Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 62 страниц)

Параллельно политическим, Поднебесную сотряс и глобальный природный катаклизм – в 1855 г. после многодневных проливных дождей река Хуанхэ сменила русло, проложив выход к морю на 400 км севернее прежнего устья. Это единственный за многие века случай, когда одна из великих рек мира так резко изменила своё течение – как если бы Волга вдруг потекла не в Каспийское, а в Азовское море… Природная катастрофа в итоге погубила ещё 7 млн. чел., разрушила всю оросительную систему Северного Китая, вызвав новый всплеск мятежей и бунтов.

Аляска по приличной цене

Очевидно, что на фоне таких событий китайский рынок не то чтобы исчез – Поднебесная всё ещё оставалась большим многолюдным государством – но сильно ужался, особенно в плане потребления элитных товаров. Например, «морских бобров» Аляски.

Архивы Российско-Американской компании показывают, что с 1845 г. ранее почти ажиотажный спрос китайцев на элитные меха начинает резко падать. Так в 1844 г. РАК продала в Китай пушнины на 259 тыс. руб., а в 1851 г. всего на 196 тыс. Компания пыталась маневрировать, находить новые пути и рынки сбыта – например, продавать мех в Китай через Шанхай, открывшийся для европейской торговли по итогам «опиумных» войн.

Штаб-квартира Русско-Американской компании на Аляске в Ситке, английская гравюра 1827 год

Однако беда не приходит одна – параллельно с падением спроса на элитные меха в Китае, осложнилась для компании и ситуация с торговлей чаем. То был основной продукт, помимо серебра, получаемый от китайцев в обмен на «морских бобров» Аляски. Но после присоединения к России земель на Амуре в 1858 г., отечественное купечество все более активно конкурировало с полугосударственной РАК на чайном рынке. К тому же в рамках либерализации внешней торговли царь Александр II отменил ранее существовавший запрет на ввоз чая в Россию из стран Европы. Всё это в итоге подорвало не только «меховые», но и «чайные» прибыли Российско-Американской компании.

Вдобавок к середине XIX в. начались и внутренние потрясения в Японии – от вооруженных «экспедиций» флотов США, Британии и Франции, до внутренних бунтов, вскоре приведших к «революции Мэйдзи» и гражданской войне. Словом, в те годы потенциальный японский рынок для сбыта дорогих товаров выглядел ничуть не оптимистичнее китайского.

Итак, резюмируем. Знаменитая Российско-Американская компания изначально создавалась для торговли на двух традиционных рынках – в Европе (включая европейскую Россию) и Китае. При этом на момент создания компании и вхождения в число её акционеров русских царей, в качестве перспективных рассматривались рынки Японии и испанской Америки. Увы, спустя половину столетия, в 60-е годы XIX в. стало очевидно, что из четырех рынков, на которые изначально прицеливались торговцы элитными мехами русской Аляски, три просто исчезли.

В таких условиях и было принято решение продать изначально коммерческое предприятие. При этом, учитывая практику той эпохи, нельзя сказать, что Аляску продали дёшево – за неё в 1867 г. выручили 7,2 млн. долларов. Не прошло и трёх лет, как в Америке состоялась аналогичная сделка – «Компания Гудзонова залива», тоже торговавшая мехами и очень похожая на РАК, продала огромные земли на северо-западе Канады, по площади куда больше русской Аляски, за эквивалент 2 млн. долларов.

Можно ещё долго обсуждать, насколько сделка по уступке «Русской Америки» была вынужденной и обоснованной, имелся ли там след коррупции и т. п. Увы, раскинувшаяся на европейских и азиатских просторах Российская империя не потянула третий континент по массе причин. К тому же «матёрая земля Северо-Восточной Америки» (так в учредительном указе Павла I именовалась Аляска) изначально рассматривалась лишь в виде коммерческого предприятия.

Сложно ожидать от людей XIX в. чтобы они мыслили геополитическими категориями ракетно-ядерной эры. Они и не мыслили, поэтому, как только прибыли просели без перспектив роста, Аляску и продали – по меркам той эпохи за вполне приличную цену на подобный коммерческий «товар».

