуться их, чувствуя терпкий вкус, чтобы, не дав привыкнуть к мягкости и осторожности, углубить поцелуй, касаясь языка и притягивая бунтаря вплотную.

Бунтаря напор не пугал. Его пьянило уже далеко не крепкое вино, а этот ни с чем не сравнимый запах чабреца и кедра, которым пах чародей, нравились те сильные руки, сама близость Ифрита, короля зимы, чей лед он так легко топил сейчас, запуская пальцы обеих рук в тяжесть влажных распущенных волос, впиваясь в тонкие и некрасивые губы, кои сводили его с ума и заставляли жадно глотать воздух, возбуждаясь так быстро, словно он вновь был парнишкой девятнадцати лет, что впервые целовался, прекрасно понимая, куда все это ведет. Блэйк дурманил сильнее, чем алкоголь и опиум. Один поцелуй – и кровь горячим напором била в сердце, что сокращалось все быстрее.

Чародей ненадолго отстранился, нависая над адептом. Тот, тяжело дыша, приложился к вину, но руку тряхнула слабая дрожь, и кроваво-красная жидкость, источая крепкий запах, пролилась, оставляя темные пятна на белоснежной рубашке, стекая по шее и груди холодными полосами, от которых кожа покрывалась мурашками. Наставник не сказал ни слова. Встретившись на долю мгновений взглядом с парнем, вновь прильнул к влажным губам, уже не помня себя от возбуждения и горящего в теле желания – столь сильного, что даже скильфский огонь полыхал во сто крат слабее. Уже ничего не имело значения. Лишь щелкнул замок двери, прочно закрываясь, схваченный за предплечье адепт переместился с подоконника на постель, с которой слетело покрывало, прошуршав по полу, и упал на спину в холодный сатин, задыхаясь от ласк, которые успел забыть. Мысли выбило из сознания, унесло с порывом лютой пурги, бушевавшей за окном, и руки шарили по широким плечам черного колдуна, одержимо выцеловывающего залитую вином шею парня, впивающегося в тонкую и бледную кожу, на которой выступали темные пятна плохо сдерживаемого желания. Аскель хватал ртом воздух, подставляясь тонким губам, и чувствовал, как горит его тело. Дал о том знать, выгнувшись и потеревшись пахом о бедро наставника, одержимо занятого худощавой грудью.

– Господин, возьмите меня, – нашептывал адепт, ощущая тяжесть его тела сверху, – я не протяну долго…

То намеренное, то вызывающее, былое и забытое «господин» лишило рассудка, и Блэйк рвано выдохнул, стягивая с себя рубашку и расстегивая дрожащими руками ремень. Парень и сам не терял времени – сбросив с худощавого торса давно расшнурованный и распахнутый белоснежный хлопок, прильнул к расписанной вязью рун чародейской груди, покрывая скользящими мокрыми поцелуями мраморную кожу и срывая со своего пояса плетеный ремешок. Он не шутил, когда говорил, что надолго его не хватит. Он жил без полноценной близости более пяти лет, лишь изредка самоудовлетворяясь. Желание накрывало с головой, словно сверху рушилась тяжелая волна, выбивая из легких воздух. Аскель обнял его за плечи, прижимаясь всем телом, губами истязая шею, оставляя на ней все те же багровые пятна. Он мог позволить себе все. Он один на всем белом свете.

Мягкие поцелуи, омаливаливающие седину висков, скользящие по влажной коже, усыпанной редкими веснушками. Один за другим – чуть выступающие скулы, подбородок, подрагивающие пересохшие губы, с которых срывалось пропитанное вином частое дыхание. Ифрит ни в чем не отказывал себе, но и парню отдавался полностью. Ласкал его после стольких лет, сжимая мочку уха и оттягивая капельку холодной серьги, мягко растягивая тело огрубевшими, скользкими от содержимого прихваченного флакона пальцами и чувствуя, как руки все крепче сжимают его плечи, слыша, как молодой чародей раз за разом роняет тихие хриплые стоны, произнося его имя.

