Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Ифрит принял всех, не взирая ни на возраст, ни на род занятий и темное прошлое. Им был нужен каждый боец, способный держать оружие в руках. Что и говорить о том, чего стоили те, кто даже спал, ел и пил со смертоносным железом, мастерски орудуя им, словно клинок был продолжением руки и частью тела?

После гибели Иллюзиониста Сотня стихла. Ингвар собирался с мыслями, пытаясь понять, как же его элита уступила какой-то шавке, вылезшей из тени и грязи, как не выдержала напора, будучи гением магии, если и не ей самой в первозданном виде. Каратели больше не попадались им на глаза, их следов не было видно, они будто исчезли – мгновенно и дружно, разом, но, к сожалению, не навсегда.

Мятежники шли с неистощимым энтузиазмом, и лишь их лидеру на все было безразлично. Не чувствовал он радости и воодушевления, не стремился к величию, а только делал свое дело, все еще направляя своих людей и раздавая приказы, полностью освоившись с искусством тактики и ведения боя. Блэйк не только чародеем был исключительным. И клинком чудеса творить умел, все еще помня уроки тех, кто его учил и сейчас, возможно, шел за ними хвостом. Реввенкрофт таил больше, чем могло показаться. Прикоснуться к его тайне мог не каждый, и тот некаждый сейчас отрешенно смотрел вперед, не обращая внимания уже ни на что. Призраком ехал следом, сгорая изнутри от того пламени, что сжигало душу черным огнем скорби и отчаяния, рвущей сердце тоски и добивающего одиночества, что сводило с ума и подводило к грани, после которой – мрак, боль и злоба, занявшее некогда мягкое сердце, не способное на все то, что испытывало сейчас.

Чародеи не стояли на месте и уже через некоторое время после смерти Мартина оказались в предместьях богатого и роскошного Эдельсберга, в котором их ждало многое, определяющее исход этой битвы. Окраины открылись перед их глазами ранним вечером, когда с ясного неба солнце катилось к линии запада, поджигая нежность белых облаков пламенем цвета крови и вина, брусники, сочных губ местной красавицы и золотом ее колец и ожерелий. Лучи уходящего ко сну светила опаляли бледное лицо лидера, путались в его волосах, превращая вороново крыло в опаленную огнем черноту пожарища. В глазах его отражались всплески света, разгоняя жуть расплавленного серебра, но не проникало тепло в его похолодевшую душу.

Предместья были по-своему прекрасны и не источали тревоги или ауры затаившегося зла. Десятки аккуратных домиков с вычурными фасадами на восточный манер, припорошенные снегом деревца, ладные заборчики и дымок, поднимающийся в озаренное закатом небо. Тишина и покой, частые прохожие, не боящиеся новой власти, постоялые дворы. Им, неполной сотне мятежников, нельзя было разместиться под одной крышей тех небольших таверн севера, и потому очень кстати пришлась им воистину огромная корчма, в которой, определенно, найдутся комнаты, чтобы в них уместить всех, если группироваться по пять-шесть человек. Рано было говорить об удобствах и комфорте. Для них и чистый пол был потрясающей блажью, свалившейся на голову истинным счастьем. Двадцать комнат – и они буду в тепле, почувствуют радость добротного ночлега. Существовало мнение, что деньги открывают любые двери. Собственно, мнение это являлось единственно верным.

Измотанные лошади, измотанные чародеи. Мрачный Блэйк и чуть живой Аскель, едва держащийся на покладистой Искре от усталости и моральной боли, что калечила ощутимее физической. Даже вихтовы волки свесили алые языки, роняя слюну на чистый снег, нарушенный отпечатками ног и круглых копыт. Лишь Мракобес был образцом для подражания: все еще полным сил или же кажущимся таким вследствие гордого вида и мощного корпуса.

Корчма с чудаковатым названием «Кошкин Хвост», уморительно звучащим на местом языке, раскинулась на горизонте, все еще пылающим в роскоши закатных лучей. У чародеев были свои дела, они разбрелись по предместью, приобретая во все еще работающих лавках необходимое и продавая ненужное, а Ифрит, вновь ответственный за все, что делалось, уже ехал в сторону новых дверей Хвоста, как всегда обязуясь выкупить помещение в свое пользование. За ним никто не следовал, те, кто не вел торги, осматривались или занимались бесцельным ожиданием, чтобы, как только их предводитель даст команду размещаться по комнатам, сразу же рвануть, занимая уголок посимпатичнее.

