Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Они честно заплатили за постоялый двор и накинули добрую долю золотишка за сохранение конспирации. Могли себе позволить ночлег, могли обеспечить коней теплыми стойлами и добротным кормом, ибо даже Мракобес – это угольное чудовище с паскудным норовом, показало широкие кости, обтянутые вороной шкурой. На каждом заборе, у каждого публичного места висели пугающего вида портретики Доротеи и Эгиля, Аскеля и Агнеты. Была нацарапана и девчонка с луком, выглядящая довольно забавно, и весьма правдоподобное скуластое лицо лидера, за голову которого была назначена головокружительная сумма, от одного оглашения коей темнело перед глазами. Сумма, к слову, Блэйку льстила. Он и не думал, что стоит для кого-то так дорого, что если распродать все его былые поместья и замок в придачу – не укупишь.

В постоялом дворе в кои-то веки не пахло алкоголем и тайно пронесенным опиумом. Ифрит и сам сидел в шумной компании, все еще присматривая за парнем, на которого страшно было смотреть. Аскель был серым, как пасмурный день, как волосы – светлый пепел перегоревших надежд. Он, расположившись напротив стены, раз за разом пускал в бревна нож, кратко свистящий в воздухе и глухо вгрызающийся в твердое волокно, застревая в нем. По жесту руки кусок железа вновь влетал в пальцы шершавой рукояткой и кидался назад, чтобы вновь протаранить лезвием брус. И так – весь вечер. Гулкое «стук», повторяющееся и весьма надоедающее, если посвятить прослушиванию и созерцанию не час и не два.

Хильдебраннд уже ни о чем не думал. Бесцельно калечил стену ножом, оттачивая и без того безупречный навык, и в голове не возникало даже хрупкой мысли о выпивке, ибо та его и сгубила. Страдая зависимостью, он так грубо сорвался на наставника, выкрикивая в лицо калечащие душу слова. Ответил ему за все сделанное грязью, когда должен был хотя бы приличия ради скромно поблагодарить за десятки раз спасенную жизнь. Он молчал. Теперь держал язык за зубами и больше всего боялся подойти к чародею. У него были на то причины.

Два варианта. Третьего не дано. Либо Блэйк, переступая гордость, простит его, принимая назад, либо, что более вероятно, пошлет куда подальше с лаконичным «Думать нужно было, парень. Думать головой, а не чесать языком». И то лаконичное было бы святой правдой, которую следует выбить на камне – потомкам в назидание. Дурная голова и острый язык сгубили не одного человека, растоптав их надежды и мечты ногами без тени сожалений.

Нож вонзился в стену, задрожал, стих. Вновь зашевелился, расшатывая волокно, и вернулся в хозяйскую руку, чувствуя ее мягкое тепло. Меж тем хозяину однообразная игра наскучила. Он, обойдя спящих Кобальта и Оробаса, миновав Рагну, что пожирала его глазами, не заметив взгляда Ифрита, зашагал наверх, мечтая исчезнуть навсегда. Ступени тихо проскрипели под его ногами, а черная птаха – маленькая, незаметная, не чета излюбленным реввенкрофтским воронам, уже сидела на его окне, притаившись во мраке. После незабываемой ночи чародей не оставлял парня без надзора. Даже сейчас он смотрел на него, вошедшего в комнату, глазами наколдованной птички, похожей на кардинала, что наблюдала за парнем черными блестящими бусинками и не источала и слабейшей эманации, обещая быть незамеченной. Хильдебраннд не заметил бы ее, будь она гарпией. Он уже ничего не видел, спеша к кровати и утирая потухшие глаза.