Все происходило слишком быстро и спешно. Им не хватало друг друга, о выдержке не шло и речи, ведь даже Блэйк был на пределе, когда наскоро устраивался над адептом, а тот, подчиняясь его воле, уже закидывал стройные ноги на поясницу и сжимал пальцами сатиновые простыни, зажмуриваясь от наполняющей боли, которую глушило возбуждение и выдержанное вино. Аромат чабреца и кедра действовал крепче любого афродизиака, опьянял сильнее, чем опиум и самый тяжелый алкоголь. Стоит ли говорить о том, что чувствовал Аскель, когда его наставник, сжимая руками поджарые бока худощавого торса, сливаясь в глубоком, звучном поцелуе, толкнулся на всю длину, заполняя максимально возможно? Стоит ли говорить о том, что сделал с чародеем стон – смесь боли и какого-то запредельного наслаждения – прозвучавший прямо в губы? Его заводило даже созерцание этого худого тела, ощущение его тепла, а теперь опору из-под ног выбивал вполне мужской голос, принадлежащий парню двадцати пяти лет, что повторял раз за разом забытое «господин», подавался навстречу, до боли сжимая его плечи и оставляя на них короткие полосы, неумолимо краснеющие на болезненной белизне кожи.

Рваное дыхание, сумасшедшее сердцебиение и белые мушки, пляшущие перед глазами. Пальцы ног поджимаются от ощущения скорого оргазма, который наверняка сорвет с губ бессильный вскрик Хильдебраннда и громкий стон некогда нелюдимого и хладнокровного Ифрита, который сейчас, не видя и не слыша ничего, вбивался в узкое и горячее тело, лишь изредка вскидывая голову, чтобы отбросить с лица тяжесть угольных волос, блестящих в мутном свете черными змеями.

Аскель сдался первым. Выгнувшись дугой, прижавшись всем телом к чародею и зажмурившись, почувствовав, как перетряхнуло все тело, глухо выкрикнул его имя, вжимаясь во влажную от собственных же поцелуев крепкую шею. Ему не понадобилась помощь рук. Белые и вязкие капли уже сползали по животу колдуна, который, почувствовав грань вслед за парнем, едва успел выйти, чтобы тут же потерять связь с внешним миром на долю секунды.

Они еще долго не могли отдышаться. Лежали друг на друге, прижавшись влажными липкими телами, и чувствовали сердцебиение, ломающее ребра. Кровь бежала по венам дьявольски быстро, и перед глазами плыло, а ощущение пережитого было все еще ярким, живым, дико горячим от выпитого вина, которое мешалось с той кровью бесшабашной смесью. Парень бессмысленно перебирал тяжелые угольные пряди, пропуская их меж пальцами, как струи воды. Реввенкрофт, умерев и воскреснув, играл тонкими губами с капелькой серебряной серьги, иногда роняя слова, которые не уставал повторять. Он любил его. Любил настолько сильно и трепетно, что не узнавал самого себя.

Говорят, что на войне нет места любви. Так пусть же отрубят голову тому подлому лжецу за его гнусные слова.

За окном бушевала лютая вьюга, завывая над крышей некромантского замка. На нижних этажах спивались колдуны, обмывая славную победу.

За всю ночь Блэйк так и не смог отпустить адепта. Уснул вместе с ним, чувствуя себя в один и тот же миг донельзя опустошенным и до отказа заполненным. Эти чувства нельзя было объяснить человеческими словами, доказать наукой, утвердить магией.

Это и была магия в ее чистом виде.

Необъяснимая, лишающая рассудка и дарующая крылья, чтобы вознестись до самых небес, минуя мороз, беснующуюся метель и порывистый ветер северной королевы Зимы.

Комментарий к Глава девятнадцатая: «За окном бушевала метель»

* – Гипокауст – отопительная система.

