Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

Глава 81. Якутская ссылка – от поэтов до конокрадов

Тайга и тундра Якутии стали местом ссылки ещё в XVII веке, почти сразу после присоединения этого обширного и северного края к нашей стране. Невольные путешествия сюда совершали как простые крестьяне, так и самые знатные и известные люди Российской империи.

Продолжаем рассказывать историю якутской ссылки, породившей первую дальневосточную литературу России.

«Вы ничего не видали, не видев Лены весною…»

После восстания декабристов на берегах Лены оказалось одиннадцать ссыльных мятежников. Могучая природа и жизнь «дикого края» поразили бывших столичных дворян. «Вы ничего не видали, не видев Лены весною…» – писал из ссылки поэт Бестужев-Марлинский.

Бестужев ещё до ссылки интересовался далёкой Якутией и её обитателями, а уж оказавшись на много лет невольным гостем берегов Лены, не смог не отразить увиденное и пережитое в своём творчестве. И до Бестужева были путешественники, описывавшие якутскую природу и местную жизнь. Но именно ссыльный декабрист стал первым в истории, кто дал картины Якутии и вообще российского Дальнего Востока в художественной прозе. Бестужев назвал их «Сибирские рассказы» (дальневосточные земли в ту эпоху именовали исключительно «Восточная Сибирь»). И эти рассказы производят впечатление даже спустя два столетия – не случайно ими некогда зачитывался сам Пушкин.

Бестужев первым художественно описал зиму в приполярной тундре, «струи вчерашних метелей» на сугробах и рассвет, «кровавый» в промороженном «густом» воздухе. Впрочем, романтичный автор не удержался и от охотничьих баек, вроде истории о том, как на тракте из Якутска в Охотск бурые медведи умело и регулярно крадут водку или как на Колыме гончие собаки связывают белых медведей упряжью от нарт…

Зато сделанное Бестужевым-Марлинским описание пожаров дальневосточной тайги и ныне остаётся самым впечатляющим: «Но кто опишет ужасную красоту лесных пожаров, столь обыкновенных в Сибири! Далеко встречают путника, плывущего по реке Лене, облака дыма. Наконец, видны и волны пламени, разливающегося по горам – иной утес кажется драконом с огненною гривою. С треском дожирает пламя валежник, сухой лес и опушку. Высокие кедры и сосны обгорают только до половины. Огонь ползет, вьется по ним, как змея, яркое зарево играет над головою, река то двоит картину, отразив её в лоне своем, то опять застилается клубьями дыма, и путник вплывает под свод его, будто в мрачное жерло ада…»

Ссыльный поэт не обошел и дальневосточный фольклор, ему понравились местные предания и страшные легенды, о которых он писал не без юмора: «Рассказывали мне жители Якутска о чудесах и удальстве, о приворотах и порчах колымских и камчатских волшебниц!.. От одного воспоминания у меня становятся дыбом усы… Сначала, что таить греха, я было дерзнул кое о чем усомниться, но, когда меня чуть-чуть не разжаловали в безбожники за то, что не верил в чёрта, я отступился от своего, как они говорили, непроученого бесами разума…»

Так 1828 год, благодаря якутской ссылке, стал эпохальным в истории культуры Дальнего Востока – здесь впервые на русском языке была создана настоящая поэма! Марлинский называл её жанр «Якутской балладой». Повенчав пугающие таёжные сказания якутов с европейским романтическим мистицизмом, поэт создал «байроническую», как говорили тогда, или «готическую», как сказали бы сегодня, балладу под названием «Саатырь».

В переводе с якутского «Саатырь» означает «игривая». Якутская баллада ссыльного петербургского поэта рассказывает о женщине, желавшей после смерти воссоединиться не с мужем, а с любовником:

 
И падают звезды, и прыщет огонь…
Испуганный адскою ловлей,
Храпит и кидается бешеный конь
На кровлю – и рухнула кровля!
Вдали огласился раздавленных стон…
Погибли. Но тень Саатыри
Доныне пугает изменчивых жен
По тундрам Восточной Сибири.
 