Блэйк оставил Мракобеса у дверей, не привязывая его к тощему деревцу. Неизменный клеймор покоился у седла, с собой – тяжелый охотничий нож и точно игрушечный стилет, бессмысленно лежащий в кармашке на поясе. Как всегда: зайти, переговорить на ломаном языке людей востока, отвалить сумасшедшую сумму, накинув за сохранение тайны, и звать остальных, приглашая занять места. Но на этот раз все было иначе. Все случилось так, как он и представить не мог.

Чародей с тихим скрипом открыл дверь, вошел в помещение, в котором царила странная тишина. Лишь несколько постояльцев молча добивали поздний ужин, настораживая каменными лицами, и сидел за стойкой корчмарь – мужчина молодой, лет тридцати, не больше. Реввенкрофт на мгновение замер, прислушался к ощущениям. Интуиция подсказывала о чем-то нежелательном, но здесь не пахло эманацией, а взор не наблюдал подозрительных людей, облаченных в скрывающее лица тряпье. Ничего не говорило конкретно о засаде или чем-то в этом роде, поэтому черный лидер, пожав плечами и подивившись собственной фантазии, все же прошел к хозяину Кошкиного Хвоста, обращаясь со скверным акцентом, что выдавал в нем северянина-грязнокровку. Не давалась ему восточная речь. То ли дело язык южан или же свой – напоминающий порывистый ветер, завывающий в фьордах, в свистящих звуках; рокочущий на бесконечных согласных, словно рычание могучего медведя, и сиреной поющий на редких гласных.

– Есть свободные места? – кое-как спросил Блэйк, заметно хмурясь, когда пытался сносно выговорить неподдающиеся слова.

Корчмарь выдал короткое отрицание, потупил взгляд. Лидера это насторожило вновь. Что-то было не так.

– Здесь же пусто, – непонимающе произнес он, не чувствуя реальной угрозы. – Думаешь, я слепой?

Но на этот вопрос хозяин не ответил. Неучтивым ответом стал его испуганный взгляд, устремленный вперед, неслышная пара шагов. И некто крепко приложил черного по затылку, ненадолго лишая сознания. Потом – еще десятки ударов жестких сапог, прилетевших по многострадальным ребрам. Тошнотворный хруст. Он едва не вскинулся, оклемавшись чудом, но получил по челюсти. И тьма настала снова.

Когда он раскрыл глаза, морщась от страшной боли в голове, во всем теле, едва размыкая спекшиеся от крови разбитые тонкие губы, на нем уже были груды блокирующих камней, а руки были прочно связаны за спиной, безбожно вывернутые назад и немеющие от тугих веревок. Над ним – скалящиеся лица торжествующих карателей, в глазах которых горел огонь победы.

И вот теперь он ничего не мог поделать, схваченный и взятый в плен ингваровцев, свалившихся на плечи бременем скорой расправы. И вот теперь он лишь надеялся на то, что оставшийся без присмотра Аскель еще жив и вполне здоров. Напрасно он надеялся.

Иная им была уготована судьба.

***

– Что-то он долго, – заметил Давен, опираясь на смирно стоящую у корчмы лошадь, опустившую беспородную морду к заснеженной земле.

– Никак торгуется, – решил Эгиль, приглаживая угольную бороду рукой. – В последнее время ночлежки здорово бьют по карману. Блэйк мужик толковый, сам знаешь.

– Но не полчаса же зажимать лишнюю монетку! – фыркнула Агнета Кабренис, тряхнув огненно-рыжей гривой. Она бы и еще пожаловалась на время и мешкающего лидера, но, завидев пепельноволосого парня, ведущего под уздцы пылающую осенней красотой кобылку, нашла более резонный вариант. Повернулась к нему, растягивая пухлые губы в улыбке и «слезно умоляя», хватая за ледяную огрубевшую руку. – Ей, золотце, сходи-ка, посмотри, чего там возится наша грозовая тучка. Больно уж долго он золото считает.