Ему было двадцать пять лет. Он был мужчиной, и сейчас так подло рушил сказки о том, что они не плачут. Не мог сдержать слез, бегущих по щекам, рухнул лицом в подушку, сжимая пальцами грубую ткань, и мечтал прекратить все то, что на него внезапно обрушилось. Его плечи крупно и часто вздрагивали, на постели оставался влажный след. О, если бы повернуть время вспять и вовремя замолчать, не позволяя своей дурости быть озвученной вслух. О, если бы сейчас Блэйк сжалился над ним и пришел, даже не принимая его назад, а лишь давая шанс на искупление вины! Он бы отдал так много, чтобы к нему вернуться… Наконец понял, что кроме него, сволочи и эгоиста по собственным словам, ему уже никто не нужен. Ифрит был для него первым и последним. Будет первым и последним так или иначе, ведь он уже никогда не примет кого-то другого. Попросту не поверит словам возможного избранника, не сможет доверить ему жизнь, никогда не расскажет, кто он и откуда пришел. Его душа открылась тому, кого он поначалу боялся и ненавидел. Она и сейчас была открыта для колдуна, которому перевалило за сотню.

Черная птаха, напоминающая кардинала, смотрела смышлеными глазками-бусинками на рыдающего в подушки чародея – того, кто мог убить человека, практически не задумываясь. Тот, кто смотрел через те умные глазки, мрачнел все больше, но тем не менее не поднимался с места, а все так же наблюдал и за адептом, и за мятежниками. Парень лишь теперь начинал понимать свою вину, и Блэйк зла на него не держал, но был уверен, что тот урок должен как следует отпечататься в молодом сознании. Он всегда так обходился с ним – преподавал жестко и непоколебимо, действенно. Аскель не забыл магии, которой его обучили, не должен потерять в памяти и это. Собственные просчеты нельзя упускать.

Реввенкрофт признавал свою жестокость, но и с объятиями не шел. Еще не время. В конце-концов, он помнил обиды. Его оскорбляли те слова.

«Иметь от души и с чувством, пудря мозги, – вспоминал чародей, складывая на груди руки по старой привычке. – Плевать на никчемную безродность и начать пользоваться ей лишь тогда, когда из сельской швали вырастет молодой аристократишка… Что же, парень, шутить ты так и не научился. Попридержал бы язык – не лил бы слезы, запершись в комнате. Не сходил бы с ума, угасая на глазах, а лежал бы под боком и молол чепуху просто потому, что ощущал спокойствие. Я не провоцировал тебя, не давал повода для истерик. Молчал, когда, может, хотел, ровно как и ты, оторваться и выпустить пар. О, мой дорогой, не знаешь ты, что значит моя ненависть. Не знаешь, насколько она страшна, и повода ее познать у тебя не будет. Ты придешь сам. Ты все осознаешь, до тебя, наконец, дойдет, что я не держу на тебя зла, не таю обиды, а прощаю, потому что понимаю чуточку больше. Потому что знаю, мой юный Моррен, мой юный безбожник, убийца и садист, война ломает человека и более скотским образом».

Чародеи медленно расходились, отправляясь спать. Блэйк ушел в числе последних, испытывая очень противоречивые эмоции, и ночь обещала быть спокойной, тихой, словно Седое в штиль под ясным небом. Однако не всем обещаниям суждено было сбыться. Мракобес уже чуял магию, сходя с ума в стойле, и Мартин, проснувшись в холодном поту, заканчивал приготовления. Он знал, на что идет.

Они все знали, на что идут…

***

Мартин в последний раз проверил амулеты и талисманы, размял руки, щелкнул пальцами, прикрывая карие глаза, в которых огоньками горели отблески пляшущих свечей. Несмотря на то, что он знал исход боя, был спокоен и собран. Его не колотила дрожь, не сводила с ума паника, он не чувствовал страха и не ощущал в себе сомнений. Лишь проверив магические штучки, стабилизирующие его, чтобы не умереть от колдовского истощения, заправил рубашку и туже затянул на бедрах ремень, крепче зашнуровал короткие сапоги и бросил взгляд на кусок пергамента, на котором чернели строки, написанные его рукой. На аккуратно заправленной постели лежала записка и латунный медальон с вправленным в него зеленым камнем – кошачьим глазом. Стоит его надеть, и любая иллюзия развеется и потеряет силу.

Мартин Бергер шел на верную смерть.

