Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

А потом появился мальчишка.

Безродный серый мальчишка – смертельно измотанный и перепачканный сажей, вшивый и дурно пахнущий, абсолютно безграмотный. Абсолютно безнадежный. Проклятие, свалившееся на голову, рушило планы на тихую, отшельническую жизнь в древних дебрях черных лесов. Появился бесфамильный Аскель, с трудом понимающий, что такое осанка и манжеты, горячая вода, холеные руки. Аскель, принявшийся обучаться каким-то варварски-мазохистским, но эффективным методом, часами зависая над книгами и пытаясь ловить магию за хвост. Мальчишка учился и становился смелее. Становился жестче и сильнее, держался все более осанисто и крепко. Сам того не замечая, перенимал черты характера наставника, подражал ему, хотя когда-то искренне ненавидел того, кто не давал воли и свободы слова. Да что там – свободы мысли… Да, он становился крепче. Показал, чего стоит, когда выстоял на эшафоте, пережив Нехалену, когда прирезал наемника и выбрался, прорубив путь к существованию. Чего стоит улица Гильдий, где смерть ходила по правое плечо и целовала каждого второго…

И с каждым днем, с каждым чертовым днем безродный интересовал все больше. Отвращение сменилось снисхождением, снисхождение оттаяло во льдах, медленно переросло в простую обязанность. Та хрупким, слабеньким зернышком явилась в промерзшей земле и проклюнулась ростком – привязанностью, едва на твердь полилась первая кровь адепта. И росток потянулся к свету. Над ним ревел ветер и плакали дожди, рядом умирали люди и рокотало пламя безжалостной войны, гремела хладнокровная сталь. А та привязанность все не умирала. Тянулась изо всех сил к теплу и свету, пока не выросла в нечто большее. В нечто такое, что швырнуло чародея в самое пекло и заставило пойти за мальчишкой через огонь, кинуться вплавь против течения полноводной реки, несшей к обрыву отнюдь не кристально-чистую влагу, а тяжелую и горькую кровь.

Мимолетная слабость пришла снова. Нежданно нагрянула и решительно отказалась лететь по ветру, уходя в течение бесконечности серых дней. Слабость, с которой Блэйк Реввенкрофт без труда боролся, сломала его и разбила внутренний стержень, удерживающий от очередной связи. Она пришла и забила ногами, ломая ребра и отбивая органы. Ибо чародей понимал, что мальчишка менял его, сам того не ведая.

И он не стал сопротивляться.

Аскель осознал себя раньше, чем к тому пришел чародей, и Блэйк это понимал. Если для юноши влечение и столь новое, противоречивое желание было первым в жизни, да к тому же таким сильным, искренним, то Ифрит знал себя больше сотни лет и понимал, чем все может закончиться. В конце концов, что-то подсказывало, что нужно быть последней сволочью, чтобы сломать адепту жизнь, поддавшись его тайным желаниям.

Предназначение определило иначе. Подсовывало невыносимые испытания, давая понять, что все происходящее лишь подталкивает их друг к другу.

Блэйк был тем, кто убил больше, чем старый рубака. Тем, кто не утруждал себя мыслями о том, что отнял жизнь, сломав существование окружавших того человека людей. А теперь сокрушался каждый раз после того, как отчитывал адепта и был с ним излишне строг. Ломался. Пока не стал иным.

Пока не понял, что Аскель один во всем мире мог дать ему то, чего не смог дать никто – вернуть к жизни. И тогда король зимы стал человеком…

В нем разгорался интерес, желание чего-то нового толкало вперед, и если в глазах особей прелестного пола он казался холодным, неприступным, совершенно не способным на ласку и человечность, то Аскель, видимо, что-то нашел в нем. Нашел что-то такое, чего, казалось, не мог найти и сам чародей. Каким-то неведомым образом паренек касался пальцами струн сложной темной души, прислушивался к рожденному звуку и делал свои выводы. Доверял. Возможно, слепо. Возможно, слишком сильно. Но ничего не мог с собой поделать.