Можно еще много рассказывать о Якутии в творчестве Бестужева-Марлинского. Например, вспомнить, как жадно слушал его «Сибирские рассказы» сам Пушкин (старые друзья всё же встретились, когда поэту-декабристу изгнание на берега Лены заменили солдатской службой на Кавказе). Но проще сказать коротко и ясно – русская дальневосточная литература родилась именно в якутской ссылке!

Русская литература в якутской ссылке

Ссыльная Якутия вообще весь XIX век будет тесно соприкасаться с большой русской литературой. Спустя десятилетия после декабристов в якутской тайге не по своей воле окажутся писатели Николай Чернышевский и Владимир Короленко. Это сегодня их имена почти забыты, но у читающей публики того столетия их популярность немногим уступала Толстому и Достоевскому. Да и Бестужева-Марлинского современники ценили не меньше Пушкина. Так что читающая Россия позапрошлого столетия, благодаря ссыльным кумирам, немало знала о Якутии и ссылке на её просторы.

Николай Чернышевский за выступления против царской власти немало лет провёл в Петропавловской крепости и на каторге, а в 1871 году оказался на берегах Лены. В ссылку его по льду великой реки везли ленские ямщики, сами потомки ссыльных. «Проезд от Иркутска до Якутска – тяжёлое и рискованное предприятие, труднее, чем путешествие по внутренней Африке…» – позднее заметит сосланный литератор, считая такой путь не менее трудным, чем работа на каторге.

Чернышевский был далёк от романтизма Бестужева-Марлинского, но и его поразила якутская природа. Долгие двенадцать лет ссылки писатель отбывал в приполярном Вилюйске, в 100 верстах к северо-западу от современной «столицы якутских алмазов», города Мирного. Тогда в Вилюйске, по законам Российской империи официально считавшемся тоже городом, проживало всего 238 человек, а природа была настолько дика и нетронута, что во дворе дома Чернышевского поселился… орёл.

«Слыханное ли у натуралистов дело? – писал ссыльный литератор, – орел живет во дворе человеческого жилища. С орлом нельзя поступать, как с утятами или белкой: он волшебник; якуты не смеют стрелять его; вообще, не годится обижать его. Итак, он живет у меня на дворе неприкосновенным. Что будет дальше, неизвестно, разумеется; но очевидно, что не будет ничего удивительного, если поселится на моем дворе чернобурая лисица. Прошлым летом у самых ворот моих происходило же сражение дворовой собаки с горностаем. И вот, от нечего делать, я забавляюсь этими зоологическими приключениями…»

Сам ссыльный Чернышевский, однако, тоже удивил местных жителей, когда случайно нашёл и вернул хозяину потерянный кошель с огромной суммой в 399 рублей (тогда это зарплата за полтора года трудов простого рабочего Москвы или Петербурга). «Кошелёк» потерял охотник-якут, привезший в Вилюйск на продажу меха, плоды охоты целого рода, и на радостях от выгодной сделки напившийся с купцами…

Писатель Владимир Короленко за отказ присягать царю отбывал ссылку в поселке Амга, в 170 верстах к востоку от Якутска. Ссыльный жил в доме местного русского крестьянина Захара Цыкунова – потомка таких же ссыльных, попавших в Якутию ещё в XVII веке и постепенно породнившихся с якутами и говоривших на якутском языке чаще и лучше, чем на русском.

«Он здесь родился, здесь жил, здесь же предполагал умереть. – описывал Короленко этого русско-якутского потомка ссыльных – Он очень гордился своим русским званием и иногда ругал других “погаными якутами”, хотя, правду сказать, сам он не отличался от якутов ни привычками, ни образом жизни. По-русски он говорил мало и довольно плохо, одевался в звериные шкуры, носил на ногах торбаса, питался в обычное время одною лепешкой с настоем кирпичного чая, а в праздники и в других экстренных случаях съедал топленого масла именно столько, сколько стояло перед ним на столе. Он ездил очень искусно верхом на оленях, а в случае болезни призывал шамана, который, беснуясь, со скрежетом кидался на него, стараясь испугать и выгнать засевшую хворь… Работал он страшно, жил бедно».

