Текст книги "Адепт II: Вечный Огонь (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Это было важнее роскоши и влияния. Ценилось дороже наигранных слов и фальшивых взглядов, якобы полных обожания. И Блэйк дорожил тем, что имел. Коснулся напоследок губами пепла мягких, чертовски непослушных волос спящего парня, чтобы завтра повести мятежников в Кантару.

На смертный бой.

***

На самом деле Блэйк был уверен, что Хорст послужит ему верой и правдой, исполняя всяческие приказы: сливание информации, ночной караул или убийство ингваровца – не столь важно. Понимал, что этот довольно способный чародей, почему-то не вернувший себе глаз с помощью чар, был не только мэтром магии, но и дисциплинированным солдатом с гибким умом и весьма крепким чувством долга и справедливости. Возможно, сам командир Сотни и жалел сейчас о том, что когда-то дал присягу Виртанену, исполняя его волю и убивая ни в чем не повинных, приговоренных к смерти клеветой колдунов. Возможно, он по сей день винил себя в том, что захватил однажды кантарский замок Карат и приказал убить всех, стерев с лица земли в одночасье тридцать одного искусника. Считал своим долгом хоть как-то искупить вину кровью за кровь. Делал это весьма странным образом, дезертировав во второй раз и принявшись убивать своих же, только с другой стороны.

Они, как и предполагалось, настигли восточную роскошную столицу в намеченный срок, к ночи. Не пошли штурмом сразу, гремя волной в сто шестьдесят мятежников, число которых все еще неумолимо росло, а осадили коней еще до предместий, понимая, что первым делом нужно не резать налево и направо, а вытаскивать из осажденного всадниками Сотни города пятнадцатилетнего бастарда, чтобы потом, после смерти Виртанена от рук Сорокопута, Изувера и Алекса, посадить мальчишку на вальдэгорский трон, отделяя священный Север от нежелательного Востока. Лидер знал, кого посылать за Эдсэлем. Знал, кто чище всех выполнит эту операцию и вернется с ребенком назад, чтобы чуть погодя, собравшись, рвануть на столицу, вырезая в ней все, что движется, шикуя черными латами с выгравированными на груди золотыми ястребами.

Он не колебался, поручая одну из самых значимых и ответственных вылазок тем, кому не доверяли. Понимал то, что средь них нет ни одного кантарийца, который знал бы каждый закоулок города, а посылать Аскеля не собирался. Возлагать столько ответственности на него? Зачем? Зачем, когда есть те, кто справится, и кого не жаль в случае провала? Он нехорошо прищурился, выискивая в рядах того, чье лицо было обезображено отсутствием глаза. Нашел его и поставил перед соратниками вместе с еще двумя бывшими ингваровцами. Их примут за своих. Далеко не все были в курсе дезертирства. Везде откроют двери и дадут им мальчика, думать не думая о подвохе. Без сомнений, каратели были весомой картой в ифритовом кармане. Картой такой, что открывала любые замки.

– Начнем наступление, как только Хорст вернется с бастардом, – осведомил он мятежников. – Наш былой командир Сотни знает город и его тайны лучше любого из нас. Не думаю, что Ингвар трубит в рог, объявляя всем и каждому, что его солдат сбежал из армии и примкнул к восставшим. В Кантаре для него открыты любые двери. Что скажешь, Йенсен? Согласен рискнуть шкурой и привести юного наследничка в целости и сохранности к лютым безбожникам?

– Согласен, – хмуро подтвердил мужчина, и еще двое карателей разделили его мнение, лишь прочнее закрепляя ножны. Чародей и пара солдат, вооруженных мечами. Чем не ингваровская проверка, которая наведается этим славным поздним вечером в главную тюрьму, желая по поручению монарха забрать ребенка и передать его в более надежное место – сырую землю? Все честно и правильно. В духе Ястреба. В духе Безликого, поднявшего оружие на колдунов вследствие собственной обиды.

– Тогда время пошло. Полтора часа, Хорст. Полтора часа, и я считаю тебя мертвым поворачивая прямиком на кантарские ворота. Не мешкай.

