Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 62 страниц)

По статистике, в ходе каждого рейса от Одессы на Сахалин через Египет из 500–700 каторжников умирало от 5 до 30 с лишним человек. Трупы хоронили, сбрасывая в море. Идущие на Сахалин тюремные пароходы имели специальное оборудование: проходящие через все помещения для заключенных специальные трубы, по которым из корабельных топок можно было подать раскалённый пар – «идеальное» техническое средство на случай бунта сотен каторжников в открытом море…

«Кривошейные» работы

На Сахалине каторжники в основном добывали уголь, а также валили лес, строили дороги и всю иную инфраструктуру, необходимую для освоения острова. Труд в угольных шахтах по праву считался самым тяжелым и страшным. Никакой механизации не было, всё делалось вручную силами каторжан. «Работа во всех рудниках была организована довольно первобытным способом…» – так в самом начале XX века сообщал о каторжной угледобыче горный инженер Константин Тульчинский, занимавшийся исследованием полезных ископаемых Сахалина.

Петербургский журналист Влас Дорошевич в 1897 году посетил Сахалин и оставил впечатляющее описание угольных шахт, в которых работали каторжане. «В руднике чёрная тьма. – описывает Дорошевич свою вылазку в каторжные недра Сахалина. – Чёрные стены каменноугольного пласта поглощают лучи света, свечка еле-еле освещает какой-нибудь шаг впереди… В параллели сыро, тяжко, трудно дышать. Вода просачивается, капает на вас большими, тяжёлыми, холодными каплями, руки хватаются за мокрое, холодное, скользкое, вы ползёте по чёрной жидкой грязи…»

В сопровождении горного инженера Дорошевич рискнул проползти вглубь шахты, чтобы увидеть, как работают каторжане: «Словно какие-то черви, мы ползли в недрах земли по узеньким, кривым, извилистым параллелям… На четвереньках идти можно было только местами, в виде роскоши. По большей же части приходилось ползти на животе. Схватиться правой рукой за какой-нибудь выступ в стенке и притягиваться на мускулах, в левой держа свечу…

– А рабочим здесь постоянно приходится лазить. Немудрено, что ходят все в лохмотьях.

– Здесь были «кривошейные» работы! – говорил инженер, когда мы отдыхали где-нибудь на скрещении параллели со штреком, где можно посидеть.

«Кривошейными» работами называются такие, когда рабочий, лёжа, скривив шею, чтоб не ударить себя в голову, впереди себя продалбливает в каменноугольном пласту кайлом такую дыру, чтоб в неё можно было пролезть одному человеку. Работы эти считаются не только самыми трудными изо всех существующих, но и прямо убийственными…»

По узким подземным лазам Дорошевич с сопровождающим инженером добрались до забоя, где каторжане добывали уголь: «Мерные удары слышатся всё яснее, громче. Ближе, ближе. Послышался глухой человеческий говор и мы, наконец, друг за дружкой, выползаем в забой. Работа останавливается. Рабочие снимают шапки…

В каменноугольном пласту от угля душно и жарко. Чёрные стены. Пылает, еле освещая забой, несколько керосиновых факелов, – в забое, вместо воздуха, крутится какой-то вихрь керосиновой копоти. Люди одеты в невероятные лохмотья, сквозь которые на каждом вершке видно голое, чёрное тело. Только арестантские шапки остаются целы на рабочих и составляют резкий контраст с остальными лохмотьями.

С лицами, чёрными от угля, при дрожащем красном свете факелов, под землёю, среди чёрных стен забоя, – каторжане кажутся, действительно, какими-то чертями, и на них жутко смотреть… Пока инженер показывал мне устройство старого рудника, настал час арестантского обеда. Рабочие расползлись, как черви, по параллелям, с головокружительной быстротой, слетели на спине по штрекам, зашлёпали чуть не по колено в воде по главной штольне и ушли в тюрьму…»

Архивные документы позволяют представить каков был упомянутый Дорошевичем «арестантский обед». В сутки сахалинскому каторжнику полагалось около килограмма хлеба, 160 грамм мяса или 400 граммов рыбы. К ним добавлялось 300 грамм крупы, картофеля и капусты. В основном каторжников кормили доступной на Сахалине рыбой – согласно тюремной инструкции рыбная «пайка» полагалась 208 дней в году. По свидетельству очевидцев ведро такой «баланды» стоило 5 копеек.