Они ведь были совсем разными. Между ними стояло почти девяносто лет. Несопоставимые характеры: черное и белое, свет и тень, холод и жизнь, жестокость и неиссякаемое милосердие. Им попросту нельзя было существовать вместе.

Впрочем, не было жизни и врозь.

А тот последний, совместный год под мирным кантарским небом чудесным образом сближал, что походило на солнечное затмение: явление нечастое, странное, пугающее, но аморально красивое. Было что-то неповторимое в сочетании бессердечности и мягкости. Было что-то притягательное в том, с каким трепетом относился к юноше мужчина, давно переживший свой век – убийца и темный чародей. С какой нежностью держал его руки и смотрел в глаза. Черное и белое было идеальным сочетанием несопоставимого. Черное и белое не могло оставаться в вечной гармонии.

Когда все началось – эти неслучайные случайности, нападения и слежка, о которых Аскель поначалу не знал, Блэйк стал возвращаться к себе прежнему и часто срывался. Избегал общества, закрывался в комнате, порой, мог и накричать. Единственное, не поднимал руку. Никогда. В какой-то момент Реввенкрофт осознал, что это предел, что еще немного, и он выместит всю свою злобу, ненависть и отчаяние на адепта, но сдерживался. В кровь сбивал костяшки пальцев, разносил все то, что попадалось под руку, в конце концов уходил прочь, пока не проходил приступ неконтролируемой ярости.

Случилось так, что тянуть больше было нельзя. Рано или поздно, и колдун понимал это, придется поведать о том, что обстоятельства требуют немедленной разлуки на какое-то время.

Он не сомкнул глаз за несколько ночей. Просто не знал, как сказать об этом тому, кто видел в нем четко обозначенный смысл жизни. Это было сродни приговору: будто он сам – лекарь, который прямо сейчас вынужден был сказать больному, искренне желающему жить, о неминуемой гибели. На самом деле выдать простую, четко осмысленную фразу – всего лишь дело мгновения. Но заглянуть в глаза, увидеть, как в человеке разом все перегорает – это нечто иное. Совсем иное. Блэйк решился. Измотавшись от съедающих душу мыслей, призраком жизни пришел к адепту. Изменившийся, посеревший, осунувшийся. Пришел к нему поздней ночью, лег, перехватив руку под одеялом, крепко сжав ее, пытаясь унять волнение, и выдал все. Без прикрас. Жестко.

И ушел через несколько дней. Надолго.

Каждый день, каждый проклятый день он снова и снова видел то потерянное, убитое лицо, слышал дрогнувшее «почему». Сходил с ума, одержимо перебирая воспоминания, пытаясь хоть частично прочувствовать толику пережитого… Но ощущения выскальзывали из рук, а со временем стирался в памяти даже голос адепта, терялось в тумане времени его лицо.

Аскель стал Зовом. Голосом, который вел вперед. Именно Зов поднял Блэйка и заставил разнести замок скильфов. Именно он привел на Болота, вытащил из топей. Связь, установленная между близкими чародеями, проходила сквозь пространство и время. То, что ей удалось совершить это и сейчас, наталкивало на определенные мысли.

Чародей чувствовал напряжение и ноты страха.

Он не мог передать этого словами, но что-то подобно блохе в кошачьей шерсти не давало покоя, ерзало в сознании назойливой личинкой. Блэйк чуял тонкий душок недобрых дел в воздухе стоячих болот; соприкасаясь с почвой, перенимал ее беспокойство. Даже в огне, что танцевал в привычном и неизменном ритме, отражалось нечто странное, отталкивающее.

Ифрит слушал мир. Ловил в шуршании камыша и враждебных звуках топей вести из окрестных земель. Всматривался в беззвездное черное небо страшными глазами и анализировал… Что-то иное ожило в этом мире, пока он пропадал. В душу медленно прокрадывалась тревога. И она раздражала.

Атмосфера была слишком естественной. До неестественности. За несколько часов в зарослях не загорелся ни один спанки*, не взвыла болотная тварь, не простонал заблудший дух. Топи никогда не спали. Здесь бурлила жизнь, кипело варево нечисти, а сейчас, на пороге зимы, когда из толщи затхлых вод являлись особо жестокие и потерянные существа вроде самой Банши**, было непривычно и прямо-таки непристойно спокойно.