Глава 71. Провокатор, опередивший время

История первой в России спецоперации по дискредитации политической оппозиции

«В большинстве молодых людей, очевидно, какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей, без всяких личных причин, единственно по увлечению мечтательными утопиями, которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже самого училищного преподавания…» – в начале сентября 1849 г. эти строки читал Николай I.

Император, уже третье десятилетия безраздельно правящий Россией, держал в руках пугающий анализ новых настроений в обществе. «В особенности поражало меня и теперь поражает, что молодёжь и даже учащиеся в школах позволяют себе рассуждать слишком дерзко о предметах, вовсе до них не относящихся…» – писал это отнюдь не узколобый ретроград. Автор пугавшей царя аналитической записки в прошлом сам был не чужд «свободомыслию» и антимонархическим заговорам, даже как-то вместе с ссыльным поэтом Пушкиным открыто пил за здоровье цареубийц, позднее по делу декабристов сидел в одной камере с Грибоедовым. Одновременно автор сих строк был лучшим военным разведчиком России, бесстрашным боевым офицером и ведущим специалистом МВД по раскольничьему подполью. Царь знал весь этот «бэкграунд», отчего прочитанное пугало ещё больше.

Доклад был убедителен и интеллектуален, да и написан весьма литературно – не зря же в прошлом сам Пушкин восхищался автором. Даже через полтора с лишним века некоторые строки почти без изменений можно вставлять в современные политизированные блоги. В середине XIX столетия чиновник царского МВД к месту использует термин «средний класс», и не без меткого сарказма связывает его с «полупросвещением». Мимоходом помянутое «брожение в Малороссии» добавляет пугающей актуальности. Фразеологизм про «действующую на массы пропаганду» родила не советская власть, и не революционеры – его родил именно этот доклад, появившийся на исходе лета 1849 года…

«Знал он всю подноготную Парижа…»

Иван Липранди прожил 90 лет – появился на свет при Екатерине II, ушёл из жизни после рождения будущего Николая II. Удивительное долголетие даже для нашего времени.

Иван Петрович Липранди (1790–1880)

Первого человека рядом с ним разорвало на части вражеским ядром, когда Ивану едва исполнилось 18, во время последней русско-шведской войны. В 1812 г. контужен под Смоленском, от её последствий будет страдать следующие 68 лет. Пять войн и несколько дуэлей за плечами – набор впечатляющий даже для русского дворянина эпохи Пушкина. Не случайно Липранди станет литературным прототипом мрачновато-романтического героя пушкинской повести «Выстрел», где вся фабула построена вокруг необычной, растянутой на годы дуэли…

Впрочем, и русским дворянином Иван Петрович Липранди был необычным – сын Педро де Липранди, итальянца «испано-мавританского» рода и русской баронессы. Баронесса, правда, была из купеческих дочек и крестьянских внучек – титул купили на дивиденды от успешной коммерции. «Испано-мавританское» дворянство явно было того же качества, но первые механические станки для суконных фабрик, налаженные Липранди-старшим в России, впечатлили саму Екатерину Великую.

Необычному русскому дворянину Ивану Липранди и военная стезя досталась нетривиальная – «колонновожатый квартирмейстерской части», то есть военная логистика и армейская разведка. Позже он вспоминал, как не спал почти неделю после сражения у Бородино. Грандиозный пожар «старой столицы» лишь на несколько минут разбудил его, дремавшего в седле – с холма, где сегодня город Люберцы, поручик Липранди смотрел, как огонь пожирает Спасо-Андроников монастырь, могилу его матери и четырёх умерших в младенчестве братьев. Спутником Липранди в те дни отступления был потерявший от простуды голос поэт Василий Жуковский…

Войну юный подполковник Липранди закончил в Париже. В неполных 25 лет он, награждённый золотым оружием за храбрость, руководил контрразведкой русского гарнизона в крупнейшем мегаполисе Западной Европы. Ему, представителю победителей подчинялся сам легендарный Видок, глава парижской полиции и создатель системы уголовного розыска в его современном понимании. Один из русских очевидцев так описал быт Ивана Липранди в побежденной столице Франции: «Всякий раз, заходя к нему, находил я изобильный завтрак или пышный обед… И кого угощал он? Людей с такими подозрительными рожами, что совестно и страшно было вступать в разговоры… Через них знал он всю подноготную, все таинства Парижа».

