Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Каратель висел в руке того, кто уже полностью принял человеческий облик – лишь кисть полыхала, передавая последние крупицы скильфского проклятия. Вихт не солгал. Вихт был безоговорочно прав, утверждая тихой ночью, что любую силу, даже самую разрушительную и неподвластную, можно передать в другой источник. Его слова обрели жизнь на поле боя, когда надежда была так призрачна. Проклятие покидало Блэйка, наполняло выбранную жертву – Карателя, очертания которого менялись поразительно быстро. Пламя бесследно пропадало, черное нечто висело над землей, не сопротивляясь, и через несколько мгновений, в которые рука погасла, а вязь рун покинула тело, во мраке угольных одежд загорелись инфернальные глаза, скильфские глаза, принадлежащие теперь духу без души и разума.

«Уходи в свой мир, скильф», – приказал телепатически Реввенкрофт, и существо не посмело его ослушаться, повинуясь невиданной силе. Пальцы разжались. Подчиненное нечто, проплыв в воздухе, остановилось на краю выгоревшей дотла рощи и открыло портал, в котором исчезло спустя несколько неуловимых секунд. Лишь воздух охнул, лопнув, искры просыпались вниз, тая в полете, и чародей, опустив руку, наконец выдохнул, с трудом переставляя подкашивающиеся ноги и бредя к снегу, накрытому пеплом. Ему было нестерпимо жарко, но раскаленная земля не ранила его ступни. Он и без того был перебит с ног до головы. Перемазанное в саже тело, на коем прогорела одежда. Теперь уже короткие волосы и потухшие глаза, которые не видели практически ничего – лишь уголь неба и мутную серость грязного снежного полотна, что звало упасть в него, усмиряя боль полученных ожогов, уродующих грудь и бедра, предплечья. На нем практически не было живого места, но даже самые страшные шрамы не могли выдержать исцеляющей магии Аскеля. Теперь только бы дойти до него. Узнать, что Сотня повержена, Ингвар мертв, и дело закончено, а потом упасть в его руки, чтобы забыть страшный бой и, наконец начать жизнь, в которой нет ужасов войны.

Не всему суждено было сбыться.

Блэйк был опустошен. Воздух гудел от эманации так, что он не различил новой примеси в потоке тяжелых вибраций. Не видел он и того, как беззвучно открылся портал, как ступила на холодный снег аккуратная ножка, обутая в белый сапожок. И, разумеется, не смог он увернуться от импульса, что ударил в его спину.

Он пролетел несколько метров, прежде чем со всего маху рухнул в колючие грязные ворохи, сдирая поднявшиеся на коже волдыри. Не сдержал крика, не видя ничего от чудовищной боли, и попытался встать. Не смог. А Нерейд была уже близко, читая заклинание, кое оборвет его жизнь так легко, так нелепо после битвы с Карателем, победа в которой стоила ему титанических усилий.

Аскелю было знакомо это чувство. Чья-то когтистая ледяная рука сжала сердце, что бешено стучало, готовое вырваться из груди. В его ноги упал девятый, погибший по его воле, кровь брызнула на безучастное лицо, ставшее мертвенно-бледным. Такое уже случалось. Ему было так же плохо, когда его старший брат стал вечным узником жадных топей. Он не думал о причинах ощущений, не колебался, решая, как поступить правильнее. Бросив все, парень выпалил скороговоркой формулу, почувствовал жжение платинового кольца на безымянном пальце правой руки и со вспышкой исчез, появившись за пределами городских стен.

Он отчетливо видел, как магия выскользнула из рук синеглазой женщины. Не мог понять, что такое пробудилось в нем в тот момент, опередив время и развеяв ее чары в мерцающую пыль, растаявшую до соприкосновения с грязным снегом. За спиной лютовал страшный колдовской пожар, перед ним рвала и метала взбесившаяся Нерейд, повернувшаяся к нему искаженным яростью лицом.

– Тебе конец, выродок, – прошипела она, прищуриваясь и накаляя руки. – Ты сдохнешь первым, и твой Блэйк пойдет следом.