«Или же я слишком привык к тому, что меня хотят прибить, – подумалось Ифриту, – или здесь все-таки что-то не так. Не может быть так тихо в этом месте. Где угодно – но только не в Топях. А что еще необъяснимее, так это то, что за все это время я не чувствовал чужеродной магии. Вообще. Ни единой крупицы. Так не должно быть. Что-то… что-то случилось. И, думается мне, он уже мог предположить, что я вернулся. Еще бы на контакт вышел…»

Но за всю ночь он так и не поймал импульса. Ни малейшего отклика, тени мысли, которая позвала бы его за собой. Колдун многому научил адепта: слать телепатические сигналы, чувствовать потоки магии и различать, кому они принадлежат – в первую очередь. У них был уговор тут же выйти на связь. Однако Аскель не появлялся.

Блэйк всмотрелся в догорающее, слабое пламя, устало потер виски, хмуря брови. Да что за дьявольщина?.. Бессильно выругался и сам выслал сигнал – короткий, осторожный. Крупица концентрированного сознания, пропитанного той особой, реввенкрофтовской силой, вылетела в пространство, в один большой и бесконечный темный мир. А искомого объекта не было. Он вообще не мог найти ни одного чародея, не мог поймать ни одного потока, будто ходил по нескончаемому коридору, кидался от одной двери к другой, а все они были заперты – бей, не бей, не раскроются, впуская внутрь. Не было Аскеля. Не было Персифаля и Хантора, того же несносного Давена. Не откликнулся и Асгерд, прекрасно общающийся на телепатическом уровне.

Тогда ему стало по-настоящему страшно. Стало дико от мысли, что он – последний чародей в этом мире. Возможность того, что он просто ошибся временем и местом, телепортировавшись в Топи – нулевая, это было необходимое ему измерение. Либо все колдуны разом поставили блок, заглушили в себе все магическое начало, либо… В это он верить отказывался. Они не могли погибнуть. Аскель не мог.

Ночь угасала, ее душили неприятные, пугающие грязные сумерки, мутно очерчивающие уродливые корни и покрытые серой плесенью камыши. Было не столь холодно, как вечером, но сырой воздух гулял по коже и лип к телу. Возможно, зима немного повременит и занесет земли не раньше, чем через пару недель, за которые Блэйк сможет настичь адепта или хотя бы выйти на его след. Было логично подняться в небо, рвануть прямо на восток, просматривая края с высоты птичьего полета, но какое-то странное чувство заставило его и самому загнать магию в прочную клетку.

И он сделал это очень своевременно.

Между деревьями мелькнула тень человека.

Комментарий к Глава вторая: «Ночные тревоги»

* -Спанки – блуждающие в ночи огоньки.

** – Банши – ирландская бестия, что воем вещает смерть. Скорее сам душераздирающий голос, нежели воплощенный в некоем образе дух. Хотя трактуют и вполне конкретные образы.

========== Глава третья: «Ингваровская Сотня» ==========

«Не нужно убивать в себе все чувства,

Достаточно лишь ненависть убить.

Но быть рабами на своей земле – безумство,

Мы выбираем смерть за право жить»

Esse, «Шаэрраведд»

– Я пальцев не чувствую, – посетовал молодой темноволосый мужчина, ведя под уздцы тихую кобылку.

Мужчина этот, пряча нос в небогатый воротник, спускался по пологому склону ночной лощины, зачастую оступался и чрезмерно при том ругался, проклиная и существующих Богов, и ни в чем не повинных матерей, и даже безгрешные заросли, которые, между прочим, здорово его выручали.

– Постыдился бы в таком возрасте жаловаться на холод, – с укором ответил спутник. – Радуйся тому, что вообще можешь мерзнуть. Сам понимаешь, о чем я.

– Ну и сволочь же ты. Я-то всего-навсего понимания ждал, сочувствия. Поддержка из тебя, заметь, ни к черту. Ни обнять, ни поцеловать, ни разок-другой под звездным небушком…

– Лучше смотри под ноги, Давен. Поддержу, как только доберемся до ближайшего привала.

