Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

Народоволец Иван Манучаров, отсидевший 10 лет в Шлиссельбургской крепости, плыл на сахалинскую каторгу в 1896 году, обстановку в трюме он описал так: «Была страшная жара и мы ходили почти голые… Тела наши покрылись сыпью, нарывавшимися мелкими прыщами. После Константинополя мы не получали хлеба, а исключительно только черные сухари… Изнурение от жары и существования впроголодь было велико».

В условиях жары, влажности, скученности и трюмной антисанитарии кожные заболевания становились бичом морского этапа на Сахалин. Отец писателя Даниила Хармса, народоволец Иван Ювачёв, получив 15 лет каторги, плыл на Сахалин в 1886 году и затем много лет лечился от кожной сыпи и язв, полученных в тюремном трюме. А ведь ранее он был военным моряком и имел опыт плавания, но о сахалинском морском «этапе» позднее вспоминал такими словами: «В каторге не так трудно, как на пароходе…»

«Верхних рвёт на нижних…»

Среди самоуправления трюмных зеков на пути к Сахалину была еще одна важная «масть» – в каждом отдельном трюме выбиралось несколько «парашников», в их задачу входила регулярная уборка полов. В условиях долгого плавания через океаны и почти постоянной морской качки, это была очень ответственная задача. Ведь большинство зеков оказывались на корабле впервые в жизни и их банально укачивало. Во время штормов и качки сотни человек днями и неделями подряд блевали в тесных трюмах.

Борис Еллинский так описывал морскую качку в тюремном трюме: «Можете представить, что там творится во время шторма, особенно ночью. Сонные люди сваливаются с нар на пол. Верхних рвет на нижних. Те ругаются самым отборным образом, но и их самих тоже рвёт…»

Поэтому ответственные за уборку блевотины «парашники» были важными членами трюмного общества зеков. Им единственным из выбранного в трюмах «самоуправления» платили заработную плату – в начале плавания каждый каторжник сдавал по 2 копейки на оплату труда «парашников».

Кстати, по правилам сахалинского «этапа» заключенным в трюм дозволялось брать с собой не более 1 рубля денег. Суммы сверх этого у них временно изымались и хранились у капитана корабля, вплоть до прибытия на Сахалин. Делалось это для того чтобы зеки не подкупали конвой и команду, а также не увлекались азартными играми. Излишне говорить, что уголовники, не смотря на все обыски, умудрялись проносить с собой немалые суммы.

В итоге на стоянках в крупных портах зеки умудрялись даже покупать алкоголь, передавая деньги и получая бутылки при помощи бамбуковых шестов, продетых сквозь решетки и иллюминаторы. Народоволец Иван Манучаров, позднее описал процесс такой покупки: «В Сингапуре публика ухитрилась сделать большую закупку всяких ромов, коньяков и вин. Не смотря на стражу цветным лодочникам удавалось подъехать к нашим иллюминаторам и, хотя заключенных отделяла от иллюминаторов железная решетка, но торговые ухитрялись на палках получать сначала деньги и затем на тех же палках подавать бутылки. Хотя, получив деньги, цветные приятели могли отъехать от парохода, но обмана не бывало».

От Одессы до Египта пароход с зеками шёл неделю. Затем полтора суток он медленно тащился по Суэцкому каналу, как вспоминал марксист-каторжник Госткевич: «При проходе через Суэцкий канал пароход шел таким тихим ходом, что даже слышны были крики ребятишек-арабов, бежавших по берегу…»

Затем пароход еще сутки стоял в порту Суэц, загружая уголь перед выходом в Красное море. На стоянках температура и духота в трюмах достигала максимума, так как пароход не плыл и движения воздуха в вентиляционных трубах не было. К этому добавлялась ещё одна напасть – пароходу требовалось загрузить десятки тонн угля, в итоге люди в раскаленных трюмах ещё и задыхались от всепроникающей угольной пыли…

«Маяк» вместо карцера

Для поддержания тюремной дисциплины капитан корабля и начальник конвоя имели право наказывать каторжников поркой «линьками» (от морского термина «линьк», «линёк» – тонкий корабельный канат из пеньки с узлами). Однако чаще для наказания проштрафившихся и непокорных каторжников применялась специфическая кара тропических «этапов» – страдавших от жары в трюмах зеков наказывали ещё большей жарой.

Для этих целей использовался так называемый корабельный «маяк», существовавшее до начала XX века на всех судах устройство, в котором зажигался факел открытого пламени, служивший сигнальным огнём корабля на случай отказа электрического освещения.

