Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 62 страниц)

Вообще «женский вопрос» на сахалинской каторге явно ужаснул Чехова. По его подсчётам тогда на острове одна женщина приходилась на четырёх мужчин. Десятилетием раньше половая диспропорция была еще большей. Всё это превращало мир каторжного Сахалина в страшноватый бордель. Писатель рассказывает: «Лет 15–20 назад каторжные женщины по прибытии на Сахалин тотчас же поступали в дом терпимости… О каких-либо работах не могло быть и речи, женщины служили “потребностям” и в конце концов были развращаемы до такой степени, что в состоянии какого-то ошеломления продавали своих детей за штоф спирта…»

По словам Чехова, «местная практика выработала особенный взгляд на каторжную женщину, не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного». Писатель приводит пример, как ссыльные подали начальству прошение выделить им «рогатого скота для млекопитания и женского пола для устройства внутреннего хозяйства».

«Когда прибывает партия женщин на Сахалин, – описывает Чехов, – то её прежде всего торжественно ведут с пристани в тюрьму. Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся по шоссе, вялые, еще не пришедшие в себя от морской болезни, а за ними, как на ярмарке за комедиантами, идут целые толпы… Мужики-ссыльные идут с честными, простыми мыслями: им нужна хозяйка. Бабы смотрят, нет ли в новой партии землячек. Писарям же и надзирателям нужны “девочки”… Женщину может получить и каторжный, если он человек денежный и пользуется влиянием в тюремном мирке…»

Дефицит женщин и всеобщие каторжные нравы, даже у вольных, приводили к ситуациям, поразительным для стороннего наблюдателя. Как рассказывает Чехов: «Сожительниц, имеющих 50 и более лет, я встречал не только у молодых поселенцев, но даже у надзирателей, которым едва минуло 25. Бывает, что приходят на каторгу старуха мать и взрослая дочь; обе поступают в сожительницы к ссыльным поселенцам, и обе начинают рожать как бы вперегонки…»

Чехов имел высшее медицинское образование и начинал свою биографию именно как врач. Не удивительно, что он обратил пристальное внимание на такую сторону сахалинской жизни: «В колонии почти нет здоровых… Около 70 % ссыльнокаторжных женщин страдают хроническими женскими болезнями…»

«Самые приятные люди на Сахалине – это дети…»

Не легче на Сахалине складывалась судьба и вольных женщин, в основном простых крестьянок, приехавших на дальневосточный край света вслед за своими осуждёнными на каторгу мужьями. «Если свободная женщина приехала без денег или привезла их мало, – пишет Чехов, – то скоро наступает голод. Заработков нет, милостыню просить негде, и ей с детьми приходится кормиться тою же арестантскою порцией, которую получает её муж-каторжник и которой едва хватает на одного взрослого…»

Писатель даже приводит пример одной вольной крестьянки, которая убила своего мужа. «Когда её осудят в каторжные работы, то она начнет получать паёк, значит, попадет в лучшее положение, чем была до суда…» – объясняет Чехов.

В таких нечеловеческих условиях на каторжном и ссыльном Сахалине рождались дети. Рассказывая о них в сугубо научной книге, Чехов раскрывается как поистине великий литератор. Его длинную цитату о детях каторжного острова хочется привести полностью и без сокращений: «Рождение каждого нового человека в семье встречается неприветливо; над колыбелью ребенка не поют песен и слышатся одни только зловещие причитания. Отцы и матери говорят, что детей нечем кормить, что они на Сахалине ничему хорошему не научатся, и “самое лучшее, если бы господь милосердный прибрал их поскорее”. Если ребенок плачет или шалит, то ему кричат со злобой: “Замолчи, чтоб ты издох!” Но все-таки, что бы ни говорили и как бы ни причитали, самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине – это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка! Я уже говорил, что присутствие детей оказывает ссыльным нравственную поддержку, теперь же еще прибавлю, что дети часто составляют то единственное, что привязывает еще ссыльных мужчин и женщин к жизни, спасает от отчаяния, от окончательного падения».

