Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 62 страниц)

Глава 19. Присоединение Украины в рублях

Русско-польская война 1654-67 годов за Украину – это еще и первый военный конфликт в отечественной истории цену которого мы знаем хотя бы частично. Правительство царя Алексея Михайловича сразу после той войны посчитало сколько стоили её первые два года – ровно полтора миллиона рублей.

Даже после обращения восставших казаков Богдана Хмельницкого, в Москве долго сомневались и спорили, вступать ли в борьбу с поляками за Украину. Слишком сложным и дорогим был этот «спор славян между собою». Ведь Польша, точнее польско-литовское государство Речь Посполитая, в XVII столетии была самой мощой и крупной державой Центральной Европы. На тот момент обе страны были примерно равны по населению, в каждой по 11 млн человек. Но Россия, еще не начавшая промышленное освоение Урала и не имевшая собственных источников железа и драгметаллов, была куда беднее западного соперника.

Тем не менее, Москва ввязалась в геополитический спор с поляками. Весной 1654 года на Запад двинулись свыше 70 тыс. бойцов в нескольких отдельных армиях. Основные силы, во главе с самим царём, пошли штурмовать Смоленск, который со времён Смуты был польским. И первый год войны обошелся в 800 тыс. руб. только прямых расходов – примерно 60 % годового бюджета России того времени.

Второй год войны оказался чуть дешевле – 500 тыс. руб. прямых расходов. Но упорная война, шедшая с переменным успехом, затянулась на долгих 13 лет. В итоге война стоила России не менее 10 млн. серебряных рублей. Ежегодно на боевые действия тратилось свыше половины всех доходов государства, и чтобы профинансировать борьбу за Украину правительство царя Алексея Михайловича шло на самые крайние меры, вплоть до финансовых авантюр.

«Стрелецкая подать», введенная ещё Иваном Грозным, за годы войны с поляками выросла в 9 раз! Она стала основным прямым налогом – по рублю в год с крестьянского двора и до 2 руб. с городского. Неоднократно вводились и чрезвычайные налоги – например в начале войны, в 1654 году, два раза собрали «десятую деньгу», то есть купцы и горожане дважды платили в казну на взятие Смоленска «с рубля по гривне».

Но все прямые налоги и даже чрезвычайные сборы давали не более полумиллиона руб. в год, не покрывая расходы на затянувшуюся войну. И правительство пошло на прямую финансовую махинацию – скупали европейские серебряные монеты (талеры или «ефимки», как их называли тогда в России), стоившие на рынке 40–50 копеек, и перечеканивали их в рубли, то есть в сотню копеек. Такая детская по нашим временам хитрость приносила царской казне весомый доход.

Именно в ту войну впервые выпустили медные деньги. Своих источников меди, как и серебра, у России тогда не было, всё приходилось импортировать. Но медь была куда дешевле драгметаллов – от выпуска медных копеек, законом приравненных к серебряным, правительство планировало получить доход в 4 млн руб., то есть профинансировать почти все прямые расходы на армию.

Не случайно медную монету начали чеканить в 1654 году, как только началась война. И первые годы основная масса выпущенных в Москве медных копеек отправлялась в действующую армию, как жалование «служилым людям». Постепенно «медь» распространялась по всей стране – правительство расплачивалось только медью, однако налоги собирало исключительно серебром. И за 8 лет массовый выпуск медной монеты привёл Россию к первой в её истории инфляции. Постепенно курс медных денег падал, и в итоге 1 серебряный рубль стоил 15–20 медных.

В Москве из-за этого даже случились «массовые беспорядки» – тысячи возмущенных горожан окружили царский дворец в Коломенском. Эти события вошли в историю как «медный бунт». Митингующих разогнали стрельцы с применением оружия, но правительство вынуждено было отменить сначала выпуск, а потом и хождение медной монеты. Тем не менее, именно копейки из меди позволили России профинансировать самые тяжелые годы войны за Украину, когда русское войско потерпело несколько обидных поражений от поляков и крымских татар.

Но никакой рост налогов и финансовые авантюры не смогли бы вытянуть ту войну. Победу в ней обеспечил сибирский соболь – на середину XVII века пришелся пик экспорта сибирских мехов в Западную Европу. Внешняя торговля мехами тогда полностью контролировалась государством и приносила в царскую казну доход, вполне сопоставимый с современной ролью нефти и газа в бюджете Российской Федерации. В итоге сибирский соболь, одна шкурка которого тогда стоила дороже крестьянского дома, позволил России отбить у поляков половину Украины с Киевом в придачу.