Журналист Влас Дорошевич в 1897 году в качестве вольного пассажира проплыл на тюремном пароходе «Ярославль» до Сахалина, оставив нам описание этого специфического наказания: «Корабельный «маяк», это – медный столб, в котором помещается отличительный бортовой огонь. Помещение в нём – крошечный чуланчик, в котором еле-еле может стоять человек. Нельзя даже сесть. В тропиках медь накалена. И «маяк» – это какой-то духовой шкаф с страшною температурой. Четверти часа там нельзя пробыть, чтоб не случилось теплового удара…»

Провинившегося каторжника запирали в «маяке» и, фактически, пытали высокой температурой. На плавучих тюрьмах сахалинского «этапа» такой импровизированный карцер считался самым страшных наказанием.

Впрочем, и тем каторжникам, которым посчастливилось не попасть в «маяк», было не многим легче. Во время плавания зеков впервые выпускали из раскалённых трюмов на палубу к открытому воздуху только в Красном море. Здесь с них снимали кандалы, обривали уже всю голову (а не половину, как полагалось по законам в европейской части России) и впервые давали помыться под душем из морской воды.

За две недели тюремный пароход доплывал от Египта до Цейлона. Во время весеннего рейса именно на этот переход приходился православный праздник Пасхи и каторжникам-христианам в честь него выдавали по 60 грамм водки.

Не менее недели занимал путь от Цейлона до Сингапура, в котором пароход стоял минимум сутки, вновь загружаясь углём перед выходом в Тихий океан. От Сингапура пароход шёл уже в северном направлении, и мучавшая зеков в трюмах страшная жара постепенно спадала.

Если не было сильных штормов, то путь от Сингапура до Владивостока занимал ровно три недели. В столице Приморья пароход обычно задерживался на несколько суток, выгружая различные коммерческие грузы из Одессы и принимая дополнительные грузы для Сахалина.

Затем следовал последний морской переход – двое суток от Владивостока до каторжного острова. Здесь всех зеков сгружали на берег и распределяли по разным тюрьмам Сахалинской каторги.

Естественно, что такой «этап» выдерживали не все. По статистике, в ходе каждого рейса от Одессы на Сахалин через Египет из 500–700 каторжников умирало от 5 до 30 с лишним человек. Трупы хоронили, сбрасывая в море.

За все годы морского «этапирования» затонула лишь одна плавучая тюрьма по имени «Кострома». Крушение случилось у южной оконечности Сахалина в ночь на 16 мая 1887 года. Как раз этим этапом следовал марксист-каторжник Гилярий Госткевич, и в мемуарах он писал, что корабль налетел на подводные камни из-за того, что, завидев наконец сахалинский берег, капитан начал пьянствовать с начальником конвоя.

Корабль тонул буквально в сотне метров от берега, но команда и матросы-конвоиры «Костромы» боялись разлом выпустить на палубу всю массу каторжников. Когда вода в трюмах залила уже нижние нары, положение спас один из трюмных «старост», каторжник-рецидивист Кузьмин. Он уже второй раз плыл морским «этапом», так как ранее сбегал с Сахалинской каторги. Опытный зек сумел договорится с другими каторжными «старостами», капитаном и начальником конвоя – от имени всего «этапа» он дал слово, что выпущенные из трюмов каторжники будут соблюдать порядок при посадке в шлюпки и на берегу не предпримут попыток к бегству и бунту.

Каторжники сдержали данное слово, побегов не было, но, как вспоминал Госткевич, под шумок наиболее ушлые «жиганы» сумели пограбить покидаемое судно. Утром, когда рассвело, столпившиеся на диком сахалинском берегу каторжники увидели рядом лежбище моржей, «удивлённо смотревших на копошившихся людей».

Плавучие тюрьмы ходили через Египет на дальневосточную каторгу почти четверть века, с 1879 по 1903 год. Третий год XX века поставил точку в истории морских «этапов» – завершилось строительство Транссибирской железнодорожной магистрали и теперь дорога каторжников в вагонах, которые вскоре назовут «столыпинскими», от Москвы до Владивостока занимала всего две-три недели. После этого почти двухмесячное плавание заключённых в раскалённых трюмах из Одессы через Суэцкий канал потеряло практический смысл.