Тюремный врач Николай Лобас, проработавший на Сахалине 7 лет, в начале XX века писал осторожно, но недвусмысленно: «На каждом шагу можно увидеть, что пища сахалинского арестанта не восполняет трат его организма, если ему приходится выполнять тяжелую работу, и он постепенно идет к упадку…»

За четверть века существования Сахалинской каторги привезенные «плавучими тюрьмами» через Египет заключенные добыли на острове почти 600 тысяч тонн угля. Подневольный труд здесь мог бы продолжаться и далее, но после русско-японской войны, когда южная половина острова отошла к Японии, Сахалинскую каторгу пришлось закрыть.

Каторжные дороги Приамурья

Однако и после закрытия каторги на острове Сахалин, Дальний Восток не обходился без «арестантских работ», как тогда называли труд заключённых.

Ещё в 1891 году Министерство путей сообщения Российской империи пришло к выводу, что на дальневосточных землях железнодорожное строительство невозможно без использования каторжников. В то время начиналось строительство знаменитого Транссиба, железной магистрали через весь континент от Урала до Владивостока. Но в Приморье и Приамурье с их редким населением просто не хватало рабочих рук для столь масштабных работ, к строительству трассы пришлось привлекать солдат и наёмных рабочих-иностранцев из Китая и Кореи. Дополнительно к ним решено было использовать и силы каторжников.

125 лет назад, 23 апреля 1891 года плывший из Одессы через Египет пароход с партией каторжников в количестве 600 человек вместо Сахалина был направлен во Владивосток, где подневольные «пассажиры» и приступили к строительству Уссурийской железной дороги. Эта трасса, протяжённостью почти в 1000 вёрст, должна была соединить Владивосток с Хабаровском.

Вскоре заключённые составили заметную часть железнодорожных строителей. К работам привлекались лишь те каторжане, которым оставалось отбывать наказание не более пяти лет. За трудолюбие и хорошее поведение им предоставлялись льготы: сокращение срока заключения и разрешение после освобождения жить в Приморье, а не на острове Сахалин (все «ссыльнокаторжные», как тогда именовали заключённых, отправленных на Дальний Восток, даже после отбытия каторги должны были пожизненно оставаться здесь, не имея права возвращаться в европейскую часть России).

По свидетельству дошедших до нас архивных документов, в 1895 году на строительстве Уссурийской железной дороги было занято более 13 тысяч человек, из них всего 400 человек вольных рабочих. Остальная часть работников – солдаты, нанятые китайские бедняки и каторжники. С 1893 по 1900 год здесь ежегодно трудилось 3–4 тысячи каторжан. Их рабочий день продолжался с 6:00 утра до 18:00 вечера, с двухчасовым перерывом на обед и отдых.

Питание каторжан было столь же «скромным», как и у их собратьев по несчастью на Сахалинской каторге, но в качестве поощрения им четыре раза в месяц выдавали по чарке водки. Сохранившаяся архивная статистика показывает, что питание одного заключённого, занятого на строительстве Уссурийской железной дороги, обходилось царской казне всего в 5,61 копейки…

Помимо железной дороги заключённые построили на Дальнем Востоке и первое шоссе – тогда оно называлось «Амурская колёсная дорога», а работавшие на строительстве каторжники называли её просто «Колесухой». Эта дорога, длиною в 1035 км соединяла Благовещенск с Хабаровском.

После успешного опыта использования заключённых при строительстве Уссурийской железной дороги, царское правительство решило делать «Амурскую колесуху» исключительно трудом каторжников. Дорожные работы начались в 1898 году и шли целое десятилетие – ежегодно на них были заняты примерно две тысячи узников.

Один из лагерей каторжников-строителей расположился на берегах реки Райчихи, впадающей в Амур. Любопытно, что именно здесь спустя 40 лет возникнет «Райчихлаг», одно из подразделений дальневосточного ГУЛАГа.

До 1905 года на строительстве работали исключительно уголовные преступники, но после событий Первой русской революции среди строителей «Амурской колесухи» появилось немало политических заключённых. Благодаря их воспоминаниям мы можем узнать, как жилось и работалось дальневосточным каторжникам век назад.

