Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Я не сомневался, – зазвучал в тишине придушенный голос. – Я всегда знал. Знал, что ты остался тем же, кем был шесть лет назад – бездушной скотиной, которая плевала на свалившуюся на плечи безродность.

– Аскель…

– Знал, – слова зазвучали громче, отчаяннее, – что та безродность ничего не значила для тебя – точно такого же лет этак сто назад. Ты ждал, пока из меня вырастет что-то стоящее, что-то такое, за что зацепится взгляд. Ну конечно! Все так просто! На кой черт кому-то нужна деревенская шваль? А вот способный ученик – это да! Это достойный объект, который можно иметь от души и с чувством, как дешевую суку!

– Аскель, успокойся.

– Я ждал тебя пять чертовых лет! – окончательно сорвался парень и трясся от злости, что полыхала в нем огнем не хуже скильфского. Он сошел с пути. Он запутался. Его, как и раньше, сводила с ума война, вспыхнувшая, казалось, из ниоткуда. Внезапно и так страшно. – Я ждал тебя и даже когда был уверен, что ты мертв, хранил верность! Я ни под кого не лег! Я все еще любил тебя и сходил с ума в одиночку, пока ты пропадал у черта на рогах – постигал архиважные секреты! Да пошел бы ты!

Блэйк уже не говорил ни слова. Молчал. А ничего и не потребовалось: адепт, грохнув дверью, вылетел на улицу, и единственное, что выдавало его присутствие – этот нежный запах ландыша и грозы, что все еще держался в тесном домике.

Ифрит устало прикрыл глаза. Потер кончиками пальцев виски, борясь с внезапно нахлынувшей головной болью. Слова все еще звучали в сознании, наваливаясь очередной непосильной проблемой. Ему легче было убить человека, чем понять сейчас Аскеля, но он понимал. Понимал и не кидался следом, оправдываясь и вымаливая прощение за свою якобы сволочную натуру.

Единственное, что грело душу – осознание того, что парень не сбежит, а будет все так же болтаться рядом, под его присмотром.

– Я буду ждать, – прошептал чародей, прикрывая глаза цвета расплавленного серебра. – Я не позволю тебе так безбожно дурить.

И ночь, как пророчествовал Вихт, была очень длинной.

Ведь стоило адепту выйти за порог, как дома проснулись.

========== Глава двадцать вторая: «Незабываемая ночь» ==========

«Развеянный по ветру

Пепел презрения,

В чем наше спасение?

Кругом только пыль руин.

Не остановить игру

Темного гения,

Рабов поколения

И темная ночь за ним»

Esse, «Это зря»

Аскель не сдержал слез. Плевать ему было на то, что он двадцатипятилетний чародей, который прошел за несколько лет огонь и воду, пережил ужасы, вселяющие в душу животный страх, и сломался в тот момент, когда был в полной безопасности под крышей старого дома. Он, проклиная самого себя, вылетел из хибарки, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась древесная труха, а косые стены дрогнули. Выбежал на снег, кутаясь в плащик, промчался через все селение, не видя и не слыша ничего, и лишь тогда, когда последний домик остался за спиной, чернея в ночи кривым уродом, упал на колени. С легким порывом морозного ветра сотни острых, как иглы, снежинок удалили в бледное лицо, растаяли, скатываясь по коже. У него не было сил крушить все вокруг, выплескивая злость. Ему лишь хотелось забыть собственное имя и вместе с ним то, что он наговорил, управляемый чем-то потусторонним. Он не ненавидел его. Испытывал нечто более сильное, более страшное. Он ненавидел самого себя, испытывая к себе же лютое отвращение.