Он неслышно прикрыл дверь в занятую им комнату, беззвучно спустился вниз, минуя спящих глубокой ночью чародеев. Прошагав через нижнее помещение, натянул воротник, закрывая горло, и оглянулся назад, удостоверяясь в том, что его никто не заметил. Так то и было. Даже волки не повели ухом, проводив его спокойным взглядом янтарных глаз, горящих во мраке. Чародей покинул постоялый двор. Снег весело хрустел под ногами, подбадривая, но ему была безразлична поддержка колючих невест-снежинок. Ему вообще было без разницы, и он вышагивал за пределы города, уже чувствуя того, кто, определенно, хотел настичь цель в самом трактире, прихватив не только его жизнь, но и души большей части мятежников.

Бергер быстро проходил одну улицу за другой, миновал темные переулки и готов был выйти за городские ворота, как почувствовал всплеск знакомой эманации. Ускорившись, вышел за пределы города, сливаясь с чернотой пасмурной ночи, но замер, когда его окликнул голос, напоминающий шелест трав. Он обернулся, остановившись. Встретился темным взглядом со светлыми глазами Вихта, сидящего верхом на Кобальте.

– Не пытайся меня остановить, – твердо произнес темноволосый чародей, идущий на верную смерть. – Я все решил. Я сравняю Иллюзиониста с землей, заплатив достойную цену. Вихт, не смей.

– Тебя, мой друг, никто и не останавливает, – точно пропел Заклинатель.

– Тогда зачем ты здесь? – непонимающе вопрошал самоубийца, недоверчиво поглядывая на юношу с тысячью прожитых лет за плечами.

Кобальт в несколько шагов настиг его, и Вихт протянул маленькую ладонь, на которой поблескивала затейливая побрякушка с камушком, от которого за версту разило магией. Темноволосый понятия не имел, что это. Юноша и не собирался таить.

– Держи эту штучку при себе, – кисло подняла уголок пухлых губ живая легенда. – Я знаю, что живым ты не вернешься. Это мой тебе скромный подарок. После смерти ты обретешь покой, мой друг. Обретешь заслуженный покой и не станешь безутешным духом, что не найдет пристанища ни на небе, ни на земле. Я счастлив преподнести тебе свой амулет. Ты потрясающий, Мартин. Мое тебе уважение за эту жертвенность и благородство. За смерть ради общего блага – красивую и достойную вечных легенд.

Бергер благодарно кивнул, сжав в ладони вихтов амулет. Пожал его маленькую руку, которая утонула в его руке – большой и холодной. Он ушел, не оборачиваясь, а Заклинатель провожал его светлым взглядом, отдавая честь славному воину, который не пожалел жизни, спасая сестер и братьев по оружию.

Чародеи спали. Спал и ночной город, а по убранным полям, занесенным снегом, ехала на низеньком коне взрослая женщина, которая еще недавно была хрупкой девочкой. Иллюзионист часто менял тела, вытягивая из них молодость и силы, и теперь готов был сразиться с мятежником – безумцем, что пришел один и остановился перед ним, не дрожа от страха и не бросаясь назад, пытаясь спастись бегством.

Всадник Лихой Троицы Ингвара Виртанена спрыгнул в снег, шлепая по крупу коня, что, повинуясь, тут же пошел рысью подальше от пустыря, над которым витал, посвистывая, слабый морозный ветер. Женщина, в которой он сидел, не останавливала Мартина, который за всю свою жизнь ни разу не поднял руки на представительницу нежного пола. Колдун знал – перед ним тотальное зло, воспользовавшееся чьим-то телом, которое уже не спасти. Он щелкнул пальцами, разминая их, спокойно выдохнул.

– Самоубийца, – дико прозвучал на женских губах хрипящий голос, который мог принадлежать лишь истинному чудовищу.

– И я рад встрече, – ответил Бергер. Его карие глаза вспыхнули мертвым молочно-белым светом.

Тот сокрушительный импульс, что поднял на воздух землю, определенно, стер бы в одночасье целую улицу. Страшная волна по воле псионика сотрясла атмосферу, загудела, ломая виски, и, не промахиваясь, ударила Иллюзиониста, отлетевшего вместе с комьями земли. Куски грунта тяжелыми глыбами упали на женское тело, едва ли не сплющивая его, но тут же взлетели до черноты пасмурного неба, и из-под завала вихрем вылетела ингвароская элита, раскинувшая руки в стороны.