Было до жути безмолвно и мертво. С наступлением темноты они покинули брошенную медвежью берлогу в чаще леса, наскоро оседлали хилых, отощавших лошадок и спешно двинули на северо-восток, в очередной попытке залечь на дно и не попасться ингваровской Сотне. Уже несколько часов в мозгу крутились странные мысли по поводу необъяснимой тишины: создавалось впечатление, что сама природа чего-то испугалась и внезапно замолчала, навострила уши, готовясь к чему-то принципиально новому и грандиозному. Ветер не качал ветви, ветви же, в свою очередь, не трещали, не скрипели. Не шелестела жухлая трава, и даже птицы молчали, надежно скрывшись от глаз всего мира. Было безмолвно в темной безжизненной лощине, края которой полого опускались, переходя в плотный тоннель из терновника, хвойных и немногочисленных непривычно низкорослых дубов, задушенных извечной засухой.

Давен зацепил ногой массивный, поднявшийся над землей корень, едва не рухнул вниз и от души выругался, окончательно распсиховавшись. Хантор успокаивать не стал. Знал, что тут подействует единственный и верный вариант.

Лошади и пара некромантов спустились со склона, медленно побрели вперед, и старший даже расщедрился на свет, выпустив из руки бледный слабенький огонек, танцующий в воздухе чуть впереди пеших. Тоннель зарослей заметно расширился, стал выше – проедет конный, однако рисковать себе дороже. Последние месяцы научили их не спешить и действовать осмотрительно, просчитывая варианты. Последние месяцы горького опыта подсказывали, что самым разумным сейчас будет и дальше идти пешком, и лишь потом, на выходе из лощины, гнать что есть духу по ночной степи – Серым Равнинам, чтобы как можно скорее достичь очередных непроходимых буреломов и чащ. Тем более что лошадям придется несладко – измученным животным было все тяжелее и тяжелее преодолевать большие расстояния, а теперь бесценна была каждая пройденная верста. Нет, таких времен даже давно переживший свой век Хантор Вулф не припоминал.

Мечущий молнии Давен взял влево, обходя ствол давно рухнувшего, уже изрядно прогнившего дерева, в котором, вероятно, устроил жилище барсук, ушедший с наступлением этих позднеосенних холодов в пока еще беспокойную спячку. Лошадь настойчиво отказалась идти дальше, чем довела до белого каления хозяина. Скотинка захрипела, встала как вкопанная, упираясь копытами в землю, и владелец не сразу понял причину цирка.

Он плюнул на все. Бросил поводья, выпустил свой собственный огонек, ярко засиявший над устланной темными листьями землей, и затих, став вдруг серьезным и сдержанным. Причину беспокойства лошади он увидел раньше Хантора – шел на метров двадцать впереди, пытаясь не срываться на нем. Чародейский свет слабел. Животное нервничало. Стояла неестественная, жуткая тишина, разбавленная конским хрипом.

– Что там, Давен? – окликнул мужчину беловолосый некромант.

– Покойник, – с заметным отвращением ответил младший, однако брови он хмурил не потому, что тело уже порядком разложилось и ароматы источало далеко не похожие на благоухание нежнейших роз, а потому, что труп вообще был здесь. Посреди лощины. Вероятно, жестоко убитый.

Хантор спешно нагнал спутника, тревожно оглянулся, опустился перед лежащим ничком телом на колени, стягивая изрядно потрепанные замшевые перчатки.

– Это из наших кто? – поинтересовался темный.

– Сейчас посмотрим. Не стой, помоги мне, будь добр. Переверни его на спину.

Равнодушно хмыкнув, Давен просьбу исполнил и на уважение к погибшим наплевал с высокой башни, перевернув покойника, даже не наклонившись – бесцеремонно и небрежно ногой. Распухшее темное лицо с сомнительного вида глазницами смотрело в душу, отчаянно надеясь вселить страх. Невдомек было мертвому, что некромант смотрел на сотни умерших, словно на облака, лениво плывущие по чистому небу – безэмоционально и спокойно, будто так и должно быть. В прочно сжатой руке определенно точно было что-то важное. Выполнять грязную работу снова пришлось тридцатилетнему Терранове.