Он запутался, окончательно сбился с пути, не выдержал того, что давило уже далеко не первый день. Желание выпить, ревность, усталость и частые бои, руки, покрытые кровью, ночные кошмары, страх за самого Ифрита – это добило его, напрочь вывело из себя столь чудовищным образом. Реввенкрофт не мог быть рядом круглые сутки. Не мог он ходить за ним по пятам, подставляя раз за разом плечо и не позволяя сходить с ума под гнетом обстоятельств. Он и свои проблемы с трудом разгребал, находясь на опасной грани…

Аскель просто не понимал этого. В сознании не укладывалась происходящая мешанина, и он поддался эмоциям, что бушевали в нем сокрушительной грозой. Попытался выпустить пар, так подло сорвавшись на единственном близком человеке, а теперь страдал еще больше, запутавшись в самом себе. Парень не знал, чего хочет: быть с похолодевшим наставником или одиноко брести вперед за заветной целью получить свободу, уже не понимая, нужна ли она ему вообще. Свобода, воля, былые привилегии и жизнь без нужды, поместья и золото, непринужденность. Зачем ему все это, когда коротать роскошную жизнь уже не с кем? Он знал, что такое свобода и воля. Принимал те ценные дары на протяжении пяти лет и в то же самое время сходил с ума, потому что был один. Его убивало одиночество. Он до смерти боялся очередной стычки, знал, что теперь Блэйк не придет.

Он наговорил наставнику слишком много. Знал, что не сможет к нему теперь подойти, а тот не сделает и шага навстречу, потому что никогда не прощал измен и обид. Был слишком высок для подобных вещей. Слишком горд. Да и нужен ли ему этот безродный мальчишка с болот, который все еще допускает ошибки и не имеет ни власти, ни связей, ни влияния? Зачем ему он, когда в мире есть еще те, кто гораздо более хороши, нежели бесфамильный парень, пришедший в чародейские ряды из Затонов безграмотным и тихим, как стоячая трясина? Парень проклинал себя.

Парень не мог успокоиться, и его плечи крупно вздрагивали от смертельной боли, что пожирала его изнутри, терзая душу.

Звезды горели ослепительно ярко, ночь была безмолвна и тиха, прекрасна, как агатовое ожерелье, украшенное сотнями бриллиантов. Но даже самая баснословная роскошь таила в себе нечто большее, чем спокойствие утерявшей голос ночи.

Дома проснулись.

Чары Иллюзиониста, некогда коснувшиеся этих земель, обрели под пологом мерцающего неба жизнь, подпитавшись адептовским отчаянием и страхом, его невыносимой душевной болью.

И голубой снег окрасился в рыжий. И Аскель, замерев всем телом, почуял тошнотворный запах – смесь обугливающейся человечины, болот и едкого дыма, выедающего глаза. Он, не веря, обернулся, и мертвенно-бледное лицо полыхнуло огнем, что бушевал, обнимая покосившиеся хибарки. Он обернулся, и черные тени вылетали из домов, бросаясь на землю и катаясь по ней, пытаясь сбить пламя. Эти незнакомые, искаженные болью и ужасом лица, дикий визг, поднимающийся до самых звезд, запах лютого страха и паническая дрожь. Парень почувствовал, как его колотит. Как во рту пересохло и вспотели ладони, а сердце забилось так часто, будто готово было выскочить из груди, оставляя после себя черную пустоту.

Тишине не суждено было царить над мертвым селением. Бесновались кони, и от криков закладывало уши, от ужаса из головы выбило все мысли и единственное, что он мог – сидеть в ворохе снега, оцепенев от страха, связавшего по рукам и ногам. Паника скручивала внутренности. Старые Затоны вновь горели перед его глазами, и в мыслях у него не было того, что болота остались за сотни верст, а сами мятежники стояли на восточной границе.

Он не умел сопротивляться иллюзорным чарам. Его уничтожали фокусы Иллюзиониста, разбивая и без того уничтоженный стержень, едва только не ломающийся пополам. Черные тени, объятые огнем, носились по снегу, роняя капли крови, кожа чернела, обугливаясь, и горели жарким пламенем одежды на живом теле. Запах болот, человечины и горящих волос, тряпок. Женский визг и мужской крик, безумное ржание лошадей и ни единой формулы в сознании, хотя сейчас он больше всего на свете хотел прекратить этот ужас и оказаться на другом краю мира, в безопасности. Нет, в эту ночь никто не спал, и только Вихт, в душе которого давно умерли все страхи, безмолвно наблюдал, как в снегу, скованный безумием и паническим ужасом, лежал седой парень. Огромный Оробас пробежал по улицам, оставляя глубокие следы. Схватив молодого чародея за край плащика, втащил его в первый попавшийся сарай, самодовольно убегая к хозяину. Его шерсть не горела в свете пожара, уши не раздражал визг и ржание коней. На улице было тихо и ясно.