Глава 20. Почём купить Киев?

Долгая война с поляками за Украину в XVII веке стоила России не мене 10 млн руб. или всех доходов государства за 6–7 лет. По итогам боёв и походов Москве досталась лишь половина Украины по левому берегу Днепра. Даже город Киев по условиям перемирия требовалось возвратить полякам.

Но отдавать столицу Древней Руси в Москве очень не хотели – Киев, «вотчина извечная государя нашего», был наглядным символом московских претензий на всё древнерусское наследие. У поляков выторговали, что русский гарнизон останется в городе временно, «на срок в два года». Чтобы успокоить польское дворянство, русский царь обещал выплатить им 200 тыс. руб. компенсации за разрушенные восставшими казаками имения.

В итоге временное оказалось постоянным – все следующие 20 лет Москва под разными дипломатическими предлогами затягивала «отдачу» Киева. Пока на новых переговорах о «вечном мире» в 1686 году польским послам не заявили, что город «не уступят без крови» («az do krwi i golow polozenia nie ustapimy», – как доносили польские посланцы в Варшаву).

Россия воспользовалась тем, что полякам, к тому времени втянувшимся в большую войну с Турцией, стало не до возвращения былых владений. Но право грубой силы, позволявшее не отдавать обещанное, требовалось облечь в дипломатические формы. Поэтому полякам намекнули, что Москва за Киев готова платить.

Польским магнатам денег хотелось, но открыто продать кусок своего государства, да еще имеющий столь символическое значение, они тоже не могли. И стороны начали долгие переговоры о сумме, которую Россия заплатит Польше «по братской дружбе и любви» – именно так дипломаты в 1686 году официально сформулировали назначение платежа. Фактически же, началось долгое и страстное обсуждение цены, по которой Москва купит Киев у Варшавы.

Торговались несколько месяцев в натуральном стиле восточного базара. Изначально польские послы назвали сумму в 4 млн. злотых (800 тыс. руб.), в ответ русские дали свою цену в 26 раз меньшую – 30 тыс. руб. Польские послы эмоционально обозвали русское предложение «шуткой» и патетически восклицали, что «сердце их вынято» вместе с Киевом. В ответ московские бояре меланхолично согласились «прибавить к прежнему, что доведётся».

800 тыс. рублей в то время равнялись половине всех доходов государства Российского за год. И поляки в торге уступили первыми, снизив запрос до 3 млн. злотых или 600 тыс. руб. Через месяц переговоров и эта сумма упала в три раза.

Примечательно, что ход дипломатической торговли обе стороны фиксировали очень тщательно. И русские и поляки подробно записывали все психологические реакции дипломатов-соперников: кто как смотрел, как говорил, когда повышал голос и т. п. Поэтому историки теперь знают буквально по минутам, когда фаворит царевны Софьи князь Голицын кричал на польских послов «wielkim glosem» и когда глава польской делегации, познаньский воевода Кшиштов Гжимултовский «тяжко» смотрел на литовского канцлера Огинского.

На 200 тысячах рублей переговоры застряли – московские бояре упёрлись и предложили полякам ехать домой. Те неделю демонстративно готовились к отъезду, после чего сообщили, что согласны и на 150 тысяч. Следующие две недели переговоров сэкономили Москве ещё 4 тыс. руб. – в итоге два славянских государства сторговались на 146 тысячах.

Сумма эта соответствовала примерно 10 % годового бюджета России в то время. Но проблема заключалась в том, что её требовалось собрать и передать полякам серебряной наличностью – то есть перевезти через границу 7 тонн драгоценного металла. В итоге возник новый дипломатический скандал, когда гружёные серебром телеги в мае 1686 года застряли в грязи под Смоленском из-за весенней распутицы.

Поэтому свои 7 тонн серебра за Киев поляки получали целый год в три приёма. Больше всего в Москве опасались, что выплаченные суммы пойдут на укрепление польской армии. Но полученные деньги Варшаве на пользу не пошли – местные магнаты тут же поделили их между собой. А Москва, купив Киев и «вечный мир» с поляками, тут же начала готовить первый поход на Крым…

Глава 21. Любовь к котикам по старорусски…

Предки наши тоже любили котиков. Предки, которые побогаче, типа царя Алексея Михайловича, заказывавшего портреты своих котов европейским художникам, любили их искренне.