– Госпожа Кабренис, я не…

– Ну пожалуйста! – состроила глазки миловидная женщина, и Аскель сдался, неохотно кивая головой и поджимая губы.

«Посмотрю и тут же выйду, – решил он. – Я не выдержу… Я не смогу даже подойти к нему, не то что слово выжать…»

Парню не пришлось заходить в огромную корчму, от которой и не веяло чем-то пугающим и настораживающим. Не пришлось смотреть, чем же занят его командир и некогда очень близкий человек. Двери Кошкиного Хвоста сами распахнулись перед ним, и облаченный в черные одежды Сотни каратель тут же схватил его за ворот, разворачивая и заламывая руки, одновременно вешая на шею связку блокирующих камней. Хильдебраннд глухо вскрикнул, отборнейше выругался, когда боль жаром прошлась в суставах, рухнул, сваленный, едва ли не лицом в снег, и почувствовал шершавые веревки, намертво связывающие аккуратные запястья. Его швырнули в сторону, не отдавая должного внимания. Игра шла по их правилам, и пара ингваровцев вывела из мрака корчмы колдуна, ударом заставляя того упасть на колени в мерцающий холод. Закат почти погас. Почти потух, как и надежда на то, что смерть обойдет его стороной. Аскель не верил собственным глазам. Его наставник был перебит, и на окаменевшее от бешенства белое лицо, вымазанное кровью, страшно было смотреть.

Подоспевший Вихт поднял маленькую кисть, начиная читать заклинание. Вдруг смолк и опустил руки.

– Стой на месте, выродок! Никаких чар! – рявкнул каратель, приставляя клинок к горлу Ифрита и оставляя на коже глубокую и сочную царапину, тут же заалевшую от выступившей крови. – Ваш фокус – и я зарежу его еще раньше, чем то следует сделать! Пацан будет следующим!

Аскель знал, чего ему будет стоить то, на что он уже решился, отчаянно пытаясь скрыть собственные страдания и читая тем временем формулу, действующую вопреки блокирующим камням. С ним было кольцо наставника, которое пробивало любые барьеры, подчиняясь почему-то только ему. Он не снял его, хотя так хотел, считая, что между ними все кончено. Вдруг понял, что не может без него, что не допустит его смерти и спасет любой ценой. Эманация парня была неразличима в вибрирующих потоках десятков чародеев. Неразличим был и запах жженой веревки и кожи, когда вокруг стояла крепкая смесь человеческого и конского пота, грязи и алкоголя, которым несло от ингваровцев.

– Что вам нужно? – сухо спросил Вихт. Ему не хватало чар Мартина. Бергер мог и силой мысли раскидать всех карателей разом, а сейчас среди них не было ни одного достойного псионика. – Каковы ваши условия?

– Наши условия – ваше смирение, – пролаял всадник Сотни. – Сначала мы казним его, потом заберем в плен вас.

– А не приходит в голову, что мы и с оружием можем броситься, едва ты отрубишь ему голову? – скривил губы Заклинатель, с презрением щурясь.

– А не посмеете, – паскудно улыбнулся Сверр, облаченный в черные латы, и махнул рукой, рявкнув «ведите».

Из-за корчмы явились две дюжины карателей, приставивших ножи к шеям пойманных мятежников. Среди них – Рагна, Доротея, белоголовый Вулф и совсем еще юный Феллин. Руки Давена забила частая дрожь. Он не верил тому, что видел. Им завладел неподдельный ужас.

– Хантор… – едва произнес он, опуская руки.

Сверр, ухмыльнувшись, принялся читать приговор, ибо с места никто не сдвинулся. Аскель уже освободил кисти, до живого мяса прожженные в запястьях и алеющие от текущей крови. Он заканчивал формулу. Парень знал, что телепортирует наставника раньше, чем меч отсечет его голову.