Слепая ярость, без сомнений, была сокрушительной силой, способной на грандиозные свершения, но она уступала необъятному желанию спасти того, кто был дороже собственной жизни. Чары магички били градом, сыпались сокрушительной волной, что никак не могли настигнуть безродного мальчишку, перенаправляющего потоки к черному небу. Он не поражал способностями и познаниями в магии, не был гением в свои двадцать пять, однако на его пальце поблескивала платина кольца, кое когда-то давно принадлежало Сиггрид. И оно все еще таило в себе много чудес, несущих свет в этот темный мир.

Кольцо дало ему сил, направляемое с того света рукой наставницы Ифрита – не иначе. Импульс вошел в пальцы Аскеля, сковал их, сжимая, и выпрямил в молниеносном жесте. Воздух ахнул, рванул, пробитый сгустком сконцентрированных чар, и сердце остановилось от истошного женского визга, стрелой пробившего слух. Нерейд, приняв удар всем телом, подлетела над землей, упала в снег и не смогла пошевелиться, перебитая полностью. Она дико кричала, не помня себя от боли и ужаса, глаза ничего не видели из-за льющихся слез, а молодой чародей уже стоял над ней, спокойно сжимая в руке рукоять кинжала.

Снежное поле поглотила тишина.

Из перерезанного горла чародейки медленно текла кровь, еще пару секунд назад льющаяся живым ручейком, а парень, упав на колени и прислонившись к груди своего наставника, выдохнул, слыша, как бьется его большое сердце. Тонкие разбитые губы не сдержали хриплого вздоха, чуть слышных слов.

– Как ты? – сорвался слабый шепот Реввенкрофта.

– Со мной все в порядке, Блэйк, – заверил его преемник, накрывая израненное тело снятым с плеч плащом. – Сотни больше нет. Сорокопут и Изувер нашли Ингвара, и теперь он обречен. Не двигайся, пожалуйста. Я помогу. Боги… твои волосы…

Сил сказать что-то еще чародей не нашел. Лишь едва кивнул и отключился, а адепт, повернув на пальце кольцо, уже вливал в него мягкость целительной магии, осторожно прикасаясь к обожженной груди, на которой не осталось и следа от скильфской вязи.

Его наставник жил. Не собирался умирать, одержав победу над Карателем и избавившись от страшного проклятия, едва не превратившего его в духа без сердца и разума. Теперь все было позади. Чары исцеляли его, унимая боль, а Аскель был рядом – живой и здоровый.

Все закончилось.

Их история завершилась наилучшим образом без слез черного горя и ужаса безумного отчаяния.

Однако сказка Ингвара еще ждала финала.

Финала, который он и представить себе не мог.

Комментарий к Глава тридцатая: «Пламя скильфида»

Предпоследняя. Ждем финала.

========== Глава тридцать первая: «Вечный огонь» ==========

«Снова весны прольются дождями,

Солнце душу согреет, как прежде…

Так должно быть, ведь тлеет в сердцах наших пламя,

Пламя вечное – это надежда»

Внешность бывает обманчива. Сколь же страшен бывает тот обман, вводящий в заблуждение созерцающих. И если каждый верил, что легендарные убийцы не чувствуют ничего и души их мертвы, как холодный камень, а вместо сердца хранит их грудь кусок угля, то истина перечеркивала стереотипы и столпы всеобщего мнения. Живы они были. Эмоции бурлили, спрятавшись под масками безразличных лиц. Для Гюнтера Моррен был чем-то более значимым, чем напарник.

Им было достаточно лет, чтобы не совершать ошибок и глупостей. Многолетний опыт, гибкий ум, понимание того, что любая привязанность – обречение их дела на провал. Действительно, узнай хоть единая душа об этой тайне – все покатилось бы в тартарары. Но Гюнтер упорно молчал многие десятилетия. Не проронил он слова и сегодня, когда они вдвоем, не позволив Алексу вмешиваться в их дела, вошли в кантарский монарший двор, чтобы поставить точку в этой кровопролитной битве любой ценой, когда так хотелось выговориться после стольких лет недомолвок. Изувер, гениальный глефист, прирожденный воин и северян чистых кровей, почитающий древние традиции и уважающий своих Богов, приносящий им жертвы, страдал всю свою жизнь, стоило ему однажды встретить на своем пути легендарного фехтовальщика. В его душе проснулось чувство, которого он боялся больше смерти, больше самых бесчеловечных пыток. Он страшился огня, который зажегся в один момент в его сердце и так и не погас, смиренно тлея. Изувер любил Сорокопута. Сорокопут не любил никого.

