Текст книги "Неожиданная Россия (СИ)"

Автор книги: Алексей Волынец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 62 страниц)

Глава 55. Талоны царя Александра: первые хлебные карточки в истории России ввели в 17 году – но не в 1917, а в 1817

В нашем прошлом хватало голодных и кризисных периодов, некоторые из них ещё не история, а буквально вчерашние воспоминания – многие ещё не забыли, как по итогам горбачёвской «перестройки» держали в руках «талоны на сахар» и прочие продукты. Благо тогда не дошло до талонов на хлеб – «хлебные карточки» для России это почти синоним мировой или гражданской войны с массовым голодом. Однако впервые подобные документы, аналоги «талонов» и «карточек», появились в истории Отечества задолго до всех революций и потрясений прошлого века – и, что удивительно, появились не во время голода или какого-то конфликта, а в абсолютно мирное время с хорошим урожаем и великолепной рыночной конъюнктурой.

В эпоху молодого Пушкина и стареющего Карамзина прототипы будущих «талонов» и «хлебных карточек» официально называли «Свидетельствами для покупки из магазинов муки». Впрочем, и под магазинами тогда понимали совсем не то, что мы сегодня. Расскажем, что же это было, и зачем император Александр I ввёл в 1817 г. талоны на муку для обитателей Петербурга…

«Дабы цены на жизненные предметы понизились…»

«Наконец обращаюсь к неимоверной цене на говядину…» – писал 12 ноября 1817 г. русский царь губернатору Санкт-Петербурга. Письмо было длинным и непривычно эмоциональным для обычно сухой официальной корреспонденции императора. Вчерашнему победителю Наполеона, буквально на полпути с Венского на Аахенский конгресс, где он вершил судьбы Европы, наверняка было почти обидно писать о какой-то говядине. Блестящий самодержец, не зря прозванный современниками «Благословенным», отставив изящные французские обороты, нудно подсчитывал, что в текущем году в Петербург попало быков вроде бы на 6965 меньше, чем в предыдущем 1816 г.

«Но вы же объясняете напротив, что по донесениям из губерний, прогон скота был в обыкновенном количестве; следовательно, скрываться тут должно какое-то злоупотребление, которое надлежало вам обнаружить…» – сетовал царь, обращаясь к Сергею Вязмитинову, министру полиции и военному генерал-губернатору Петербурга. Сегодня у нас этот герой войн с Наполеоном прочно забыт, ведь генерал от инфантерии Вязимитинов занимался не героическими атаками, а нудной и скучной логистикой, обеспечением и администрированием тыла воюющей армии.

Впрочем, в биографии самого Сергея Кузьмича Вязмитинова атак то хватало – в молодости, в эпоху русско-турецких войн Екатерины II, он не раз командовал гренадёрами и егерями при штурмах османских крепостей. Именно Вязмитинов первым в русской истории занял должность «военного министра». Это случилось ещё в 1802 г., а в сентябре 1812 г., в разгар войны с Наполеоном, когда Петербург достигла весь о падении Москвы, именно Вязмитинов возглавил уже весь Кабинет Министров, правительство Российской империи.

И вот на исходе осени 1817 г. царь писал своему опытнейшему администратору: «Приложите все попечение ваше, дабы цены на жизненные предметы понизились и чтобы продовольствие Столицы вошло в лучшее положение, нежели оное ныне находится…»

Причины для беспокойства были весомы – к октябрю 1817 г. цены на продукты в столице империи, по сравнению с обычными в это время года, вдруг взлетели в полтора раза. Резкий рост стал совершенно неожиданным не только для обывателей, но и для властей, городских и высших. Ни в 1817 г., ни в предыдущие несколько лет недородов и неурожаев в России замечено не было. Наоборот, урожай текущего года считался хорошим – проблем со снабжением Петербурга никто не ожидал.

На первый взгляд полуторный рост цен за осень не покажется страшным – неприятно, но вроде бы совсем не фатально. Однако царь и его лучшие министры, опытные администраторы (другие не разбили бы Наполеона) хорошо представляли систему продовольственного снабжения Петербурга – в ту эпоху она была полностью завязана на сеть волжско-балтийских каналов.

Надвигающиеся холода блокировали те каналы льдом, и на фоне полуторного роста цен это грозило столице очень тяжелой зимой. Осеннее вздорожание свидетельствовало о явном дефиците продуктов в городе, а лёд на каналах означал, что до весны массового подвоза уже не будет. И перед царём вставал призрак если не голодных смертей, то уж точно голодных бунтов в главном городе страны.