Перед глазами Мартина высились нескончаемые зеркальные коридоры – начищенные отражающие поверхности, в которых застыла тьма и лишь изредка мелькал его собственный силуэт, безошибочно идущий вперед. Зеркала кружили и путали. Из них с оглушительным звоном вылетали призраки прошлого в лице его погибших знакомых, осколки заточенными бритвами резали воздух, впиваясь в тело чародея, но тот, силой мысли ломающий тела тех, кто на него шел, пробирался к фокуснику, скрывающемуся где-то средь нескончаемых коридоров, отражающих ночь.

Он не разбирал, кто на него набрасывался. Дети ли, женщины ли – не важно. Псионик, не думая, и некогда любимую согнул пополам, ломая все кости разом, швырнул ее о зеркала, и сверкающая волна хлынула под его ноги осколками прошлого. Его не пугали эти трюки. Он имел с ними дело всю жизнь и смело рушил препятствия, будь то тупик или очередной знакомый, погибший десятки лет назад.

Мартин не сжалился над призраком Годрика Бланка, которого убили более чем за год до настоящих времен на его глазах. Не поколебили железной воли его мольбы помочь, когда он истекал кровью и хватался за жизнь слабеющими руками. Не заставили его задержаться слезы адептки, которую он любил, как родную дочь. Ее забрала война, полыхнувшая на границах Юга и Севера вот уже шесть лет назад. Бергера нельзя было обмануть. Лишь ненадолго сбить со следа.

Но только на пару мгновений.

Ему быстро надоели эти выходки. Осточертело блуждание по кругу, когда можно было закончить все быстрее, не позволяя Иллюзионисту ввести себя в заблуждение и сбежать к постоялому двору, чтобы перебить спящих колдунов, как слепых новорожденных котят. Чародей сжал волю в кулак, остановился на месте, концентрируясь и хватая Силу за хвост. Всадник Лихой Тройки знал, на что идет, но не представлял, чем закончится его путешествие. В отличие от мятежника.

Он был готов. Его амулеты и артефакты, раздобытые чудом, полыхнули белым, как и его глаза сейчас, светом, задрожали на теле, начали биться, как птицы в сетях, стремящиеся на волю. Очередная волна, призванная колдуном, явилась, казалось, из ниоткуда. Она взвыла, из крохотного комка разрослась сферой, что таранила непробиваемыми боками потрясающей силы фокус Иллюзиониста, разбивая зеркала в море сияющих осколков, ручьями обтекающих Мартина, полностью отдавшего себя магии. И сверхъестественная стихия приняла его дар, дав, в свою очередь, свою крупицу, которой было достаточно для того, чтобы преодолеть пределы и исполнить предначертанное. Море осколков зашумело громогласными волнами, засияло роскошью бриллиантов, расступилось перед тем, кто шел на ингварова посланника чистой Силой, несущей свет и проливающей его на поле битвы. В сиянии осколков стоял перед ним почти ставосьмидесятилетний чародей, приручивший магию, словно прекрасную вольную птицу. Приказал он той птице сравнять фокусника с землей, прежде выбив из него душу.

И птица послушалась.

Птица, торжествующе закричав и взмахнув золотом огромных крыльев, подняла неумолимо стареющее тело женщины над землей, сжав ее горло когтистой лапой, увенчанной изогнутой шпорой. Крылатое создание смотрело янтарем глаз в самое нутро всадника – черное, как бездна Великого Океана. Ингваровец все еще боролся. Из последних сил сопротивлялся бешеному воздействию, читая заклинания и ставя барьеры, а те рушились со звоном один за другим, пропуская золото горячего света.

Мартин уже не был человеком. Мартин был сосудом для магии, что сейчас исполняла его последнюю волю и преодолевала пределы, добираясь до самого ценного, до самого оберегаемого – сознания. Барьеры со звоном рушились, не выдерживая натиска чистой магии, льющейся золоченой лавой из жерла всемогущего вулкана. Сияющая птица крепче сжимала горло старухи, всматриваясь янтарем огромного глаза в черное нутро. Старуха хрипела голосом чудовища, теряя силы.