Это противоречивое, страшное чувство заставляло его ненавидеть себя и свое своевольное сердце, огонь в котором не хотел униматься. Это претило воле Богов, делало его неправильным, грязным, грешным, однако он был бессилен перед тем, что испытывал. Хранил тот пожар глубоко внутри, не показывая никому. Его тайна жила в сознании десятки лет, чтобы умереть вместе с ним. И сейчас, вероятно, возможность на то могла предоставиться.

Двери устрашающе проскрипели, пропуская их в каменную громаду без проблем. Здесь было настолько тихо, что от гробового безмолвия непробиваемая пелена закладывала уши, а шаги, эхом отражающиеся от поверхности, сотрясали душный воздух, пропахший страхом, металлической кровью и плесенью замковых подвалов. Гранитный холодный пол, голые стены, где крепились коптящие факелы, сталагнаты мрачных колонн, за которыми не стояло ни одного стражника. Звуки оканчивающегося боя не пробивались в это пугающее помещение, кое отчетливо напоминало склеп – обиталище бессмертного нетопыря, однако нетопырь, восседающий на безвкусном и грубом троне, все же бессмертным не был. В его жилах текла человеческая кровь с примесью магии, сердце сокращалось, качая ее по организму, что чувствовал боль, холод, жар. Он был реален. Реален, как и приближение пасмурного утра, красящего аспид неба в грязную мышиную серость. Безликий встречал старых знакомых безмолвием и тяжелым взглядом.

Он был по-простому одет. Черный кафтан до колен, наброшен поверх распахнутой на груди рубахи, широкий пояс, на который крепилась пара бессменных сабель и добротные сапоги. Темные волосы с проседью спадали на черные глаза, блестящие нехорошим блеском, как у черта. Он и сам походил на нечто сверхъестественное, внеземное, однако, опять-таки, был вполне реален. Сжимал жилистыми руками подлокотники и сидел, перекинув ногу на ногу.

Гюнтер и Моррен не бросались в атаку, стараясь расправиться с Ингваром в нечестном бою. Их обычаи были праведны, сражения – честны, как поединок дуэлянтов, даже несмотря на то, какая дурная слава ходила вокруг их образа жизни. И, разумеется, не могли они напасть исподтишка, без предупреждений. Им было, что сказать. Изувера одолевали нехорошие предчувствия… Профессионализм подсказывал ему, что ощущение смерти на этот раз более чем натурально. И это пугало. Он опасался за Сорокопута, холодно смотрящего на Безликого до невозможности спокойным взглядом светлых глаз.

– Ты не выйдешь отсюда живым, – прозвучал его равнодушный голос, оглашающий единственно верный приговор. – Ты знал, на что идешь, выдавая настоящее имя и обнажая лицо, знал, на что нарываешься, пользуясь своей силой в столь сомнительных делах. Надевая монаршую корону, ты вырыл себе могилу, Ингвар. Я знаю тебя десятки лет… Но мне не жаль убивать тебя. Не жаль обрывать жизнь того, кто нас предал. Вставай и доставай сабли, Безликий. Один на один. На смерть.

Гюнтер не смел говорить и слова против. Он, не прикасаясь к глефе, ушел с пути, чтобы наблюдать за сражением старших. Лидер на лидера. Уникальный меч против уникальных сабель – загнутых красавиц с бронзовыми гардами и гравировкой через всю поверхность клинка. «Честь и отвага» – петляли руны на первой сабле. «Верность и справедливость» – гласил холодный металл, бесшумно выбравшийся из мрака ножен на мрачный свет, ловя отблески танцующих факелов. Эфес слился с ладонями мастера, став частью жилистого тела. Монарх прекрасно понимал, что его святая обязанность – принять бой, исход которого он представлял себе весьма красочно и живо.