Каратель лишь кивнул головой, сдержанно пожал лидерскую руку, своеобразно давая клятву, и вооруженной троицей пошел вперед, отчетливо различимый в только-только опускающихся вечерних сумерках. Полтора часа, и в глубокой ночи к ним вернутся в лучшем случае уже четверо. В худшем – только один. И этим одним должен быть не кто иной, как пятнадцатилетний Эдсэль ан Эридан Первый, которому суждено было занять трон и взять бразды правления в свои юные руки.

А тем временем Блэйк не без интереса посматривал на лиственную рощу, голую и черную в конце этой длительной зимы. Оценивал ее местонахождение – между холмов, в низине, приличные масштабы и тактические возможности. Уже знал, куда уведет Карателя, спасая сотни невинных жителей Кантары от смерти в огне, и уже решил, что так или иначе пойдет один. Не втянет в это дело ни старых камрадов, ни тем более Аскеля. Незаметно для всех исчезнет, чтобы сравнять рощу с землей и выйти из угля и пепла, из дыма и огня живым. Просто потому, что не мог погибнуть, бросая адепта одного.

Парень был рядом с ним, ждал часа наступления, держась верхом на тихой и покладистой Искре. Реввенкрофт наклонился в седле, шепнул пару слов. Обязан был их произнести, успокаивая собственную душу, в которой ожили сомнения.

– Будь осторожен, Аскель. Не лезь на рожон и держись со всеми. Я буду занят.

– Пусть Боги хранят тебя, – шепнул в свою очередь адепт и смолк, не проронив ни единого слова за установленные полтора часа, когда мятежники беззаботно разговаривали, находя в себе силы травить шутки и посмеиваться над особо удачными.

Сумерки сгущались.

Хорст остановился лишь перед дверьми главной городской тюрьмы.

Обшарпанные тяжелые доски укоризненно посматривали на него, напоминая о предательстве, однако былой командир не колебался. Плотнее закутался в плащ, скрывая отсутствие отличительных знаков на одеждах, и ударил носком жесткого сапога в двери, нарочно привлекая внимание. «И помните, парни, мы – сотенцы», – произнес он по пути напарникам, решаясь играть свою роль до конца, спасая ребенка без потерь и лишнего риска. Он не хотел терять тех, кто ушел из армии вместе с ним. Безоговорочно был к ним привязан, как к собственным младшим братьям.

Он ударил снова, да так, что дверь задрожала на прочных петлях. Окошко открылось, и на него устремилась пара водянистых мутных глаз надзирателя, который меры в спиртном, по видимому, не знал, ибо из тюрьмы дохнуло не только сыростью, плесенью и крысами, но и крепким перегаром, от коего перехватывало дыхание.

– Кто такой? – просипел человек по ту сторону.

– Хорст Йенсен, командир Сотни, по приказанию достопочтенного Ястреба Ингвара Виртанена прибыл. Давай открывай, не заставляй меня стоять на холоде. У нас дело.

Защелкали засовы, заскрипела тяжелая поперечная перекладина, и петли звякнули, а дверь, как и было велено, открылась. Перед глазами раскинулась мрачноватая картина: каменный пол, ледяные стены, сложенные из тяжелых скальных пород, нары и столик, за которым рубились в кости жуткого вида тюремщики. Мутная бутыль на том столике, пара коптящих факелов и крыса, пробежавшая вдоль стеночки и нырнувшая в канализационный люк с тихим всплеском, от которого тошнота подступила к горлу Хорста. Воняло перегаром, грязью и мочой. Симфония местных тюрем. Прямо-таки сказка.

– Чего изволишь, командир? – спросил надзиратель, посматривая на него из-под кустистых бровей.

– Изволю забрать заключенного и доставить на эшафот, – не колеблясь, ответил Йенсен. – Меня интересует мальчишка по имени Эдсэль. Имеется у тебя такой? Не говори. Сам вижу, что имеется. Веди, да поживее.

Пропитый мужчина не стал сопротивляться. Снял со стены дубинку, чувствуя себя с ней спокойнее, и, вооружившись факелом, побрел в практически непроглядную тьму, ведя в нижние этажи, промерзшие подвалы. Холод цеплял кожу, шарил лапами по телу, отчего по спине и рукам бежали мурашки. Крысы без умолку пищали, шуршали, бегая по коридорам, а надзиратель все еще вел, безошибочно определяя путь и отбивая дубинкой пальцы тем, кто тянул их вперед, выпрашивая еды и теплой одежды.