– Именем достопочтенного Ястреба Ингвара Виртанена, Блэйк Реввенкрофт приговаривается к смертной казни на месте за дезертирство, измену Империи, поднятое восстание и многократные убийства, ренегатство, черную магию, мужеложство, насилие, аморальность, бесчестие, за…

Вихт уже колдовал, чтобы спасти заложников, как только Ифрит лишится жизни. Ему не нужны были лишние жертвы. Он уже был новым предводителем и принимал ответственность на себя. Как только восставшие начнут сдаваться в плен, он обрушит мощь на сотенцев, ибо те отвлекутся. Потеряют бдительность, опьяненные победой.

– … и прочее, прочее, прочее. Приговор – исполнить. С вашего позволения я окажу себе честь испытать удовольствие в казни ублюдка. Несите мой меч.

Хильдебраннд беззвучно шептал последние строки. Был готов сделать рывок и схватить чародея за край плаща, чтобы уж точно перенести в заранее задуманное место.

Тяжелый клинок лег в руку командира черного отряда, срастаясь с ладонью, высоко поднялся, готовый опуститься и пролить колдовскую кровь, оборвать жизнь.

Пара ударов сердца.

Пара мгновений.

Рывок, широкий шаг и рука, схватившая дезертира и ренегата за тяжелый плащ. Ослепительная вспышка, застрявший в промерзшей земле клинок и ошеломление ингваровцев, которого было достаточно, чтобы те, у кого были заложники, отвлеклись и тут же попадали, убитые в одно мгновение духами, явившимися из ниоткуда по воле таинственно улыбающегося Заклинателя, уже знающего исход стычки.

Колдуны, высвободившись, присоединились к тем, кто не познал горечи плена.

Всадники Сотни валились один за другим.

Запах моря ворвался в легкие молодого чародея…

========== Глава двадцать пятая: «Черные волны, пепельный песок» ==========

«Найти короткий путь

Сквозь пропасть между нами,

Нас грело страсти злое пламя —

Сгореть дотла и душу не вернуть…

А время не догнать —

Равняет век с секундой,

Летать с тобой мне было трудно,

А без тебя я не могу дышать…»

Черный Кузнец, «Пепел»

Морской воздух ворвался в легкие. Перед глазами вспыхнули алые лучи кровавого заката, пробивающегося сквозь нагромождения золотисто-красных облаков, повисших над западом, и слух различил водный шелест. Легкая волна набрала скорость, зашумела, вспенилась и разбилась об угольный валун, а портал раскрылся высоко над песчаным берегом, вспыхнув льдистым голубым всплеском, и морское дыхание смешалось с резким запахом озона. Непродолжительный полет, звук падения во влажный пепельный песок, колдун, хватающий окровавленными губами воздух, и полный боли вскрик парня, которого выгнуло дугой на сырой прибрежной косе.

Аскель знал, чем заплатит за этот фокус. Знал, чего ему будет стоить телепортация на столь огромное расстояние, когда он был обвешан блокирующими камнями ровно так же, как и взятый в плен наставник, руки которого все еще были прочно связаны за спиной и уже наверняка потеряли чувствительность. Парень свернулся, сгибаемый пополам дикой болью, видел собственные запястья, опоясанные темно-вишневыми ожогами: сгоревшие ткани, местами почерневшие и отвратительно разящие человеческим мясом. Полопавшиеся капилляры кистей, струйка крови, быстро стекающая из носа набок – по бледной, покрытой влажным песком щеке, раскалывающаяся голова: отбойный молот, стучащий в висках. Практически полное лишение сил и отказавшее на время тело. Он едва мог пошевелиться, передвинуть ногу или сжать пальцы. Не ронял слезы, ибо те сами катились по коже. Частое дыхание, рвущее легкие, и тьма, неумолимо сгущающаяся перед глазами. Однако молодой чародей еще боролся и знал, что на этот раз не позволит себе потерять сознание. Пытался прийти в себя, уже заметив, что его лидер все-таки жив: не без труда поднимается с песка, дико ругаясь от боли. Скованный, связанный, перебитый.