Здесь нельзя делать ставок. Результат был непредсказуем, когда в поединке сходились живые легенды, непревзойденные искусники ближнего боя, владеющие оружием с детских лет. Это был холодный, безэмоциональный поединок Сорокопута и Ястреба. Лишь грохнули сапоги о потертый гранит, лязгнула сталь о сталь и запела на несколько безумно длинных минут молниеносного сражения, в коем не различались неуловимые движения проворных рук.

Моррен чувствовал силу, рукоять меча в собственной грубой ладони – сухой и жесткой. Он замечал сверхъестественно быстрые движения кистей противника, на сумасшедшей скорости отражал град ударов пар сабель, высекая живые искры. Клинки оскальзывались, сталкиваясь, рассекали со свистом воздух, выкручивали сложнейшие финты, серебристыми молниями сияли в полумраке, подчиняясь жестам хозяйских рук. Сорокопут двигался с завидной скоростью и ловкостью, неведомым образом крутился, избегая ударов, парируя их и нападая в ответ, пытаясь сбить противника с толку обманным маневром, но Ингвар был неумолим. Его ястребиные глаза цвета угольных скал, нависающих над Седым, улавливали каждое движение, сигнал мгновенно доходил в мозг, и меч с лязгом сталкивался с преградой в виде стройных сабель, работающих независимо друг от друга, но каким-то образом слаженно, по очереди рубя и отражая атаки.

Меч гениального фехтовальщика отправил на свет не один десяток врагов. Счет шел на целые дюжины покойников, аккуратно убитых отточенным движением клинка, что перерубал артерию – шейную, паховую, бедренную – как приходилось, но жертва не мучилась и истекала кровью за считанные мгновения, не понимая зачастую, что вообще умирает. Сейчас же в сознание мастера закрадывались смутные догадки о том, что это дело придется закончить глефисту, наблюдающему за боем беспокойными бесцветными глазами северянина. Он орудовал мечом, уходил от ударов, парировал, бросался вперед, атакуя, но не мог достать Ингвара, не позволяющего к себе прикоснуться, обмануть, сбить с темпа. Порой Моррен пытался начать легко, чтобы вложить внезапно в удар дикую мощь и импульс, но Ястреб, казалось, читал его мысли и улавливал работу его инстинктов, кромсая шелк воздуха саблями и не ведая усталости.

А фехтовальщик начинал сбавлять темп… обычно для победы ему требовалась минута. В крайнем случае – две, а сейчас он держался порядка десяти, работая увесистым клинком, от которого мышцы в правой руке натягивались канатами, готовые лопнуть и отказать. Держался. Дышал тяжелее, через рот, выплясывал вокруг Безликого тенью, но ноги шли медленнее, кисть плохо слушалась его, текла соленая капля по виску, склеивая блондинистую прядку, и перекашивало неуверенностью рот, пересеченный тонким шрамом. Сабли работали быстрее. Ингвар чувствовал его усталость и стремился окончательно измотать соперника, чтобы в пару движений прервать его жизнь, обагрив потертый гранит.

Сталь лязгнула о сталь. Изувер бледнел, понимая, что Сорокопут не выдерживает, хотя все еще не получил ни единой царапины. У него ощутимо дрожали руки, а он сжимал ими изношенный камзол, пытаясь скрыть страх. Страх не перед грядущим боем, а перед смертью фехтовальщика, который едва не пропустил в эту секунду удар.

Сабли свистели. Ястреб кружился, нападал, и Моррену приходилось пятиться назад, уже не атакуя, а лишь парируя удары неустанного противника. Звон оружия эхом разливался по помещению, от него факелы дрожали сильнее, и сердце Гюнтера сжималось. Он бы отвернулся, не желая видеть происходящего, выбежал бы из этого проклятого замка, но ему пришлось увидеть то, что случилось на его глазах, потухших вместе с тем пламенем в душе профессионального убийцы.