Скопцы, поляки, конокрады…

В якутской ссылке Короленко не только создал целый ряд художественных произведений, в том числе о жизни и природе Якутии, но и в 1882 году организовал в Амге школу для местных детей. Вообще политические ссыльные оказались настоящим кладом для культуры глухого и отдалённого в ту эпоху края. Выпускники университетов не спешили в тайгу и тундру, так что массу блестяще образованных людей в XIX столетия в Якутию поставляла в основном ссылка.

Достаточно сказать, что первым заведующим-«хранителем» Якутского краеведческого музея, открытого в 1891 году, стал именно ссыльный – революционер Василий Зубрилов, бывший студент Московского университета. А накануне революции 1917 года этим музеем заведовал другой политический ссыльный – большевик Емельян Ярославский. Именно он составил первый научный каталог экспонатов главного музея Якутии.

Однако не стоит думать, что основную массу ссыльных на берега Лены составляли литераторы и опальные интеллигенты. В основном в тайгу и тундру ссылали других преступников, хотя и не менее экзотических. Весь XIX век в Якутию на вечное жительство отправляли «скопцов» – представителей, пожалуй, самой странной и изуверской секты в русской истории. «Скопцы», считая себя христианами, верили, что спасения души невозможно достичь без «огненного крещения» – таковым в их секте считалась кастрация и отрезание полового члена у мужчин, и ампутация клитора с молочными желёзами у женщин.

По законам Российской империи сторонникам такой секты полагалась ссылка «в отдалённейшие места Сибири» – то есть в Якутию. Николай Короленко не раз в якутской ссылке встречал ссыльных «скопцов», отмечал их тихое и крайне вежливое, даже вкрадчивое поведение, но признавался, что в глубине души не мог не ощутить отвращения к столь пугающим нормального человека сектантам.

В 1862 году по данным царской полиции в якутской ссылке пребывало 709 «скопцов». Их преимущественно селили в тайге по рекам Алдан и Мая. Тогда они составляли самую крупную группу якутских ссыльных. Вторыми по численности после «скопцов», были прочие «раскольники» и «старообрядцы», их тогда среди ссыльных Якутии насчитывалось свыше шести сотен. Вскоре третьей самой крупной группой невольных обитателей тайги стали польские мятежники – участники вооружённого восстания в Польше. Например, много лет в Вилюйске провёл Иосафат Огрызко, руководитель польского подполья в Петербурге, которому смертную казнь заменили 20 годами якутской ссылки.

Ещё одну крупнейшую группу якутских ссыльных составляли «конокрады», в основном татары и башкиры. В 1870 году появился указ «Об административной высылке в Сибирь конокрадов и инородцев Оренбургского края». В тех местностях, действительно, были распространены целые преступные группировки, промышлявшие профессиональным угоном лошадей. Однако после указа по подозрению в конокрадстве стали ссылать целыми деревнями. При этом ссылка полагалась именно «на всегдашнее жительство в отдалённые места Восточной Сибири» – то есть в Якутию. В тайге по обоим берегам Лены тогда оказалось несколько тысяч настоящих и мнимых «конокрадов», что даже вызвало первые в Якутии протесты местных жителей против новых поселенцев.

В царской России до начала XX века существовала и особая церковная ссылка – когда высшие иерархи православной церкви своей властью могли ссылать священников и монахов. Такие решения церковных властей исполняли власти государственные, в 1858 году решившие, что лучшим местом для «разжалованных лиц духовного звания» будет именно Якутия. Сослать на берега Лены могли, например, за самовольную отлучку из монастыря.