========== Глава двадцатая: «Заклинатель Духов» ==========

Аскель всегда вставал до восхода солнца. Поднимался по привычке засветло, раньше всех, встречая золото рассветных лучей, а в этот раз продрал глаза лишь к полудню, обнаружив рядом с собой все еще спящего Ифрита, развалившегося на половину кровати и посапывающего, лежа на животе – с оголенной татуированной бледной спиной, на которой красовались налитые кровью царапины. Угольные пряди разметались по подушкам. В комнате стояла крепкая смесь ароматов: выдержанного вина, чабреца с кедром, грозы и весенних ландышей; все – объединенное терпким запахом секса. Пасмурный день заглянул полумраком в спальню, и пространство казалось серым в свете, что не пробивался сквозь марево затянувших небо туч. Метель унялась, и только слабый ветер гулял по замковому двору. Внизу стояла глухая тишь.

Парень, простонав сквозь зубы, сполз с кровати, с трудом натягивая штаны, каким-то чудом оказавшиеся в дальнем углу. Ныла спина и поясница, шумела с похмелья голова, и мысли роились в черепной коробке, пытаясь собраться из густого месива в адекватную картинку. Он смутно помнил то, что было ночью, но знал, что когда разум прояснится, непременно отыщет в памяти произошедшее. В начищенном зеркале он увидел себя – бледного, как смерть, чародея, на лицо которого рассыпали поцелуи солнца – редкие веснушки. Светлый пепел коротких растрепанных волос, худой ломаный корпус, багровые засосы на шее и груди, покрасневшие глаза и чуть дрожащие руки. Прекрасное начало дня, подумалось ему. Лучше и не придумаешь. Он уже и не припоминал, когда в последний раз просыпался в таком состоянии. Наверное, никогда, ибо не доводилось ему расшатывать кровать с наставником, будучи здорово поддетым вином.

Во рту до невозможности пересохло. Было страшно душно, хотя за окном лютовал мороз, разрисовавший окна замысловатым узором, напоминающим ту скильфидскую вязь на теле чародея, что просыпаться, видимо, не желал. Так всегда было. Блэйка, любящего проваляться в постели до полудня, раз за разом приходилось ждать.

Адепт неслышно подошел к подоконнику, прикладываясь к остаткам вина – лишь пара глотков, чтобы смочить горло и хоть чуточку побороть легкое похмелье, оставшееся после крепчайшего вина: участь, которой не избегали ни чародеи, ни вполне себе обыкновенные люди. Он раскрыл окно, впуская морозный воздух и разгоняя терпко-сладкую духоту, в коей было трудно дышать. Сквозняк юркнул в комнату, шаря по полу, темным стенам, забираясь на кровать и обнимая ледяными лапищами оголенную спину колдуна, забитую сложным узором. Тот, буркнув что-то сквозь едва не развеянный сон, нашел рукой покрывало и скрылся под ним с головой, но помогло то действо слабо. Куда было этой тряпочке до его былых мехов, белоснежной роскоши, что он так любил? Свежий воздух все настойчивее холодил кожу чародея, по которой побежали мурашки, противно полз по телу, и Блэйк сдался. С трудом разомкнув расплавленное серебро глаз, сонно обернулся на источник холода – раскрытое окно, где, глубоко задумавшись, стоял парень, увлеченно рассматривая занесенный белой пеленой замковый двор. Босые ступни, спадающие с узких бедер штаны, обтягивающие стройные ноги, бледная спина, покрытая страшными рубцами, вид которых все же смягчило время. Он не мог смотреть на его шрамы, не вспоминая кровавую Нехалену. Эшафот сам всплывал перед глазами, и кровь брызгами летела на дощатый пол.

Молодой чародей взгляд почувствовал и окно закрыл. Обернулся, вырвавшись из дум, и в выражении его лица не было вчерашней обиды и злости. Видимо, он все понял и принимал собственный просчет. Впрочем, так и было, ведь Аскель, вспоминая былую привычку, по очередному чуду откопал в комнате тяжелый черепаховый гребень и, без слов устроившись за спиной наставника, принялся прочесывать тяжесть обсидиановых прядей, которые, когда были заметно короче, лежали парой плавных волн. Ифрит только своему адепту позволял касаться собственных волос. Любил ощущение его рук, кои не причиняли боли. Лишь в сон клонило от однообразных движений, скользящих до кончиков угольной роскоши, накрывающей лопатки шелковистой пеленой.