Усталость сделала свое дело, и кончик сабли полоснул руку. Этого движения было достаточно, чтобы надрезать сухожилия и заставить пальцы, сросшиеся с эфесом, разжаться. И прежде, чем первая капля крови приземлилась со звоном на гранит, Моррен раскрылся, а пара сестринских клинков синхронно рубанула крест-накрест. Ниточки, связывающие Изувера с мечником, перегорели, как сухие листья – мгновенно и без шанса собраться из пепла в сочный зеленый глянец. Меч с грохотом упал на пол, эхо падения ударило по ушам, и ноги воина подкосились. Доля секунд – и он упал на спину, раскинув руки. Сорокопут умер сразу же, мастерски вскрытый саблями. Только кровь расплывалась под ним чернильно-красным ореолом, заполняющим шероховатости многотонного гранита.

Глефа легла в руки Гюнтера черным двухклинковым чудом непередаваемой красоты. Это была изумительная работа непревзойденного оружейника, которая служила хозяину верой и правдой и теперь отправлялась в последний бой. Даже если Изувер зарубит Ингвара, больше она никого не нашинкует в капусту, прославляя имя легендарного мастера. Глефа обязана была предстать во всей красе, насладившись сражением, чтобы навеки затихнуть, лишившись металлического голоса.

Он был полон сил и какой-то безграничной жажды убить Безликого, трещал по швам от ярости и отчаяния, кои сыграли с ним злую шутку. Уникальное оружие вертелось в воздухе, не позволяя саблями приблизиться, но Ястреб так или иначе был спокоен, как море в полный штиль. Ему не за кого было мстить, не на кого было злиться, желая оборвать жизнь. Он действовал, руководствуясь холодным расчетом и собственным мастерством, многолетним опытом, выносливостью и ловкостью рук. Ингвар был сильнее каждого из легендарных убийц, и прекрасно это знал, сражаясь с глефистом, который, казалось, усталости не знал, был ловок и молниеносен, но слеп, обезумевший от потери Сорокопута.

Был обречен на смерть.

Не продержался и пяти минут.

Двери замка открылись, и в них замер Черный Алекс, понимающий, что за вмешательство в сражение рискует потерять голову от руки собственного приемного отца. Он так и остался там стоять, не прикасаясь к верному луку и неизменным стрелам, увенчанными маховыми перьями неизвестных черных птиц. Уже видел, что стало с Морреном, и понимал, что если Гюнтер не выстоит, если проиграет, он убьет Безликого, переступая через законы и традиции. Плевать ему было на право равного боя. Убийцы вырастили его, как родного сына, научив мастерству прерывания чужой жизни.

И Изувер оступился.

Он мог биться еще долго, возможно, и поверг бы Виртанена, но поскользнулся в растекшейся крови Сорокопута и потерял равновесие, чего так ждал Безликий. Сабля просвистела в размахе, прошла сквозь напряженные мускулы, словно горячий нож через масло. Гюнтер и звука не проронил. На гранит алым кружевом брызнула кровь, а правая рука, сжимающая глефу мертвой хваткой, упала, сократившись.

Изувер понимал, что это конец. Что суждено ему умереть от руки Безликого – предателя, поднявшего оружие на соратников. Ошибался, ибо воздух рассек короткий свист, и стрела прошла навылет сквозь грудь Ингвара.

– За предательство, – разлился по зале голос Черного Алекса, натягивающего тетиву вновь.

Сабли со звоном рухнули на гранитный пол. Император страшными глазами смотрел на обагряющуюся рубаху, прошитую бритвенным наконечником. Воздух разорвало снова, и очередная посланница смерти пробила его грудь, заставив упасть на колени.

– За Моррена.

Ловкие пальцы безошибочно достали черную стрелу, коя отличалась от стройных сестер особенным наконечником. Она послушно прислонилась к тяжелому луку, почувствовала у хвостовика давление тетивы и молниеносно преодолела дюжину метров, чтобы вонзиться в череп точно между глаз и выйти тремя осколками из затылка, брызжа кровью.