«Не любим правительством и сам не любит его…»

«Где и что Липранди? Мне брюхом хочется видеть его!..», «Ученость отличная с отличным достоинством человека…», «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и сам не любит его» – экспрессивно писал в разные годы Пушкин о своём старшем товарище и собутыльнике по кишинёвской ссылке.

Если поэт оказался «в Молдавии, в глуши степей» за острые эпиграммы на самого царя, то подполковник Липранди променял Париж и Петербург на Бендеры с Кишинёвом из-за какой-то смутной дуэли. Когда и с кем дуэлировал не ясно, но «Бессарабия» 1820-х годов это эпицентр тайной войны против Османской империи. Именно там и тогда зарождалось восстание греков и прочие балканские хитросплетения, там же началась карьера Липранди как крупнейшего в России эксперта по «восточному вопросу». Спустя четверть века, накануне Крымской войны уникальную и крупнейшую в Европе библиотеку Липранди по Турции безуспешно пытался купить британский посол, предлагая фантастические по тем временам деньги. Библиотека Липранди того стоила – почти четыре тысячи томов, всё что издавалось о Турции в Европе и России, начиная с венецианских инкунабул XV века.

Учёные штудии и хлопоты штабного разведчика не мешали Липранди в компании Пушкина «любить всех хорошеньких, всех свободных болтуний» и критиковать правительство в светских беседах. Спустя десятилетия бывший военный разведчик оставит подробные воспоминания о кишинёвской ссылке поэта, высоко ценимые пушкиноведами. В исчезнувшем архиве разведчика навсегда канут в лету несколько «неподцензурных» (как намекал сам Липранди – «в моём вкусе», т. е. матерных) стихотворений и две романтических повести Пушкина, написанные по «валашским» мотивам из баек Липранди.

Как и поэт, подполковник – «горячий итальянец, обожатель Вольтера» – был близок к будущим декабристам и фрондёрам из армейского дворянства. В 1826 г. арестованного Липранди даже этапируют в Петербург. Его соседом по импровизированной камере в здании Главного штаба, рядом с Зимним дворцом, будет Грибоедов. Как и автор «Горя от ума», Липранди оправдан за недостатком улик и весь следующий год, накануне новой русско-турецкой войны, проводит в землях будущего противника – создаёт агентурную разведку на берегах Дуная. Русско-турецкую войну 1828-29 гг. уже полковник Липранди пройдёт в разведке войсковой – берёт и допрашивает языков, формирует и сам возглавляет диверсионные отряды из балканских повстанцев.

«Обозрение существующих в России расколов…»

Военную карьеру, «25 лет беспорочной службы», Иван Липранди завершит с генеральским чином в 1832 г. в Польше, командуя отрядом кавалерии, сражаясь с мятежной шляхтой. Типично для дворян тех лет отставной генерал женится на молоденькой дворянке и несколько лет проводит в сельском имении. Не типичны занятия отставника – просто чудовищное количество аналитических и статистических работ о Турции. За несколько лет им создана настоящая энциклопедия о способах войны с турками, высоко оценённая действующим генералитетом.

В 1839 г. отставной генерал, уже обременённый семьёй и детьми, возвращается на государеву службу, «чиновником для особых поручений» при главе МВД. Липранди достаётся специфическая, но подходящая бывшему контрразведчику работа – с раскольниками и их сектами. Позже либеральная пресса будет ему пенять «притеснением ревнителей старой веры», хотя от действий Липранди досталось главным образом «скопцам» – их добровольно-принудительное «оскопление», отрезание пенисов и клиторов, едва ли можно отнести к религиозным свободам. Между тем, даже эта пугающая секта не была вполне маргинальной – тысячи законспирированных адептов по всей стране, и не только среди дремучих крестьян, «скопцами» становились и купцы, и даже отдельные офицеры и чины полиции. Ведь середина XIX века для России это не только время первого массового либерализма и демократических мечтаний – по соседству со всем модерном, а то и рука об руку с ним, бытовали вполне средневековые религиозно-мистические истерии и практики.