Каналы против Наполеона

Санкт-Петербург в 1817 г. был одним из крупнейших городов Европы, отставая по числу населения только от Лондона, Парижа и Стамбула. В столице России тогда обитало 370–400 тыс. человек, в «старой столице» Москве – не более 200 тыс., тогда как остальные города под скипетром Александра I насчитывали по нескольку десятков тыс. жителей, не более.

Столичной град на Неве для той эпохи был огромным мегаполисом, к тому же расположенным в местности не самой благоприятной для земледелия – т. е. живущим на привозном продовольствии, доставляемом из других губерний России.

До эпохи железных дорог оставались еще десятилетия, и к началу XIX в. большинство грузов в центре России перемещалось по системе каналов. Именно они соединяли мегаполис и крупнейший российский порт Петербург с регионами Поволжья и Урала. Первую нитку каналов, «Вышневолоцкий водный путь», построили ещё при Петре I, а буквально накануне нашествия Наполеона в 1811 г. ударными темпами закончили сооружение аж двух «водных систем» – сложные цепочки рек, каналов и шлюзов, надежно соединили Балтику с Волгой. С апреля по октябрь три системы каналов, каждый и которых обслуживали десятки тысяч бурлаков, позволяли доставлять в Петербург гигантские объёмы грузов со всей европейской России.

При этом сухопутные трассы в деле грузовых перевозок в ту эпоху играли вспомогательную роль. Во-первых, в России тогда ещё не было дорог с твёрдым покрытием, весной и сенью из-за распутицы грунтовые «дороги» становились абсолютно непроходимы для грузов. Во-вторых, «гужевой» транспорт, телеги и сани, в деле перемещения больших грузов на большие расстояния был чрезвычайно дорог, серьёзно уступая речному транспорту. Одна «малая барка», самое распространённое судно на каналах и дюжина бурлаков перемещали 3 тыс. пудов груза – на грунтовой дороге для этого требовалось не менее сотни телег, столько же людей и минимум сотня лошадей.

Таким образом, 150 тыс. бурлаков и три системы каналов – Вышневолоцкая, Тихвинская и Мариинская – соединявшие Петербург с Россией при Александре I, ежегодно с успехом заменяли свыше миллиона телег на сухопутных дорогах! Именно они превращали столицу России в крупнейший торговый порт, они же надёжно снабжали мегаполис на Неве привозным продовольствием.

Системы каналов работали даже в разгар войны 1812 г. – что, кстати, не учёл Наполеон при подготовке своего вторжения. Даже когда французы заняли Москву, основа русской логистики не пострадала – в тот военный год по каналам в Петербург пришло с грузами из Поволжья почти 6 тыс. речных судов. Довоенный объем перевозок снизился всего на 3 %.

Словом, «водные системы» каналов в ту эпоху работали надёжно и эффективно. Но имели один неотъемлемый и стратегический недостаток – как минимум с ноября по апрель напрочь замирали, скованные льдом. И всё, что не довезли в город на Неве к началу ледостава, становилось практически недоступно до разгара следующей весны. Столичный мегаполис был столь велик и многолюден, что любой подвоз товаров и продовольствия на санях и телегах играл для его снабжения лишь вспомогательную роль.

«Год без лета…»

Удивительно для нас – а для царя Александра I это было пугающе удивительно – что за летнюю навигацию 1817 г. в Петербург доставили различного продовольствия, прежде всего зерна, значительно больше, чем в предыдущие годы. В разы больше!

Но почти всё это зерно не задержалось в столице империи, его выгодно, с огромными прибылями, продали на Запад – не зря Петербург был крупнейшим торговым портом страны. В ту эпоху экспорт хлеба в Европу из царской России, в сущности, только делал первые шаги – высшая власть его не регулировала и, как показал 1817 г., даже не отслеживала. Лишь таможня в порту Петербурга увлеченно считала внушительный рост денежных поступлений в казну от хлебных экспортёров…

При этом имперская власть отнюдь не была глупа или легкомысленна – царя Александра I вообще можно обвинять в чём угодно, кроме отсутствия ума. Просто с такой проблемой на Руси прежде никогда не сталкивались – «невидимая рука рынка» на ровном месте создала в столице дефицит основного продукта питания, хлеба!

Коммерческий экспорт зерновых из России в Европу в заметных объёмах начался только при Екатерине II. И лишь c началом XIX в. разные «хлеба», прежде всего пшеница, стали занимать верхние строчки в балансе русского экспорта. Особенно это стало заметно по завершении войн с Наполеоном – резкому росту продаж хлеба на экспорт способствовало не только прекращение боёв и вооружённых блокад, но и целая череда неурожайных лет на западе Европейского континента.