– За Гюнтера, – закончил, опустив лук, Алекс, и Безликий упал. На этот раз мертвый. Безоговорочно и абсолютно.

Стрелок бросился к Изуверу, стянул с пояса ремень, чтобы перехватить руку выше локтя и остановить кровотечение, но глефист отрицательно покачал головой и отдал приказ. Не попросил, нет. Заставил принести ему глефу.

– Что ты творишь? – ошарашенно спросил лучник, наблюдая за тем, как Гюнтер поднялся на ноги и, сжимая оружие левой рукой, приставил его: одним концом к груди, вторым – к полу.

– Похорони нас вместе, Алекс.

– Гюнтер!

– Тебе не понять.

И он, прикрыв бесцветные глаза, напоролся на бритвенный клинок, который вышел у него из спины, пробив насквозь сердце, в котором вместе со смертью Сорокопута перегорел огонь, волнующий душу десятки лет. Он умер быстро, тихо, от собственной руки. Ушел вслед за Морреном куда-то далеко, туда, где у них уже не было ни оружия, ни бессмертной славы, ни легенд, ведающих о страшных убийцах – светловолосом фехтовальщике и северянине-глефисте. Ушел в тот мир, где царил покой и благоговейная тишина. Где над головой высилось вечное чистое небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта светлой лазурью.

Стрелок остался один в омытой кровью легенд зале. Все было окончено. Этот бой выигран, хотя победа досталась такой страшной ценой. Ему ничего не осталось, кроме как поднять морренов меч, чтобы коротко замахнуться и отрубить голову монарха, взять ее в руку и, нацепив маску каменного равнодушия, выйти к мятежникам, уже различимым в тусклом свете предрассветных сумерек.

И когда он вышел, поднимая трофей, с коего стекала все еще теплая кровь, то вздрогнул, потому что на его смуглую щеку сорвалась с крыши холодная капля растаявшего снега.

Весна, услышав весть о смерти Виртанена, выбралась из объятий лютой зимы и вышла на свет, любовно обнимая имперские земли нежностью живых рук, дыша на заиндевелую землю, из которой, набирая силу, пробивалась сочная травка. А совсем скоро тучи заволокут небо, чтобы тяжело вздохнуть и вдруг зарыдать, поливая почвы дождем, уносящим с собой пролитую кровь.

Вместе с отрубленной головой в воздух поднялся торжествующий вопль, густо перемешанный со смехом и слезами счастья, кои, не видя преград, заливали лица щепетильных женщин. К слову, разрыдались бы и мужчины, не будь такими упрямцами и гордецами. В небо с грохотом и треском взвились разноцветные огни, которых Ифрит, к сожалению, почти не видел, снова страдая слабостью зрения. Однако ему не важно было, сколь прекрасна была та магия, которая не разрушала, а радовала взоры, осыпаясь пестрыми искрами на тающий снег. Гораздо важнее было для него то, что Аскель, живой и здоровый, устало улыбающийся окончанию этого невыносимого пути, был рядом и осторожно обнимал его израненные плечи, уже не боясь ни осуждения, ни насмешек.

Дело оставалось за малым.

И они до вечера жгли костры, провожая погибших соратников молчанием и добрым словом…

А Гюнтер и Моррен…

Алекс, вопреки последним словами Изувера, понимал. Алекс исполнил волю глефиста.

Под старой сосной чернела потревоженная земля, и лежали на сыром грунте обломки уничтоженных глефы и клинка.

Их существование закончилось.

Легенда о бездушных убийцах продолжала жить.

***

Блэйк криво усмехался, чувствуя на предплечье руку в белой перчатке, на которой, мерцая, красиво сидело платиновое кольцо с драгоценным прозрачным камнем. Еще месяц назад их можно было назвать в лучшем случае бродягами – перебитыми, изможденными и голодными, как волки в лютую зиму. Теперь же пара стояла в плотном скоплении чародейской знати, не менее их шикуя роскошью одежд и блеском украшений.