Вообще многолетний анализ Липранди показал, что последователей «расколов, ересей и сект» в России куда больше, чем кажется начальству – едва ли не пятая часть всех формально православных. Притом, как отмечал отставной разведчик, государственная власть либо ничего не знает про огромные секты у себя под носом, либо действует примитивными запретами. Десятилетний опыт агентурной и полицейской работы с сектантами Липранди обобщил в книге «Краткое обозрение существующих в России расколов, ересей и сект как в религиозном, так и в политическом их значении».

Эта рукопись под грифом секретно появилась накануне Крымской войны и при жизни автора не публиковалась. Липранди советовал противопоставить сектам методичное наблюдение и контрпропаганду, ни в коем разе не рождая «страдальцев за веру» разрозненными и несистематическими репрессиями. «Насильственные понуждения в делах религии только усиливают упорство и фанатизм» – писал отставной разведчик.

«Наше смрадное отечество…»

Именно опыт полицейской работы с сектами подсказал начальству озадачить Липранди новой сферой агентурной деятельности. Довольно неожиданно для чиновника, погрязшего в различных «бегунах» и «беспоповцах», министр МВД поручил ему «разъяснить» широко известную в столичном Петербурге группу чиновников и интеллигентов-«разночинцев». Приказ был отдан весной 1848 г. – и тот год стал переломным, как в судьбе всей Европы, так и в судьбе отставного разведчика.

Речь в приказе главы МВД шла о Петрашевском и «петрашевцах» – уже к началу XX столетия в общественном сознании, а затем в советской историографии, эта группа лиц прочно займёт место главных революционных икон аккурат между декабристами и народовольцами. И главной причиной тому стали неуклюжие действия властей вкупе с вполне блестящими агентурно-аналитическими способностями Липранди. Масла в огонь подлило и то, что в составе «петрашевцев» оказался начинающий литературный гений Достоевский и ряд иных заметных в будущем фигур.

Сам Михаил Буташевич-Петрашевский, к 1848 г. чиновник МИДа средней руки 27 лет от роду, фигурой был любопытной и, пожалуй, в чём-то символической. Сегодня именно такие становятся популярными, скандально известными блоггерами и прочими «лидерами общественных мнений» в социальных сетях. Петрашевский, не лишённый талантов, был не лишён и странностей. «Однажды явился в Казанский собор переодетым в женское платье, не слишком усердно замаскировав свою густую черную бороду…» – мемуары очевидцев доносят нам такие, выражаясь современным языком, перформансы Петрашевского, которые позднее сильно мешали советским историкам лепить из него икону классического революционера.

Петрашевский происходил из семьи, весьма зажиточной даже по столичным меркам. Он был крестным сыном царя Александра I – отец Петрашевского, авторитетный в столице врач, лечил и императорскую семью. На руках Петрашевского-старшего умер генерал Милорадович, смертельно раненый пулей декабриста Каховского на Сенатской площади. В наследство от отца Петрашевскому-сыну досталась половина большого доходного дома, которую он с 1844 г. превратил в место регулярных собраний и посиделок многочисленных приятелей. По сути это был нередкий для столичного Петербурга «салон» – явление для людей XIX века с успехом заменявшее социальные сети.

Само собой в тех «салонах», дальних предшественниках диссидентских «кухонь», ругали власть и критиковали российские порядки, благо поводов хватало. «Наше смрадное отечество, где нет возможности, не говорю, думать, а кажется, дышать свободно, по-человечески…» – стилистические и смысловые аналоги этой фразы Петрашевского спустя почти два века можно без труда отыскать в русскоязычном фейсбуке.

Типаж некоторых посетителей Петрашевского тоже хорошо знаком нам по соцсетям – душещипательная история о том, как русское правительство систематически травит ядом немецких помещиков Прибалтики в целях распространения православия среди эстонских и латышских крестьян, показалась дурной сказкой отнюдь не всем «петрашевцам». Впрочем, некоторым всё же показалась – возникли бурные споры, закончившиеся вызовами на дуэль. Излишне говорить, что те дуэли не состоялись. Сегодня это был бы знатный хайп в интернете…

Выборы в столичную Думу

Вообще идеи самого Петрашевского были достаточно смутны. Он вроде бы выступал за «социализм» – еще тот, утопический домарксов – но притом громко требовал, чтобы государственная власть не вмешивалось в частный бизнес (при Николае I экономика была как раз серьёзно огосударствленна). Одним же из неизменно первых требований Петрашевского был призыв к отмене запрета курить на улицах… Любопытно, что петербургская полиция почти сразу обратила внимание на многолюдные собрания вольнодумцев Петрашевского и закономерно сочла, что они не стоят внимания. Но всё изменил 1848 г.