Рука заключенного схватилась за край короткого плаща надзирателя, потянула. На свое горе.

– А ну! Эх, с-сука! – рявкнул мужчина и что есть сил ударил по пальцам, ломая по меньшей мере два из них. Тюремные стены дрогнули от воя. Хорст был невозмутим, ибо в подобных местах, исполняя долг перед монархом, бывал часто, собственноручно сажая за решетки пойманных колдунов и выводя их на часовую волю перед казнью. Его не удивлял этот произвол. Он понимал, чего стоит тюремщикам слушать вопли круглосуточно, имея дело с теми, кто лишался рассудка, сидя взаперти.

Надзиратель нашарил нужный ключ, вставил его в замочную скважину и со скрипом повернул. Послышался лязг, замок раскрылся, и скрипнула, открываясь, кованая дверь, за которой царил кромешный мрак. Мужчина поднял факел выше, освещая просторное помещение – ледяное, сырое и устеленное соломенной трухой. Там, во тьме, боязливо забившись в угол, сидело серое существо, в теле которого жизнь держалась на честном слове. Босое, одетое в страшные лохмотья, не спасающие от холода, голодное и продрогшее оно казалось призраком, однако все еще было живым. Могло умереть уже на днях, не выдерживая бесчеловечных условий.

– Вставай, щенок, – просипел надзиратель. – Это за тобой.

Мальчик, однако, монаршего бесстрашия не проявил. Он был запугал и изможден. Явно огребал по первое число, считая ребрами удары, и просто-напросто боялся. Был ребенком, на худой конец. Пятнадцатилетним глупышкой. Надзиратель, не церемонясь, прошагал по камере, с отвращением схватил его за лохмотья и швырнул в ноги карателей. Эдсэль, не вскрикнув, упал. Разбил губы, ударившись о каменный пол. Все же поднялся, не поднимая головы и не отваживаясь проронить хотя бы звук. Йенсен опустил тяжелую руку на костлявое плечико. Позволил надеть на него оковы и повел назад, к свету, к выходу из этого ада. Мальчик оступался, плохо видя после кромешной темноты. Не падал, поддерживаемый командиром с обезображенным лицом.

Четверка не задержалась перед выходом. Мужчины не видели необходимости в убийстве тюремщиков, ведь те лишь выполняли приказ, коротая свои дни в промерзших подземельях. И только тогда, когда они вышли в переулки, кои накрыла ночь, остановились. Хорст присел перед мальчиком, повернул его окровавленное лицо на себя, укутал в тяжелый плащ, снятый с собственных плеч.

– Лезь на спину, малец, – тихо произнес он. – Боюсь, сапог на тебя пока не найдется.

Бастард молчал, подрагивал от холода и страха перед теми, кто, как он считал, вел его на казнь. Он прошел огонь и воду за месяцы, проведенные в заключении. Был смертельно истощен, запуган, забит.

– Ну, Эдсэль, не упрямься. Мы приведем тебя к тем, кто поможет. Скоро ты забудешь о холоде. Не бойся нас.

И мальчик послушался. Медленно чувствовал, как тело согревается под тяжестью грубой ткани, как удаляются те страшные стены, в которых пищали жирные крысы. Кантара, ставшая его проклятием, осталась за спиной, а впереди, сквозь слои беззвездной ночи, замаячили десятки силуэтов, расположившихся под холодным черным небом. И силуэты те встретили вернувшихся не без радости. Агнета прибежала первой, принимая ослабленного ребенка монарших кровей, принялась шептать заклинания, согревая продрогшее тело и безжалостно выгоняя из организма букет нажитых болезней, усмиряя боль теплотой нежных, мягких и невесомых чар, струящихся от ее ловких пальцев. Кто-то сразу же раздобыл воды, кто-то – теплую одежду. Это было их делом. Их обязанностью. В конце концов, они кружились вокруг будущего императора – властелина сурового Севера, наследника Эридана Второго.