– Нихрена не разберу, – буркнул он, всматриваясь в извлеченный кусок пергамента с размазавшимися рунами. Ко всему прочему все то, что так или иначе контактировало с погибшим, страшно несло разложением. – Вар… Нен… Дьявол… Вра… Сучья писанина!.. Взяли всех… В живых не раст… нет… не оставили. Проклятье, это невозможно прочесть! Похерилась чья-то записочка. На, сам взгляни.

– Верю, – отозвался Хантор. – Ты бы сам взглянул. Как думаешь, что это такое?

– Татуировка, – пожал плечами некромант. – Отлично сделанная, но испорченная разложением татуировка.

– Непростая это татуировка, – поднял взгляд Вулф. – Это двойной Крест со змеем. Отличительный знак низшей ступени капитула Северных Целителей. Проще говоря, перед нами третьесортный медик, малозначащий колдунишка, и все бы ничего, только вот убит он интересным способом. Как по-твоему, что это? – некромант указал на ровную, едва ли не хирургическую полосу на животе покойника.

– Бес его знает. Возможно, нож для отвода глаз. Не ищи сложностей, парня грохнули, шарахнув чем покрепче, а потом шутки ради исполосовали, чтобы такие дотошные искусники, как ты, ходили вокруг искомого.

– Дуришь, – равнодушно бросил беловолосый, качнув головой. – Не магия это. Не магия, а гизарма в непроходимой глуши, в самом сердце дремучей лощины. Ингваровцы были здесь две-три недели назад, и совсем скоро пройдут снова. Ты понимаешь, что происходит? Нас становится все меньше. Для того, чтобы убить чародея, больше не нужна изощренная магия, они вполне могут себе позволить завалить его холодным оружием, даже не снизойдя до чар. Сотня прекрасно понимает, что отпор мы уже не дадим, что…

Но он не успел договорить. Издалека каким-то чудом услышал конский топот, без слов бросился к лошадям, заводя их в густые заросли, а Давен спешно развеял чары, поддерживающие толику света в черном сердце ночной лощины. Тем временем топот по меньшей мере пяти конных стремительно и неотвратимо нарастал, былое безмолвие с опаской пряталось в гущу зарослей, скрывалось в кронах деревьев, и сами некроманты подобно тому безмолвию ушли в тени, лишились голоса, подавили в себе колдовское начало, отчаянно пытаясь скрыться.

Риск был слишком велик. Слишком реален был шанс того, что не разбойная шайка несется мимо лощины, а вооруженный до зубов отряд ингваровской Сотни, и слава Богам, если нет среди них одного из тех трех чародеев, при упоминании о которых любой, кто ценит жизнь, опасливо смолкал.

Давен, предусмотрительно успокоив лошадей перед тем, как заглушить магию, стоял во мраке лощины, правым боком прижимаясь к белоголовому некроманту. Старший же искал опору в стволе высохшего дерева. Так или иначе, сердца колотили такую дробь, что хоть сейчас пускайся в пляс, откаблучивая те еще номера. Пересохло в горле, страх закрался в душу, и только одна мысль кружилась, как полоумная, в голове: «выжить». Слишком много полегло от рук Сотни, чтобы бесстрашно встречать ее, слишком много колдовской крови пролито там, где проходила ее мрачная волна, сметающая на своем пути все то, что знакомо было с магией.

По звукам стало ясно, что несущийся отряд притормозил, осадив коней. Впереди захрустели ветки, загорелся слабый, молочно-белый дрожащий свет. Один из сотенцев спускался в лощину – в ее сердце, навстречу практически безоружным некромантам.

– Держись, – едва прошептал Хантор, наклонившись к мужчине как можно ближе. – Я с тобой.

Давен едва кивнул, чувствуя, что его тошнит.