«Подобного еще не было в тюремной практике других государств…»

С марта по ноябрь каторжане жили в палатках посреди амурской тайги, а с наступлением холодов строили себе землянки. Но в отличие от советских времён, по законам царской России телесные наказания заключённых были разрешены официально. И администрация лагерей начала XX века активно пользовалась этим правом. Как вспоминал Юлий Соболь, за революционную деятельность оказавшийся на каторге и три года проработавший на строительстве Амурской дороги: «Нас бьют, когда идешь на работу, бьют, идя с работы, во время работы. Бьют и ночью, когда громко говоришь в палатке…»

Строки воспоминаний Соболя рисуют страшную картину: «На «Колесухе» «живой» жизни нет, как нет живых людей, а есть ходячие трупы, как нет вообще «людей», а есть числа, номера, манекены с ярлыками: уголовный, политик, бывший студент, бывший агроном, бывший учитель. На «Колесухе» не говорят, а шепчутся; на «Колесухе» не спят, а тяжело дремлют с готовностью в любую минуту вскочить и вытянуться в струнку; на «Колесухе» не умываются, а чешутся; на «Колесухе» не едят, а, торопливо, обжигаясь, глотают, на «Колесухе» нет ни норм, ни закона, ни правил, ни обычаев, а есть только разнузданное «хочу» любого солдата, любого надсмотрщика – американские плантации на берегу Амура, белые рабы под серыми куртками, а вместо американских лесов – амурские сопки, болота. И мошкара – мелкая, злющая, тучами облепляющая лицо, руки, ноги…»

«Мы живем в палатках, дырявых и грязных, куда легко и беспрепятственно проникает и дождь и ветер. – вспоминает каторжный быт бывший суфлёр Казанского театра оперетты Юлий Соболь, – Когда ветер злится, вся палатка ходуном идет, а мы под серым полотнищем беспомощны, как дети; спим на грубо сколоченных козлах с соломенной подстилкой. Да мы не одни – у нас и гости водятся: ужи приползают и греются. Сначала страшно, а потом привыкаешь: ничего, тварь безвредная, ведет себя пристойно, и ничего не требует…»

«В 4 часа утра нас выгоняют на работу, – рассказывает Соболь про каторжный труд, – только-только светает, когда мы вылезаем из палаток и двумя длинными шеренгами выстраиваемся вдоль палаток… Мы в рваных, грязных рубахах, многие из нас босиком… Солдаты вскидывают винтовки, мы – лопаты, и десятками выходим на дорогу, десяток за десятком шлепаем по грязи, десяток за десятком отбиваем вёрсты, а их немало: 12 верст надо пройти, чтобы добраться до участка и те же 12 верст обратно, когда погонят домой…»

Тяжкие условия труда провоцировали побеги в глухую тайгу. Юлий Соболь так вспоминает 1906 года на строительстве дороги: «В июне бежал матрос Масалков – политический; поймали его тут же, дали 25 розог и заковали, недель пять работал в кандалах, стоя по колено в воде… Парохин и Гришин на глазах конвойных бросились в лес; загремели выстрелы; на помощь прибежали остальные конвойные. Минут через 20 поймали и сквозь строй провели: конвойные зверски работали прикладами; Гришин тут же умер…»

Однако Главное тюремное управление МВД Российской империи по итогам работ на «Колесухе» испытывало откровенную гордость за достигнутый результат, сообщая в докладе министру: «Примера подобного сооружения по его грандиозности, по тем затруднениям, с которыми сопряжена была прокладка дороги в пустынной, почти незаселенной и малодоступной местности, еще не было в тюремной практике других государств…»

«Достаточно сказать, – сообщали тюремные чиновники начальству, – что арестантам пришлось не только сделать своим трудом всё, что требовалось для дороги со всеми её станционными и мостовыми сооружениями, на протяжении нескольких сотен верст, но ранее того расчистить леса, провести временные пути сообщения, устроить жилища и организовать водоснабжение, доставку одежды, пищи и всех других материалов и запасов, при отсутствии возможности делать закупки на месте работ».

Учитывая столь порадовавший тюремные власти опыт, министр внутренних дел Пётр Столыпин распорядился о строительстве силами заключённых не только шоссейной, но и железной дороги вдоль Амура – две тысячи вёрст в тайге от Хабаровска до Нерчинска. Столыпин приказал строить эту дорогу без привлечения наёмных рабочих из Китая, поэтому основной силой вновь стали каторжане. Для поощрения заключённых был издан приказ, что «отличившимся в прилежании к труду и поведении, сроки сокращаются по расчету одного месяца действительного участия в работах за два».