– Давно встал? – прозвучал низковатый хриплый голос наставника после практически мертвого и продолжительного сна.

– Вопреки обычаям недавно, – вздохнул адепт, заканчивая с волосами.

– Как сам?

– Бывало и лучше, – кисло улыбнулся парень. Он перебрался через сидящего в постели чародея и упал рядом. Когда он потягивался, ребра были отчетливо видны, и Реввенкрофт, предвзято относящийся к его худобе, отводил взгляд. – Голова болит, поясница ноет, похмелье валит с ног, и я понятия не имею, куда вчера бросил ремень. Настоящее сумасшествие, за которое я еще недавно готов был продать жизнь, так что, вообще-то, я не жалуюсь. Блэйк?

– Ну?

– Извини меня за вчерашние слова. Я перегнул палку, – признался Аскель и добавил, ухмыльнувшись на манер наставника. – Надо было сразу извиниться, но времени не нашлось.

Чародей, без сомнений, извинения принимал, выдавая похабную усмешку в ответ. Он, к слову, и не думал о вечерних истериках, прекрасно понимая, что чувствовал его преемник, так отчаянно пытающийся заткнуть Доротею, щедро поливающую грязью лидера, что привел их к головокружительному успеху. Сам лидер не принимал близко к сердцу фортели пресветлой госпожи Ратибор – та была безумна, и это отнюдь не преувеличение, но за парня пообещал себе как следует ей припомнить. Он не мог позволить ни единой живой душе при всех унижать собственного ученика и любимого человека в одном лице. Не мог простить ей этой ошибки. Ифрит и себе не разрешал поддевать упреками адепта. То время, когда он мог жестоко отчитать и поднять на него руку, прошло, рухнуло вместе с Наргсборгом, что однажды был разрушен, стерт с лица Севера.

– Передохнем еще пару дней, – оповестил его Ифрит. – Еще пару дней, и оставим здесь добровольца, а сами двинем на Восток. Пока о моих планах никто не знает, но тебя уведомить считаю долгом.

Аскель обернулся, все еще лежа рядом. Прислушался к словам, чувствуя себя идиотом. Еще вчера он считал его самым страшным врагом, срываясь и закатывая скандал, а сегодня злейший неприятель открывал ему собственные планы, безоговорочно доверяя. И кто еще из них был большим злом? Хотелось снова показать характер и потянуться к вину, но он скрыл собственные мысли и чувства. Попросту понимал, что сам во всем виноват, и проклинать сейчас нужно только себя.

– Нам осталось найти только Вихта, собрать мятежников. Хотя бы сто человек – но это уже даст мне преимущество. Что думаешь, парень? Возможно, лидер из меня ни к черту, раз против моей персоны еще выступают, однако Вальдэгор взят без потерь и особых жертв. С нами Мартин и Эгиль, Альшат и некроманты, наша незаменимая Агнета… На самом деле слова Доротеи не бессмысленны. Неосторожный шаг, и вы все покойники. Я ненавижу ответственность и стараюсь ее избегать, а сейчас свалилось так много, и я один тащу все это на себе… Я не знаю… Все слишком сложно.

Хильдебраннд только сейчас понял, на что пошел ради него наставник. Только теперь осознал, чего ему стоит та ноша, кою он, безродный мальчишка, возложил на его плечи только потому, что все еще рвался в бой и хотел броситься в сражение с ингваровцами, помочь доротеевским восставшим – жалкой пародии на войско. Этот король зимы, этот эгоист и сумасброд, избегающий ответственности, сейчас отвечал за каждого и думал в первую очередь о мятежниках, а не о собственной шкуре. Шел вперед, делая вид, что бодр и полон сил, когда был один, когда остался без поддержки и отчаянно при том боролся с той сущностью, что стремилась одержать в нем верх, сломав в сторону бездушного скильфа. Блэйк, который любил спать, вставал раньше всех и ложился лишь глубокой ночью. Сутками разрабатывал тактику и думал, как удачнее сделать ход, как правильно распределить обязанности, чтобы, не неся потерь, одолеть всадников Сотни. Несмотря на то, что выглядел он грозно и устрашающе, обладал чудовищной силой и железной волей, коей можно было позавидовать, ломался под тяжестью навалившегося так внезапно. Ему было на самом деле трудно, но он упорно молчал, и лишь сейчас обмолвился словом о том, что начинает бояться. Самое страшное – адепт не мог ему помочь. Сам нуждался в его помощи, постоянно рискуя жизнью. Был слабым. Зависимым от Реввенкрофта, и понимал свое бессилие. Снова поддался эмоциям, а в то время Ифрит отчетливо слышал эти мысли, хмуря широкие брови.