Один из сотенцев упрямо шел вглубь зарослей, не думая об осторожности – листва и хвоя под его ногами отчаянно шумели, сам он только хищно смотрел по сторонам, пытаясь найти хоть что-то, что порадует грозного правителя объединенной империи, а ничто не доставляло ему столько радости, как подробный отчет об очередном убийстве мятежного чародея или чародейки. По звукам было ясно, что отряд не собирался задерживаться здесь слишком долго: амуниция гремела, шуршали вьюки, и та предполагаемая оставшаяся четверка-пятерка убийц вновь слаженно исполняла приказ «по коням». Отчаянный каратель замер в нескольких метрах от притаившихся некромантов. Хантор кожей чувствовал магический свет, едва-едва падающий на участок шеи.

– Эй, Йон, что там? – послышалось с того конца лощины. – Нашел чего?

– Нет, но мне кажется, что тут что-то не так.

– Так ты пей меньше, – рявкнул ингваровец, – глядишь, казаться не будет! Давай бегом сюда, парни долго ждать не станут!

Йон не ответил. Хантор услышал только, как тот отчетливо вздохнул, погасил свет и развернулся, снова зашуршав опавшей, сухой, как порох, листвой. Сердце восстанавливало темп, от души заметно отлегло, и страх, еще несколько мгновений назад скручивающий органы узлом, отступал, оставляя после себя дурные ощущения. Даже молодой некромант, который до того и дышал через раз, успокаивался.

И лошадь Вулфа переступила на месте.

Переступила на месте, и шорох листвы отбойным молотком простучал в мозгу, вновь разогнал сердцебиение и мгновенно подогнал к горлу тяжелый ком. Давен одержимо гладил кобылу по шее, одними губами нашептывая бессмыслицу. Хантор закрыл глаза, надеясь на чудо. Ингваровец торжествующим маршем вышагивал вглубь лощины, к источнику шума, отмеряя секунды до облавы и боя, исход которого примерно вырисовывался в сознании пары некромантов.

– Твою мать, Йон! Какого хрена ты там забыл?! Погон не жалко?!

– Тут кто-то есть! Я слышал шорох!

– Ты по листьям прешь, ублюдок, и неделями не просыхаешь! Дуй на коня, Ингвар нам бошки порубит!

Всадник Сотни выругался, дал ногой по вороху листьев, подняв их в воздух. Тишина отчаянно забивалась под полог леса. Тишина обиженно пряталась.

Все закончилось так же быстро, как и началось. С грохотом амуниции и оружия конные рванули вперед, на северо-восток, покидая лощину. Давен выводил лошадей, налаживая упряжь и подтягивая ремни. Хантор сидел под деревом, медленно приходя в себя. Сегодняшняя вылазка едва ли не стоила им жизней. Случайность едва ли не погубила их, в очередной раз обрадовав бесчеловечного монарха. Была глубокая беззвездная ночь, и с исчезновением сотенцев безмолвие снова воцарилось в мрачной лощине, едва не ставшей могилой для небезызвестных некромантов Севера.

– Давай по коням, Сотня успела далеко уйти, – опустился рядом чернокнижник.

– Черт возьми, я едва не погубил нас, Давен, – почти беззвучно выдохнул старший, запуская пальцы в белые пряди, – еще бы немного…

– Уймись. Нас едва не сгубила лошадь. Просто лошадь. Поднимайся, сам же знаешь, что нам лучше не задерживаться. Доберемся до привала, стресс снимем… Давай, пошли.

Сухие травы ночной степи колыхал холодный, слабый ветер, и шелестящая масса мерно и глубоко дышала, точно не Серые Равнины раскинулись от края до края, а само Седое море, загадочно шумящее черными волнами. Над ночной степью в гордом безмолвии распростерлось темное беззвездное небо, и не было видно на нем ни единой прорези мрачных туч. Пугающая лощина осталась за спинами. Впереди – версты напряженной дороги вслед за Сотней, не знающей устали уже почти год. Впереди – очередной танец со смертью на краю бездонной пропасти. Стояла пугающая глушь.