Некоторые формулировки причин церковной ссылки – «За нетрезвую и буйную жизнь» – удивляли даже не склонное к сантиментам царское начальство в Якутии. Однако по полицейской статистике именно эта категория ссыльных, действительно, отличалась наибольшей склонностью к пьяным загулам. Как писал один из очевидцев, Якутск по прибытии очередного этапа с осуждёнными «был наводнен ссыльными по православному ведомству, которые буквально терроризировали горожан, ходили по домам, попрошайничали, а некоторые дебоширили в пьяном виде…»

Из якутских ссыльных в конвоиры царя

Самой тяжелой по праву считалась ссылка в самую отдаленную и северную часть Якутии – колымскую тундру. Вот как описывал жизнь на берегах Колымы бывший студент Московского университета Сергей Мицкевич, в конце XIX века сосланный за революционную деятельность в заполярный город Среднеколымск: «Здесь никогда не ездили на телегах, и местные жители не видали колеса; они не видали, как растут хлебные злаки, никогда не едали фруктов – даже яблок, груш, слив, арбузов; только двое жителей имели огороды, в которых росли капуста, картофель, морковь, репа, лук. Жители не видали свиней, овец, коз, кошек, не видали домашних птиц – кур, уток, гусей. Из домашних животных были только лошади, коровы и собаки, в округе ещё олени…»

Не удивительно, что в тяжелых условиях Севера порой вспыхивали бунты и столкновения ссыльных с властями. Особенно активно протестовали оказавшиеся на берегах Лены революционеры. Так в марте 1889 года в Якутске произошёл бунт трёх десятков ссыльных, протестовавших против решения местной полиции спешно отправить их на Колыму без должной подготовки к полуторамесячному походу через приполярную тундру. У революционеров нашлось два револьвера, они смертельно ранили одного полицейского. Но винтовки конвойных солдат оказались сильнее – шестерых бунтовщиков застрелили, троих участников бунта спустя несколько месяцев приговорили к смерти и повесили во дворе городской тюрьмы Якутска.

В 1904 году в столице Якутии произошла целая «осада», когда полсотни ссыльных революционеров, забаррикадировавшись в одном из домов в центре города, больше двух недель противостояли полиции и солдатам. Революционеры протестовали против ужесточения полицейского надзора и избиений их товарищей во время конвоирования к местам ссылки.

Однако по меркам последующей истории XX века количество именно политических ссыльных в Якутии было относительно небольшим. Так по данным полиции на 1 января 1913 года на берегах Лены и Колымы отбывало ссылку 446 человек, осужденных за революционную деятельность. К началу 1917 года таковых в Якутии оставалось три с половиной сотни.

Революция вмиг поменяла историю якутской ссылки. Один из местных ссыльных, народоволец Василий Панкратов, через несколько месяцев даже оказался главным конвоиром свергнутого царя.

Панкратов попал в Якутию ещё в 1898 году – до ссылки на берега Лены он полтора десятилетия провёл в тюрьмах. После стольких лет каменных казематов суровая якутская тайга показалась ему почти раем. Он так вспоминал об этом: «После четырнадцати лет одиночного заключения и целого года путешествия по сибирским тюрьмам и этапам под суровым конвоем я очутился на свободе в Вилюйске в конце февраля. Несмотря на суровые морозы, в это время солнце дольше держится на горизонте, а краски его до того разнообразны, нежны и прихотливы, что я целыми часами любовался чудным небесным сводом, и должен сознаться, что в первый раз так глубоко полюбил северную природу…»

Вскоре после революции, именно Панкратов стал одним из двух депутатов, выбранных от Якутии в Учредительное собрание осенью 1917 года. В то время бывший ссыльный находился уже далеко от берегов Лены – по поручению Временного правительства руководил конвоем свергнутого царя Николая II. Однако именно Якутия нередко становилась темой разговоров бывшего царя и бывшего ссыльного.