Незабываема ночь…

Вихт не спешил бороться с чарами. Мартин не тратил силы, которые бережно копил в себе, чтобы сцепиться с Иллюзионистом в бою не на жизнь, а на смерть. Чародеи медленно сходили с ума, борясь с собственными страхами и безбожно им проигрывая. Чародеи едва не ломались, с трудом выдерживая воздействие магии.

В своем сне пресветлая госпожа Ратибор видела, как в княжеские покои ворвались вооруженные люди, чьи руки были по локоть в крови. Она, девушка шестнадцати лет, поражающая роскошью соломенного цвета волос, одетая в шелка и кружева, так мирно спала на пуховых перинках, видя воздушные приторные сны. Невинное дитя, выряженная наивная куколка со светлыми глазами – аккуратная, маленькая, чистая душой и телом. Наивно улыбающаяся обворожительной улыбкой. Так бесповоротно уничтоженная в одну только ночь теми, кто ворвался в ее комнату, приставляя нож к горлу и заставляя спустить вниз батистовые трусики.

Прочно загнанный в глубины сознания кошмар вырвался из клетки и вцепился в грудь, вырывая шматы мяса. Перед глазами – тот ужас. Стекающие по стройным ножкам багровые полосы, вонь потных немытых тех, отцова кровь на их оружии и золото в мешках, кои уже водружали на ворованных коней. Ее собственный крик, придушенный, отданный подушкам, дикий страх и раздирающая боль. У Доротеи были причины быть безумной. Сумасшествие княжны Доротеи де Фреи Ратибор было оправдано, и она, взмыленная, тяжело дышащая, мокрая насквозь, вскочила с пола, хватаясь за нож. По щекам упырицы градом катились слезы невинной шестнадцатилетней девушки. Она метнула клинок в стену, бессильно выругалась и свернулась клубком на полу.

Одинокая и никому не нужная.

Перед глазами молодого Алена стояла пасмурная ночь, где воздух дрожал от чудовищной силы взрывов, и обсидиан неба загорался пламенем от сотен заклинаний, сотрясающих землю. Десятки мчащихся неуловимыми тенями карателей, его Селеста на белоснежном коне, которую отбивали все дальше и дальше, напирая со всех сторон. Ржание сотенских коней, грохот амуниции, лязг мечей и страх, охвативший душу. Его ни с чем не сравнимое желание помочь девушке, ужасающая головная боль – реакция на безбожную перенагрузку и мастерство телепата-псионика, раскидывающего ингваровцев, как камни, попадающиеся под ногу. Круп белого коня теряется в черноте, голос черноволосой уже не слышен – он слился с ревом карателей и гулом магии, криками умирающих. Не видно уже и ее саму – хрупкую, практически беззащитную, когда на нее перла неутомимая Сотня Ингвара Виртанена.

Давен простонал сквозь сон, сжал пальцами ткань добротного лосиного кафтана. Он смотрел на поле битвы с высоты вышагивающего по окровавленной земле скелета, размахивающего оружием и втаптывающего южан в грязную пыль, равняя с грунтом. В его крови бушует адреналин, он, раскручивая цепной моргенштерн, не слыша слов собственного наставника, ничего не видя, ловко соскакивает с костей, скользя по отполированному телу грохочущего чудовища – оплота некромантского искусства. Прыгает вниз, сваливая одного за другим излюбленной игрушкой, танцует меж южанами, и становится невыносимо жарко от того сражения, как ряды противников вдруг редеют и перед ним появляется тот человек, лицо которого он будет помнить до скончания своих дней. Смуглая кожа, голубые глаза и короткие блондинистые волосы. Озлобленный взгляд и сокрушительная сила в руках немого искусника. Ощущение страха перед ним и завязавшийся бой, исход которого был бы весьма плачевным для юного Террановы, если бы не белоголовый Вулф…