– Они ведь куда-то спешили, – констатировал младший. – Иначе бы спустились все. Выжгли бы рощу дотла, но нашли нас – живыми или мертвыми. Нет, у них была причина. Они взяли след. Как думаешь, кто на этот раз? Может, их провоцирует Доротея? У нее давно с головой не в порядке.

– Без понятия, – сухо ответил белоголовый Вулф. – Так или иначе, я не собираюсь повторять ее фортели. Давай уйдем отсюда. Откровенно говоря, мне уже без разницы, кого убьют сегодня. Это не имеет значения. Мы проиграли год назад.

***

Ночь душили серые, мутные болотные сумерки. Тишина Топей пугала чародея больше, чем сельский люд страшили кавалькады призраков, несущихся по небу холодными зимами и завывающих бравые походные песенки, больше напоминающие рев четвертуемых.

Между деревьями мелькнула тень человека.

Чья-то быстрая, проворная тень, явившаяся всего на мгновение. Блэйк лишь по счастливой случайности заметил ее боковым зрением, однако кидаться в заросли не стал. Не начал судорожно читать формулы телепортации, не бросился следом. Только расслабился, переложил клеймор на колени и провел по начищенному до зеркального блеска лезвию, прикрывая страшные глаза цвета расплавленного серебра. Он все отчетливее улавливал шорохи, подступающие ближе, подбирающиеся со спины. Чувство тяжести наваливалось на плечи от нескольких взглядов.

Все закончилось так же быстро, как и началось.

Все свершилось в несколько мгновений.

Вот в пальцах Реввенкрофта неприятно кольнуло от нарастающей концентрации магии, и по спине пробежал легкий холодок, словно сама зима подышала на кожу. Сердце билось спокойно и мерно, отбивало глубокий монотонный ритм. Вот Блэйк нахмурил брови, незаметно поднял руку и отстегнул плащ, напрягся, готовый практически ко всему. И одна из теней вышла на слабый, безжизненный свет ранних болотных сумерек.

Искрящийся фиолетовым разряд оглушительно рванул в спину, поднимая в воздух комья мокрой земли с паутиной корней, тысячи капель воды, коей пропитана была каждая пядь Топей. Искрящийся фиолетовым разряд рванул и пополз холодной вуалью по куполу абсолютно непробиваемой сферы, под которой стоял, опустив руки, черный человек с болезненно-бледным лицом. На развороченную, искалеченную землю сыпалась земля вперемешку с вырванной жухлой травой. Воздух пропитался запахом грозы, низко загудел от переизбытка страшной силы. Тени хлынули из зарослей беспорядочной массой.

Ему не составило трудности пустить пыль в глаза: подорвать пропитавшийся магией воздух, скрыться в густом, черном едком дыме и отжечь пляшущую мельницу воющим клинком, чтобы при динамичном развороте одним быстрым и точным ударом перерубить шею нападающему и отправить голову в непродолжительный, но стремительный полет. Из разрубленной шеи со свистом ударила вверх струя горячей крови. Прежде чем обезображенная голова окончательно остановилась, прокатившись по взорванной земле, как скошенный упал и второй незваный гость, нечеловечески вскрикнув. Прижав руки к животу, он свернулся клубком и взвыл, как собака, которой окатили крутым кипятком бок. Отчаянные попытки удержать органы в теле не оправдались. Он погиб даже раньше, чем истек кровью – магия добила его быстрее, подняв в воздух и свернув шею с коротким щелчком.

Их осталось трое: напуганных, дезориентированных, сбитых с толку выпадами того, кто мгновение назад был жертвой, но собственноручно поменял расклад, став охотником. И тем не менее Блэйк не собирался великодушно даровать жизнь тем, кто напал со спины. Прежде, чем он успел накинуться снова, один из визитеров бросил все и дал деру в заросли, не оглядываясь на полном бегу. Ифрит криво усмехнулся. Очень жутко.

Пара облаченных в темные одежды разделилась, медленно пошла кругом, стараясь работать аккуратно и слаженно. Пара просчиталась, чародей вместо защиты напал: сорвался с места, ударив импульсом левого – тот как тряпичная кукла подлетел, прокатился кубарем несколько метров и умер еще в полете. Вокруг разбитой головы темным ореолом растекалась кровь. Последний оставшийся в живых собрался бежать, уже было развернулся, как упал лицом в мокрую землю, будучи почти полностью парализованным.