А вот предки попроще любили котиков практично – например, в 1674 году в Москве хороший крупный кот стоил от 30 до 36 копеек (это обалдеть как дорого – цена простой лошади тогда около 2 руб.). При этом на рынке активно торговали и кошачьим мехом – шуба из кошачьих шкур стоила от 80 копеек до 1 руб. 20 коп., т. е. почти в два раза дороже заячьей.

В статистике мехового экспорта из Архангельска в XVII веке тоже присутствует мех "всяких кошек". И это не только всякие рыси и т. п., нет. Судя по запискам шведского дипломата Йохана Кильбургера, это в том числе и шкурки обычных котов…

Глава 22. Москва и Пекин мирились на «римском языке»

Как под распитие кваса был заключён первый русско-китайский договор

«Лета 7194 генваря в 20 день великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Пётр Алексеевич и великая государыня, благоверная царевна и великая княжна София Алексеевна, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцы, указали окольничему и намеснику брянскому Фёдору Алексеевичю Головину ехать в великих и полномочных послех для договоров и успокоения ссор китайского богдыхана…» – гласит сохранившийся в архивах старинный документ. В переводе на современный язык, он означает следующее: 20 января 1686 года в Москве был назначен полномочный посол для будущих переговоров с «богдыханом», маньчжурским императором Китая.

«Для успокоения ссор китайского богдыхана…»

Наличие в этом документе аж нескольких царей относится к тому короткому периоду, когда во главе России официально числились трое – будущий император Пётр I, его рано умерший брать Иван и их старшая сестра Софья. Три монарха разом на престоле, естественно, означали напряжённую внутриполитическую борьбу. И выбор кандидатуры полномочного посла для переговоров с далёким Китаем был одним из плодов этой внутренней драки за высшую власть.

Дело в том, что Фёдор Головин принадлежал к сторонникам царевича Петра и, соответственно, был противником царевны Софьи. Путешествие к дальневосточным границам три века назад длилось более года, так что дипломатическая миссия, переговоры и обратный путь неизбежно занимали ряд лет. Для царевны и её фаворитов это был отличный повод надолго удалить из столицы влиятельного противника.

Фёдор Головин имел чин «окольничего» (второй по старшинству после боярина в государственной иерархии допетровской Руси) и принадлежал к знатному дворянскому роду, его родной дядя был воспитателем маленького царевича Петра. Так что назначение на Дальний Восток 36–летний «окольничий» мог счесть замаскированной ссылкой, если бы не важность поставленных перед ним задач…

К тому времени Россия закончила успехом длившийся много десятилетий конфликт с Польшей за Украину. В январе 1686 года в Москве уже ждали большое посольство из Варшавы – поляки не только отдавали русским царям Киев, но и заключали военный союз для общей борьбы с турками. Правительство царевны Софьи (а именно она тогда определяла политику, оттеснив двух коронованных братьев) в этих условиях готовилось к первой попытке покорить Крымское ханство – в ту эпоху вассала турецкого султана. Победа в Крыму могла не только расширить владения России, но и серьёзно укрепить царевну в её соперничестве с братьями.

Однако к исходу предыдущего 1685 года в Москву пришли тревожные вести с противоположного направления, от берегов далёкого Амура – там войска маньчжурского императора с боем вытеснили русских из Албазинского острога. Хотя стрельцы и казаки из Забайкалья почти сразу восстановили это русское поселение на Амуре, но большой конфликт на дальневосточных границах был не в интересах Москвы. Занявшись подготовкой сложного похода на Крым, правительница России обоснованно опасалась войны на два фронта, сразу с двумя огромными империями – с османской Турцией на Западе и с маньчжурским Китаем на Востоке.

Требовалось срочно прекратить давно, ещё со времён первопроходцев ЕрофеяХабарова, тлевший в Приамурье конфликт с маньчжурами – то есть решить, наконец, вопрос о границе. Так что, фактически ссылая «окольничего» Головина с миссией в Забайкалье, царевна Софья и её фавориты ловко объединяли приятное с полезным – удаляли из столицы авторитетного противника и решали важный, без преувеличения геополитический вопрос.