Реввенкрофт, почти полностью избавившись от шрамов и всяческих следов боя с Карателем, был, как всегда, неподражаем. Опирающийся на черную трость вследствие еще не до конца излеченной ноги, коротко остриженный, одетый в уголь и серебро, осанисто стоял ближе к первым рядам, посматривая на пятнадцатилетнего монарха – заметно нервничающего перед коронацией и прячущего взгляд эридановских светлых глаз. Рядом с ним стоял, держа под сильную руку, и двадцатипятилетний Аскель, которому уже через полтора месяца время отметит двадцатишестилетие, и в этот день он заглушит в себе процессы взросления и старения, чтобы навсегда остаться молодым. Он, подражая наставнику, и сам надел бархат черной мантии, ложащийся на искусно расшитый камзол. В одном лишь разница – Хильдебраннд был полностью седым.

Их было много, но не достаточно, учитывая, что от двух тысяч магов осталось в живых всего двести семьдесят. Они все были тут – герои освобождения Империй, прошедшие все ужасы борьбы за свободу и вольное, чистое небо над головой. Доротея де Фрея Ратибор с Ариас; Агнета и Эгиль; Хантор и Давен; явившийся по такому случаю Вихт, сопровождаемый Кобальтом и Оробасом. Черноволосая Селеста и белокурый Ален; юный Феллин; обезображенный отсутствием глаза Хорст Йенсен и его товарищи по оружию; Персифаль Альшат. Но не только чародеи явились в Вальдэгор, чтобы поднять бокалы за славное правление Эдсэля Первого, не только колдовская братия была приглашена в залитые светом светлые стены. Здесь же, удивляя подчеркнутой красотой, была и Рагна, держащая под руку безбожно красивого Черного Алекса, который связал с ней свою жизнь и поделил опасное ремесло убийц, вооруженных луком. Недоставало Моррена и Гюнтера, но они, вероятно, были куда счастливее, коротая вечер там, где тихо и спокойно. Над их телами вечно шумели древние сосны…

Всюду были свет и музыка, всюду царило спокойствие и уверенность в том, что завтрашний день непременно настанет, и начнется он не со спешных сборов в путь, а с ленивых потягиваний в чистых постелях, занимающих богатые комнаты возвращенных прежним владельцам поместий. Это был вечер, которому самой Судьбой не велено омрачиться дурными словами или визитом незваных гостей, чьей-то выходкой, внезапным убийством. И к хорошему, как известно, каждый привыкает быстро. Присутствующие привыкли сразу и наслаждались времяпровождением, потягивая изысканные вины и шутливо перебрасываясь парами-тройками непринужденных слов.

– Смотри, кажется, начинается, – шепнул Блэйку Аскель, и коронация обещала быть торжественной.

Они не сомневались в правильности своего выбора. Были уверены, что Эдсэль станет великолепным монархом – стоит лишь направить его на верный путь и подсказать правильно решение, подставить в случае чего крепкое плечо. Мятежники, вернувшие себе имя вольных чародеев, без колебаний выбрали из своих рядов пару регентов. По одному с Империй – восточную и северную кровь. И избранные на власть колдуны, мужчина и женщина, уже стояли по обе стороны мальчика, что нервно сжимал тонкими бледными пальцами подлокотники отцовского трона, жутко нервничая и, признаться, желая закрыть глаза и оказаться где-нибудь подальше от того места, где на него были устремлены десятки спокойных и одобряющих взглядов.

Телепатия творила чудеса: корона Эридана, взмыв в воздух с красного бархата, поднялась над головой бастарда и замерла, левитируя и отражая россыпями камней обилие теплого света, что наполнял вальдэгорскую залу, как и в лучшие времена. Часы пробили десять раз, присутствующие притихли и уже полностью сосредоточили свое внимание на юном монархе, опустившем взгляд в мраморный пол. Картина была весьма комичной. Существовало мнение, что однажды, лет через десять, прославленный император будет вспоминать церемонию, утирая от смеха проступившие слезы, отыскивая в памяти себя – боящегося окружения и ответственности, монаршего будущего.