Современные историки Европы не зря именуют 1816 г. «год без лета» – в августе на берегах Рейна были зафиксированы ночные заморозки, а в Швейцарии падал снег. По подсчётам Парижской обсерватории за то лето в центре Франции было всего 13 дней хорошей погоды. Лето с аномально низкими температурами в тот год было и на атлантическом побережье США – в народной памяти Северной Америки 1816 г. запомнился как «тысяча восемьсот насмерть замёрзший».

Причины такого природного катаклизма пытались объяснять массированным выбросом в атмосферу пепла от двух проснувшихся вулканов – в 1814 г. на Филиппинах и в 1815 г. в Индонезии, действительно, зафиксированы крупнейшие на протяжении столетий извержения. Впрочем, другие историки отмечают целый цикл похолодания на западе Европы в период 1812-18 гг., вулканическое воздействие на атмосферу лишь усугубило его.

Вне зависимости от причин, второе десятилетие XIX в., сразу по окончании наполеоновских войн, в истории большинства западноевропейских стран стало последним периодом массового и серьёзного голода в мирное время. С 1813 по 1817 гг. голодные смерти зафиксированы повсеместно, от Норвегии до Швейцарии. Даже там, где голод не убивал, отмечен резкий рост цен на продовольствие и, соответственно, не менее взрывной спрос на зарубежный «хлеб».

При этом огромная континентальная Россия с её рискованным земледелием, находясь вдали от атлантических и тропических атмосферных пертурбаций, как раз в те годы не имела проблем с урожаем. Свойственные Руси регулярные недороды отмечены в 1813 и 1820 гг., но в промежутке урожайность была хорошей или средней. Год 1816-й был даже чуть теплее, чем обычно – и это на фоне резкого похолодания того года в США, чей сельскохозяйственный экспорт уже тогда серьёзно конкурировал с российским на европейских рынках. Словом, к 1817 г. Россия оказалась, в сущности, единственным стратегическим поставщиком продовольствия на Запад.

«Невидимая рука рынка»

В 1814 г., когда русские армии завершили борьбу с Наполеоном, из России продали в Европу чуть более миллиона пудов «хлебов» – этим общим термином в ту эпоху именовали пшеницу, рожь, ячмень и овёс. В следующем 1815 г. хлебный экспорт немного вырос до 1,2 млн. пуд. Однако в связи с ростом цен на продукты в Западной Европе прибыли российских хлеботорговцев выросли более чем на треть.

И в 1816 г. экспорт хлеба почти удвоился – вывезли более 2 млн. пудов. Прибыль же, в связи с продолжающимся ростом цен в Европе, выросла в 2,5 раза. И вот тут прорвало – в следующем году в России все, кто мог, кинулись продавать хлеб на Запад. К тому же именно в 1817 г. кинулась закупать хлеб богатая Великобритания. Ранее она импортировала зерна не более 10 % от своего потребления, но в том 1817 г., из-за затянувшихся неурожаев, четверть зерна на британском рынке была привозной – и в основном из России.

Вообще-то излишков товарного хлеба в Российской империи было немного – большинство крестьян едва кормили сами себя, поставляя на рынок мизер. Однако великая страна с разнообразными регионами позволяла часть этих излишков собрать и продать, пользуясь ранее невиданным великолепием конъюнктуры. Известно, что в 1817 г. даже при торговле поволжским хлебом через порт северного Архангельска, при всей высокой себестоимости такой операции, купцы в течение полугода получали 74 руб. чистой прибыли на каждую сотню вложенных. При более удобной и дешевой торговле через порт Петербурга норма прибыли хлеботорговцев была ещё выше.

В итоге за навигацию 1817 г. из России на Запад продали свыше 5 млн. пудов хлеба – почти в 5 раз больше, чем в 1814 или 1815 гг. Никогда прежде в истории России столько хлеба не вывозили. При том денежная выручка, из-за роста европейских цен, была еще более внушительной, даже опережая рост объёмов. За тот год хлеботорговцы выручили в Европе почти 142 млн. руб. – увеличение прибылей почти в 9 раз, по сравнению с 1814 г. едва ли не на порядок!

Понятно, что при таких прибылях стремились «толкнуть» на Запад как можно больше. В предыдущие годы прибыль от вывоза хлеба за границу составляла порядка 10 % от всей стоимости русского экспорта, но в 1817 г. она перевалила за половину. При этом изменилось и содержание хлебного экспорта – если ранее в нём доминировала пшеница, то 1817 г. большую долю составила рожь. По сравнению с предыдущим годом вывоз пшеницы вырос в полтора раза, а ржи – почти в 5 раз! Ведь в сытые годы рынок Европы предпочитал пшеницу, но по итогам затянувшихся неурожаев глотал всё что было, не брезгуя «чёрным» хлебом.