«Ухоронился, боясь дальней посылки на китайские рубежи…»

Дипломатия и в наши дни идёт рука об руку с реальной военной силой. Три века назад всё было ещё откровеннее – «полномочный посол для успокоения ссор китайского богдыхана» отправлялся на Дальний Восток с целой маленькой армией. Помимо дипломатов и переводчиков на переговоры с Китаем шли три полковника, целый комплект опытных офицеров, с ними 506 московских стрельцов и пушкарей. Ещё 1400 бойцов Фёдору Головину поручили набрать в острогах Сибири по пути в Забайкалье.

Судя по сохранившимся до наших дней архивным документам, военные хоть и с ропотом, но дисциплинированно отправились на Дальний Восток, чрезвычайно дальний в те времена. Однако со столичными чиновниками всё оказалось сложнее – они почти открыто воспринимали многолетнюю миссию за Байкал как настоящую ссылку. Кто-то смог уклониться, сказавшись больным, а назначенный главным переводчиком Андрей Белобоцкий ушёл в настоящее подполье – сбежал из дома вместе с семьёй, царским властям пришлось много дней разыскивать его.

Андрей Христофорович Белобоцкий – то ли русин, то ли поляк из Прикарпатья, поэт и богослов, переселившийся в Москву от преследований инквизиции – ранее учился в западноевропейских университетах, был опытным путешественником, не раз пересекал всю Европу от Испании до Польши. Но, будучи найденным и доставленным к Головину, он прямо признался, что напуган отправкой на Дальний Восток – «ухоронился, боясь дальней посылки на китайские рубежи…»

Удивительно, что власти беглеца не только не наказали, а фактически поддались на его шантаж – выдали авансом жалованье на 4 года вперёд, лишь бы согласился отправиться за Байкал. Словом, послу ещё в Москве пришлось с немалым трудом готовить свою и так непростую миссию. Настолько непростую, что путь к переговорам с представителями Пекина занял два с половиной года!

Фёдор Головин покинул столицу России в феврале 1686 года и только осенью следующего 1687 года достиг «Даурии», как тогда наши предки именовали Забайкалье, остановившись в Удинском остроге – ныне это столица Бурятии, город Улан – Удэ. Пришедшие с Головиным стрельцы и казаки тут же приступили к строительству новых, более мощных укреплений. Спешно сооружали высокие башни и пушечные бастионы – «раскаты», даже начали рыть подземный ход к реке Уда, найденный археологами спустя два с лишним столетия.

Посол прекрасно понимал, что успех переговоров с Китаем не возможен без прочной обороны наших дальневосточных границ – ведь маньчжурские властители Пекина тогда претендовали не только на оба берега Амура, но и на восточное побережье Байкала.

Именно большое строительство, начатое Головиным, превратило будущий Улан – Удэ из острога в настоящий город, «град Удинский». Сам же посол на исходе 1687 года отправился на сотню вёрст южнее, ближе к современной границе Монголии, в столь же небольшой Селенгинский острог. Там он планировал переговоры с монгольскими вождями – спешил до встречи с посольством из Пекина уладить все спорные вопросы с этими соседями по забайкальской границе.

Родина наследников Чингисхана к тому времени была расколота на враждующие ханства – одни были склонны к союзу с Россией, другие относились враждебно, оспаривая право брать дань с «брацких людей», как в русских документах XVII века называли бурят Забайкалья.

«А те де пушки привезены ис Китая…»

В самом начале 1688 года посольство Головина оказалось в эпицентре настоящей войны. Селенгинский острог, в который приехал посол с небольшим отрядом для переговоров с монголами, окружила конница враждебных ханов. Трём тысячам конных лучников за деревянными стенами острога противостояло 294 русских бойца с пятью старыми пушками. К счастью у защитников Селенгинска было больше ружей, а у охраны Головина, состоявшей из московских стрельцов, имелись даже ручные гранаты, новейшее оружие той эпохи.

Впрочем, три пушки имелось и у противника. «А те де пушки привезены прошлаго году ис Китая» – писал позднее Головин в Москву, сообщая, что атака Селенгинска была спровоцирована маньчжурами, желавшими натравить монголов на русских. Осада длилась три месяца, защитники отбили несколько жестоких штурмов.