Последний барьер рухнул. Хрип перешел в вой.

На белоснежном поле, в море искрящихся миллионами солнц осколков, стоял свои последние мгновения Мартин Бергер, озаренный роскошью прекрасного сияния. Огромная золотая птица, раскинув в черном небе крылья, топила в свете изничтоженную землю, горя во имя приручившего ее чародея, вознесшего руки к пасмурной громаде. Пылающее небесным светилом создание, магия в чистом виде, выжигала мозг рухляди, превращая ее сознание в пепел. Иллюзионист повис в когтистой лапе, вдруг смолкнув, и тело древней старухи прахом осыпалось вниз, обнажая бесформенную тень, что таяла, как снег под теплыми лучами первого и по-настоящему весеннего солнца. Ингварова элита мешалась с мраком ночи, лохмотьями распадаясь и вливаясь в ночь, а птица медленно ложилась на землю, накрывая золотом крыльев мертвое тело чародея, сжимающего в ладони вихтов амулет.

Его огромное сердце больше не билось. Веки накрыли вновь карие радужки мудрых глаз, в которых стояло тепло бескрайней души, полной благородства и отваги.

Мартин сразил Иллюзиониста ценой собственной жизни, ни секунды не колеблясь и не сожалея о своем выборе. Он бы и снова пошел на это, да только надобности уже не было. Он быстро остывал.

На белоснежном поле лежало тело темноволосого чародея, сжимающего в ледяной руке подарок Заклинателя. Его душа, как и обещал Вихт, обрела покой, отправившись туда, где больше не нужно рисковать и бояться за завтрашний день. Он обрел то, чего заслуживал, принеся в жертву самого себя.

Он обрел вечность и отдал жизнь за тех, кто готов был отдать все ради него.

Вскоре свет золота остыл, растаял в утренних сумерках. Бесследно исчез и океан острых осколков, сияющих даже в безлунной ночи. С неба посыпался редкий пушистый снег, укрывающий изрытую магией землю, ложился он на белое лицо Мартина, уже не тая и не скатываясь по коже влажными дорожками.

Чародей отдал одну собственную жизнь за шестьдесят чужих. Нет, он не сожалел.

Он был счастлив, что от руки Иллюзиониста больше никто не пострадает.

Никогда.

========== Глава двадцать четвертая: «Цена просчета» ==========

Блэйк имел привычку вставать раньше всех, и сегодня, едва только чернота зимнего неба подернулась пепельной сенью ранних утренних сумерек, распахнул глаза, поднимаясь с постели даже раньше, чем ранняя птаха Аскель, находящийся сейчас в совсем другой комнате. Тот, впрочем, в последнее время везде опаздывал и никогда не вставал в установленное время. Его все чаще будили, заставляя собираться и седлать коней. Он, спускаясь вниз, наивно полагал, что Искру запрягала дотошная Рагна. Он ошибался. Ифрит невидимой рукой заботился о нем, по возможности опекая и справляясь с амуницией рыжей кобылки до того, как заспанный, взъерошенный и бледный, точно смерть, молодой человек спускался, одеваясь на ходу, вниз.

Сонный, злой от нескончаемых недосыпов он, собрав волосы и спрятав вязь татуировок на теле под одеждой, первым покинул свою комнату и спустился вниз, все еще приходя в себя. Ранние подъемы тяжело давались ему, но были в то же время необходимостью. Лидер был уверен, что первый мятежник проснется как минимум через полчаса, а выйдет и того позже, однако ошибался. По лестнице легкой поступью спускался низенький человек, уже одетый и основательно собранный, излюбленным образом заплетенный. Человек, одетый в уголь и малахит, сел напротив лидера, и в его глазах почему-то не было ни лукавства, ни ехидства. Не поднимал он уголки губ, усмехаясь, не язвил. Был тревожным, хотя, казалось, не должен был. Блэйк перемены заметил, проводя в последнее время много часов в его обществе. Не удержался бы от вопроса, но Вихт заговорил первым, и тишина наполнилась тихим голосом, что дремучим лесом зазвучал на постоялом дворе.