Смуглый был быстрым и ловким, как змей. В несколько неуловимых прыжков настиг Давена, выбивая из руки оружие, сваливая его на землю и прижимая к сырой от крови земле, чтобы ловким движением вытащить до жути вычурный золоченый кинжал. Хантор по-настоящему почувствовал, что значит перегореть за секунду и за нее же увидеть перед глазами пронесшуюся жизнь. Ему был уже безразличен их скелет, созданный таким дьявольским трудом. Безразлична собственная голова, вообще все сражение, и он, не думая, кинулся вниз, отшвыривая немого южанина в грязь. Только и успел, что швырнуть парня назад, за спину, как получил удар в челюсть от стриженного, едва не теряя сознание после встречи с кастетом. Кровь поползла по губам, перед глазами почернело, но он не мог позволить себе сбавить темп и позволить противнику добраться до его глупого, показушного и задиристого смысла жизни. Устояв на ногах, он чертом кинулся, выхватывая легкий клинок и разрубая немого наискось, выпуская наружу органы. И только когда Каттар – смуглый командиришка южан – упал в густое месиво, когда его пальцы дернулись в последний раз, Вулф, теряя сознание, упал в руки Давена со сломанной челюстью, которую латали, скрывая под мощным фантомом, долгие месяцы, чтобы не испортить красоты изящного лица.

Молодой некромант, хватая губами воздух, вырвался из самого страшного кошмара, разбудив при том наставника. Наставник, в свою очередь, еще долго приходил в себя от увиденного в беспокойном сне. Чары Иллюзиониста насылали видения, в которых раз за разом умирал его упрямец с дурными манерами и паршивыми заскоками. Проснувшись, Хантор еще долго не мог сомкнуть глаз, убеждаясь в том, что его преемник жив и здоров.

Сумасшедшая ночь продолжалась.

Агнете казалось, что спала она сном покойницы, в котором нет места вереницам видений, кои цветными картинками пляшут перед глазами. Она чувствовала себя в полной безопасности, и еще бы не чувствовать, когда рядом, обнимая огромной теплой рукой, так привычно лежал Эгиль, нисколько не мешая громким храпом, едва ли не сотрясающим многострадальные стенки. И вправду: она лишь сомкнула глаза, как провалилась во тьме, лишенной запахов, звуков, ощущений. В той темноте не было ужасов, которые плыли перед взорами большинства мятежных колдунов этой ночью. В ней не было ничего, и когда она, услышав нечто такое, что уже не напоминало храпа сожителя, распахнула синеву больших глаз, не сдержала душераздирающего крика, что прозвенел над селением волной ужаса.

Не высокий Эгиль был рядом с ней. Не тот чернобородый полиморф, любящий ее до безумия, а темно-бурый медведь, ощеривший длинные желтые клыки. На нее смотрели налитые кровью черные глаза, в которых не было и крупицы человечности. С малиновой пасти капала на пыльный пол слюна, скрипели половицы под тяжестью мохнатого титана, что поднимался на задние лапы, готовый разодрать Кабренис одним ударом, окропив старые доски не только медвежьей слюной, но и сочными ручьями горячей крови огненно-рыжей целительницы.

Агнета безумно кричала, билась в истерике, и по щекам градом катились слезы страха и отчаяния. Они извивалась в руках Эгиля, который пытался ее успокоить, била кулачками в широкую грудь, отворачиваясь и пытаясь вырваться из медвежьих лап, чтобы спасти собственную жизнь от того чудовища, которым бесповоротно стал ее Эклунд. Она не боялась сражений и ужасов войны, прошла огонь и воду. Не боялась темноты и того, что могло притаиться под кроватью. Страшилась она крыс, сверкающих бусинками глазок, но могла вытерпеть и их, если то потребовалось бы ради прославленного анимага. Ее худшим кошмаром был проигрыш Эгиля в битве за сущность человека. Ее колотило от мысли, что мужчина станет медведем навсегда, и его ястребиные глаза потеряют в себе блеск интеллекта и души. Кабренис трясло. Кабренис рыдала в грудь бородатого чародея, покачивающего ее на руках, словно маленькую девочку. Чары Иллюзиониста все еще действовали, спеша развеяться лишь с первыми утренними сумерками.