«Февраля в 29 день в ночи часу в 9–м, – вспоминал Головин, – ударили на Селенгинской с трех сторон мунгальские воинские люди, и пущали в город стрелы зажигальные с медными трупками, и бросали с огнем пуки тростяные. И был бой до света. И милостию божиею и счастием великих государей от города их отбили и зажечь города и слобод не дали…» Стрелы с начинёнными порохом трубками были незнакомы русским, но с древности применялись в Китае, это оружие монголам тоже передали маньчжуры для борьбы с нашими предками.

Лишь в начале апреля 1688 года к осаждённому Сленгинску из «града Удинского» пробились подкрепления – московские стрельцы, сибирские казаки и «брацкие люди», то есть местное бурятское ополчение. Враг с потерями отступил. Почти весь следующий год Головин провёл на юге Забайкалья, укрепляя русские поселения и пытаясь, где силой, а где хитрой дипломатией уладить споры с вождями монгольских плёмён. Как докладывал посол в Москву: «Чтоб мунгалы согласясь с китайцы и пришед со многими ратями, не учинили совершенного разорения байкальским и даурским острогам…»

Одновременно Фёдор Головин посредством гонцов вел переписку с Пекином, согласовывая время и место будущих переговоров. Маньчжуры, завоевавшие к тому времени весь Китай, в свою очередь опасались союза русских с монголами. Если Москва из – за территориальных споров в Забайкалье враждовала с кочевниками Халхи, северо – восточной Монголии, то Пекин к тому времени готовился к большой войне с западными монголами – ойратами, соперничая с ними за Синьцзян и Тибет. В таких условиях маньчжурский император Китая был склонен заключить мир с русскими, которые со времён первых походов на Амур продемонстрировали самую высокую боеспособность.

«Чтоб учинить границею реку Амур…»

Однако, даже склоняясь к миру с Россией, маньчжурские властители Китая заявляли свои претензии не только на оба берега Амура, но и на всё Забайкалье. Маньчжурский император Сюанье ещё в 1684 году отправил в Москву послание с характерными словами – «Вам, русским, следует побыстрее вернуться в Якутск, который и должен служить границей…» Предстояли сложнейшие переговоры, ведь Москва прислала Головину строгие инструкции с противоположными требованиями: «Стоять при том накрепко, чтоб учинить междо государством их царского величества и меж Китайским государством границею реку Амур…»

Изначально маньчжуры настаивали, чтобы московский посол прибыл в Пекин. Головин, прекрасно понимая всю невыгодность такого места переговоров для русской стороны, проявил немало упорства, чтобы в переписке настоять на ином. Пришлось даже сослаться на международные обычай той эпохи. «Между всеми християнскими и мусульманскими государями, коли чинятся порубежные ссоры, для усмирения тех ссор посылают с обоих сторон послов своих на съезд на те порубежные места, в которых ссоры учинены…» – доказывал русский дипломат своим пекинским адресатам.

В итоге стороны не без труда согласовали место будущих переговоров – Нерчинский острог, русское поселение, расположенное на берегу речки Нерчи, впадающей в один из амурских истоков, реку Шилку. Для Головина этот выбор стал первым, пока ещё неявным успехом в ходе его долгой дипломатической миссии.

Тем временем маньчжуры хорошо подготовились к предстоящим переговорам. Прежде всего, с пекинскими дипломатами отправилась к верховьям Амура самая настоящая армия – шесть тысяч человек и 40 пушек. Во главе посольства стояли два близких родственника маньчжуро-китайского императора, Сонготу и Дун Гоган. Первый из них, подобно русскому послу Головину, тоже являлся своего рода жертвой внутриполитических интриг – когда – то Сонготу был самым влиятельным чиновником при юном императоре Сюанье, но уже десять лет пребывал в опале. Сложные переговоры с русскими давали ему шанс вернуть утраченное влияние.

В пекинское посольство включили поровну хорошо образованных китайцев и маньчжуров, многие из которых имели немалый опыт прежних контактов с русскими. Однако среди пекинских послов оказались и представители наций в ту эпоху очень далёких как от Китая, так и от России – португалец и француз.

Дело в том, что при дворе маньчжурского императора уже много десятилетий обреталась группа католических проповедников из ордена иезуитов. Стараясь войти в доверие к властителям Китая, иезуиты помогли наладить маньчжурам производство артиллерийских орудий и разрывных бомб к ним по самым современным на тот момент западноевропейским технологиям. Новейшие достижения математики и астрономии, привезённые иезуитами из Западной Европы, позволили им точно предсказывать лунные затмения, что произвело сильное впечатление на юного маньчжурского императора Сюанье.