Как вспоминал сам Панкратов: «При встречах с семьей Николая темою нашего разговора часто была Сибирь и её природа. Как мало знали они её! Их представления о Сибири мало чем отличались от представлений о ней итальянских красавиц, которые думают, что в сибирских городах по улицам бегают волки, медведи, что там вечный снег и морозы…»

Позднее выжившие слуги царя воспоминали, как царских детей поразили рассказы Василия Панкратова о северном сиянии и жизни таёжных кочевников Якутии. Сам бывший ссыльный, хотя по вполне понятным причинам, и не испытывал тёплых чувств к царю, однако не стал соучастником казни последних из династии Романовых.[2]2
  Cм. главу 33 книги «Неожиданная Россия. ХХ век»


[Закрыть] Впрочем, это уже совсем другая история, когда всю Россию, включая Якутию, охватила страшная гражданская война…

Глава 82. Каторжный труд – вклад заключенных царской каторги в развитие Дальнего Востока

Огромные пространства Дальнего Востока и в наше время испытывают нехватку рабочих рук. Но в прошлом эта проблема была ещё более острой, и государственные власти, задолго до эпохи ГУЛАГа и сталинских репрессий, не раз пытались решить её при помощи подневольного труда. Расскажем о вкладе заключённых царской каторги в развитие нашего Дальнего Востока.

Каторжная соль Охотска

Три века назад в Российской империи осуждённых стали не просто ссылать за восточные склоны Урала – впервые были организованы именно массовые центры принудительного труда, то, что в русском языке стало называться словом «каторга». На территории современного Федерального дальневосточного округа первая каторга возникла рядом с Охотским острогом на берегу одноимённого моря.

В 1726 году знаменитая экспедиция Беринга организовала здесь добычу соли из морской воды. Ранее соль на побережье Охотского моря, Камчатку и Чукотку приходилось возить из окрестностей Иркутска за три тысячи километров.

Но «варка» морской соли была слишком трудоёмким процессом и требовала массы рабочих рук, которых катастрофически не хватало на безбрежных просторах между рекой Леной и Охотским морем. Именно поэтому в мае 1731 года появился указ Сената Российской империи: «Для умножения людей, таких кои осуждены на каторгу и ссылки, ссылать в означенный Охотск на житье, а как оные в Охотск привезены будут и тамо их определить в службу и работы…»

Так возникла просуществовавшая более века Охотская каторга. Она появилась даже на несколько лет раньше, чем знаменитая Нерчинская каторга в Забайкалье – там первая «партия» закованных в кандалы прибыла на принудительные работы в 1739 году, а в Охотский острог первые 153 каторжника прибыли 8 годами ранее. Поэтому Охотск может по праву считаться не только первым Тихоокеанским портом России, но и одной из самых первых каторг в её истории, и уж точно самой первой каторгой на Дальнем Востоке…

«Солеварня» в Охотске по современным меркам была невелика – здесь работало около сотни каторжников. Но для XVIII века это было крупное производство даже по меркам европейской части страны, а к востоку от Урала это был один из самых крупных «заводов».

Большинство охотских каторжан навсегда остались безымянными. Мы знаем поименно лишь самую малую часть тех, кто в кандалах «варил» охотскую соль. Так в 1741 году на Охотской солеварне отбывал каторгу видный государственный деятель из окружения Петра I, ученый-гидрограф и адмирал Фёдор Соймонов, впоследствии вновь вернувшийся на вершины власти и ставший губернатором Сибири. Спустя 90 лет, в июне 1832 года из Охотской солеварни бежал каторжанин Василий Слободчиков или Басылай Манчаары – позднее вошедший в историю как «якутский Робин Гуд», знаменитый таёжный разбойник и поэт.

Почему будущий «Робин Гуд» рискнул бежать в дикую тайгу, становится ясно, если узнать об условиях работы на Охотской солеварне. Соль здесь добывали тяжким трудом из морской воды. Зимой её заливали в специальные бассейны, «рассольные лари» и «вымораживали», то есть убирали образующийся на поверхности лёд, который почти не содержит соли. В то же время подо льдом образуется «рассол» с куда большим содержанием солей, чем исходная морская вода. Вот из этого концентрированного «рассола» и выпаривали соль.