Впрочем, детство на каторжном Сахалине заканчивалось быстро и зачастую трагически. «Сахалинские дети говорят о розгах, плетях, знают, что такое палач, кандальные, сожитель… Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и всегда хотят есть…» – пишет Чехов. Печальной была участь многих девочек: «Едва дочерям минуло 14–15 лет, как и их тоже пускают в оборот; матери торгуют ими дома или же отдают их в сожительницы к богатым поселенцам и надзирателям…»

«Палач берет плеть с тремя ременными хвостами…»

В тюрьмах царской России были узаконены телесные наказания. Каторжников пороли розгами и плетьми за различные нарушения и побеги. Интеллигентнейший Антон Чехов стал свидетелем такой страшной экзекуции. Писатель описал её во всех ужасающих и натуралистичных подробностях:

«Бродяга Прохоров, он же Мыльников, за убийство казака и двух внучек был приговорен хабаровским окружным судом к 90 плетям и прикованию к тачке… Палач берёт плеть с тремя ременными хвостами и не спеша расправляет ее. – Поддержись! – говорит он негромко и, не размахиваясь, а как бы только примериваясь, наносит первый удар… В первое мгновение Прохоров молчит и даже выражение лица у него не меняется, но вот по телу пробегает судорога от боли и раздается не крик, а визг… Палач стоит сбоку и бьет так, что плеть ложится поперек тела. После каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и дает отдохнуть полминуты. У Прохорова волосы прилипли ко лбу, шея надулась; уже после 5–10 ударов тело побагровело, посинело; кожица лопается на нем от каждого удара… Вот уже какое-то странное вытягивание шеи, звуки рвоты… Прохоров не произносит ни одного слова, а только мычит и хрипит; кажется, что с начала наказания прошла целая вечность, но надзиратель кричит только: Сорок два! Сорок три! До девяноста далеко. Я выхожу наружу…»

«Палач берёт плеть с тремя ременными хвостами и не спеша расправляет ее…»

Смертные казни на каторжном острове писатель не застал. Но рассказал об одном поистине ужасающем случае, когда к повешению приговорили сразу 11 беглых каторжников. В 1885 году ушедшие в побег сбились в настоящую шайку и вырезали на Сахалине целое поселение аборигенов-айнов. «Беглые каторжные, – пишет Чехов, – напали на селение и, по-видимому, только ради сильных ощущений занялись истязанием мужчин и женщин, последних изнасиловали, и в заключение повесили детей…»

Пойманных военный суд приговорил к аналогичной смерти – но повесили только девятерых, двое ещё до казни успели отравиться борцом, местной ядовитой травой. Как записал Чехов, по ходившим среди каторжан слухам, один из казнённых был невиновен и не причастен к ужасающему преступлению в айнском селении.

Книга Чехова «Остров Сахалин» увидела свет в 1895 году. Гений писателя объединил в единое целое и трагедию каторги, и потрясающие природные богатства и всю непростую, пугающую и славную, историю освоения этой части российского Дальнего Востока. И сегодня, спустя более века, чеховский «Остров Сахалин» не оставит читателя равнодушным – можно лишь догадываться, как книга потрясала современников, для которых всё поведанное её страницами было частью их времени и их жизни. «Если бы господин Чехов ничего не написал более, кроме этой книги, имя его навсегда было бы вписано в историю русской литературы», – справедливо замечали газеты тех дней.

Сам же Чехов в одном из писем к издателю оставил невольный, но потрясающе ёмкий эпиграф к своему произведению о дальневосточном острове: «Жалею, что я не сентиментален, а то сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку, а моряки и тюрьмоведы должны глядеть на Сахалин, как военные на Севастополь… Наши русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно, мы не знаем, что это за люди, и только сидим в четырех стенах и жалуемся, что бог дурно создал человека…»

Глава 84. «Золото мыть – голодным быть»

Кто и как наживался на «золотых лихорадках» Дальнего Востока

Очень часто богатство достаётся не тем, кто его добывает. По итогам любой «золотой лихорадки» отнятый у природы ценой надрывных усилий и лишений драгоценный металл слишком часто оседает совсем не утех, кто махал кайлом или «мыл» шлиховый песок по колено в ледяной воде.