Но всеобщее ликование не разделял только лидер и притихший Аскель. Блэйк понимал, что его час настал. Знал, что делать и как поступать, чтобы причинить городу минимальный вред от того ада, что развернется по его с Карателем вине.

– Что же, господа, – загадочно произнес он, нервно сжимая пальцы, – пора заканчивать. Входим в Кантару. Не вижу смысла тянуть время и делать отсрочку.

Он хотел лишь слезть с коня и отпустить его, чтобы, если посчастливиться пережить схватку с сотенцем, еще вернуться и забрать в свое пользование. Чародей спрыгнул в снег, хлопнул по крупу, и Мракобес, подчиняясь, тронул, отдаляясь от предместий на приличное расстояние. Оставалось лишь сжать кулаки и войти в столицу. Спровоцировать противника и увести его подальше, кидаясь на копья.

– Блэйк!

Он обернулся, остановился. Склонился ниже, повинуясь мимолетным желаниям адепта, и почувствовал касание сухих теплых губ. Мятежники ахнули, приличной своей частью не зная о пристрастиях лидера и его преемника. Однако и камнями забрасывать не собирались. Безоговорочно уважали Реввенкрофта за то, что он, кем бы там ни являлся, уверенно вел их к победе.

Хильдебраннд переборол страх перед осуждением. Сейчас ему было все равно – только бы господин вернулся живым и избавившимся от проклятия.

– Не дай ему убить себя, – шепнул он наставнику, заглядывая в расплавленное серебро глаз.

– Не дам, – пообещал колдун. – Слово убийцы.

И восставшие хлынули в Кантару.

По улицам полилась кровь всадников Сотни.

========== Глава тридцатая: «Пламя скильфида» ==========

Блэйк Реввенкрофт, адепт покойной Сиггрид Саллиманн, знал, на что идет, однако не колебался, понимая, что другого выхода у него все равно не было. Он не сожалел об одном разговоре, который изменил его жизнь и натолкнул на путь, обязанный закончиться этой ночью. Не сожалел, что пообещал Аскелю во что бы то ни стало завершить начатое и освободить северян от власти Ингвара Виртанена, чьи руки погубили более полутора тысяч магов просто потому, что его сердце было занято старой обидой. Слово было сдержано. Сто шестьдесят мятежников, среди которых было девяносто колдунов, вступили в Кантару, потратив на путь всего неполных три месяца. За рекордные сроки был пройден Север и половина Востока, захвачены десятки замков и крупные города. Без потерь, если не считать полегшей десятки неопытных юнцов и одного непревзойденного искусника – Мартина Бергера. Сейчас в их руках было достаточно сил, чтобы свергнуть императора и подчинить Сотню, стереть с лица земли Карателя. У них была легендарная троица убийц, пара некромантов, претендующий на трон бастард – кровный сынок внезапно умершего Эридана. У них было все. У Виртанена – неполные четыреста бойцов-фанатиков. В их числе двадцать чародеев и он сам – убийца с именем Безликий. Пасмурная ночь сулила славную победу.

В пасмурной ночи, прославляя кромешный мрак, тенью двигался Аскель, вырвавшийся, вопреки просьбам, вперед. Он понимал, какой трудный бой предстоит его наставнику, и не считал, что сам должен обойтись малой кровью. Меж тем Сотня уже была подорвана с мест. Пустилась, исполняя приказ, во мрак улиц, надеясь перебить всех до последнего. Глубоко ошибалась. Падала.

Парень смерти боялся и называл это здравым смыслом. Да, он был неплохо обучен и знатно натренирован, не в первый раз собирался убивать, однако в душе копошились подавляемые опасения. В его душе могло быть что угодно, но только не сомнения в правильности собственных действий. Энергия плескалась в теле, покалывала в кончиках пальцев, неприятно давила на седые виски, но и уверенности придавала, а это было важно. Важно сейчас, когда перед глазами уже мелькнула невысокая тень, чьи руки слабо подсвечивались чарами, готовыми валить с ног.