Глава 80. Якутская ссылка – от первопроходцев до декабристов

Если в XX веке символами самых отдалённых мест заключения были Колыма и Магадан, то в эпоху правления первых царей из династии Романовых таким символом являлась «великая река Лена». Почти три сотни лет отдалённые и северные земли Якутии служили «тюрьмой без дверей и решёток» для уголовных и политических преступников царской России.

«На Лену с Москвы послать за воровство людишек…»

Первые ссыльные появились в Якутске буквально чрез несколько лет после его основания. Возведённый горсткой казаков-первопроходцев в 1632 году «острожек» на берегу Лены быстро стал столицей «Якутской украины», огромного и самого отдалённого восточного края России. Отсюда первопроходцы уходили на поиски новых земель по всему Дальнему Востоку – к берегам Охотского моря, к Чукотке и Камчатке, к Амуру…

Но людей, добровольно отправившихся на самый край страны, для таких походов не хватало. Однако западнее, на берегах рек Обь и Енисей, уже проживало немало тех, кто оказался здесь не по своей воле – ведь Сибирь стала местом ссылки государственных преступников еще в конце XVI века при царе Борисе Годунове. Поэтому власти быстро начали использовать сосланных в качестве «служилых людей» на новых, только что открытых землях.

Когда точно на землях современной Якутии появились первые ссыльные, и кем они были, мы не знаем. Но из сохранившихся документов известно, что в 1645 году в Якутск из других острогов Сибири отправили осужденных преступников – Давыда Иванова и Олимпия Кепрякова. Подробности их биографий до ссылки навсегда останутся во тьме прошлого, зато кое-что известно об их новой судьбе в Якутии.

«Колодника Давыдку Иванова з женою и з детьми к вам на великую реку Лену пришлют, а вы бы ево приняли и велели устроить в пашню» – гласил приказ далёкой Москвы начальникам Якутского острога. Так бывший москвич Иванов с женой и пятью детьми за неизвестное нам преступление оказался в якутской ссылке и остаток жизни проработал «в пашне», то есть простым крестьянином – став первым, кто пытался пахать землю и растить хлеб к востоку от реки Лена, в 170 верстах от Якутска, там, где сейчас располагается село Амга.

Олимпий Кепряков изначально был сослан в Енисейский острог (ныне город Енисейск в Красноярском крае). Но ссыльный обладал редчайшей для той эпохи профессией – был часовым мастером. И якутский воевода Василий Пушкин выпросил его себе на берега реки Лены. «В Якутском остроге новое украйнее место, а часов в остроге нет и зделать их некому, – писал воевода в челобитной на имя царя, – Государь укажи того ссыльного часового мастера на Лену сослать и свои часы в Якутском остроге сделать. То царского величества имяни будет к повышенью, а якутам к большому удивленью…»

В 1648 году в Москве случился «соляной бунт», массовые протесты горожан против повышения цен и налогов. В итоге множество москвичей целыми семьями отправились из столицы прямиком в Якутию, в ссылку. «На Лену с Москвы послать за воровство людишек…» – гласил царский указ.

«Воровством» тогда именовали любое преступление, как уголовное, так и политическое. На самой отдалённой окраине страны, на берегах Лены для ссыльных «за воровство» не нужны были тюрьмы, их даже не требовалось охранять. Ведь обратный путь в европейскую часть России через всю Сибирь тогда занимал годы, а бежать в дикую тайгу и тундру решались немногие.

Якутские казаки из бунтовщиков и самогонщиков

Среди сосланных на берега Лены по итогам «соляного бунта» было немало московских стрельцов, профессиональных военных. Особым царским указом в Якутске их было велено «верстать в службу, вместо гулящих людей». То есть вместо различных добровольцев и авантюристов в самые отдалённые гарнизоны Якутии отныне отправляли сосланных из Москвы стрельцов. Они восполняли недостаток казаков в новых «острожках», недавно созданных на берегах Витима, Индигирки или Колымы.

Такие ссыльные в Якутии ничем не отличались от прочих «служилых людей» – получали такое же жалование и поощрения за усердную службу. Превратившись в «якутских казаков», бывшие столичные жители имели лишь одно ограничение – их запрещалось посылать в качестве гонцов в европейскую часть России, как гласил царский указ, «чтоб от них на Москве какое дурное впредь не заводилось…»

В середине XVII века прямиком из столицы в Якутию ссылали и «винокуров»-самогонщиков. Производство и продажа крепкого алкоголя тогда были строгой монополией государства, поэтому пойманных нарушителей ждали страшно далёкие берега Лены. Так в 1651 году в Якутск из Москвы были сосланы Иван и Никита Кармалины. Отец и его малолетний сын поплатились «за винную и табашную продажу» – табак тогда был вообще запрещён, как сейчас наркотики. В якутской ссылке Кармалины стали рядовыми казаками. Со временем московский самогонщик Иван Кармалин, послужив много лет вместе со знаменитым первооткрывателем Семёном Дежнёвым, станет казачьим «десятником», а у его сына Никиты в свою очередь на берегах Лены родится сын Пётр, который тоже станет «якутским казаком».