Этот далёкий от справедливости закон жизни работал везде, где человека поражала «золотая лихорадка» – от канадского Клондайка до юга Австралии. Не обошёл он стороной и Россию…

«Золотая лихорадка» без золота

Задолго до открытия на Дальнем Востоке нашей страны месторождений золота, здесь уже был свой аналог «золотой лихорадки» – в эпоху первопроходцев драгоценный металл заменяли не менее ценные меха соболей, лисиц и других обитателей тайги и тундры. Именно пушнина, ценившаяся к западу от Урала буквально на вес золота, манила в Сибирь, на Дальний Восток и Крайний Север тысячи первопроходцев. Толкала их «встречь солнцу» на поиски неведомых земель, где можно было стремительно обогатиться мехами и «рыбьим зубом», не менее драгоценной моржовой костью.

Четыре века назад в Москве и у европейских купцов цена шкурки «седого», с серебристым отливом соболя могла доходить до 70 рублей, в то время как лошадь стоила 2 рубля, а городской дом – 10. Большую избу в столице России в XVII веке можно было купить всего за пару моржовых клыков.

Не удивительно, что такие богатства породили на «якутской украине», как называли тогда пространства от Енисея до Охотского моря, настоящую «золотую лихорадку», задолго до открытия золота. Сюда бросились тысячи «охочих людей» в поисках быстрого обогащения. И сразу же вступил в силу тот закон жизни, который часто отдавал вырванные у природы ценности совсем не тем, кто рисковал жизнью в опасных и долгих походах по неизведанным землям.

«Первопроходцы» быстро стали объектом наживы со стороны ушлых торговцев. На землях, полных драгоценными лисицами и соболями, первые русские люди страдали от отсутствия привычного хлеба. Хлеб тогда был основой питания в России, имея куда больше значение, чем сегодня. И если три с лишним века назад в европейской части страны пуд ржи обычно стоил около 10 копеек, то в Якутске – уже 5 рублей, а попав на Колыму его цена взлетала до 8-10 рублей.

То есть в Колымском, Охотском или Анадырском острогах, где первопроходцы собирали богатую «меховую казну», хлеб ценился в 100 раз дороже, чем в Москве. И в конечном итоге значительная часть добытых первопроходцами богатств оседала в руках оборотистых купцов, выменивавших меха на хлеб и другие товары. Документы якутской таможни XVII века сохранили даже точные цифры такой коммерции.

В 1645–1648 годах приказчики московского купца Василия Гусельникова привезли на Колыму товаров на 5997 рублей 37 копеек, обменяв его на пушнину, оценённую якутскими таможенниками в 14401 рубль 28 копеек. В Москве эти меха стоили ещё дороже, увеличивая купеческую прибыль в разы.

Секрет успешной торговли был прост – если в Москве XVII века десять простых железных иголок стоили «деньгу» (полкопейки), то на Колыме за них давали две шкуры черно-бурых лисиц, которые в столице России тогда продавались по 8-10 рублей каждая. То есть на границе Якутии и Чукотки, где еще неоткрытое золото лежало прямо под ногами, иголки ценились куда дороже самого благородного металла.

«Красное серебро» Амура

До присоединения берегов Амура к России местные аборигены – эвенки, нанайцы, удэгейцы – о существовании здесь запасов золота не знали, называя этот металл, изредка попадавший к ним из Китая, «красным серебром». Лишь в Приморье в средние века на берегах реки Тинкан (ныне Рудневка в Шкотовском районе) маньчжуры и китайцы добывали небольшое количество золота.

Русские экспедиции обнаружили на Амуре «красное серебро» ещё до официального присоединения левого берега реки к России. В 1850 году горный инженер Николай Меглицкий нашёл первые признаки россыпного золота в ручьях на притоке Амура реке Амазар (ныне у границы Забайкальского края и Амурской области). В том же году горный мастер Иван Блинников, участник экспедиции Невельского, присоединившей к России устье Амура, обнаружил признаки золота на берегу залива Счастья (ныне Николаевский район Хабаровского края).

Экспедиции были секретными, но золото на Амуре перестало быть тайной почти сразу. Через несколько лет после окончательного вхождения Приамурья и Приморья в состав России, в 1865 году был официально разрешён «частный золотой промысел в обеих областях Амурского края».