В тот год буквально всю Западную Европу накрыла череда социальных потрясений. Революции во Франции, Италии, Германии, Венгрии. Баррикадные бои в Париже, Вене, Праге… Нашим современникам достаточно вспомнить как не иллюзорно беспокоили власть пресловутые «оранжевые революции», чтобы понять, насколько монархический Петербург напрягли революции реальные. Царь Николай I был кем угодно, но только не глупым – двигателем западноевропейских потрясений и конституционных требований выступил средний класс той эпохи; не удивительно, что и в России власть стала с беспокойством присматриваться к его доморощенному аналогу.

На беду Петрашевского к тому времени у министра МВД возникли личные счёты к популярному столичному «блоггеру» и оппозиционеру. Ещё в 1846 г. столицу империи развлекли и взбудоражили выборы в Петербургскую городскую думу – да, в самодержавной «николаевской» России бывали вполне демократичные для той эпохи выборы (факт, который удивит многих наших современников!) Петрашевский на тех выборах выдвинул свою кандидатуру в секретари столичной Думы и оказался главным и шумным соперником кандидата, поддержанного властями.

Избирательная кампания Петрашевского была для той эпохи креативна – едва ли не первый оппозиционер-«урбанист» с массово распечатанной программой, рассчитанной на столичный middle-class в духе «за всё хорошее, против всего плохого». «Полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязания полиции…» – так пересказывал программу Петрашевского благожелательный к нему современник.

Бюрократия и тогда имела навыки «управляемой демократии», но не факт что кандидат Петрашевский проиграл именно поэтому. Однако он стал активно судиться с МВД – выборы тогда входили в компетенцию этого министерства – и дошел аж до Сената, высшего судебного органа империи по гражданским делам.

Словом, у министра МВД Льва Перовского были причины – и практические, и стилистические – для нелюбви к Петрашевскому. Кстати, министр в прошлом был коллегой Ивана Липранди по армейскому делу: тоже в юности офицер-«колонновожатый», раненый в боях с Наполеоном. Стоит помнить, что все главные преследователи «петрашевцев», законопатившие на каторгу Достоевского, в молодости были героями войны 1812 г. – притом реальными героями, без кавычек.

«Такие агенты за деньги не отыскиваются…»

К «разъяснению» столичных «петрашевцев» Липранди приступил со всеми навыками турецких войн и борьбы с сектами. Для начала завербовал извозчиков и проституток, которыми пользовался петербургский middle-class, регулярно собиравшийся у Петрашевского. Затем сумел среди студентов завербовать подходящего агента, изящно подведя его к Петрашевскому – агента для начала устроили на работу в МИД бок о бок с Петрашевским. Здесь надо отметить, что это была первая в русской истории спецоперация такого рода – полиция в современном её значении внедряет информатора в оппозиционные круги. Оппозиционные тоже по-современному, не в смысле прежних дворцовых или армейских заговорщиков.

Уникальность момента понимал и сам Липранди, не зря он, выделяя некоторые слова, писал наверх царю и министрам: «Тут недостаточно было ввести в собрание человека только благонамеренного; агент этот должен был стоять в уровень в познаниях с теми лицами, в круг которых он должен был вступить… и наконец стать выше предрассудка, который в молве столь несправедливо и потому безнаказанно пятнает ненавистным именем доносчиков даже таких людей, которые, жертвуя собою в подобных делах, дают возможность правительству предупреждать те беспорядки, которые могли бы последовать при большей зрелости подобных зловредных обществ. Такие агенты за деньги не отыскиваются».