Хильдебраннд тоже простаком не был. Учился у самого Асгерда целых пять лет, схватывая уроки старика на лету. Благодарил его, тихонько шепча формулу и раскаляя напряженные пальцы, а в легкие вошел воздух, отдающий запахом весенней грозы. В черном небе полыхнула звездной крошкой искра, вспыхнула синей стрелой и с грохотом опустилась на землю, оставляя пятно расплавленного снега. Противник ушел. Аскель понял, что бой будет интересным.

Он уже не скрывался. Его руки полыхали голубым холодным огнем, пуская отблески на бледное веснушчатое лицо, отражаясь в капле серебряной серьги, качающейся в правом ухе. Он знал, кто стоял перед ним, неприятно усмехаясь. Давно хотел свести с ним счеты, отплачивая за гибель тридцать одного чародея, а теперь получил на то такую превосходную возможность, столкнувшись лицом к лицу с Кеннетом – молодым предателем, слившим информацию Ингвару и проведшим карателей прямо в кантарский замок Карат более года назад. Стоял напротив, готовый выпустить заклинание, и злорадствовал, уверенный в победе. Не приходило ему в голову, что нарвался он на парня способного и ловкого.

Его злорадство сменилось отскоком, сопровождаемым шипением, ведь пока он скалился, хищно посматривая на противника, ифритов ученик успел закончить формулу и пустить в землю уже не одну молнию, а целую дюжину полыхающих стрел, пробивающих промерзшую почву. Парень легко увернулся от выпущенного огня, ушел от удара, взяв вправо, и контратаковал, посылая пару приветов, едва не превративших Кеннета в горстку пепла. Они были на равных. Отжигали на снегу такую пляску, что на версту разбавлялся то голубым, то огненным светом уличный мрак. Чудом избегали ударов друг друга, восстанавливали в мгновение равновесие и бросались снова, сотрясая несчастный воздух эманацией и грохотом стихийных чар. Молодой предатель тяжело дышал, и по его виску ползла соленая капелька пота. Аскель же полностью владел дыханием и упадка сил не чувствовал. Злорадствовал в ответ, ибо мог себе то позволить, будучи более выносливым в физическом плане. Благословенна будь та жизнь, в которой нет времени, чтобы лежать и коротать вечера у камина, посиживая в кресле!

Адепт пошел кругом, удерживая над рукой мерцающий сгусток шаровой молнии, ослепительно сияющий в ночи. Один жест – и он станет огромным, горячо взорвется, превращая противника в темное пятно на белом снегу, но он шел обманным путем. Отвлекал, концентрируя внимание Кеннета на молнии, в то время как подбирался к сугробу с нужной позиции, чтобы провести зубоскала детской уловкой. Ингваровец внимательно наблюдал за его рукой, был готов отразить эти страшные чары, замер всем телом, не отвлекаясь ни на что. Это и стало причиной его смерти. Глупой, некрасивой смерти от рук касторовского выходца двадцати пяти лет.

Щелчок пальцев. Удар сердца. Импульс поднимает сугроб на воздух, засыпает мерцающей волной зазевавшегося предателя, а с напряженной руки срывается такой прекрасный и такой ужасный сгусток шаровой молнии, в разы увеличивающийся, настигая теперь уже беззащитную жертву. Сердце не успело сократиться во второй раз, качая кровь, как улицы дрогнули от полыхающего сине-фиолетовым взрыва, осветившего, кажется, даже мрак нелюдимых небес на короткое мгновение. Перед распахнутыми глазами уже не было ничего, кроме расплавленного снега, впитывающегося горячей водой в промерзшую почву. Языкастый прихвостень Ингвара погиб в долю мгновений, не оставив после себя ни крови, ни останков. Хильдебраннд лишь смахнул каплю пота со лба и переступил мокрое место, уже раскаляя пальцы и двигаясь вглубь города.

– За Асгерда, чертов ублюдок, – лишь произнес со злостью парень и скрылся в темноте, выискивая притаившихся всадников Сотни.

Мимо него, сливаясь с ночью, пронеслась Рагна, вооруженная укрепленным луком и новыми стрелами – презентом Черного Алекса. Она бежала легко, без одышки, оставляя аккуратный след на неглубоком снегу. С разбегу влетев на крышу низенького домишки, взобралась выше, стуча ногами по скользкой черепице и не оступаясь. Лучница прекрасно держала равновесие, чудесно контролировала дыхание и безупречно видела в темноте. Перескочив с одной крыши на другую – более высокую и дающую широкий обзор, мгновенно натянула тетиву и спустила ее, почти не целясь. Ингваровец с пробитым горлом упал в снег, умирая за несколько секунд. Уроки легендарного убийцы не прошли даром.