Однако именно рожь в ту эпоху была основой питания русских крестьян и мещан. И вот в эту основу впервые в истории вмешалась «невидимая рука рынка»… Для России подобная ситуация с массовым экспортом товарной ржи была явлением необычным и непривычным.

До осени 1817 г. высшие власти вообще никак не реагировали на ситуацию, складывающуюся на хлебном рынке – ведь внешне всё выглядело благополучно и даже прекрасно. Урожай был неплох, голод из-за недорода городам и сёлам не грозил, а резко выросшие экспортные прибыли лишь радовали царскую казну, обременённую большими долгами по итогам наполеоновских войн.

Ситуация в столичном регионе до осени 1817 г. тоже не беспокоила власти – городские и имперские чиновники прекрасно знали, что в мегаполис на Неве «хлеба» по трём системам каналов привезли даже больше, чем в иные годы. Что продали ещё больше и, в угаре погоней за прибылью, продали даже то, что раньше не продавали и оставляли для внутреннего рынка – в Петербурге поняли не сразу…

«Хлеб всему голова»

Вероятно, первые подозрения стали появляться к исходу лета. Обычно цены на куль (стандартный мешок в 9 пудов) ржаной муки на рынке Петербурга в летние месяцы составляли 18–19 рублей. Но всё лето 1817 г. цены на рожь держались на непривычно высоком уровне – сначала 24, потом 27 руб. за куль муки.

Работала та самая «невидимая рука рынка» – системы каналов трудились не пределе возможностей, но огромную массу привезённого в город хлеба тут же, из-за аномально высоких цен на Западе, отправляли в порт, грузить на торговые корабли. Продавать за рубеж было куда выгоднее, чем на внутреннем рынке – соответственно в лавки и на базары Петербурга хлеба попадало меньше, внутренние цены росли вслед за экспортными.

К октябрю 1817 г. цена на куль ржаной муки в столице поднялась до невиданных 29 руб., тогда как в предыдущие годы колебались около 20. Для сравнения – в Саратове, в хлебном Поволжье, тот же куль ржаной муки в октябре 1817 г. стоил 4 руб.

Вздорожавший в Петербурге хлеб тянул за собой вверх и цены на все иные продукты, тоже главным образом привозные. Полуторный рост привычных цен может показаться не опасным – но, повторим, в ту эпоху ржаная мука это основа питания, основа жизни большинства населения, «простонародья». Это сегодня, по данным статистики, средний гражданин РФ потребляет в год не более 50 кг хлеба – кстати, еще в 90-е годы эта норма достигала 66 кг. Но два столетия назад средний человек в столице России, красивом «имперском» Петербурге с его гранитными набережными и блестящими дворцами, поедал за год более 160 кг хлеба. Хлеб в прямом смысле был «всему голова» – служил основой питания, другие продукты и блюда лишь прилагались к нему.

При этом для большинства населения, для городских «низов» речь идёт именно о ржаном хлебе. Ржаной хлеб был не просто привычен, не просто традиционной едой русского человека – при производстве хлебного каравая именно ржаная мука даёт наибольший «припёк», превышение массы готового хлеба по сравнению с массой исходно употреблённой муки. В таких условиях цена на куль ржаной «мучицы» была важнейшим показателем, а её полуторный рост – мизерный и незаметный в потреблении «верхов» – кардинально сказывался на доходах и питании большинства петербуржцев той эпохи.

Ведь 90 % населения имперской столицы в 1817 г. это отнюдь не юный дворянин Саша Пушкин и его приятели, вчерашние лицеисты. Дворянство и купечество всегда составляло не более десятой части обитателей Петербурга, все остальные – это «разночинцы», «мещане», «цеховые», «дворовые люди» и прочие из непривилегированных сословий. В городе на Неве жила огромная масса такого «чёрного люда», совершенно незаметного для Золотого века русской поэзии – свыше четверти миллиона ремесленников, прислуги, наёмных рабочих. Все эти незаметные кучера (не путать с коучерами!), прачки и пресловутые кухарки, которым предстоит еще целый век даже не думать «учиться управлять государством». Впрочем, тогда ещё даже верхи Империи только учились им управлять – по крайней мере, управлять государством в условиях неожиданно сложившегося и показавшего свою подспудную мощь мирового рынка…

Продолжение следует

Глава 56. Талоны царя Александра: царская борьба с «невидимой рукой» мирового хлебного рынка…

Осенью 1817 г. многие жители России впервые в её истории своими желудками и кошелками ощутили мощь мирового рынка. Его «невидимая рука» из-за необычайно выросших хлебных цен на Западе, буквально высосала запасы зерна и муки из столичного Петербурга. Накануне зимы, когда лёд блокировал систему волжско-балтийских каналов, основу грузовой логистики той эпохи, перед главным городом Российской империи встал призрак голода. Впервые этот призрак маячил не из-за недорода или войны, а исключительно по итогам небывалой конъюнктуры «вольного рынка».