Для строительства бараков вдоль линии железной дороги у казны не хватило денег, арестантам вновь приходилось ютиться в старых палатках, привезенных со строительства «Амурской колесухи». Зимой, когда работы по сооружению дорожного полотна становились невозможными, арестанты занимались заготовкой шпал, дров, леса и другого материала для нужд железной дороги. Рабочий день начинался около 5 часов утра и заканчивался в 7 часов вечера. С учётом перерывов на питание, каторжники работали в среднем по 11 часов в сутки.

Показательно, что численность конвойных солдат и охранников немногим уступала числу каторжников. Так в 1913 году на строительстве Амурской железной дороги работало 3193 каторжанина, а их охраняли 281 надзиратель и 1586 солдат при 25 офицерах. Фактически на трёх каторжников приходилось два охранника. Но и это не предотвращало побеги отчаявшихся людей.

Архивы МВД содержат типичные доклады о подобных происшествиях. Так, 2 июня 1913 года около 5 часов утра из лагеря «Второй дорожной команды» у станции Ту (ныне в Шимановском районе Амурской области) бежали 15 арестантов. При преследовании беглецов шестеро из них были убиты…

В 1911-13 годах строительство Амурской железной дороги не раз посещали депутаты Государственной думы и столичные корреспонденты, пытавшиеся выяснить реальные условия работы заключённых. Они оставили ряд красноречивых описаний.

«Пища здесь невообразимо плоха, свирепствует цинга. – сообщал в 1911 году депутат Госдумы, известный политик того времени Александр Гучков министру юстиции Ивану Щегловитову, – Партия тяжелобольных была оставлена на 8 суток без пищи, так как начальник партии уехал, не оставив кормовых денег. Врачом был найден арестант, умирающий от голода и истощения. Карцеры переполнены избитыми людьми и представляют собой смрадные клоповники».

Ситуация не изменилась и через два года, когда её так описывал очевидец: «Каторжные плохо одеты, босы, не смотря на зимнее время, размещены в палатках. Дурно питаются, хлеб плохой, не выдается чая и иногда кипятку, вода добывается в грязной яме. Много больных, медицинская помощь почти отсутствует, часто применяется телесное наказание…»

Глава 83. Чеховская каторга – тюрьма и ссылка на Сахалине

«Сахалин – это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек, вольный и подневольный…» Так говорил всем нам знакомый Антон Павлович Чехов, в 1889 году задумавший посетить далёкий и страшный тогда остров. К моменту поездки писателя, на Сахалине уже два десятилетия существовала основанная 30 апреля 1869 года самая знаменитая и самая ужасающая тюрьма царской России. Не зря остров в ту эпоху народ характеризовал присказкой: «Кругом море, а в середине горе…»

Пройдём по следам Антона Павловича и его литературного таланта на сахалинской каторге.

А.П. Чехов перед поездкой на Сахалин

«Тут кончается Азия…»

«Одного арестанта сопровождала пятилетняя девочка, его дочь, которая, когда он поднимался по трапу, держалась за его кандалы…» – этой щемящей душу картиной встретила Чехова сахалинская каторга ещё до острова, на другом берегу Татарского пролива. К середине лета 1890 года писатель пересёк всю Сибирь и оказался в Николаевске-на-Амуре, откуда пароход по имени «Байкал» повёз его и группу каторжан в последний этап на Сахалин. На исходе ночи писатель поднялся из каюты на палубу: «Солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты в кандалах крепко спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса, и было прохладно. Конвойный стоял среди этой кучи тел, держась обеими руками за ружье, и тоже спал…»

Спустя несколько лет, завершая книгу «Остров Сахалин» Антон Чехов напишет про устье Амура и Татарский пролив: «Тут кончается Азия». Великий писатель не поспешит указать, что же начинается – прозрачно намекая читателю, что каторжный остров будет отдельным миром, затерянным где-то за пределами всех континентов.

Замысел путешествия на Сахалин у Чехова возник в 1889 году. К тому времени молодому, но уже знаменитому литератору не исполнилось и 30-ти. В эпоху до радио и телевидения печатное слово ценилось куда больше, чем сегодня – почти юный по нашим меркам Чехов был уже настоящей звездой, знаменитостью у читающей публики России. Но знали его в основном как создателя лёгких и юмористических рассказов.