Из разрубленной шеи первого убитого тоненькой струйкой текла кровь.

Блэйк равнодушно очищал лезвие от крови, пока взятого живым мужчину обильно рвало. Пленник бессильно ругался, отплевывался, конвульсивно дергался не подчиняющимся ему телом, однако отпустить или же добить не просил. Пленник был северянином с восточной помесью. Его здорово подводило произношение. На небритом грязном лице темнела кровь товарищей по оружию.

Черный палач был фантастически спокоен, ему даже не понадобилось время, чтобы отдышаться от головокружительной пляски и короткого, но безумно насыщенного и динамичного сражения. Мужчина же был едва ли не полностью лишен сил – именно он попытался убить чародея, подорвав топи тем искрящимся разрядом, за что теперь платил смертью собратьев и собственным незавидным положением.

Болота стали серыми в слабом безжизненном свете. Где-то за тоннами туч уже вставало бледное солнце. Реввенкрофт бережно опустил в ножны клинок, закрепил за спиной, наклонился к пленному, хватая за шиворот и брезгливо усаживая спиной к сгнившему, зеленому от мха пню, у основания которого росли грибки на тонких полупрозрачных ножках.

Мужчине трудно было дать больше сорока, хотя искаженное болью и паникой лицо, заросшее недельной щетиной, накидывало возраст. Руки, ноги, торс – все тело отказалось ему служить. Единственное, что он мог – бегать взглядом по Топям и владеть речью.

Блэйк опустился перед напавшим.

– Зачем я вам? – прямо спросил черный палач, не узнавая собственный низкий голос. Он исключительно редко говорил в последнее время. Начинал забывать.

– Хочешь сказать, не знаешь причины? – слабо поинтересовался пленник, поднимая взгляд. Ифрит не мог не заметить и не запомнить пустой глазницы, уродующей это лицо. Он не знал, что совершил ошибку, отпустив этого человека после допроса. Не мог знать…

– Я бы не спрашивал.

Мужчина звучно сплюнул в пучок жухлых трав, почувствовал неприятное головокружение, прикрыл глаз. Теперь боль пульсирующими волнами шла по всему непослушному телу, взрывалась искрами, когда он пытался совладать с ним и пошевелиться. Он начинал проклинать тот день, когда отправился в карательный поход на внезапно явившегося колдуна.

– Или ты с неба свалился, или снег средь лета выпал, а солнце на западе встало, – хрипло произнес обездвиженный, – да только каждый чародей вздрагивает, едва услышав имя Ингвар Виртанен.

– Впервые слышу.

– Ты и впрямь с неба рухнул?! – неверяще воскликнул мужчина, – Ингвар Виртанен – монарх Объединенной Империи! Мы – ингваровская Сотня, воинская элита, каратели, вычищающие земли, куда Сила, не сдержавшись, плюнула неполными двумя тысячами магов!

Блэйк изменился в лице, выпрямился во весь свой немалый рост перед плененным, который слабо двигался, когда говорил. Беспорядок в голове из прочно запертой комнаты обрушился потоком ненужного хлама в мозг, заваливая опорные факты ветхим мусором. Он терял суть вещей.

– Ты и сам чародей, – с подозрением процедил Ифрит, сощуривая глаза. – Ты такой же, как и я – плевок Силы.

– Не равняйся со мной, ты один из тех изменников, что решили растащить Империю по частям и захватить власть. Нерейд не ошибается, ее сенсоры работают как часы, выискивая подобную вам грязь!

– Нерейд? – переспросил Блэйк. – Так эта шалава и здесь кусок отхватила?

– Закрой рот! – рявкнул пленник и болезненно вскрикнул, поймав скулой такой удар носком сапога, что голова крутанулась вправо. Он охнул от вспышки боли, принялся отплевываться кровью разбитой изнутри щеки. В темной кляксе густой, горячей влаги белел выбитый зуб.