Блэйк не ждал оправданий и объяснений. Все еще не мог колдовать, опоясанный блокирующими камнями и не имеющий возможности их снять, но упрямо держался на подкашивающихся после телепортации ногах, вышагивая к адепту сначала по влажному берегу, потом – по мелководью. Холодная влага отчаянно пыталась пробиться сквозь добротную кожу сапог, но лишь обиженно шелестела мокрым льдом, заполняя глубокие следы, стягиваемые песчинками. Он опустился на колени, подставляя бедро, опоясанное парой ремней, за которые был заправлен тяжелый охотничий нож. Хильдебраннд с трудом владел собственными руками, но нашел в себе силы откинуть край плаща и вытащить клинок, чтобы потом, добравшись до туго перевязанных запястий, перерезать веревки, по собственному бессилию оставив на синеющей от недостатка крови коже глубокую короткую царапину. Руки колдуна были свободны. Он переждал то раздражающее ощущение, когда кровь хлынула к пальцам, заполняя вены и капилляры, кое-как смог разработать напрочь онемевшие кисти и сорвал с шеи связку блокирующих камней, уже начиная ощущать освободившуюся Силу, готовую покорно служить своему хозяину.

– Идти сможешь? – спросил колдун, уже понимая, что задал вопрос совершенно напрасно.

Аскель качнул головой, готовый разрыдаться от собственного бессилия и беспомощности. Его убивала страшная боль, огнем горящая в перенапряженном теле, ему было все еще страшно и неловко перед наставником, которому он полмесяца назад наговорил кучу вещей, наверняка оставивших в его душе неизгладимый след. Парень ненавидел себя даже сейчас, проклиная свою заносчивость и былую зависимость от крепких вин, дающих в голову. Не мог он смотреть в серебро холодных глаз. Не мог и слова вымолвить, пугаясь даже мыслей о том, что не видать ему прощения за сказанное в мимолетной слепоте, пьянящей злобе.

И каково же было его удивление, когда Блэйк не ушел от него, бросив на влажной береговой косе наедине с выбивающей из тела душу болью. Когда не позлорадствовал, не подстегнул злым словом, а поднял на вернувшиеся к чувствительности руки, разворачиваясь к берегу и не без труда вышагивая по вязкому пепельному песку Седого моря, что монотонно шептало тяжестью черных вод, в коих полыхали еще отблески кроваво-красного заката, красоты которого не передать было и возвышенными словами. С перебитыми боками он готов был разрыдаться от боли, но лишь поджимал тонкие, покрытые струпьями сочащейся крови губы. Нес парня на руках. И плевать, что перед глазами неумолимо чернеет. Уже позабытая тропка, заросшая жухлой травой. Ни следа зимы в этих местах: черная мокрая земля, прикрытая мертвой порослью. Узкая дорожка, ведущая на высокий холм, на который взбирался чародей, будто бы не чувствуя усталости, не ощущая веса практически бездвижного тела на руках. Петляющий путь, закат, опаляющий широкую спину последними лучами, что тонули в таинственной морской глубине, становясь ее неотъемлемой частью. Спокойный Ифрит, упрямо шагающий вперед, к избушке, уродом чернеющей на холме, откуда открывался вид на бескрайние воды, уходящие за линию далекого брусничного горизонта. Слабый соленый ветер, наполняющий легкие, как и шесть долгих лет назад…

Визг несмазанных ржавых петель, стон открывающейся двери и нахлынувшая тьма с запахом пыли и старины. Только красный луч скользит по дощатому грязному полу, скрипящему под тяжестью тел и оставляющему крупные следы ифритовых мокрых сапог. Крохотная печушка в углу, отсутствие какого-либо присутствия и естественная, такая нужная тишина, витающая под прогнившим темным потолком. Лишь слышно, как шумят волны, лижущие пепельный берег морской пеной – необыкновенным водным кружевом. Щелчок застежки тяжелого плаща, так терпко пахнущего сиреневым чабрецом и малахитовым кедром, грубая ткань, накрывшая узкую кровать со все еще целым тюфяком, набитым соломой, парень, опущенный на черное полотно, источающее аромат, который дурманил уже столько лет… Нет, не сравним он с дорожной пылью и холодным солнцем, степными травами и девичьим потом, которым пахла Рагна. Его вообще ни с чем нельзя было сравнить. Так пах только его господин, снимающий с преемника клацающие камни, загоняющие Силу в прочную клетку.