И вот преуспевающий автор развлекательного жанра, фактически, сбежал на Сахалин – туда, откуда иные пытались всеми силами вырваться. Родной брат Чехова, Михаил, позднее так вспоминал об этом: «Собрался он на Дальний Восток как-то вдруг, неожиданно, так что в первое время трудно было понять, серьёзно ли он говорит об этом или шутит…»

Многие современники, коллеги и издатели отнеслись скептически к замыслу Чехова. «Вы пишете, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Будто бы это верно? Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей…» – спорил Чехов в письмах к приятелям.

Популярность писателя была уже столь велика, что о его замысле заранее оповещали даже в прессе. «Сенсационная новость. Талантливый А. П. Чехов предпринимает путешествие по Сибири с целью изучения быта каторжников» – писала московская газета «Новости дня» в январе 1890 года. Возник даже слух, что Чехова якобы собираются назначить губернатором Сахалина!

Слух анекдотический, но знаменитый писатель ехал на далёкий остров отнюдь не как любопытствующий праздный турист. Чехов задумал и сумел добиться у тюремного начальства Российской империи разрешения на проведение статистического исследования Сахалина и его населения. Вообще, заметим сразу, знаменитая чеховская книга «Остров Сахалин» – это совершенно не литературное, а сугубо научное произведение. Лишь гений писателя невольно превратил статистический сборник в художественное слово великой силы.

«Мысль избрать это место пришла впервые самим каторжным…»

Чеховская книга «Остров Сахалин» гораздо шире тюремной темы. Но пока сосредоточимся именно на этой стороне истории острова. Когда Чехов приехал на Сахалин, местной каторге официально шёл двадцатый год. Если считать от наших дней, то возникла она ровно полтора века назад – в последний день апреля 1869 года. Царь Александр II тогда подписал распоряжение: «Генерал-губернатору Восточной Сибири немедленно приступить к высылке на Сахалин ссыльно-каторжных, для употребления их там в работы…»

К тому времени насчитывалось лишь полтора десятилетия, как Россия начала осваивать далёкий остров, на который помимо нашей страны, претендовали Япония и Китай. Для закрепления Сахалина требовалось срочно создавать не только редкие военные заставы, но и постоянные поселения. Однако в силу гигантских пространств и труднодоступности Дальнего Востока к 1869 году на остров с континента смогли переселить лишь два десятка крестьянских семей. И тогда в столичном Петербурге решили использовать свежий пример Австралии, которую с начала XIX века успешно осваивала Британия, массово направляя туда каторжников и ссыльных.

Однако первые каторжники на Сахалине появились задолго до особого царского распоряжения. Как писал сам Чехов: «Существует мнение, что мысль избрать это место для ссыльной колонии пришла впервые самим каторжным: будто бы некий Иван Лапшин, осуждённый за отцеубийство и отбывавший каторгу в г. Николаевске-на-Амуре, попросил у местных властей позволения переселиться на Сахалин, и в сентябре 1858 г. был доставлен сюда…»

До 1869 года на Сахалине оказалось не более сотни ссыльных, за следующее десятилетие на остров с материка смогли переправить еще около полутора тысяч заключённых. Им пришлось строить первые дома, первые дороги, но в основном каторжники были заняты на добыче угля, который здесь открыла ещё экспедиция Невельского, одного из пионеров освоения Сахалина и устья Амура. До конца XIX века на российском Дальнем Востоке не имелось иных угольных разработок, кроме сахалинских – а ведь уголь тогда был основой энергетики и главным топливом для флота.

Царская казна платила заключенным 2 копейки за каждую добытую тонну угля, что было очень выгодно – другим источником чёрного горючего камня поблизости была только Япония, откуда уголь импортировали по 20 рублей за тонну. Но при всей перспективности сахалинских разработок и необходимости спешного освоения острова «этапировать» сюда заключенных через всю Сибирь было очень сложно и дорого. До создания Транссибирской железной дороги оставались еще более 30 лет, и в первое десятилетие сахалинской каторги доставка сюда из европейской части России одного каторжника занимала полтора года и обходилась казне в целое состояние.