Девушка тут же развернулась на пятках, инстинктивно вытягивая стрелу, уже различила во тьме конного, прижавшегося к шее резвого скакуна. Он мчался быстро, по прямой траектории, обеспечивая себе погибель. Свист – и лошадь с пробитым крупом летит через голову, выбрасывая всадника из седла и сворачивая шею. Свист – и ингвароцец непонимающе смотрит на простреленную грудь, а затем падает на спину, устремляя мертвый взгляд в пасмурное аспидное небо. На него, улыбаясь, посматривала юная лучница, безмерно благодарная направляющей руке Алекса. Триумф и настоящая победа. Ее важность в этом деле и совершенствующиеся навыки в мудреном искусстве стрельбы.

Блэйк не чувствовал страха, уже не сомневался в правильности своего решения. Он упрямо шел, подрывая воздух по пути столбами огня, тянущегося к небу жаром и светом. Шел твердо, чеканя походку, не обращал внимания на то, что происходит вокруг и сколько сотенцев попадает в радиус действия его чар, превращаясь в пепел, уносимый слабым ветерком. Ему нужен был только Каратель. Только он – страшное существо, сидящее в выбранной жертве и тянущее из него жизненные силы, превращая мальчика в древнего старика за фантастически короткие и пугающие сроки. Ифрит чувствовал тяжелую и темную магию, которую не мог побороть в своем человеческом обличье. Тараном пер сквозь улицы Кантары и оставлял после себя лишь черный едкий дым, выжигающий легкие.

Единственная эмоция, что жила сейчас в его мрачной душе, звалась ненавистью, изливающейся местью, которая, как и утверждал когда-то Аскель, управляла им полностью – чародеем импульсивным, слабо контролирующим сильные чувства. Парень был куда спокойнее, держась большей частью нейтрально, а он не мог не злиться и не выплескивать эту злобу разрушительным огнем. Нечто страшное полыхало в его побелевших глазах. Нечто безумное было в том, кто шел по улицам, вызывая Карателя вместе с полчищем воронов, парящих черными силуэтами в черном небе.

Его не пришлось искать долго. Не пришлось поднимать город вверх дном, пытаясь достать последнюю ингваровскую элиту. Он вышел на него сам – пеший зрелый человек, во взгляде которого, в отличие от остальных, горел разум, что Блэйк заметил сразу же.

– Если в тебе, виртаненская сволочь, есть хоть капля души, то ты сию секунду телепортируешься в кантарскую рощу, – жестко произнес чародей, не спуская глаз с противника. – Если же нет, я сам телепортирую тебя в установленное место.

И перед ним в то же мгновение сгустилась тьма, в которой не горело пламя чар мятежников. Холод, отсутствие ощущений и запахов, звуков, вдруг нарастающий бешеный ветер, врывающийся могильным дыханием в легкие, и исчезнувшие очертания города. Вдруг выросшая перед глазами голая роща и Каратель, спокойно стоящий напротив. В эту секунду Реввенкрофт понял, что перед ним существо гораздо более могущественное и опасное, нежели Дух и Иллюзионист. Понял, что бой станет для него самым сложным испытанием за всю жизнь, которое он и не факт, что переживет. И тем не менее пальцы свела привычная судорога, и посыпались на снег горячие искры, плавящие ледяные иглы. Он решил не сдаваться и бороться до последнего вздоха, сопротивляясь до тех пор, пока в нем будет держаться душа. Слово убийцы было священно.

Взрывы были слышны даже в Кантаре. Оглушительный грохот рвал в клочья воздух, от него закладывало уши, и трудно было представить сражающимся, что же на самом деле творится за чертой столичных чертогов. Огонь то и дело поднимался к небу, дотягиваясь до мрака облачных лохмотьев, он плавил снег, обугливал голые стволы, трещал армиями громкоголосых сверчков, коими были живые искры.