На тот момент еще не существовало ни железной дороги на Дальний Восток, ни регулярного пароходного сообщения с Владивостоком, да и сама будущая «столица» Приморья представляла собой лишь небольшую военную базу. Однако, уже в августе 1867 года возле реки Уркан (ныне Тындинский район Амурской области) был открыт первый на Дальнем Востоке прииск, названный Васильевским. В следующем 1868 году он дал почти 800 кг золота, сразу повысив добычу этого металла в Российской империи на несколько процентов.

В том же году в Приморье начались настоящие бои с организованными бандами китайских золотоискателей, вошедшие в историю как «манзовская война». Русские солдаты разогнали китайских старателей, добывавших драгоценный металл на острове Аскольд, те в ответ убили несколько семей первых русских поселенцев возле Владивостока. Одним словом, манящее золото сразу показало свой сложный характер…

В XIX веке российское государство фактически держало монополию на золото – частная добыча драгметалла была разрешена, но всё золото в обязательном порядке выкупалось казной по фиксированной цене. К началу золотодобычи на Амуре килограмм золота по такой госцене стоил 832 рубля 16 копеек.

Налоги на золотодобычу по современным меркам были не велики – 10–12 % от стоимости добытого золота. Но закон предусматривал сложную бюрократическую процедуру получения разрешений на поиск и добычу драгметаллов. Всё это, с учетом огромных транспортных расходов на ещё неосвоенном Дальнем Востоке, привело к тому, что законным способом добывать здесь золото мог только крупный капитал. Не случайно первую золотопромышленную компанию на Амуре основали деньги Дмитрия Бенардаки – забытого ныне «олигарха» XIX века, хозяина медных и сталеплавильных заводов Южного Урала, а заодно и крупнейшего монополиста на алкогольном рынке Российской империи.

Среди первых акционеров золотодобычи на Амуре были и представители знатнейших фамилий – например, царский обер-церемониймейстер князь Куракин или барон Фредерикс, генерал-губернатор Восточной Сибири (куда входила вся современная территория Дальневосточного федерального округа). Однако манящая сила золота привела на Амур и многие тысячи мелких дельцов, авантюристов, бедных крестьян и мещан. В отличие от крупных капиталистов они готовы были «мыть» золото в дикой тайге без всяких разрешений властей.

«Общество вольных старателей»

Таких нелегальных золотодобытчиков назвали «хитниками» или «хищниками» – этот термин возник еще в XVIII веке на Урале для обозначения тех, кто добывал драгметаллы и драгоценные камни без ведома властей. Поток нелегальных охотников за золотом был столь велик, что в конце XIX века по обеим берегам Амура периодически возникли целые «республики» из тысяч «вольных старателей». Самая известная из них – «Желтугинская республика» – располагалась на китайском берегу Амура, прямо напротив села Игнашино (ныне Сковородинский район Амурской области), на пике «золотой лихорадки» тут работало 15 тысяч искателей богатств.

«Желтугинская республика» просуществовала несколько лет, пока в 1886 году её не разогнали китайские войска. И затем до конца XIX века на притоках Амура ежегодно возникали такие «республики» по несколько тысяч нелегальных старателей – на реках Аркан и Сапожок, на Боме и Селемже. В 1896 году на территории нынешнего Зейского района Амурской области существовало «Общество вольных старателей Зейской и Гилюйской систем» – так называли себя тысячи «хитников», работавших на притоке реки Гилюй ручье Миллионном, получившем говорящее имя из-за количества добытого здесь золота.

«Общество вольных старателей» имело свое самоуправление, систему наказаний для поддержания порядка и даже свои налоги. Несколько тысяч нелегальных старателей, объединившихся на ручье Миллионном, со стрельбой разгонят присланные властями солдаты. По оценкам полиции в конце XIX века на Амуре в таких «вольных обществах» и «республиках» работало минимум 13 тысяч нелегальных старателей. В дальнейшем их число только увеличивалось.

В самом начале XX века преследуемые властями тысячи «хитников» перебрались добывать золото к притокам реки Олёкмы на современной границе Якутии и Иркутской области. Но немало «вольностарателей» осталось и в Приамурье. В 1917 году именно они нашли на реке Хугдер богатейшее месторождение, названное «Золотая Гора» (ныне село в Зейском районе Амурской области). Гора, действительно, была золотой – в четырёх ямах, имевших собственные имена Жабинская, Баженовская, Михальянца и Корейская, несколько сотен «хищников» ежедневно добывали свыше 30 килограмм чистого золота.