И ни одного слова, которое разбавило бы тяжелую тишину, навевающую пугающие мысли о том, что черному и белому больше не быть вместе, что эта странная пара была ошибкой длиною в семь бессмысленных и долгих лет. Может быть, то, что сейчас хладнокровный убийца накладывал на его запястья невесомые чары, вообще не думая о себе, – простая благодарность? Всего лишь чувство долга, немое «спасибо» за спасенную жизнь? Может быть, призванная Скрытая Способность не значит ровным счетом ничего? Эта мягкая магия, успокаивающая боль и восстанавливающая мертвые ткани чудесным образом, белый свет, исходящий от тонких пальцев искусника, приятное тепло и легкая эманация, пускающая по телу дрожь, когда наставник, осторожно сжимая его ладонь, касался израненных запястий, прогоняя боль. Нет, это всего лишь услуга, оказанная за услугу. Холодный расчет. Но почему его взгляд полон тревоги и беспокойства? Почему он, такой сильный, такой могущественный и непоколебимый, бледнеет при виде безродного мальчишки, руки которого – оживший кошмар, а лицо перепачкано засыхающей кровью, поверх которых все еще ползет густая и сочная вуаль? Почему его красивые пальцы дрожат, и сам он закусывает эти израненные губы?

Почему?

Может быть, он и не держал на него зла, а всего лишь хотел преподнести урок, и не бросал его? Нелепо. Безрассудно. Волшебно…

Запястья уже не горят, не полыхают от страшной боли. На них красуются малиновые полосы, в которых живет лишь тень пережитого безумия, а капилляры на пальцах вновь целы и невредимы. Да, в теле ноет усталость и неприятные оттенки былого, да, он все еще не может найти в себе Силу, что уже начала медленно восстанавливаться, регенерируя, но то, что он ощущает сейчас – шутка в сравнении с тем, что заполняло его совсем недавно. Болит душа, страдает сердце, однако раны не сводят с ума. Только горький осадок.

Найденный кусочек тряпки, смоченный чистой водой, которую вычаровал его командир. Холодное прикосновение ткани к бледной коже, исчезающие с лица струпья и тошнотворный металлический запах крови, от которого непроизвольно воротишь нос. Очередная благодарность? Он не знал. Он уже не понимал, как относится к нему Блэйк, но принимал его касания, прикрывая глаза от волны внезапно накрывшего спокойствия, в котором не было места боли и страху. Холод касается чуть полных губ, аккуратного подбородка, возвращается на впавшие щеки, расцелованные щедрым любвеобильным солнцем. Влага по шее и расстегиваемый длинный кафтан ниже колен, сырой от соприкосновения с песком прибрежной косы.

Чародей все еще молчал. Поднявшись с края кровати, прошагал к печушке, чтобы бросить в нее сухие, как порох, дрова, поджигая щелчком тонких пальцев. Он не чувствовал головокружений и тошноты после телепортации, но хотел свести счеты с жизнью от дикой головной боли, которая его настигла после тяжелого удара по затылку. К тому же, донимала челюсть, на которой наливался чернильный синяк. О ребрах он и думать не хотел… Слабость, огонь в перебитом теле и сонливость сбивали с ног. У него все еще тряслись руки. Он боялся за парня, и его сердце густо обливалось кровью… Аскелевы чары причиняли страдания своему обладателю, выбивая из него плату за безграничное пользование их любезностью.

Тепло наполнило тесноту избушки за считанные минуты, обняло согревающим призраком, что ластился к телу. Лучи уходящего солнца утонули в глубинах Седого моря, набрав воды в легкие, захлебнулись и стремительно пошли на дно, не имея сил сделать рывок и выбраться на поверхность, по которой бежала легкая рябь. Лишь лошадиный визг, пронесшийся над гладью, прозвучал с наступлением лунной ночи и стих, слившись с царящим безмолвием. Только шелест вод и гул отдаленного леса, поднимающегося к ясному небу на отдаленных линиях сложного рельефа, только тихий треск огня.