– Думаю, тебе следует это увидеть, – произнес он, протягивая чародею аккуратно сложенный листок бумаги, расписанный наклонным почерком, и медальон со вправленным кошачьим глазом, что подозрительно напоминал цветом болотную зелень.

Черный развернул пожелтевший кусок пергамента, спешно забегал взглядом по ровным строчкам, холодея внутри. «…Я не желаю рисковать неповинными жизнями и оправляюсь один. Если вы читаете мои слова, то, вероятно, я уже мертв…» Объяснения, короткое завещание, предназначенный молодому Хильдебраннду артефакт, позволяющие не реагировать на воздействие иллюзорных чар, что так страшно на него давили, сводя с ума. Подпись в конце записки, в дополнение – короткая просьба. Блэйк поднял глаза на Заклинателя, не произносил ни слова. Был словно ледяной водой облит и ждал слов от легенды, которая наверняка уже кое-что знала, раз поднялась в такую рань, успев побывать в комнате Бергера.

– Он погиб этой ночью, – не стал тянуть Вихт. – Пошел на бой с Иллюзионистом и сравнял его с землей ценой собственной жизни. Мартин изначально знал, на что идет. Он прекрасно понимал, что не переживет этой битвы, но отправился, не втягивая в это дело посторонних. Нам ничего не остается, кроме как исполнить его последнюю волю и пойти дальше, благодаря его за то, что он сделал.

– А ты ведь видел его, – прищурился Ифрит, – видел его, когда он уходил, но не попытался остановить.

В глазах черно-малахитового полыхнула искорка, и вернулось к этому красивому юному лицу былое ехидство. Нет, он не стал бы подтрунивать над погибшим, потому что проникся к нему нескончаемым уважением. Посмеивался над колдуном, который сам себе противоречил.

– Дорогой мой друг, – прошелестели поднебесные травы и холодный ручей чище слез ребенка, – а если бы тебя попытались остановить в тот момент, ты бы сам остановился, прислушиваясь к чужому мнению? То-то же. Он понимал, чего хочет и на что решается. Мартин не колебался. Это был его выбор, его воля, и никто из нас не имеет права думать вместо него. То, что уже произошло, остается неизменным, и никакая магия не повернет время вспять, спасая этого чудесного человека с бескрайней душой и огромным сердцем, полным благородства и отваги. Он был недостаточно силен для Иллюзиониста, и потому отдал свое тело чистой магии, которая пришла и сделала дело за него, воспользовавшись им, как сосудом… Что же, поднимай наших. Объясни им, что произошло, и трогай к реке. Проводим его достойным образом. Ты и сам знаешь, что он достоин хотя бы того, чтобы его последняя воля была исполнена теми, за кого он без колебаний отдал собственную жизнь.

Через час мятежные чародеи, рассевшись по коням и тронув с постоялого двора, молча побрели к быстротечной реке Скеллен, что никогда не замерзала. Восточный климат был мягче, уже не чувствовалось в этих местах северных морозов, и не приходилось тонуть в завалах снега, которые стояли по колено. Пасмурное хмурое утро, вмиг пришедшие в себя после сна колдуны, не проронившие после известия и слова. Мрачная процессия, бредущая за всадником на вороном коне, что был доволен триумфом, но в то же время казался мрачнее тучи, понимая, что потерял гениального мастера телекинеза и телепатии. Это была, безусловно, страшная потеря для восставших магов, однако нужно было знать, каким ужасом для людей Ингвара и его самого обернулась смерть, казалось, непобедимого Иллюзиониста, который наводил панический страх на карателей одним своим утробным голосом, звучавшим будто из свернутого в трубу ржавого железа. Вихт уже ждал их. Сидел на прибитом к берегу стволе рухнувшего когда-то дерева и смотрел светлыми глазами в белую чистую даль, превратившуюся в пепел под пасмурным небом угасающей зимы. Что-то чуть слышно напевал на забытом всеми языке северян.