Своим подходом к информаторам-«доносчикам» Липранди явно опередил время, предлагая поставить их работу системно и на поток. Один из князей вскоре писал, что бывший разведчик «имел дерзость подать проект об учреждении при университетах школы шпионов, вменяя в обязанность директорам давать сведения о тех студентах, которых употребляют они, чтобы иметь данные о мыслях и действиях их товарищей». Словом, Липранди предвосхитил все особые и режимные отделы в НИИ и вузах будущего XX века. Не случайно первое в СССР историческое исследование об агентурной деятельности Липранди под названием «Полицейский сыск и кружок петрашевцев», при всём негативном отношении к царским сатрапам, вышло в 1976 г. именно как учебное пособие Высшей школы милиции. Однако для дворянства своей эпохи, жившего ещё феодальными понятиями сословной чести, все предложения Липранди о системе внутренних информаторов были именно «дерзостью».

Липранди стал и отцом политической провокации. Дело в том, что разросшийся «кружок» Петрашевского был сборищем болтунов разной степени таланта или, говоря словами сочувствующих, «заговором идей» – притом идей, популярных в обществе. Именно Липранди придумал рецепт дискредитации вольнодумцев, подтолкнув их к связям с открытыми врагами России – его осведомитель попытался свести Петрашевского с «черкесами», подобранными Липранди же агентами из кавказских горцев, якобы сторонниками тех, кто разбойничал в те дни на Кавказе. В 1847-48 гг. как раз прогремел очередной всплеск войны в Чечне и Дагестане.

«Пусть пируют с такими же дураками…»

Липранди предлагал властям не спешить с арестами, но весной 1849 г. царь Николай I был занят вводом войск в Венгрию и отмахнулся от сложных полицейских игр, велев «приступить к арестованию». В одну ночь по спискам Липранди взяли четыре десятка человек, всего же дело «петрашевцев» затронуло несколько сотен столичных дворян и чиновников.

Показательно, что Липранди, как истинный патриархальный сексист и столь же галантный кавалер пушкинского образца, отрезал от следствия абсолютно всех женщин. В реальности вокруг «петрашевцев» вилась масса соратниц прекрасного пола, но бывший разведчик сам признавался начальству, что дам в расчёт не берёт. «Не упоминаю уже о каких-то женских литературных обществах…» – писал Липранди в пояснения к его официальному докладу об оппозиции. Хитроумный спецслужбист буквально отмахнулся от дам, в чём его поддержали все высокопоставленные чины МВД – в их ещё потчи средневековом сознании дама могла быть замешана в дворцовых интригах, но не могла стать субъектом политического подполья. Тут они, бесспорно опытные и очень неглупые люди, исторически ошиблись: одним из инициаторов дела «петрашевцев» был Лев Перовский, тогда министр МВД – но именно его двоюродная внучка, Софья Перовская, организует первый и последний теракт, убивший русского царя…

Любопытно, что дело «петрашевцев» стало потрясением для аналога Госбезопасности той эпохи – знаменитого «Третьего отделения». Его глава Леонтий Дубельт ничего не знал о расследовании Липранди и сразу воспринял происходящее, как тонкую интригу МВД против жандармского ведомства. В итоге обиженные жандармы, производя аресты, в первую же ночь засветили имя агента Липранди. Сам же бывший разведчик тоже повёл себя странно, спрятав от следствия едва ли не главную улику – печатный станок, именно этот агрегат по законам империи превращал кучку вольнодумцев в подпольную организацию.

Вообще дело «петрашевцев» вызвало недоумение не только в обществе, но даже в верхах – оказались затронуты подчинённые многих министров и высокопоставленных лиц, а сами арестованные, по сути замешанные лишь в разговорах, не воспринимались преступниками. Глава жандармов Леонтий Дубельт, человек с блестящим для той эпохи техническим образованием, ветеран всех сражений с Наполеоном, раненый на Бородинском поле, так записал в дневнике об арестованных: «Всего бы лучше и проще выслать их за границу. Пусть их там пируют с такими же дураками, как они сами… А то крепость и Сибирь – сколько ни употребляют эти средства, всё никого не исправляют; только станут на этих людей смотреть, как на жертвы, станут сожалеть об них, а от сожаления до подражания недалеко».

Следствие по делу «петрашевцев» вели высшие чиновники империи. Это был тот редкий случай, когда следователи почти открыто старались не утопить, а обелить арестантов. «Затруднительно уличать в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением» – приходили к выводу руководители следствия, представители знатнейших фамилий империи, князья Долгорукий, Гагарин и Голицын.

И тут в дело вновь вмешался Иван Липранди с пространным объяснением, что мысли то и есть самое опасное. Его анализ пошёл по верхам, вплоть до самого царя, как раз в сентябре 1849 г.