В те же годы в Якутии оказались в ссылке и многочисленные «литвины», то есть подданные Польского государства, с которым Россия тогда вела долгую войну за Украину. Так в 1666 году в Якутск как ссыльный прибыл некий Ян Крыжановский – за долгий путь через сибирские остроги к берегам Лены, занявший несколько лет, он умудрился жениться на русской девушке. В Якутске пленный записался в казаки и дослужился до «сына боярского», как тогда именовали казачьих командиров из дворян.

Когда Польша и Россия заключили мир и десятки польских пленников с берегов Лены вернулись на родину, Крыжановский предпочёл остаться на службе в Якутске. Тогда в Якутии добровольно осталось немало «литвинов», за долгие годы ссылки превратившихся в «якутских казаков». Среди них был, например, «польской породы» Фёдор Козыревский, в 1667 году женившийся в Якутске на русской девушке Акулине. Один из внуков этого прижившегося на берегах Лены ссыльного – Пётр Козыревский – спустя несколько десятилетий станет первым русским исследователем Курильских островов, дошедшим почти до самого «Апонского государства», Японии…

Три с половиной века назад в Якутске оказывались ссыльные различного происхождения за самые разные преступления. Например, в 1668 году в Якутск сослан некий «французской земли немчин Янка», то есть француз по имени Жан. В 1673 году на Лену «в пашню», в качестве простого крестьянина был сослан «астраханский подьячий» Алексей Халдеев. Будучи писцом в Астрахани, он примкнул к восстанию Степана Разина, за что в итоге и оказался на берегах Лены, в пяти тысячах вёрст восточнее Волги. В Якутске тогда был дефицит грамотных людей, и, пробыв несколько лет «в пашне», ссыльный Халдеев из крестьян вновь стал писцом, на этот раз у якутского воеводы – на этом посту ссыльный бунтовщик получал 15 рублей жалования, в три раза больше рядового казака.

Если из Москвы и европейской части России на Лену ссылали в основном за тяжкие государственные преступления (которыми тогда считались и мятежи, и самогоноварение и продажа табака), то из городов Сибири в Якутск попадали обычные уголовники. Так в конце XVII века в Якутске городским палачом служил «тобольский посадский человек» Данила Коростолёнок – из Тобольска не Лену он был сослан за «убийственное дело», умышленное убийство.

По подсчётам современных историков, в XVII веке политические и уголовные ссыльные составляли почти половину «служилых людей», казаков и чиновников огромной «Якутской землицы», простиравшейся от реки Лены до самого Охотского моря.

Ссыльные графы и ямщики

В начале XVIII века на берегах Лены оказалось даже несколько шведов, попавших в плен в ходе войн Петра I. Несколько из них остались здесь жить даже после заключения мира, поэтому спустя два десятилетия в Якутске служил, например, поручик Кузьма Шкадер – родившийся на востоке Сибири сын пленного лейтенанта шведской армии.

Новое XVIII столетие породило и новые места ссылки, ещё более дальние, чем земли Якутии – Камчатский полуостров и побережье Охотского моря. На Камчатку стали ссылать (см. главу 35-ю) самых опасных политических преступников, зачастую заговорщиков и павших фаворитов прямо от царского трона, заменяя им смертную казнь страшной камчатской далью. В Охотске же, главном порту России на Тихом океане, почти столетие действовала «соляная каторга» (см. главу 41-ю) для опасных уголовных преступников.

Однако и якутская тайга продолжала оставаться местом ссылки. Не случайно первым учителем в первой школе Якутска стал в 1739 году ссыльный Фердинанд Гейденрейх, бывший петербургский чиновник, отправленный сюда из столицы за коррупцию. На берегу Лены, в «Жиганском зимовье», в 600 верстах к северу от Якутска, в течение 12 лет отбывал ссылку и первый начальник петербургской полиции Антон Девиер, сосланный сюда по приказу всесильного Меньшикова.