Тело чародея было с головой накрыто его же плащом, на котором темнели капли засохшей крови и блестели крупицы разбитых зеркал. Было безмолвно. Мертво. Не колебал редкий прибрежный камыш морозный ветер, не слышно было гомона проснувшегося после тихой ночи городишки. Молчали и сами чародеи, полукругом выстраиваясь вокруг мрачной картины: опустившие головы огромные волки, внезапно поникший Заклинатель, которого еще не видели серьезным, и окоченевшее тело Мартина, лежащее в чистейшем снегу.

Блэйк мягко тронул бока Мракобеса, заставил его пройти ближе, и лишь потом, развернувшись к притихшим мятежникам, достал из кармана бережно свернутый кусок пергамента, считая должным зачитать последние слова Мартина, отдавшего за них жизнь.

Колдуны слушали. Женщины не сдерживали слез, катящихся по бледным щекам, но и не голосили, причитая, а провожали Бергера, будучи безмерно благодарными ему за сохраненные жизни. И собственные, и тех, что принадлежали их близким людям.

«Я многим обязан вам, до сих пор благодарен за то, что имею честь погибнуть в честном бою на воле, а не в сырой холодной темнице смертью цепной собаки, – гласили наклонные строки, озвучиваемые низким бархатным голосом черного лидера, возвышающегося над собравшимися. – Я не желаю рисковать неповинными жизнями и оправляюсь один по душу Иллюзиониста, и если вы читаете мои слова, то, вероятно, я уже мертв и лежу где-то рядом, ибо уверен, что вы найдете немного времени исполнить мою последнюю просьбу. Пишу эти слова, но мои руки не дрожат от страха перед ликом ингваровских элит. Я иду, не колеблясь, не сомневаясь в правильности своего выбора, хотя понимаю, чего мне будет стоить победа над всадником Сотни. Этот бой – мое последнее желание при жизни, моя последняя мечта, которую я намерен исполнить. Мне нечего оставить после себя для вас, ибо карманы мои пусты, а шея не ломится от золота и камней, но амулет завещаю Аскелю Хильдебраннду, адепту Блэйка Реввенкрофта, потому что знаю, как тяжело ему приходится в последнее время, все чаще сталкиваясь с фокусами подобных поверженному, если у меня все получится, Иллюзионисту. Остальным же дарую еще один день, который вы, мои братья и сестры по оружию и искусству, сможете прожить без страха. Об одном лишь прошу: тело мое спустите по быстротечному Скеллену и не поминайте злым словом. Милые дамы пусть перестанут плакать. Я не хочу, чтобы они грустили лишний раз. Желаю, чтобы улыбались, ведь они прекрасны, как весеннее солнце. Надеюсь, у вас все получится, и вскоре трон займет достойный монарх. Я видел во снах свободу и Вечный Огонь. Я верю. Удачи и сил вам, дорогие господа. Да прибудут с вами Боги. Мартин Бергер».

И хотя погибший хотел, чтобы женщины улыбались, те в голос рыдали, и плач сливался в холодящую душу симфонию. Мужчины молчали, смотрели в серое небо, с которого сыпался снег, накрывая темный плащ, лежавший на теле покойного. Аскель держал в руке немудреный медальон со вправленным кошачьи глазом, что полностью повторял цвет его взора, и тихо благодарил чародея за столь щедрый дар, в котором он так нуждался все это время.

Эгиль вызвался помочь. Они с Блэйком, будучи одними из самых крепких среди представителей сильного пола, опустили окоченевшее тяжелое тело Мартина в узенькую лодочку, вновь накрывая его плащом. Это белое под зимним небом лицо выражало лишь спокойствие и умиротворение, кроткое счастье, навсегда застывшее в плавных чертах после исполненной мечты. В крепко сжатой ладони все еще лежал вихтов артефакт, успокоивший его душу, и присутствующие провожали его взглядами, а их сердца обливались кровью.