В 1675 году, когда в Пекине побывал русский посол Николай Спафарий, на владыку Китая произвела не меньшее впечатление и та лёгкость, с какой иезуиты общались с посланцем страшно далёкой Москвы на латинском языке. Маньчжуры и китайцы этим языком не владели, но знали, что он распространен среди учёных мудрецов «стран западного океана», как именовали Европу в Китае той эпохи. Саму же латынь китайцы XVII века называли по – разному: «хунмаоцзы» – язык рыжих или язык светловолосых, «шицзывэнь» – язык креста, имелся в виду крест христиан, или «ломавэнь» – римский язык, ведь китайцы той эпохи всё же кое-что знали о римском папе и о древнем античном Риме…

«Что, они никогда не отравляют людей?..»

Накануне посольства к русским, император Сюанье вдруг принял неожиданное решение включить в его состав и двух иезуитов. Помимо латинского языка, у них имелось еще одно достоинство – иноземцы, невхожие в соперничающие придворные группировки, становились как бы глазами маньчжурского владыки и альтернативным источником информации. Сказалось и то, что в Китае той эпохи европейцев не различали – португальцы, французы или русские, все они казались на одно лицо. Попытки же иезуитов объяснить, чем отличаются католики от православных, понимания у пекинского императора не встретили.

Так в Нерчинск из столицы Китая, помимо маньчжурских и китайских послов, отправились и два европейца, 44–летний португалец Томас Перейра и 35–летний француз Жан Франсуа Жербильон. Оба иезуита оставили мемуары о том посольстве – лишь благодаря им, сегодня у нас есть не только сухие официальные отчёты, но живые описания тех дней 330–летней давности. Перейра и Жербильон были одинаково чужды и русским, и китайцам – тем интереснее их посторонний взгляд на дипломатическое противоборство двух сторон.

До поездки в Нерчинск португалец и француз ни разу не сталкивались с русскими. Первое впечатление о жизни «московитян» они получили в конце июля 1689 года, когда маньчжуро – китайское посольство приблизилось к Нерчинску. На берегу Шилки им встретился русский хутор, брошенный его обитателями при приближении многотысячного и хорошо вооружённого посольства, слишком похожего на армию вторжения. Француз описывает «жалкие избы, сколоченные из еловых бревен», но тут же отмечает «умело построенную деревянную часовню». Церквушка восхитила и португальца – «небольшая деревянная часовенка, аккуратно и красиво построенная».

Из русских документов тех лет известно, что хутор принадлежал «Нерченского острогу пашенному крестьянину Левке Васильеву». И 330 лет назад Лев Васильев жаловался, что люди из свиты пекинских послов «у него, Лёвки, у изб и у анбаров двери и акошка выломали и всякую рухлядь побрали…»

Прибывшему из Пекина посольству пришлось три недели ждать прибытия русского посла в Нерчинск. Сейчас уже сложно сказать, было ли то опоздание Фёдора Головина преднамеренным или случайным – но обычно младшие ждут старших, и этот жест весьма напряг пекинских дипломатов. Как позднее вспоминал португалец Перейра: «Московский посол хотел поднять свой престиж промедлением или, быть может, дать щелчок по высокомерному невежеству маньчжурских послов».

Посланцы Пекина, хотя и прибыли с немалой воинской силой, но откровенно боялись русских. Перейра так вспоминал страхи своих маньчжуро-китайских коллег по посольству: «Русский воевода прислал нашим послам в подарок молочных коров, разных овощей и очень хорошую капусту. Так как наши послы не понимали доверия как принципа международного права, они опасались, что продукты отравлены, и, хотя этого не высказывали, это было видно по всему их поведению. Я взял редиску, попросил соли и начал есть сей вкусный плод; тогда один из них, выдав их страх, сказал: “Ну что ж, без обмана”, – и последовал моему примеру. В другой раз воевода прислал много мяса и сладкого печенья. Послы немедленно послали за нами, и, как только я пришел, я сразу же понял, почему они не принялись за еду. Я сразу же стал пробовать всё, чтобы дать им понять, что надо верить в добрые человеческие отношения вместо того, чтобы по глупости всех подозревать. Когда я бесстрашно перепробовал всё, один из них не выдержал и спросил: “Что, они никогда не отравляют людей?”…»