Кстати, сами амурские старатели прекрасно понимали, что являются типичными жертвами «золотой лихорадки» – все свои объединения и места добычи они в шутку именовали «калифорниями», по наиболее известной в XIX столетии Калифорнийской золотой лихорадке, бушевавшей в 1848-55 годах.

«Главный промысел на Амуре»

«Золотопромышленность есть главный промысел на Амуре. Амур им живёт, к нему он направляет все свои помыслы и вожделения. Все остальные предприятия и промыслы поставлены так, что лишь раболепно служат завладевшему всем краем золотому делу» – писал в 1896 году ссыльный журналист Павел Торгашев, немало поработавший клерком в конторах амурских золотопромышленников.

Действительно, к началу XX века именно добыча золота была ведущей отраслью промышленности Дальнего Востока. Значительная часть местных крестьян, ремесленников и торговцев так или иначе обслуживали золотые прииски. По статистике, в 1899 году в Амурской области на долю золотодобычи приходилось 92 %, а в Приморской – 50 % стоимости всего промышленного производства.

Массовый нелегальный промысел золота вместе с государственной монополией на выкуп добытого металла породил целую систему коррупции, организованной преступности и нелегального бизнеса. Например, существовало множество «золотопромышленников», оформивших у государства все разрешения, но получавших солидную прибыль без всяких работ – продажей любому желающему доверенностей на поиск и добычу золота. В конце XIX века в Благовещенске такими доверенностями торговали по 200 рублей.

Это в десять раз превышало среднюю зарплату промышленного рабочего в Российской империи того времени. Большинство подавшихся в «вольностаратели» денег на фиктивные доверенности не имели, и работали в тайге совершенно нелегально, сбывая свою добычу столь же нелегальным скупщикам золота и контрабандистам.

Российская монархия так никогда и не узнала, сколько же точно золота добывалось в её дальневосточных владениях. В 1900 году официально оформленные прииски Приморья и Приамурья извлекли из недр 892 пуда золота, около 40 % всего золота России, добытого в тот год. Но по оценкам губернатора Амурской области ежегодно в Китай контрабандой вывозилось до 500 пудов нелегально «намытого» золота. Все оценки чиновников и специалистов золотопромышленности, сделанные в конце XIX – начале XX века, приходят к выводу, что минимум половина золота, добывавшегося тогда на Дальнем Востоке, государством никак не контролировалась и не учитывалась.

Накануне Первой мировой войны государство за килограмм золота платило 1125 рублей 18 копеек. Тогда как нелегальные перекупщики давали за килограмм свыше полутора тысяч рублей, а в китайском Харбине килограмм русского золота стоил почти 1700 руб. В городе Чанчуне, в самом центре Маньчжурии, японские банкиры создали целую фабрику, которая специализировалась на переплавке в слитки золотого песка, добытого в нашем Приморье и Приамурье.

Золото контрабандистам продавали как нелегальные старатели, так и рабочие и администрация вполне законных приисков. Скупщик такого золота на местном сленге именовался «горбач».

Вот как по воспоминаниям очевидца выглядела столица Амурской области в 1914 году: «Только на главной улице Благовещенска можно насчитать десятки вывесок и объявлений на окнах, дверях и воротах о скупке золота банками, магазинами, частными лицами… Скупка и вывоз золота за границу стали массовыми…»

«Золотые» цены

Пока большинство старателей вручную тяжким трудом промывали горы пустой породы в поисках крупиц золота, наиболее ушлые «добывали» драгоценный металл совсем другими способами. Вокруг всех «вольных обществ» и «республик» нелегальных старателей тут же складывалась спекулятивная инфраструктура.

Прежде всего до тайги с золотыми россыпями надо было добраться. «Золотая лихорадка» на берегах Амура вспыхнула задолго до появления здесь железной дороги. Единственной связью с населенными регионами долгие десятилетия был Сибирский тракт. Его последний участок, упиравшийся в Амур, там, где Шилка сливается с Аргунью, в конце XIX века именовался «Семь грехов». Так по аналогии с библейскими семью смертными грехами прозвали семь ямщицких станций на этом последнем участке тракта.