Парень чувствовал защиту и спокойствие, легкую сонливость, отгоняющую дурные мысли, но не спал, незаметно наблюдая за тем, как его наставник медленно набирался сил, сидя на застеленном найденным полотном ткани полу и созерцая мудреные пляски разгоревшегося огня, что все еще наращивал энергию и темп, подпитываясь сухостью ароматных поленьев, с которых сочилась тягучая смола. Он пытался стереть кровь с лица, не церемонясь, отплевывался, тихо ругался черной бранью и постоянно растирал виски. Он сидел без рубашки, демонстрируя красивое и сильное тело, «украшенное» страшными гематомами, медленно рассасывающимися под действием чар.

Отблески пламени играли тенями на мышцах рук и торса с плавным рельефом, танцевали в плавленом серебре глаз, накладывали золотистый румянец на призрачную бледность холодного лица. И уголь тяжелых распущенных волос был теплым, принимая свет, но в душе короля зимы царил непроглядный мрак. Так думал Аскель, наблюдая уставшим болотным взглядом за бесчувственным командиром, в груди которого, и он знал это, покоился не матовый огарок, а настоящее, живое храброе сердце, отбивающее равномерный ритм.

Но безмолвию не суждено было длиться вечно, и Блэйк успел разобраться в себе и уловить мысли за хвост, направляя в нужное русло. Он понимал куда больше, чем его адепт, и знал, что теперь ему так или иначе придется самому искать путь сквозь пропасть, вставшую между ними.

Ифрит поднялся, настигая небольшую кровать в несколько шагов, проскрипевших по старому полу, нашел свободное место на краю, опускаясь, и впервые за долгое время поймал его убитый взгляд, поблескивающий из-под опущенных коротких ресниц.

– Давай поговорим, – прозвучал бархатный голос, отзывающийся странными чувствами, теплеющими в теле.

Огонь приглушенно трещал, поглощая ароматную сухость дров. Пришла пора оставлять в прошлом обиды и злобу. Они прекрасно понимали, что им суждено существовать вместе. Не было жизни врозь.

Черное и белое было идеальным сочетанием несопоставимого.

***

Огонь приглушенно трещал, облизывая шелковистыми языками шероховатость поленьев и с интересом посматривая глазами-искорками на чародея, пристроившегося на краю старой кровати, занятой адептом. Они так и не могли решиться и взглянуть друг другу в глаза, не разрывая зрительного контакта: этих серебристых вершин величественных гор и болотного омута, поросшего нефритом камыша и сочной осоки. Их взгляды оскальзывались, уходя вниз, и руки нервно сжимались. Блэйк все же нашел в себе силы заговорить первым. Внешне он был уверен и спокоен, так нетороплив и основателен, но внутри холодел от неприятного чувства тяжелого разговора, который был так необходим, так важен сейчас, когда выдалась столь тихая, редкая и непринужденная минутка.

– Я благодарен тебе, Аскель, – начал наставник, но слова давались ему трудно. Их не пропускали поджимающиеся от волнения губы. – Ты жизнью рисковал, пробивая блок и телепортируясь так далеко, наверняка не смог бы потом встать на ноги, будучи одним, и эти сожженные запястья… Ты ведь поджег веревки на собственных руках? Ведь выдержал эту боль и пошел на такой сумасшедший риск. Я знаю, между мной и тобой, мягко говоря, не все вяжется в последнее время, и, может, я и сам виноват в этом, но спасибо тебе. Спасибо за то, что сделал, заплатив так дорого. Я был бы мертв.

Хильдебраннд упорно молчал и чувствовал, как слезы подступают к глазам. Был уже взрослым мужчиной, а вновь соленые капли могли поползти по щекам, и его уничтожало осознание своей слабости сейчас, в этот момент, когда его господин был так спокоен в общении с ним, благодарил, не обвиняя в сказанном вот уже более двух недель назад. Он тихо сглотнул, продолжая хмуриться и держаться из последних сил, чтобы не позволить слезам сорваться. Нет, он был выше этого. Беспомощен, слаб, лишен сил, но неистощимо уперт.