Блэйк чувствовал в себе Силу. Ощущал и то, что темные татуировки на его теле проступили сияющим золотом, украшая кожу сложной вязью скильфских рун. В былые времена такая мощь свалила бы его на землю после первых минут боя, но энергия била огненным фонтаном из напряженных рук.

Пламя противников сталкивалось. Отчаянно боролось, пытаясь пересилить друг друга, но сливалось в единый столб, уходящий ввысь со страшным гулом, от которого дрожали фундаменты столичных домов. Огонь клокотал и ревел, сплетался, оскальзывался, уходил в стороны и возвращался на исходные позиции, замирая на доли секунды, чтобы кинуться, воя, снова, подчиняясь воле хозяев и пролетая над земной твердью огромными драконами, извергающими тонны смертельного жара. Чародей держался стойко. Исполнял сложнейшие жесты, не прерываясь, ловко уходил от атак и посылал чары на Карателя, который, не уступая, уворачивался и бил в ответ.

Два чудовищных потока на сумасшедшей скорости столкнулись, рванули, распластались по роще, облизывая обнаженные корни деревьев. Собравшись из огненной глади, вновь поднялись волнами, чтобы столкнуться. Но они были равны. Все еще сражались в человеческом облике, равняя местные красоты с землей и оставляя на месте вязов и ясеней обугленные свечи, горящие под беззвездным небом. Оба дышали чаще, и отчетливо ощущали, как потряхивает руки. Упорно боролись, желая превратить друг друга в матовый огарок и выйти победителем из этой битвы. Колдун – ради Аскеля. Каратель – для самоутверждения, ибо плевать ему было и на Империю, и на Ингвара, который призвал его более года назад на помощь.

Блэйк на секунду выдохнул, перебросил вес на ногу, готовясь ударить крепче. Из его рук, полыхнув, выросло огненное чудовище, сотрясающее окрестности свирепым гортанным рыком, звучащим, словно надрывающаяся латунная труба. Бесформенный монстр замер в пространстве, набрал инерции и вместе с выпадом Ифрита с ошеломляющей скоростью кинулся на сотенца низвергающейся лавиной. Пламя, шипя и испуская едкий дым, накрыло элитного бойца, обожгло, и кожа сосуда, удерживающего беспокойный дух, обуглилась. Тело вдруг подогнулось в ногах, дрогнуло. Упало в снег, стихая. Неужели так просто? Неужели?..

Ему не следовало терять бдительность и на полмгновения, ведь волна огня, просвистев в воздухе, ударила с такой силой, что чародей, глухо вскрикнув, пролетел над землей несколько метров, пока не рухнул в расплавленный жаром снег. Он поднялся на колени, отплевался кровью, утирая тонкие разбитые губы. Нашел в себе силы встать и понял, что его волосы обгорели, основательно укоротившись. Перед ним уже не было человека зрелых лет, в чьем взгляде блестели крупицы разума. Перед ним колыхалась над землей пылающая фигура, принявшая свой истинный вид. И тогда он осознал, что больше не может сдерживать то, что рвалось наружу. Выдохнув и прикрыв серебро страшных глаз, призвал из глубин подсознания сущность скильфида.

Скильфид ждал этого более трех месяцев.

Он вспыхнул от головы до кончиков пальцев ног, сохраняя очертания высокого человека с крепким телосложением. Принял облик того, что сидело в нем, выжидая часа истины. Не было боли и жара, страха, опасений. Была лишь невероятная Сила, бушующая в нем огненным морем, кое стремилось выйти из берегов и накрыть тяжелой волной все то, что попадется на пути. Блэйк сохранял разум, все еще помнил свое имя и то место, где родился, мог отыскать памяти и того, кого безбожно любил и ради кого сейчас стоял на поле сражения, стремясь сразить Карателя. Но его противник лишился ясного ума и стал смертью, принявшей вид огромного факела. И они сошлись снова, поднимая на воздух землю.