«Езуити латинским языком говорили…»

В Нерчинске помощники русского посла, внимательно наблюдая за прибывшими из Пекина, сразу обратили внимание на двух европейцев, выделявшихся среди маньчжуров и китайцев. Любопытно отправленное в Москву донесение о неожиданных иезуитах, звучащее весьма колоритно на русском языке трёхвековой давности: «Езуити латинским языком говорили… А кланялись они, езуиты, по их китайскому обыкновению, и были в китайском платье, и шапки имели на голове китайские, и косы заплетены и головы обриты у них были по-китайску. А один ис тех езуитов родом гишпан, а другой французин…»

Три с лишним столетия назад наши предки ещё путали испанцев-«гишпан» с португальцами, но вполне чётко определили статус иезуитов в «Пежине», как тогда по-русски назывался Пекин: «Один из них есть архимандрит того монастыря, которой их есть в Пежине, а живет уже в Пежине лет з 20, а другой ис товарыщей того монастыря, а приехал из Францыи тому есть 4 года…»

Именно «езуиты» при помощи «римского»-латинского языка стали главными переводчиками китайской стороны в переговорах с русскими. Наш посол Фёдор Головин и один из его помощников, Андрей Белобоцкий (православный поляк, который три года назад прятался в Москве, «боясь дальней посылки на китайские рубежи») прекрасно знали латынь. Этот древний и уже мёртвый язык, тогда был основным средством общения в европейском науке и международной политике, его развитая терминология позволяла составлять и чётко переводить самые сложные дипломатические формулировки.

Вторым языком общения дипломатов Москвы и Пекина три века назад стал монгольский, благо у обеих сторон хватало переводчиков с наречия потомков Чингисхана, когда-то владевших одновременно и Русью, и Китаем. Но, по словам язвительного француза Жербийона, эти переводчики, что у русских, что у китайцев, были «примитивные деревенские» – зная разговорный язык монголов, путались в сложных дипломатических оборотах.

Показательно, что при заключении первого договора России и Китая с обеих сторон не замечены люди, владевшие языком противоположной стороны. Несмотря на многочисленные попытки, ни в Москве, ни в Пекине той эпохи всё ещё не сложились школы по изучению языка соседей.

Так, перемежая монгольское наречие с латынью, русские и китайцы согласовали предварительные условия переговоров. Первая встреча «высоких послов» состоялась в версте от деревянных стен Нерченского острога на рассвете 22 августа 1689 года. В поле впритык друг к другу поставили два шатра, русский и китайский. Послов с обеих сторон сопровождало по три сотни воинов.

Появление представителя России оказалось весьма эффектным. «Московские солдаты явились с офицерами во главе под звуки барабанов, флейт и волынок. За ними следовал московский посол верхом в сопровождении дворян и офицеров. У него было пять трубачей и один литаврист, 4 или 5 волынок, музыка которых, смешиваясь со звуками флейт и барабанов, производила приятный эффект…» – вспоминал те минуты француз Жербийон. Ему вторит не менее впечатлённый португалец Перейра: «Появились две роты мушкетёров с их капитанами и офицерами, которые с большой помпой медленно прошагали, напоминая настоящий парад. Впереди шел оркестр, состоявший из хорошо сыгравшихся флейт и четырех труб, звуки которых гармонично сливались, вызывая вящее удовлетворение и аплодисменты толпы. За ними шли конные барабанщики…»

«Они брали эти чашки с каким-то смущением…»

Все «конные барабанщики» и прочая торжественность русского посла, в реальности были попыткой Головина скрыть его крайне сложное, почти безвыходное положение. Он уже получил тревожные вести что далеко-далеко на Западе государство Российское только что пережило разгром двух крымских походов. Посол прекрасно понимал, что в таких условиях ему не приходится ждать какой-либо помощи из Москвы, фактически он оставался один на один с огромной маньчжуро-китайской империей.

На всем пространстве к востоку от Байкала имелось не более трёх тысяч русских стрельцов и казаков, тогда как за спиной дипломатов Пекина стояла самая большая держава планеты, раскинувшаяся от Вьетнама до Кореи, от Тайваня до Тибета, с населением свыше 100 миллионов человек. В те дни Фёдор Головин мог рассчитывать только на свои способности дипломата.