– Каждый, стоящий здесь, обрати взор свой вперед и услышь, узри – перед тобой пресветлый император Эдсэль ан Эридан Первый – наследник Эридана Второго, что правил славно и долго, служа родной Империи и стоя на защите ее от посягательств всяческого врага, – зазвучал красивый и высокий голос регентши. – Прими же, юный монарх, символ собственной власти над благородным Севером, правь мудро и справедливо, правь долго, одерживай славные победы и делай все для блага подданных и бескрайних земель, что принадлежат теперь тебе. С тобой, Эдсэль ан Эридан, милость и благословение щедрых Богов, с тобой – мудрые регенты, готовые оказать тебе помощь в ответственном долге править, с тобой – верные слуги, готовые сложить ради тебя головы.

Левитирующая корона, мягко дрогнув, опустилась на голову мальчика, и присутствующие выжидающе замерли, готовые грохнуть овациями и аплодисментами. Им только повод дай – будут прославлять новую власть до самого рассвета, обмывая коронацию вином и воспевая ее щедрыми словами. Регент, стоящий по правое плечо новоявленного монарха, прищурился, улыбнулся, не сдержавшись, вознес вверху руку, заводя собравшихся.

– Да здравствует император! – разлился по зале его бас, и гости, набрав воздуха в легкие, поддержали колдуна, дружно подняв бокалы.

– Слава императору! Слава!

А юный Эдсэль, осознав наконец, что все эти почести относятся к нему, смущенно улыбнулся, поднимая глаза на чародеев и воинов, руками которых выкована была победа, свобода и светлое будущее могучей Северной Империи, получившей законного наследника с благородной кровью и ясным умом, унаследованным от спокойного и рассудительного Эридана. Вино полилось терпкими реками, музыка ударила по ушам, сотрясая стены вальдэгорского замка, и не стоило ждать в эту ночь беды, потому что мрак и страх за жизнь остался за плечами и погиб вместе с Ястребом Ингваром Виртаненом, правление которого было сколь непродолжительным, столь и ужасным – черным и горьким, омытым кровью и слезами. И даже Блэйк разделял всеобщую радость, наблюдая серебристым взором за живыми и счастливыми соратниками. Был по-настоящему доволен и уже имел пару соображений насчет того, как провести эту длинную и шумную ночь. Не сдержавшись, усмехнулся, и пара морщинок собралась у его глаз, лишь подтверждая внешность как минимум тридцатилетнего мужчины.

– Я никогда не видел тебя таким, – заметил Аскель, обнимая его за талию. – И, если уж честно, рад наблюдать эту картину. Знаешь, я счастлив, Блэйк. Счастлив стоять здесь, рядом с тобой, и понимать, что все закончилось. Ради этого дня стоило бороться. Если бы не ты…

– Оставь благодарности на потом, парень, – ухмыльнулся чародей, посматривая на лестницу, ведущую наверх, к гостевым комнатам. – Есть у меня одна мыслишка… Что думаешь?

– Думаю, что ты ненормальный, – рассмеялся Хильдебраннд. – Неужто нельзя подождать до дома?

Музыка гремела, вливалась в самую душу, и свет наполнял каждый уголок вальдэгорской залы. Юный император окончательно раскрепостился, осмелел и уже увлеченно беседовал с подошедшим Хорстом, вытащившим его месяц назад из холода и мрака тюрьмы. Не оставалось сомнений в том, что Йенсен еще прославится, служа верой и правдой своему монарху. И это, как и все в эту ночь, было прекрасно.

– Ну ты даешь, – наигранно удивился Ифрит, вскинув бровь. – Побывать в имперском замке и не оценить прелести местных кроватей – кощунство. Знаешь, какие здесь огромные постели? На простыни ни единого пятнышка! Можем исправить. Между прочим, Хантор и Давен мою точку зрения полностью разделяют. Прислушивайся иногда к мнению опытных. Они, уж поверь, знают толк в выборе спален.

– Ох, ну, раз чистые простыни зовут… – но парень договорить не успел. Повинуясь упрямой руке, пошел вверх по ступеням, посматривая на счастливые лица чародеев.