– Я знаю обо всем, что происходило, – продолжил чародей, и душа парня сжалась, стоило лишь словам сорваться и быть услышанными. – Знаю, как ты переживал ссору, как проклинал себя. Видел, как ты перегорал день за днем, теряя признаки жизни, и безостановочно винил себя за то, что наговорил. Аскель, я понимаю, что тобой управляло в ту ночь. Прекрасно понимаю. Война калечит страшнее рук искусника в пыточной, творит и вещи похуже. Ты глушил страх и отчаяние в выпивке, так резко завязал и, ясен черт, страдал, переживая эти дни, когда тряслись руки, и желание выпить сводило с ума. Я не виню тебя. Перепалка с Югом ломала меня, в то время как мне перевалило за сотню, а ты… Ты, все еще мальчишка, получал втройне, принимая удар. Убийства, предчувствие смерти, сама смерть, что забирала тех, кого ты знал, не ведая жалости. Ты не находил себе места, не знал покоя. Тогда, когда Доротея отдыхала душой, выбивая жизнь из карателей, тебя калечили убийства и кровь на руках. Ни черта ты не Моррен. Нет в тебе и крупицы от Сорокопута, ибо Сорокопут – бессердечная сука, не ведающая ни страха, ни пощады, ни совести. Совсем иной. Аскель… сколько тебе снились потом мертвые?.. И… Ты не мог выговориться и отвести душу, потому что я пропадал. У меня не было времени. Это – цена войны. Одна монета из тысяч, отданных за свободу. Я не упускал тебя из виду все эти дни. По возможности оберегал, а когда не мог, за меня эту работу выполняли черные кардиналы и Вихт. Если ты все еще злишься, то прости меня снова. Возможно, в твоих словах и звучала правда. Если же прощения мне нет… Что же… Я пойму. Я приму любой твой выбор, как и принимаю тебя, что бы ты ни сказал мне той ночью. Могу забыть. Стереть из памяти и больше не оглядываться. За моими плечами достаточно прожитых лет, чтобы понять: после тебя мне уже никто не будет нужен. Выбор за тобой.

Молодой чародей все же сдался и молча отвернулся к стене. Он буравил болотной зеленью глаз обшарпанное дерево темной стены, не освещенной печным огнем, и по бледным, покрытым редкими веснушками щекам стекали влажные соленые дорожки, капая на тяжелый плащ и впитываясь в черную плотную шерсть. Наставник заметил, опустил руку на плотно обтянутую голень адепта, боясь что-то сказать. Теперь ему стало страшно. Ожидание сжимало горло когтистой лапой и душило, ломая гортань.

– Аскель… Если бы я знал… если бы только подумать мог, чем обернется та ночь, то не сказал бы и слова, бросился бы за тобой, не выжидая, когда ты придешь сам. Я умею прощать. Я не просто профессиональный убийца с обсидиановой душой и глазами трупа…

– Замолчи, – глухо прошептал парень, поднимаясь и прижимаясь к чародейской груди, опуская ладонь на то место, где быстро и отчаянно билось сердце. Настоящее, большое, сильное. Живое. Не тот огарок, о котором ходила молва, превращая Блэйка в лишенное души существо – хладнокровного короля зимы.

Ифрит обнимал хрупкие угловатые плечи, чувствовал соленую влагу скатывающихся капель, что касались кожи обнаженной груди. Ему не было неприятно. Не хотелось, чтобы парень перестал показывать свою слабость, вздрагивать в его руках от тихого плача. Тот, кто однажды сказал, что мужчины не плачут, безбожно лгал, не краснея. Плакали. Еще как. Только никто не видел их слез, пророненных в лютом отчаянии и черном горе.

Чародей гладил его спину, касался пальцами выбритого затылка, вдыхал аромат пепла стриженых волос – смешавшегося с грозой ландыша, белыми колокольчиками качающегося в хризолитовой зелени листьев. Тепло изможденного тела, срывающееся дыхание, тихие всхлипы в грудь. Он не лил слез при нем. Никогда. Даже будучи восемнадцатилетним мальчишкой, не позволял себе так проявлять свои страхи и эмоции, а сейчас сломался. Нуждался в защите и поддержке, в опоре, в сильной руке, в стальном стержне, за который можно взяться – станет чуточку легче и спокойнее.