И во времена расцвета «Желтугинской республики» ямщики здесь драли с будущих золотодобытчиков по 15 рублей за перегон от станции к станции – почти в 20 раз дороже обычных расценок! Неимущим приходилось идти пешком…

Расстояния Дальнего Востока и жажда наживы делали безумно дорогим любое перемещение грузов к местам золотодобычи. Статистика официально зарегистрированных золотопромышленных компаний показывает, что в конце XIX века доставка одного пуда грузов на прииски у Амура обходилась почти в 10 раз дороже, чем обычное перемещение грузов на лошадях в Сибири.

Главными инструментами старателя в тайге, помимо самодельного деревянного лотка для промывания породы, были лопата и топор. И если чуть более века назад в столице Российской империи эти предметы стоили по 70 копеек, а в провинции ещё дешевле, то в золотоносной тайге Дальнего Востока цены на них взлетали до небес. На пике золотодобычи в «Желтугинской республике» за лопату платили до 10 рублей, столько же за топор.

Работа в тайге не возможна без сапог. И если обычная рыночная цена на них в начале XX века была 3 рубля, то на таёжных приисках она была в 5–6 раз выше.

Заоблачными были и цены на продукты питания. Даже на легальных приисках, куда крупные компании оптом закупали продовольствие, цены были в 2–3 раза выше, чем в Благовещенске. В «республиках» нелегальных «вольностарателей» разница была еще заметнее.

Так в 1896 году на притоках Амура торговцы продавали мясо старателям по 10 рублей за пуд, в пять раз дороже, чем оно тогда стоило в сельских районах Забайкалья. Уже протухшее мясо «с червями» шло по 8 руб. за пуд – старатели охотно покупали и такое.

Тяжелая физическая работа требовала питания. По статистике официальной золотопромышленности Амура рабочий за месяц съедал более 3 пудов муки. В Благовещенске пуд муки стоил около 1,5 руб., а на приисках он продавался уже по 7.

Если старателю не «фартило» найти особо богатую золотую «жилу», то зачастую он после нескольких месяцев каторжного труда оставался почти без денег. Всё добытое уходило оборотистым торговцам, в руках которых и оседало «намытое» золото. Не случайно среди золотоискателей бытовала грустная присказка: «Золото мыть – голодным быть».

Полный пупок золотого песка

Наличных денег в тайге не хватало, старатели предпочитали расплачиваться за товар намытым золотом. Сложилась целая система цен, измерявшихся в «штуках» золотого песка.

«Штука» примерно равнялась по весу «золотнику», старинной русской мере веса чуть более 4 граммов. Именно в «золотниках» государство считало золото до 1917 года. Но в тайге аптекарских весов не было и «штуку» отмеряли народным способом при помощи спичек или стандартных игральных карт.

Один «золотник» или одна «штука» золота примерно весила как 4 «атласных» игральных карты или 48 обычных спичек. Известно, что в конце XIX века на приисках у Амура пуд пельменей стоил 7 «штук» золота, жестяное ведро – две «штуки». Более мелкие покупки оценивались в «таракашках», так именовали крупинку золотого песка размером примерно с четверть ногтя на мизинце.

На особо богатых «калифорниях» типа «Желтугинской республики» бытовали цены в щепотках золотого песка. Очевидец описывает как платили за выпивку в таёжных кабаках на Желтуге: «Желающий выпить, войдя в питейный дом, подставляет сидельцу (продавцу – А.В.) кожаный мешок, наполненный золотым песком; за стакан вина, в четверть бутылки, сиделец берет из мешка щепотку песку, сколько может захватить между большим и указательным пальцами…»

Известная и специфическая такса, по которой золотоискатели расплачивались с проститутками за «ночь любви» – насыпали выбранной пассии полный пупок золотого песка. Уже в советское время, в 20-е годы минувшего века, на всю Сибирь и Дальний Восток прославился золотоискатель с ручья Незаметный по фамилии Дятлов, сумевший таким образом за месяц пропить и прогулять больше 7 кг золота.

В то время у ручья Незаметный, на месте будущего города Алдан в Якутии, вспыхнула одна из последних в нашей истории классических «золотых лихорадок». Золото здесь нашли в июне 1923 года латыш Вольдемар Бертин и якут Михаил Тарабукин. Всего через два месяца на ручье Незаметном промывали породу свыше тысячи человек, а новые «вольностаратели» всё прибывали и прибывали со всей Сибири и Дальнего Востока. Через два года их тут будет свыше 13 тысяч.