Для этого полученный рассол много часов «варили» в специальных «варницах», печах с котлами, выпаривая из него остатки воды – именно поэтому мы до сих пор называем привычную нам соль «поваренной». После многих часов варки появлявшуюся на дне котла массу белых кристаллов выгребали лопатами на деревянные лотки, на которых соль долго сушили, а потом готовый продукт ссыпали в мешки.

Такой способ получения соли просуществовал почти до конца XIX века. Помимо трудоемкого процесса «вымораживания» и «варки», эта технология требовала заготовки огромного количества дров и древесного угля. Одним словом, соль доставалась слишком большим трудом и потому ценилась высоко.

Летом, по понятным причинам, «вымораживание» морской воды было невозможно, поэтому каторжников отправляли в окрестную тайгу, рубить лес и в специальных ямах готовить древесный уголь. Дрова сплавляли к Охотску летом по реке, а в конце осени по установившемуся снежному покрову на собачьих упряжках свозили к «соляному заводу» заготовленный древесный уголь. Как только начинались сильные морозы, стартовал сам процесс получения соли. Отдельной трудностью была «заготовка» морской воды зимой, когда из-за частых штормов её было непросто даже набрать– черпали вручную вёдрами, обливаясь ледяной влагой.

Среди каторжников два – два с половиной века назад почти не было грамотных, и никто не оставил для нас воспоминаний об их тяжком труде. Мы можем лишь догадываться, как работалось подневольным солеварам при такой «технологии» производства. Зато сохранились отдельные документы начала XIX века в которых начальство Охотского завода отмечало тюремную «бухгалтерию» – сколько каторжников за плохое поведение и побеги заковано в ножные кандалы, какому количеству добавлены ручные оковы и сколько из особо «злостных» прикованы к угольной тачке…

Сохранились и документы о том, как кормили каторжан в Охотске. В эпоху царя Александра I им полагалось от казны 13 килограммов муки в месяц и 7 рублей 20 копеек в год на всё прочее. С учётом, что цены в Охотске были в разы выше, чем в Москве и Петербурге (картина привычная для Крайнего Севера и в наши дни), то этих денег на прокорм не хватало. Поэтому летом, каторжников, свободных от цепей, иногда отправляли на лов рыбы.

Однако, как докладывало начальство Охотска, каторжане, «беспрерывно находясь в казённой работе», часто не успевали заготовить достаточное количество пищи, и в результате местные власти регулярно жаловались вышестоящему руководству на «самое жалкое положение находящихся в солеваренном заводе бедных людей…» Доходило до того, что из Охотска отправляли в Якутск и Иркутск ходоков собирать «вспомосуществование» (гуманитарную помощи, как бы сказали сегодня) для каторжников. Сохранились и факты такой помощи – например, в 1813 году некий иркутский мещанин Храмков «из человеколюбия» пожертвовал охотским каторжникам 23 фунта масла и 130 швейных иголок.

В том году непосредственно на Охотской солеварне работало 68 каторжников под охраной 14 солдат и 5 казаков. Ежегодно этими силами получали около 2 тысяч пудов (почти 33 тонны) соли, которой снабжали всё побережье Охотского моря, Камчатку и Чукотку.

Однако в начале XIX века в Сибири наладили массовую добычу соли, цены на этот продукт упали и существование каторжной солеварни в далёком Охотске стало экономически невыгодным. В 1836 году власти Иркутской губернии (куда в то время входило Охотское побережье со всей Камчаткой) подсчитали, что пуд соли, добытый в Охотске каторжным трудом, обходится казне в 15 рублей 44 копейки, тогда как сибирская соль, привозимая на морское побережье через Якутск, стоит не дороже 8 рублей за пуд. После такой неутешительной бухгалтерии 19 сентября 1836 года вышел приказ «прекратить совершенно действие Охотского солеваренного завода».