В Якутске и Вилюйске за участие в заговоре отбывал ссылку и граф Франческо Санти, бывший обер-церемониймейстер при царском дворе и один из основателей русской геральдики. Десять лет ссылки провёл в Зашиверском остроге на берегу Индигирки бывший президент Коммерц-коллегии (то есть министр экономики) Генрих фон Фик.

Тринадцать лет до самой смерти в ссылке на берегу Колымы провел граф Михаил Головкин, бывший вице-канцлер Российской империи. Его жена, графиня Екатерина Головкина, являлась родственницей царей Романовых и ссылке не подлежала, но добровольно отправилась в 1741 году на Колыму вслед за любимым мужем. В Среднеколымском остроге родственница царей собственноручно пекла местный хлеб из смеси ржаной муки и истолченной в порошок сушёной рыбы, на фамильные драгоценности меняла у местных шаманов снадобья и коренья, чтобы лечить больного мужа…

Графа Головкина убили его слуги, которым надоело второй десяток лет прозябать на берегах Колымы. Воспользовавшись отлучкой графини, они задушили больного графа подушкой. Графиня догадалась о преступлении, но не стала обвинять убийц. С мужем она не рассталась даже после смерти – довезла гроб с его телом от Колымы до самой Москвы, где похоронила в ныне несуществующем Георгиевском монастыре (сегодня это район Тверской улицы). Так ссыльный граф Головкин стал первым мертвецом, умершим на Дальнем Востоке, но похороненным в европейской части России…

Конечно, большинство ссыльных в Якутии XVIII века составляли не аристократы и государственные преступники, а обычные крестьяне и уголовники. Правда, на берегах Лены они получали необычную роль – их насильно определяли в ямщики на «Приленском тракте» из Иркутска в Якутск. Труд по «гоньбе», как тогда называли перегон конных обозов, на почти три тысячи вёрст между этими городами был очень тяжёл.

Ставшие ямщиками ссыльные обязаны были жить и работать на десятках «почтовых станций», затерянных в тайге. И как писал очевидец, ямщики из ссыльных «по невозможности завести в тех местах хлебопашество и скот, не только не были в силах исполнять гоньбу, но и сами умирали с голоду…»

Чтобы спасти даже не ссыльных, а функционирование тракта, государственные власти приказали окрестным якутам снабжать подневольных ямщиков лошадьми и необходимыми продуктами. Трудом ссыльных обслуживалась и появившаяся в 1772 году паромная переправа, позволявшая из города Якутска попасть на правый берег Лены. За труд на переправе ссыльным платили по 5 копеек в день – хорошие по тем временам деньги для европейской части России, но на дальневосточных землях, с их высокими ценами, этого едва хватало на пропитание.

В 1781 году государственные власти подсчитали, что ссыльные составляют четверть всего русского населения Якутии.

«В стране метелей и снегов, на берегу широкой Лены…»

В самом конце XVIII века якутская ссылка пополнилась некоторым количеством знатных поляков. Например, в 1796 году в Жиганск по указу царицы Екатерины II за участие в восстании против России сослали Яна Оскирко, самого богатого помещика Литвы и Западной Белоруссии. Однако польские мятежники пробыли в Якутии недолго, их вскоре амнистировал новый император Павел I.

Зато начавшийся XIX век подарил реке Лене не только новых ссыльных, но и первые стихи о якутской ссылке. В 1825 году в столичном Петербурге будущий руководитель декабристов Кондратий Рылеев опубликовал поэму «Войнаровский», написанную в популярном тогда стиле мрачного романтизма и начинавшуюся с описания Якутии, именно как места ссылки:

 
В стране метелей и снегов,
На берегу широкой Лены,
Чернеет длинный ряд домов
И юрт бревенчатые стены…
Никто страны сей безотрадной,
Обширной узников тюрьмы,
Не посетит, боясь зимы
И продолжительной и хладной.
Однообразно дни ведёт
Якутска житель одичалый;
Лишь раз иль дважды в круглый год,
С толпой преступников усталой,
Дружина воинов придёт…
 

И хотя впервые реку Лену мимолётно упомянул в стихах ещё Ломоносов, но именно поэма Рылеева стала первой поэзией на русском, посвященной как якутской ссылке, так и Якутии вообще. Будущий лидер декабристов в стихах описал судьба одного из самых знаменитых якутских ссыльных предыдущего столетия – Андрея Войнаровского, племянника и подельника гетмана Мазепы.