Массовые этапы на Сахалин начались лишь 140 лет назад, в 1879 году – каторжников на дальневосточный остров стали возить пароходами из Одессы через Суэцкий канал и два океана, Индийский и Тихий, мимо берегов Египта, Индии, Китая и Японии. Такой путь занимал два месяца, был в четыре раза дешевле пешего через всю Сибирь, но оказался страшно тяжёл и мучителен для заключённых – долгие недели во время плавания в тропических широтах они проводили в наглухо закрытых раскалённых трюмах, где температур поднималась до 50 градусов. Смертность на таких «этапах» порою доходила до десятой части заключённых…

Антон Чехов не побывал на каторжных пароходах и не оставил их описания. Но шедшие на Сахалин «плавучие тюрьмы» не остались совсем уж вне русской литературы – отец писателя Даниила Хармса революционер-народоволец Иван Ювачев, получив 15 лет каторги, в 1886 году плыл на дальневосточный остров в пышущем жаром чреве такого парохода, а затем много лет лечился от сыпи и язв, полученных в тюремном трюме. Бывший военный моряк, Ювачев имел опыт морских плаваний, но об океанском этапе на Сахалин позднее написал с ужасом: «В каторге не так трудно, как на пароходе…»

«Каторжные встречаются на каждом шагу…»

Чехов добирался на Сахалин по суше, через весь континент – почти три месяца безостановочного пути на поезде, на конной повозке и на пароходе по Забайкалью и Амуру. Вольному путешественнику не пришлось испытать тяжести тюремных этапов, наоборот, писатель мог насладиться красотами Сибири и Дальнего Востока. «Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии», – писал Чехов друзьям.

На каторжный остров литератор прибыл 23 июля 1890 года. В Александровском посту (ныне город Александровск-Сахалинский) столичную знаменитость встретило большое начальство – начальник острова и всей каторги генерал Кононович и сам губернатор Приморского края барон Корф. Чехов, однако, интересовался не начальством, а жизнью и бытом простых обитателей Сахалина, большинство из которых в то время составляли каторжане и ссыльные.

На острове писатель прожил три месяца и два дня – в непрерывных разъездах и трудах. Фактически Чехов своими силами провёл первую перепись и первый соцопрос сахалинского населения, в наши дни в архивах и различных музеях хранятся 7446 «карточек»-анкет, заполненных его рукой. За три месяца Чехов лично увидел порядка 10 тысяч сахалинцев, половину населения острова той эпохи. Каждый четвёртый на Сахалине тогда был каторжником – вместе с ссыльными и членами их семей невольные обитатели составляли более 70 % сахалинского населения.

Такое количество заключённых наложило особенный отпечаток на весь быт острова. Как писал сам Чехов: «Каторжные встречаются на каждом шагу толпами и в одиночку. Они во дворе и в доме, потому что они кучера, сторожа, повара, кухарки и няньки. Такая близость в первое время с непривычки смущает и приводит в недоумение. Идёшь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнется и трахнет! Или придешь к знакомому и, не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит и ждет его слуга – каторжный с ножом, которым он только что чистил в кухне картофель. Или, бывало, рано утром, часа в четыре, просыпаешься от какого-то шороха, смотришь – к постели на цыпочках, чуть дыша, крадется каторжный. Что такое? Зачем? “Сапожки почистить, ваше высокоблагородие”. Скоро я пригляделся и привык. Привыкают все, даже женщины и дети. Здешние дамы бывают совершенно спокойны, когда отпускают своих детей гулять с няньками бессрочнокаторжными…»

По подсчётам Чехова примерно 40 % сахалинских каторжан составляли осуждённые за самые тяжкие преступления со сроками от 12 лет до пожизненного. Отбывшие свой каторжный срок ещё целых 10 лет не могли покинуть Сахалин – царский закон определял их в «поселенцы». Покинув каторжные бараки, они вынуждены были долго жить здесь и добывать пропитание своим трудом, невольно осваивая всё ещё полудикий остров, откуда было практически невозможно бежать. Не зря в те времена среди каторжан и ссыльных ходила такие присказки о Сахалине – «Кругом вода, а в середине беда» или «Кругом море, а в середине горе»…

Заполненные рукой Чехова анкеты-«карточки»

Хотя на Сахалине были и политические заключённые и невинно осуждённые, но большую часть составляли именно преступники. К ним великий писатель относился с человеческим сочувствием, но без ложного гуманизма – видел за страдающими людьми и их тяжкие грехи. «Один седой старик лет 60–65, по фамилии Терехов, сидящий в тёмном карцере, произвел на меня впечатление настоящего злодея. Накануне моего приезда он был наказан плетьми и, когда у нас зашла речь об этом, показал мне свои ягодицы, сине-багровые от кровоподтеков. По рассказам арестантов, этот старик убил на своем веку 60 человек…» – характерна запись в книге Чехова.