Первая волна смела рощу с тверди, превращая ее в седой пепел, напоминающий аскелевы волосы. Гул пламени был слышен на всю округу и те, кто хоть на секунду мог освободиться, не отказывали себе в удовольствии взглянуть на зарево, поднявшееся над кантарскими просторами. Черный дым накрывал столицу, переносимый раздувшимся ветром, сыпались на чистый снег хлопья пепла, оседая, и перехватывало дыхание, слезились глаза. Хильдебраннд не знал себя от ужаса, его сердце обливалось кровью при каждом взрыве, но он знал, что пока слышен вой пламени, пока дрожит от битвы воздух, его господин жив.

Господин и вправду был жив. Повторял вихтовы слова сродни заклинанию, от которого зависит жизнь, и гораздо легче отражал чары Карателя, сокрушительно контратакуя. Сотни огненных птиц рушились на ингваровца, не позволяя ему увернуться, настигали, прошивая плоть горящей сущности, и вытягивали с каждым ударом силу, медленно убивая последнюю надежду Виртанена на победу.

Гигантский ворон, вырвавшись из скильфидской груди, стрелой промчался над окаменевшей землей, и которой полностью выпарилась вода, с чудовищной мощью попал в Карателя, и тот, не устояв, отлетел на добрый десяток метров, едва не рассыпавшись жалкими огоньками. Он поднялся, чтобы напасть, бросился, разгораясь ярче, на Ифрита, но тот уже не был человеком. Почти полностью перевоплотился в скильфида и рукой остановил напирающего противника, удерживая его – бьющегося и извивающегося. Элитный всадник Сотни попал в смертельную ловушку, и Реввенкрофт, все еще сохранив ничтожную крупицу разума, начал читать заклинание, а слова его шипели раскаленным металлом, на который попадала ледяная вода. Слова его причиняли страшную боль пылающему силуэту в невероятно сильной руке, сжимающей сотенца все крепче и крепче.

Огонь поднимался к небу, не гас, не терял сил, будучи порождением темной и смертоносной магии. Чары скильфов, направленные знаниями Вихта, делали свое дело, и тяжелая, древняя мощь наполняла Карателя, переливаясь в его пустую душу, чтобы заполнить ее до предела. Канаты мышц в ифритовом теле скрипели, натягиваясь, едва ли не лопались, а он читал и читал, не останавливаясь, и чувствовал проясняющийся разум – надежду на то, что Заклинатель не ошибался и действительно знал, как избавиться от проклятия.

Огонь осыпался с него лохмотьями, обнажая кожу, под которой вырисовывались до отказа напряженные мышцы, сведенные судорогой. От ступней летели горящие клочья, от голеней, от колен, бедер. Темная магия покидала его тело, переливалась в противника, который истошно кричал, пытаясь вырваться из мертвой хватки. Крик уходил в небо ревом пламени, вокруг было светло, словно днем, от беснующегося пожара, но рано торжествовать и ставить точку в этом деле, отмечая собственную победу. Скильфское начало все еще сидело в чародее, не желая уходить, и отчаянно цеплялось за уголки холодной души, за сердце короля зимы и его разум. Король был неумолим. Повторял заговор снова и снова, а слова звучали все различимее, человечнее. Уже не были шипением раскаленного металла, а походили на нарастающий голос, отражающийся от стен в огромной пещере и звучащий эхом, что наслаивалось тоннами низких нот, закладывающих уши.

Воздух дрожал, дым поднимался многотонными черными клубами, и осыпалась оболочка огненного духа, обнажая кожу, на коей не было и следа от мудреной рунической вязи. Каратель слабел, гудел пламенем крика все тише и тише, сдаваясь тому, кто смог одержать над ним победу, обратившись за помощью к чистым источникам магии огня – скильфам. Он не знал, не мог знать, что столкнется с не просто чародеем, предводителем мятежников, а с истинным скильфидом, орудующим чарами с ужасающе прекрасным мастерством. От рощи не осталось ни единого деревца – лишь пепел, сносимый порывами бешеного ветра, поднявшегося в районе Кантары. Здесь творился сущий ад. Еще никогда не приходилось окрестным землям так страдать, а теперь почва была прожжена на несколько метров, и за сотни лет на ней не вырастет и единой травинки. В память о великой битве останется черное голое поле, на кое нельзя будет ступить еще много, много лет – так силен будет его смертоносный жар.