Уже к осени 1923 года пуд муки здесь стоил 20 «штук» золота, пуд сахара – 40 «штук», за коробок спичек давали «штуку». В особом дефиците была соль – за рюмку соли требовали тот же объём золотого песка. Не удивительно, что при таких «ценах» старатель Дятлов мог за месяц прогулять 7 кг золота и, распоров ремень, вытрясти зашитый в нём фунт золотого песка – заначку на опохмелку.

Спиртоносы или фунт золота на опохмелку

Алкоголь для старателей был единственным допингом после тяжкой физической работы. Надрывный многомесячный труд вдали от дома и постоянно маячивший перед глазами призрак большого богатства порождали желание «напиться и забыться».

Здесь необходимо «техническое» пояснение о взаимоотношениях населения Российской империи с водкой век назад. Во-первых, действовала «казенная винная монополия», государство тогда полностью контролировало производство и торговлю алкоголем. Во-вторых, век назад самогонный аппарат был для большинства населения слишком сложной, а главное дорогой техникой, возможность самостоятельного производства крепкого алкоголя основной массе населения была недоступна.

Поэтому с самого начала нелегальный промысел «вольностарателей» сопровождала столь же нелегальная торговля спиртным. Складывались целые сети организованных группировок «спиртоносов», как прозвали старатели тех, кто поставлял в тайгу алкоголь. «Спиртоносы» работали за большие, очень большие деньги.

Так на приисках «Желтугинской республики» в 1885 году ведро «ханшина», плохой китайской водки стоило 30 грамм золота. Водку получше из Забайкалья поставлял отставной полицмейстер Усть-Карийской каторги Сафьянников. Нерчинский купец Голдобин с успехом продавал на приисках некачественную водку, прозванную золотоискателями «голдобинский стрихнин» – по 15 копеек за «шкалик» (стопку), в три раза дороже цен московских кабаков.

В начале XX века стоимость стандартной бутылки водки на нелегальных приисках по Амуру доходила до 120 рублей – в 200 раз дороже «казённой» цены в городских магазинах. Ещё выше цены на алкоголь взвинтил «сухой закон», введённый во время Первой мировой войны.

В 1915 году очевидец так описывал пьянство на золотых приисках Якутии под Олёкминском: «На смену казенной водке явилась самосадка и самогонка. Самосадку на приисках делают из денатурированного спирта, перца, разных кислот и… динамита! Какую роль должен играть динамит в этом напитке, мне точно выяснить не удалось. Один рабочий высказал остроумное предположение, что динамит примешивается вероятно для того, чтобы «разрывало!»… Несмотря на ужасное действие этих напитков – они вызывают рвоту, отравление и бессознательное состояние – рабочие платят по 3–5 руб. за стакан сивухи…»

Речь идёт о ещё вполне полновесных царских рублях, до начала инфляции. В том 1915 году рабочий на легальных золотых приисках за каторжный труд в среднем получал около 100 рублей в месяц, что считалось очень высокой зарплатой. При цене до 5 рублей за стакан самогона прибыли «спиртоносов» были просто фантастическими!

Из-за введенного в России «сухого закона» значительная часть нелегального промысла «спиртоносов» попала в руки китайской мафии. На другом берегу Амура города и сёла Маньчжурии производили водку из гаоляна легально и массово. Таёжная граница век назад охранялась символически, и основным видом китайской контрабанды быстро стал спирт.

Даже после гражданской войны, в 1923 году по оценкам советских спецслужб через дальневосточную границу ежегодно ввозилось из Китая свыше 7 миллионов литров контрабандного алкоголя. «Спиртоносами», поставлявшими китайскую водку на золотые прииски Якутии, руководил торговец по имени Тун Ли, на вырученные деньги купивший себе чин полковника китайской армии.

Введённый царём «сухой закон» продержался до 1924 года. Но в тайгу на Алдане, где тогда бушевала последняя в нашей истории «золотая лихорадка», легальный алкоголь добрался лишь через пару лет. Поэтому именно якутский прииск Неизвестный дал рекорд цены на водку – 150 грамм золота за бутылку.