«Ныне корень зла состоит в идеях…»

Человек в молодости нечуждый декабристам писал: «В заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне, и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками Министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком…»

Липранди старательно доказывал верхам, что вот это всё, весь «заговор идей» и есть на самом деле самое опасное – в новых условиях опаснее открытых мятежей, узко военных или дворцовых заговоров. Доказывал ловко, даже искусно приплетал к делу «петрашевцев» статистику крестьянских волнений по стране. Не зная еще ничего о «сетевых структурах», Липранди пугал именно этим: «Сеть была заткана такая, которая должна была захватить всё народонаселение». В сущности бывший разведчик показывал не то, чем являлся «кружок» Петрашевского, а то какой опасностью для власти могут стать сети подобных кружков в будущем – тем большей опасностью, чем больше у государства реальных проблем и язв.

И нарисовав не без таланта почти апокалиптическую картину, Липранди вдруг завершал свой анализ фактической просьбой пощадить арестованных: «Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагаю, что с идеями должно бороться не иначе, как также идеями… В таких случаях наказание за политические преступления оставляет весьма неблагоприятное впечатление в народе. Далее я молчу».

Царь если и внял доводам Липранди, то слишком своеобразно. Даже в самодержавной монархии средины XIX века сложно было осудить гражданским судом за разговоры – и «петрашевцев» судили высшим военным трибуналом. Юридические формальности позволил соблюсти факт наличия среди арестованных нескольких офицеров.

Любопытно, что новомодный «социализм» последователей Петрашевского как раз мало интересовал следователей и судей. Скорее их позабавил трагикомичный факт из биографии главного смутьяна – Петрашевский пытался завести социализм для своих крепостных, построив им по своему разумению и на основе модных европейских идей «фаланстер», но крестьяне не поняли чудачеств барина, и спалили общежитие, в которое их пытались переселить.

Николай Данилевский, будущий основатель цивилизационного подхода к истории, а тогда главный докладчик и проповедник социализма среди «петрашевцев», отделался минимальным наказанием – его выслали служить мелким чиновником в провинцию. Зато тщательно выясняли, кто же обзывал русского царя «богдыханом» – так традиционно именовали императора Китая, а Николая I весьма обидело сравнение с китайским коллегой…

Военный суд приговорил 16 человек, включая самого Петрашевского и отставного поручика Фёдора Достоевского, к «смертной казни расстрелянием». Царь демонстративно помиловал их, уже привязанных к расстрельным столбам. Казнь заменили каторгой.

«Одною ногою на ультрамонархическом, другою на ультрасвободном грунте…»

В дальнейшем судьба многих «петрашевцев» сложилась благополучнее, чем это можно было бы подумать про политических преступников и каторжников в самодержавной монархии. Судьба Достоевского хорошо известна, но и сам Петрашевский уже через несколько лет организовывал первую частную газету в Сибири. Привлекавшийся по этому делу Евгений Ламанский спустя полтора десятилетия вообще стал, выражаясь современным языком, главой Центрального банка России и реализовал на этом посту некоторые либеральные идеи «петрашевцев» – с сомнительной эффективностью реформировал финансовую систему страны, заменив существовавший при Николае I тотально государственный кредит частными акционерными банками.

Зато для Ивана Липранди громкое дело «петрашевцев» стало концом государственной карьеры. Он не только прослыл жупелом для всех столичных либералов, но и слишком многим высшим чиновникам наступил на ногу. Для полуфеодальной бюрократии Липранди с его провокациями и опередившими время идеями тотальной слежки был именно что «дерзок» и чужд. Власть предпочла давить оппозицию, а не манипулировать ею – в итоге, спустя поколение, получили террор «народовольцев».

Впрочем, это уже другая история, где хватало своих провокаций. Выдавленный в отставку Липранди, прежде чем умереть в 1880 г., прожил ещё три долгих десятилетия. Написал ещё массу любопытных работ по военным вопросам с названиями типа «Об игольчатых ружьях и металлических патронах», умудрился даже предсказать войну в воздухе. Но главной его заботой стало изучение войны 1812 г. – собранные им многотомные архивные материалы до сих пор высоко ценятся историками.