Просуществовавшая целое столетие каторга на берегу Охотского моря была ликвидирована. Но российский Дальний Восток недолго оставался без подневольного труда заключённых – спустя всего два десятилетия новая каторга возникла на Сахалине.

Каторжный уголь Сахалина

Осенью 1851 года недалеко от устья Амура капитан Геннадий Невельской, глава исследовавшей эту дальневосточную реку экспедиции, заметил на одежде местного аборигена-нивха необычные застёжки, сделанный из чёрного блестящего камня. Моряки того времени, плававшие на пароходах, хорошо разбирались в угле – без сомнения застёжки были сделаны из каменного угля, при том очень качественного…

Невельской тут же стал расспрашиваться «гиляков», как называли тогда русские нивхов, об этом необычном камне. Вскоре ему принесли увесистый чёрный обломок. «Гиляк, принесший уголь, говорил, что туземцы добывают его к югу от селения Погиби, и что он находится в огромном количестве подле самого берега», – записал капитан Невельской в дневнике.

Мыс Погиби – самая близкая к материку часть Сахалина. И уже к началу 1852 года люди из экспедиции Невельского достигли острова по льду замерзшего пролива на собачьих упряжках и обнаружили на Сахалине огромные запасы каменного угля, выходящие прямо на поверхность.

Находка имела стратегическое значение. Россия в то время активно развивала Тихоокеанский флот, приходилось платить большие деньги за уголь, покупаемый в Китае и Японии. Наиболее качественный по высокой цене закупали даже в Англии.

Уголь Сахалина по качеству не уступал английскому, был куда лучше китайского и японского. К тому же иные месторождения каменного топлива на российском Дальнем Востоке тогда были ещё не известны. Уже осенью 1853 года на Сахалине матросы со шхуны «Восток» вручную добыли первые 30 тонн угля.

Первые годы сахалинский уголь добывался силами военных моряков, но вскоре решено было привлечь для этих целей дальневосточных ссыльных и заключённых. Антон Павлович Чехов в своей книге «Остров Сахалин» пишет: «Существует мнение, что мысль избрать это место для ссыльной колонии пришла впервые самим каторжным: будто бы некий Иван Лапшин, осужденный за отцеубийство и отбывавший каторгу в г. Николаевске, попросил у местных властей позволения переселиться на Сахалин, и в сентябре 1858 г. был доставлен сюда… Вероятно, он был не один доставлен на остров, так как в 1858 г. уголь близ Дуэ добывался уже при участии каторжан. В апреле 1859 г. в Дуэ было около 40 человек и при них 2 офицера и инженерный офицер, заведовавший работами».

Маленькое село Дуэ и ныне находится на берегу Татарского пролива, здесь некогда работала самая старейшая угольная шахта Сахалина. Первые каторжники, добывавшие там уголь, работали фактически без охраны – бежать в ещё совершенно диких краях было некуда, а казна платила им 2 копейки за каждую добытый пуд угля. Труд заключенных оказался крайне выгоден – добыча одной тонны сахалинского угля в итоге стоила казне 1 рубль 25 копеек, тогда как за тонну японского угля платили свыше 20 рублей, а британский уголь такого качества стоил вообще 68 рублей.

Неудивительно, что каторжная добыча угля стала стремительно развиваться. Уже в 1861 году на Сахалин, не смотря на все сложности с транспортировкой, прислали вторую партию – более 80 каторжников. Спустя 8 лет новая партия присланных на остров заключенных насчитывала уже 800 человек. Для Сахалина того времени это было просто огромное количество – местное начальство на радостях постановило отменить плату заключенным за добычу угля и отныне разрабатывать копи бесплатным принудительным трудом арестантов…

18 апреля 1869 года император Александр II подписал указ об учреждении каторги на острове Сахалин. Официально документ назывался «Положение Комитета об устройстве каторжных работ» – предполагалось, что каторжники будут осваивать далёкий остров и добывать уголь для создававшегося Тихоокеанского флота России.