– Хватит, – беззлобно выдохнул он, откидываясь назад и устраиваясь рядом. Преемник, не долго думая, обнял руками предплечье, касаясь холодного шелка татуированной кожи. – Хватит пустых сожалений и глупых мыслей. Поверь, ими мне не помочь. Если я начал это дело, я его и закончу, чего бы то мне ни стоило – жизни, души или рассудка. Я справлялся с вещами и похуже… Об одном прошу: не создавай мне лишних проблем. Не прикасайся к этому чертовому вину и не провоцируй Ратибор. Вчера я пришел вовремя, но мог опоздать, и тогда мы все дружно отскребали бы тебя от пола. Настанет время – будем пить и ругаться, бить посуду и мириться часами напролет, проливая выпивку и мешая спать всему живому скрипом кровати, а пока пусть все будет тихо. Я не против того, что было ночью, но, черт, Аскель… Ты ведь знаешь… Знаешь, что скоро и сон станет роскошью.

Адепт не говорил и слова против, обнимая руку и ощущая, как сердце густо обливается кровью. Он не помнил своего наставника таким – по-человечески слабым и потерянным. Разве только что тогда, более пяти лет назад, перед уходом… От воспоминаний стало лишь хуже, и он нахмурился, проклиная начало этого пасмурного и серого дня. Блэйк и сам начинал впадать в апатию, смешанную с зачатком депрессии, но вновь превзошел все ожидания, сломав хандру, словно сухой ивовый прут – практически без усилий. Каким-то неведомым образом. Он не стал говорить тысячи успокаивающих слов, не стал напрягаться, придумывая сотни аргументов к их грядущему успеху. Лишь коснулся тонкими губами седого виска, гладя холодными кончиками пальцев покрытую багровыми отметинами шею. Ифрит не поднялся со смятой постели, чтобы уйти и не вернуться до ночи. Остался рядом, наслаждаясь моментом тишины и спокойствия.

Молодой чародей понемногу успокаивался, приходил в себя. Отступала и головная боль, ломающая череп, только серость за окном никуда не исчезала, навевая скуку и безразличие ко всему. Было все еще мертво, голоса мятежников не доносились до слуха, и вполне можно было проваляться так до самого вечера, продлив столь хрупкое удовольствие позднее и до утра, но по воле случая спокойствие рухнуло, рассыпавшись звенящими осколками зеркала.

Реввенкрофт, не теряясь в выражениях, слетел с кровати, пытаясь отыскать рубашку и штаны, которые волшебным образом висели на столе, так и не свалившись на пол. В беспорядке скоро отыскались и сапоги, и ремень, колдун, явно торопясь, влез в одежду, уже на ходу завязывая копну волос в низкий хвост, и у него были причины спешить. Кто-то отчаянно пытался пробить защиту, накрывшую Вальдэгор, и сенсоры дребезжали, сходя с ума. Пальцы кололо от эманации. Ифрит ругался и носился по комнате, не разъясняя ситуации. Парень лишь ошарашенно наблюдал за ним – спокойным минуту назад и предельно напряженным сейчас.

– Поднимай всех, Аскель, – бросил перед выходом черный, застегивая последнюю пуговицу и скрывая вязь скильфских рун от посторонних взоров. – Кто-то штурмует Вальдэгор.