Всю ночь не спал совсем еще юный Феллин, расположившийся в захудалом сараюшке. Он был здесь один, лежал в углу, зажмурившись и заткнув уши, но голос не утихал, а звучал будто в мозгу. Не помогала здесь магия и сложные заклинания, не спасала вера и в тысячи Богов. Мальчишка дрожал от ужаса. Мальчишка не помнил себя от жути, сковавшей душу, ибо всю ночь слышал тихий плач ребенка, звучавший отовсюду. Бесплотный грудничок хныкал, звучно всхлипывал, смолкал на пару минут, чтобы потом, когда Феллин относительно придет в себя, разреветься снова, пугая плачем в этой незабываемой ночи.

Вихт лежал на расстеленном плаще, опустив голову в шерсть Оробаса, и увлеченно рассматривал прекрасное звездное небо, тихонько напевая песню на языке первых северян. Кобальт лежал рядом, опустив голову на вытянутые лапы, и крепко спал, слушая песню, похожую на шелест разомлевших под жарким солнцем трав. Заклинатель Духов не вмешивался в действие чар Иллюзиониста, ровно как и Мартин, способный с ним побороться. Тысячелетнее порождение магии с лицом юноши, этот хрупкий и маленький чародей, орудующий смертоносными чарами, чувствовал легкость и спокойствие на душе, хотя небо раз за разом вздрагивало от воплей, возносящихся до звезд и теряющихся во мраке черных агатов. У Вихта не было страхов. Он не боялся ничего и не видел полыхающих домов, стоящих перед глазами Аскеля, не чуял запаха горелого мяса и жженых волос. Он не слышал рыка бурого медведя и не дрожал, сталкиваясь с налитым кровью взглядом. Не слышал древний и младенческого плача, от которого так страдал Феллин.

Не спал и Блэйк. И без того убитый их с адептом ссорой, нагруженный тяжелыми мыслями, спящий в последнее время так плохо и поверхностно, унимал дрожь в пальцах, ведь в сне, в который провалился лишь ненадолго, видел спивающегося парня. Видел, как тот, опустошая одну бутылку за другой, собственноручно убивал себя, отравляя молодой организм страшными дозами алкоголя и опиума. Он видел, как Хильдебраннд, едва передвигая ноги, встал на низенький табуретик, что стоял аккурат под потолком, с которого висела, зловеще качаясь, петля. Он не колебался. Надев удавку на шею, утерев рукавом слезы, бегущие из потухших болотных глаз, выбил табурет из-под ног, повиснув мертвым грузом. Лишь повздрагивал некоторое время, слабо перебирая ногами, и те вскоре повисли плетьми, лишь чуть-чуть не касаясь пыльного пола. И потом, в кромешной тьме, он увидел самого себя. Татуированное тело, практически безграничные возможности, бушующий в нем огонь, готовый пролиться тяжелыми волнами на этот мир, оставляя после себя лишь пепел и матовые огарки. Его руки вспыхивают, но он не чувствует жара. Он весь горит, объятый огнем, сам ставший им, но ощущает лишь морозящий нутро холод. Черные одежды, туманный остров вне времен и миров. Десятки не знающих покоя скильфов, что клубятся, словно едкий дым. Он – скильф. Бесформенный сгусток, повелевающий пламенем, глаза которого сменили расплавленное серебро на инфернальный нефрит.

Чародеи сходили с ума.

Чародеи пережили незабываемую ночь, встретившись лицом к лицу с собственными страхами, и были подкошены проделками Лихой Тройки Ингвара Виртанена. Лишь Вихт не печалился, бодро держась на Оробасе, который сменил Кобальта.

Аскель не подошел к Ифриту. Не приблизился и на шаг, почти столкнувшись с ним утром, которое стало для всех слишком ранним. Он не сказал ни слова, был смертельно бледен, и пролегли под потухшими покрасневшими от ночных слез глазами черные тени пережитого вновь ужаса. О, если бы Блэйк только знал, что за видение постигло адепта, заставив в очередной раз пережить смерть тех, кто вырастил его из крохи в восемнадцатилетнего юношу. Если бы он мог знать о том, что сделал с ним Иллюзионист, то наплевал бы на собственную обиду, растоптал бы ее, равняя с землей, и протянул бы руку.