Кобальт и Оробас, переглянувшись янтарями глаз, подняли морды к серости пасмурного утра и затянули терзающую душу песню, уходящую ввысь печальным воем. Женщины рыдали, не сдерживая слез и не жалея голоса, мужчины упорно молчали, сжав зубы, и лодочка, оттолкнувшись от берега, заскользила по быстротечному Скеллену, разрезая белым носом гладь ледяной воды. Тетива была спущена, и стрела, свистнув, вонзилась в мертвое тело. Мартин загорелся. Мартин уходил в последний путь.

Ни один из присутствующих не сдвинулся с места до тех пор, пока маленькая полыхающая лодчонка не скрылась за мутным горизонтом, теряя изящные очертания плавных линий. Не тронули бока коней, не заспешили в путь, пока не простояли некоторое время под серыми небесами, с которых сыпались хлопья мягких снежинок. Они провожали Мартина взглядами, отдавали ему честь и почитали молчанием, уже не нарушаемым ничем, кроме редкого храпа коней и сдержанных всхлипываний прекрасных дам.

Блэйк и сам долго смотрел за горизонт, сидя на вороном исполине, что вел себя тихо, опустив к заснеженной земле умную голову. Волки Вихта молчали, улегшись на земле, и их хозяин разделял с мятежными чародеями траур, лишая свое лицо ехидности и таинственных улыбок, шельмоватых искорок, танцующих так часто в светлых глазах.

И тогда, когда рыжая подвижная точка, идущая по течению Скеллена, пропала, присутствующие тронули лошадей, медленно двигаясь за Ифритом. Траурная процессия, надев капюшоны и меховые шапки, брела по белой земле, тихонько направляясь обратно в город, чтобы собрать вещи и отправиться в очередной путь, ведущий в Эдельсберг, от которого до Кантары останется лишь чуть более недели резвого темпа.

Иллюзионист был повержен, превратился в горстку пепла, которую снес с белого поля ветерок глубокой темной ночи. Тело Мартина уносило резвое течение, шумящее чистыми морозными водами. Каратель и Дух все еще стояли по правое плечо Ингвара, но сам монарх уже почувствовал неуверенность и закрадывающиеся в душу опасения. Шестьдесят колдунов наносили ему больший урон, чем былые две тысячи. Шестьюдесятью колдунами управлял не страх, а цель добраться до заветного ключа, что откроет ларец, в котором была надежно скрыта их священная свобода.

С неба неслышно сыпался снег. Траур закрался в чародейские души, и еще несколько дней колдуны практически не говорили, все еще не пришедшие в себя после такого потрясения.

Они не ликовали, одержав головокружительную победу.

По-настоящему был счастлив только Мартин, обретший покой, ведь его заветная мечта исполнилась, и от рук Иллюзиониста уже не могла погибнуть ни единая живая душа.

***

Они все еще были по разные стороны баррикад. Не разговаривали друг с другом уже более двух недель, не сталкиваясь даже взглядами, и продолжали делать вид, что так было всегда.

Блэйк был мрачен и молчалив, хотя не стал пасмурнее после смерти Мартина, приняв его выбор, тем самым проявляя к его чародейской персоне максимальное уважение. О гибели Бергера не вспоминали, оставив эту утрату за плечами. Женщины, исполняя его волю, улыбались чаще, и особенно красивой была улыбка Агнеты, чье лицо обрамляла рыжая грива, похожая на горячий закат. Тем временем Аскель признаков жизни не подавал совсем, так часто пропадая из реальности и всматриваясь во что-то несуществующее впереди себя. Окончательно закрылся в себе, перестав контактировать с мятежниками, и все чаще коротал часы в одиночестве, не посвящая минут и любимой кобылке – животному добродушному и покладистому, преданному до глубины души.

Они шли быстро, не теряя драгоценного времени. После поражения Иллюзиониста к ним примкнула уже не просто пара-тройка или крепкая дюжина, а полная двадцатка жителей востока, среди которых были не только чародеи, но и профессиональные вольные наемники, за плечами которых стояли годы практики в рубке и шинковке живых тел. Не манили их почести и груды золота. Влекло их самоутверждение и собственное имя, навсегда вписанное в историю легендарных палачей, к славе которых стремился каждый молоденький убийца, вставший на путь насилия, омытый кровью. Они жаждали свободы…