Каторга должна была ускорить освоение Сахалина, который считался «ничейной землей», и на который тогда претендовали одновременно три империи – Китай, Япония и Россия. Правительство Александра II решило использовать английский опыт – к середине XIX столетия успех заселения Австралии ссыльными и осужденными стал как раз очевиден. Решено было перевести на Сахалин каторжников из Иркутской губернии и Забайкалья.

Но до появления транссибирской железной дороги оставалось еще почти 40 лет, поэтому каторжники шли на Восток пешими этапами. Такой путь из Москвы в Забайкалье тогда занимал больше года и обходился государству минимум в 125 рублей на одного заключённого. Отправить каторжника из Иркутской губернии на Сахалин – больше двух тысяч верст только до Охотского моря – стоило еще дороже, почти 150 рублей.

За первые три года существования каторги на остров сумели доставить ещё 665 приговоренных, затем новых заключенных на Сахалин не поступало целых восемь лет: слишком дорогим, тяжелым и долгим было пешее «этапирование» на край империи. Сахалинская каторга при всей нужде в местном угле могла завершится, так и не начавшись, но на помощь пришёл технический прогресс XIX века.

Плавучие тюрьмы для Сахалина

Через несколько месяцев после царского указа о создании каторги на Сахалине, в Египте завершилось строительство Суэцкого канала, соединившего Средиземное море с Индийским океаном. Если ранее, чтобы добраться из Петербурга или Одессы до дальневосточных берегов России, нужно было обогнуть Африку, а путь этот занимал больше полугода, то после открытия Суэцкого канала оснащенное паровой машиной судно могло дойти из Черного моря в Охотское за два-три месяца.

Решено было наладить отправку каторжников на Сахалин из Одессы через Суэцкий канал при помощи пароходов, переделанных в плавучие тюрьмы. Первый рейс, или как тогда говорили «сплав», плавучей тюрьмы на Сахалин состоялся летом 1879 года. Пароход «Нижний Новгород» за 52 дня перевёз на Сахалин 569 каторжников.

За следующие 20 лет на Сахалин через Египет было перевезено 22642 заключённых мужского пола и 1838 женщин-каторжниц. Иногда вместе с ними или вслед за ними на тюремных пароходах добровольно отправлялись на каторжный остров члены их семей – за два десятилетия таковых было 1548 женщин и всего 6 мужчин. Именно эти «морские этапы» впервые в истории обеспечили массовый завоз заключённых на Дальний Восток.

Большую часть плавания до Сахалина заключённые проводили в раскалённых тропической жарой трюмах, когда пароход шёл через Красное море и Индийский океан. Доктора тюремного ведомства оставили записки с ежедневными замерами температуры и влажности воздуха в трюмах с каторжниками – в зависимости от погоды там было от 30º до 40º жары, усугублявшейся стабильно высокой влажностью, от 85 %.

Страшная жара и духота – основной мотив всех дошедших до нас воспоминаний о плавучем «этапе» на Сахалин. Бывший студент петербургской Военно-медицинской академии Борис Еллинский, получивший за революционную деятельность 20 лет каторги, плыл на Сахалин в 1894 году и позднее описал быт раскалённого трюма: «Люди пораздевались донага. Пот лил со всех ручьями, как в бане. Грудь сжимало и в глазах мутило. Казалось, что голова сейчас лопнет от боли. У многих все тело покрылось нарывами, из которых сочился гной. Это – так называемая тропическая сыпь. Появились смертные случаи от тепловых ударов… Как только с кем-либо случался обморок, кричали часовому; он давал свисток; являлись два санитара и уносили беднягу на палубу. Большинство не возвращались уже оттуда. После я узнал, что почти все они умерли и их спустили в море зашитыми в холст».