Но пока он не видел ничего, кроме закатившего истерику парня, который сбился с пути и должен был сам понять, что один в поле не воин, что никто не сделает для него столько, сколько мог он – эгоист и последняя сволочь.

Несказанные слова калечили жизнь страшнее, чем произнесенные вслух.

Мятежники, оседлав коней, двинули на Восток, едва лишь посерело нахмурившееся небо.

Оставалось лишь преодолеть пределы и совершить, казалось, невозможное, чтобы исполнить предначертанное и вернуть свободу.

***

В мрачной зале было до жути тихо. Не было здесь света и благородного мрамора, сияющего золота и роскоши убранств. Не пахло изысканными яствами и выдержанным вином, не слышна была музыка и радостный, поддетый легким алкоголем смех подданных. В замке царили мрак и безмолвие, страх и железная дисциплина, и Ингвар, сидя на безвкусном каменном и холодном троне, буравил тяжелым взглядом противоположную стену. Рядом, облаченная в шелк цвета ляпис-лазури, стояла, опустив миниатюрную ручку с заточенными коготками на угловатое плечо монарха, Нерейд из блестящей династии Альциона. Женщина, вызывающая восхищенные вздохи безупречной внешностью, была единственной советницей императора, исполняя в то же время роль той самой единственной любовницы. Чародейка знала, где найти пропуск в жизнь, и, на удивление верно прислушиваясь к интуиции и здравому смыслу, сразу же примкнула к Ингвару, позволив делать с собой все, что заблагорассудится Виртанену в любое время дня и ночи.

Меж тем Ингвар был мрачнее тучи. Он и без того всегда казался холоднее камня, бесчувственнее скалы, а теперь и вовсе стал лютым, как страшная пурга, бушующая за окнами на землях мятежного Севера. Его изумительная Сотня несла страшные потери от какой-то жалкой группки чародеев, среди которых, по последним слухам, бродил и сам Вихт – живая легенда, по доброй воле примкнувшая к последней шантрапе.

Знал также монарх и о том, кто командует восставшими, проворачивая одну успешную операцию за другой без потерь. О том, кто вернулся на Север, ему сообщил Хорст Йенсен, понесший потери, но вскоре исправивший собственное положение, положив очередной отрядец беглецов, скрывающихся во мраке лесов и грязи захудалых городишек. Теперь даже Нерейд знала, кто вернулся спустя пять лет, в течение которых считался мертвым. Знала, что вел на Восток чародеев ни кто иной, как Блэйк Реввенкрофт, которого она ненавидела всеми фибрами своей гнилой душонки.

В двери без стука и поклонов, занимающих время, вошел осанистый каратель, облаченный в черные доспехи с выгравированным на нем ястребом, глаза которого сияли чистым золотом. Капитан Сотни, сняв с головы тяжелый шлем, увенчанный ястребиными перьями, не тянул времени.

– Мятежники перешли границу, мой повелитель, – прозвучал в зале, отражаясь от холодных камней и ударяя в мозг, ровный и чистый голос мужчины тридцати девяти лет. – Шестьдесят семь чистокровных колдунов и девчонка с луком. Разведчик не рискнул вступать с ними в схватку. Они набирают силу.

Нерейд крепче сжала жесткое плечо, сатанея. Ее выводили из себя любые вести о Блэйке, которому она искренне желала смерти, после того, как он не принял ее к себе и променял на безродного деревенского мальчишку – этого низкого, бледного, безликого паренька, что и рядом не стоял с ней: женщиной могущественной, красивой и образованной, созданной для того, чтобы жить в шелках и золоте. Вести же о том, что Ифрит добивается успехов, валя сотенцев, точно сшибая носком сапога блеклый цветочек, доводили ее до крайнего бешенства.

– Мой император, это уже слишком! – в сердцах произнесла чародейка, всплескивая холеными ручками, унизанными роскошью сияющих колец. – Прикажите выслать войско! Подпускать их к Кантаре – безумие, а ведь совсем скоро они настигнут предместья Эдельсберга! Послушайте же!