Наблюдательный писатель сохранил для нас и очень колоритные, порой трагикомические разговоры среди сахалинских каторжников. Так сокамерники осуждали одного товарища, за то, что тот ограбил церковь. Грабитель попытался отшучиваться: «Ну и что ж, Богу деньги не нужны!» Как пишет Чехов, заметив, что арестанты не смеются и что эта шутка произвела на сокамерников неприятное впечатление, каторжник с явным упрёком бросил товарищам по несчастью: «Зато я людей не убивал…»

«Каждый из них закован в ручные и ножные кандалы…»

Изучение каторжного острова писатель начал с тюремных бараков: «Гремит висячий замок, громадный, неуклюжий, точно купленный у антиквария, и мы входим в небольшую камеру, где помещается человек 20, недавно возвращенных из побега. Оборванные, немытые, в кандалах, в безобразной обуви, перепутанной тряпками и веревками; одна половина головы разлохмачена, другая, бритая, уже начинает зарастать. Все они отощали и словно облезли, но глядят бодро. Постелей нет, спят на голых нарах. В углу стоит параша…»

Каторжникам по царским законам брили половину головы, чтобы в случае побегов они были сразу заметны среди вольного населения. На Сахалине наиболее опасные преступники были по нескольку лет прикованы к тяжелым тачкам. «Каждый из них закован в ручные и ножные кандалы, – пишет Чехов, – от середины ручных кандалов идет длинная цепь, которая прикрепляется ко дну тачки. Цепи и тачка стесняют арестанта, он старается делать возможно меньше движений, и это, несомненно, отражается на его мускулатуре. Руки до такой степени привыкают к тому, что всякое даже малейшее движение сопряжено с чувством тяжести, что арестант после того уж, как наконец расстается с тачкой и ручными кандалами, долго еще чувствует в руках неловкость и делает без надобности сильные, резкие движения; когда, например, берется за чашку, то расплескивает чай…»

Главной работой для каторжан Сахалина была добыча угля, Чехов посетил бараки подневольных шахтёров: «Небольшой старый сарай, кое-как приспособленный для ночевки. Я был тут в 5 часов утра, когда поселенцы только что встали. Какая вонь, темнота, давка! Головы разлохмаченные, точно всю ночь у этих людей происходила драка, лица желто-серые и, спросонья, выражения как у больных или сумасшедших. Видно, что они спали в одежде и в сапогах, тесно прижавшись друг к другу, кто на наре, а кто и под нарой, прямо на грязном земляном полу…»

Каторжникам Сахалина полагалось в день – в пересчёте на современные меры веса – 1,2 кг хлеба и 170 грамм мяса, не считая крупы. Достаточно скудные объёмы пищи для человека, занятого на тяжелой работе. Нередко ситуацию усугубляло и плохое качество продуктов. «Хлеб был в самом деле ужасный. При взломе он отсвечивал на солнце мельчайшими капельками воды, прилипал к пальцам и имел вид грязной, осклизлой массы, которую неприятно было держать в руках» – описывает Чехов сахалинскую пайку. О тюремной похлёбке он пишет не без горького юмора: «Суп представляет полужидкую кашицу от разварившейся крупы и картофеля, в которой плавают кусочки мяса или рыбы – его хвалят некоторые чиновники, но сами не решаются есть…»

«Как едят арестанты? – спрашивает в книге Чехов и тут же сам отвечает, – Столовых нет. В полдень к бараку в котором помещается кухня тянутся арестанты… У каждого в руках какая-нибудь посуда. У кашевара к длинной палке приделан “бочок”, которым он черпает из котла и каждому подходящему наливает порцию, причем он может зачерпнуть бочком сразу две порции мяса или ни одного кусочка, смотря по желанию. Когда наконец подходят самые задние, то суп уже не суп, а густая тепловатая масса на дне котла, которую приходится разбавлять водой… Получив свои порции, арестанты идут прочь; одни едят на ходу, другие сидя на земле, третьи у себя на нарах. Надзора за тем, чтобы все непременно ели, не продавали и не меняли своих порций, нет…»

«Рогатого скота и женского пола…»

На Сахалине писатель видел и самую известную женщину-преступницу той эпохи, знаменитую «Соньку – Золотую Ручку». Чехов описал ей так: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым, старушечьим лицом. На руках у нее кандалы… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что всё время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею…»