Вместе со своим дядей-гетманом, Войнаровский изменил царю Петру I и переметнулся к шведскому королю. На службе у врагов России изменник получил чин полковника шведской гвардии. Активно ездил по европейским столицам, агитируя против «русской тирании» и содействуя попыткам Карла XII создать большую антироссийскую коалицию из поляков, турок, австрийцев и шведов.

Спустя несколько лет столь опасный перебежчик был выкраден нашими спецслужбами. Однако тут Войнаровскому повезло – к царю в Петербург его доставили в день рождения будущей царицы Екатерины I. По случаю праздника, император Пётр помиловал изменника, заменив ему смертную казнь вечной ссылкой в Якутск.

В ссылке на берегах Лены племянник гетмана Мазепы провёл долгие 23 года до самой смерти, по свидетельствам очевидцев, «уже одичав и почти забыв иностранные языки и светское обхождение». Кстати, сам гетман Мазепа, до того как изменить России, вполне пользовался плодами ссылки на берега Лены. Ведь именно по его доносу был сослан в Якутск вместе с сыном предыдущий запорожский гетман.

Любопытно, что предисловие к поэме Рылеева написал другой будущий декабрист и поэт, Александр Бестужев-Марлинский. Всего через несколько месяцев после публикации первых стихов о якутской ссылке, Рылеев и Бестужев примут участие в неудачном восстании декабря 1825 года. В итоге Рылеева казнят, а Бестужева-Марлинского сошлют… в Якутск.

Декабристы в якутской ссылке

По итогам неудачного восстания 1825 года на территории современной Якутии в ссылке побывали одиннадцать декабристов. Суровые берега Лены, конечно, были лучше тюремных казематов и каторги. Декабристов хотя и лишили дворянских званий и чинов, но столичные ссыльные благородного происхождения вдали от Петербурга пользовались уважением местного начальства и относительной свободой.

Штабс-капитан гвардии, друг Пушкина и Грибоедова, Александр Бестужев-Марлинский оказался в самом Якутске. Его соседом по месту ссылки стал отставной генерал Семен Краснокутский, участник войн против Наполеона и герой Бородинского сражения, награжденный золотой шпагой за храбрость, а за содействие декабристам приговорённый к 20 годам «поселения в Якутскую область».

Чуть позже, в 1828 году в Якутск после каторги в Чите прибыл под конвоем граф Захар Чернышёв и поселился в одном дом с Бестужевым. «Теперь есть с кем потолковать о старине, о Петербурге, о словесности…» – писал столичным друзьям обрадованный Бестужев.

В Вилюйске, в 400 верстах к северо-западу от Якутска, отбывал ссылку отставной полковник Матвей Муравьев-Апостол, брат одного из казнённых в Петербурге руководителей восстания. Недалеко от него, в селе Верхневелюйском находился ссыльный поручик Аполлон Веденяпин.

Бывший лейтенант флота Николай Чижов провёл в Олёкминске на берегу Лены семь лет ссылки. В январе 1827 года сюда же, едва живым от морозов, привезли ссыльного подпоручика лейб-гвардии Андрея Андреева, возлюбленного сестры поэта Грибоедова. В Олёкминске два декабриста построят первую мельницу.

Двум декабристам – поручику Николаю Бобрищеву-Пушкину и бывшему столичному гвардейцу Михаилу Назимову – довелось побывать в ссылке на берегах Колымы. Здесь нравы были куда грубее «столичного» Якутска. Местное начальство, испугавшись, что им прислали больших преступников аж из самого Петербурга, держало декабристов взаперти под охраной. К счастью для Бобрищева-Пушкина и Назимова их колымское заточение продлилось недолго, ссыльных вернули в более южные места, и Колыма им запомнилась в основном вяленой рыбой – единственной пищей, доступной там посреди зимы.

Несколько лет в посёлке Витим (сегодня это Ленский район Якутии, а тогда Киренский уезд Якутской губернии) провел ссыльный подпоручик Николай Заикин. Здесь в итоге оказалось три декабриста – Заикин, возвращённый с Колымы Назимов и прибывший из забайкальской каторги бывший поручик Николай Загорецкий. Трое ссыльных сами построили себе дом на берегу Лены, завели огород и начали обучать местных крестьянских детей грамоте. Николай Заикин стал единственным из декабристов, кто умер на земле современной Якутии – он скончался от тифа в 1833 году.

И всё же от ссыльных мятежников в Якутии осталась не только одинокая могила – именно благодаря декабристам на берегах Лены родится русская дальневосточная литература! О ней и последующей истории якутской ссылки читайте во второй части нашего рассказа.