Ингвар нахмурил кустистые брови, потер пальцами с крупными костяшками переносицу, устало прикрывая темные глаза. Его и самого напрягала сложившаяся обстановка. Напрягала и щекотала нервы перспективами, ведь в то время, как мятежники под предводительством Блэйка шли вперед, его каратели умирали один за другим. Их стало меньше на три сотни! Что будет с ними теперь, когда число восставших неумолимо росло? Что ждет его самого, занявшего заветный трон около полутора лет назад таким трудом?

– Привести его, – прозвучал суровый бас в зале, от которого становилось не по себе. Ингвар не назвал имени того, кого следовало ввести в эти стены. Черный командир понял, кого хотел видеть монарх, и уже через несколько минут раскрыл двери перед молоденькой и хрупкой девушкой, тело которой еще вчера занял самый изобретательный из Лихой Тройки.

Нерейд растянула густо накрашенные губы в торжествующей улыбке. Виртанен не проявлял и тени эмоций, но ожидания грели душу. Перед ним, забравшись в юное тельце, стоял Иллюзионист, заглядывающий в глаза бесчувственной мертвой синевой.

– Ты знаешь, что делать, – произнес монарх, сжимая руками, напоминающими лапы хищной птицы, подлокотники. – Убей столько, сколько сможешь. Не щади никого.

Девушка учтиво кивнула головой и спешно выбежала из залы, почти не касаясь туфельками холодного пола. Двери закрылись, и они остались втроем: безотказная любовница, император и черный командир, выжидающий приказа.

– Он пойдет один, – уточнил Ингвар. – Собирай людей и двигай к Эдельсбергу. Встреть нашего лидера со всей учтивостью, Сверр… Пора бы этому выродку прищемить хвост.

Сверр лишь ухмыльнулся и, чеканя шаг, скрылся.

Душа Нерейд ликовала.

Откуда ей было знать, чем обернется ее ненависть к восставшему ренегату?

========== Глава двадцать третья: «Золотая птица» ==========

Очередной городок, плевок человечества на бескрайней карте Объединенной Империи, встретил их чародеями востока, кои, не колеблясь, присягнули черному лидеру, на котором вот уже больше недели не было лица. Колдуны осмелели, выходили из убежищ на свет, рискуя головой, но и знали также, что в ифритовых рядах себя можно чувствовать увереннее, будучи убежденными в том, что завтрашний день для них, в принципе, настанет с большей вероятностью. Число мятежников росло, увеличивалось все чаще, и к ним со временем примыкала уже не какая-нибудь скромная пара-тройка, а порой и дюжина искусников, готовых помочь в том непростом сражении.

Тени страха исчезли с лица тех, кто провел незабываемую ночь под прекрасным звездным небом, едва не тронувшись умом. Каждый, взглянувший страхам в лицо, окреп, понимая, что в последнюю очередь беспокоился далеко не о себе. Жалость и трепетность к собственной персоне не оборачивалась теперь ничем хорошим. Сплоченность, командность, дисциплина и выдержка делали свое дело, как и обещал в свое время Реввенкрофт, вставший во главе мятежного войска, насчитывающего тогда лишь жалкую горстку измотанных и не имеющих цели ребят. Теперь у них был план и оружие на всякого всадника Сотни. Была сила, уверенность и понимание собственного значения в каждой операции, что неизменно успешно заканчивалась.

Возможности Мартина Бергера достигли апогея, и он, казалось, даже верхом теперь ездил бодрее, охотнее, но что-то иное виделось в его мудрых глазах. Псионик и телепат, мастер телекинеза, иллюзий и архисложных фокусов знал, чем закончится начатое дело, но упорно молчал, делая вид, что и примерно себе не может представить исхода битвы. Порой, он раздавал призрачные советы братьям по оружию, иногда шутил, держался в компании, когда предоставлялась возможность собраться за столом для непринужденных бесед, отвлекающих от царящего вокруг ужаса, однако ночью он менялся. Мартина мучили предчувствия и ясные картинки, мелькающие перед глазами во вполне четких и осознанных видениях. Он не был онейромантом, не предсказывал по снам. Видения приходили к нему наяву, подсказывая будущее. И Мартин не боялся.

Бергер, прекрасно понимая, что ждет и мятежников, и его самого, не горевал. Хмурился под покровом ночи, оставшись один, но неизменно находил в себе силы быть в приподнятом настроении на людях. К слову, ему не приходилось столь сильно утруждаться для этого, ведь он знал: скоро ему выпадет шанс заставить чародеев ликовать и плакать от счастья. В нем бушевали силы. Магия стремилась наружу, но приятной внешности зрелый мужчина тихонько уговаривал ее подождать еще немножко. Прикрывал глаза и улыбался, ибо та безоговорочно ему подчинялась, притихая и готовясь проявиться во всей красе, когда придет время.

Повеселела и Агнета, почти забыв о пережитом ужасе. Вновь втайне от лидера спивалась Доротея, не видя причин горевать. Лишь иногда упрекал себя в старом ранении Вулфа Давен Терранова, не отходящий теперь от наставника ни на шаг, всячески пытаясь его ублажить. Блэйк был особо молчалив и скрытен, не срывался на окружающих, держал злобу в себе, но и среди мятежников появлялся все реже, обсуждая с ними проблемы насущные. Прекрасно понимающий, в чем причина жутких выражений и без того жутковатого лица, Вихт охотно подставлял плечо колдуну, сам выведывая обстановку и докладывая положение предводителю. Заклинатель Духов пользовался здесь особым уважением и почетом, Ифрит, вопреки своей сущности, безоговорочно ему доверял, готовый дать под опеку и жизнь после того, как существо с лицом юноши поведало ему о том, что спасти собственную душу – дело нехитрое и обреченное на головокружительный успех.

И если Блэйк казался хмурым и нелюдимым, то Аскель и вовсе потерял последние признаки жизни в осунувшемся и посеревшем лице. Потухли некогда сияющие глаза, пролегли под ними страшные тени, а улыбка бесследно исчезла с чуть полных губ. Он был похож на безутешного призрака, что тенью жизни ходил в мятежных рядах, безоговорочно исполняя приказы, которые ему теперь отдавал только Вихт. Он не противился воле лидера, теперь уже просто лидера – без господ и притяжательных местоимений. Отрешенно выполнял поручения, пару раз уходя с разведкой вперед с неприметным Феллином или Давеном и возвращался целым и невредимым. Лишь душа была порвана в клочья силой собственной импульсивности и несдержанности, кои лишь недавно стали присущи его от природы тихой и покорной натуре.

Он сожалел. Он пустыми глазами иногда улавливал спину Блэйка и провожал его взглядом. Видел бледное лицо с парой маленьких родинок под левым глазом, видел роскошь заплетенных в низкий хвост волос и жесткие тонкие губы, беззвучно двигающиеся, что-то изредка произнося. Он смотрел на совершенно другого человека: того, кто командовал, отдавал приказы, выполнял самую тяжелую работу, без сомнений, справляясь с ней, но уже не показывал своей мягкости, глубоко запертой в темной душе. Блэйк как и раньше не улыбался, не шутил. В его взгляде стоял пугающий холод, сковывающий толстым слоем льда нутро. Перед ним был бездушный король зимы, в груди которого вместо горячего бьющегося сердца был лишь матовый огарок. Кусок угля, что не блестел даже под самым ярким солнцем.

Ифрит был жестоким, и теперь это было так отчетливо видно, ведь все познается в сравнении. Нужно было видеть, как он казнил схваченного карателя, что умолял его оставить жизнь. Нужно было видеть тот лед в серебристых глазах, когда чародей и последнего слова ингваровцу не дал, одним ударом прервав его существование, снеся к чертям голову и окрасив быструю смерть алыми брызгами пульсирующей из разрубленных артерий кровью. В нем уже не было ни радости, ни жалости, ни ненависти или любви. Только обещание, которое он поклялся выполнить. Как только этот путь окончится, он попросту уйдет, не сказав ни слова. Просто потому, что он был Блэйком – тем, кто был холоднее полярной зимы и кто растаял однажды лишь потому, что с ним поделился жизнью юный адепт, принимающий его таким, какой он есть.