«О продовольствии Санктпетербурга…»

Есть надежда, что теперь читателю понятно, отчего царя Александра I, не устрашившегося даже Наполеона, откровенно пугал полуторный рост цен на муку в Петербурге в преддверии зимней остановки волжско-балтийских каналов. И пугал отнюдь не в переносном смысле – осенью 1817 г. весь царский двор неожиданно и спешно покинул столицу Российской империи. Александр I, как искусный политик, вслух огласил правдоподобную причину – его невестка, дочь короля Пруссии и юная жена будущего царя Николая I, так записала ту официальную причину в личном дневнике: «Двор должен поселиться на зиму в Москве с целью поднять дух древней столицы, истребленной в 1812 году пожаром…»

Император и весь царский двор будут отсутствовать в Петербурге аж до лета следующего 1818 г. К чести царя Александра I, он не бросил свою имперскую столицу на произвол судьбы – наоборот, и сам монарх, и многоопытный губернатор Петербурга генерал Вязмитинов, и ещё целый ряд лучших администраторов, включая знаменитого Аракчеева, в ту осень напряженно работали. Работали над проблемой, выражаясь языком их переписки, «продовольствия Санктпетербурга» (в ту эпоху имя города на Неве официально писалось только так!) и «мерами, избираемыми к отвращению недостатка хлеба в Столице…»

Александру I и петербургским обывателям повезло, что имперская Россия была до предела милитаризированным государством. Иное государство и не победило бы Наполеона в 1812 г., а в 1817 г. именно военные запасы стали спасением от дефицита хлеба и перспектив голода в столице. Ещё со времён Петра I в стране пытались создать систему «хлебных магазинов», стратегических складов зерна на случай войны. При Екатерине II и Павле I эта сеть «магазинов» охватила всю страну, создавая запасы на случай не только войны, но и неурожая. Впрочем, даже в лучших случаях провинциальные «магазины» могли прокормить не более 5 % населения в течение нескольких месяцев.

Но Петербург и окрестности издавна были центром сосредоточения военных сил – многочисленные гвардейские и линейные полки, гарнизоны, флот и т. д. Для их снабжения в столице с XVIII в. существовали крупнейшие в стране «хлебные магазины», огромные для той эпохи каменные склады, занимавшие целые кварталы. Троицкий «запасной магазин» располагался у одноимённой площади возле Петропавловской крепости – хранившаяся там мука, предназначалась для сухопутной армии. Крюковский «провиантский магазин» хранил огромные запасы ржаной муки для флота и располагался по адресу, который сегодня обозначается как: ул. Большая Морская, 69.

В ноябре 1817 г. распоряжением царя эти внушительные запасы предстояло «выпустить из запасных магазинов» – впервые это происходило не в разгар войны или голода.

«Не обращалась бы для перепродажи…»

Российские власти ещё с XVIII в. имели опыт распределения «запасного» хлеба среди голодающего населения по итогам очередного неурожая. Но к исходу 1817 г. задача предстояла несколько иная и оттого даже более сложная – голода в Петербурге еще не было, из-за дефицита и дороговизны маячил лишь его пугающий призрак. И хлеб предстояло передать населению так, чтобы масса муки из «запасных магазинов» не оказалась в руках спекулянтов и перекупщиков.

Как писал 20 ноября 1817 г. в приказе городской полиции губернатор Вязмитинов: «Государя Императора воля есть, чтобы устраняя жителей Столицы от необходимости платить за ржаную муку, первейшую жизненную потребность, непомерно большия цены, вместе с тем строжайше наблюсти, чтоб не была оная покупаема торгующими хлебными припасами и вместо пособия жителям, из Высочайшего милосердия делаемого, не обращалась бы в руки торговцев для перепродажи…»

Нам не известно, кто конкретно в ноябре 1817 г. стал автором первой в русской истории схемы распределения продуктов «по талонам» – отечественные историки так и не озаботились изучить соответствующие архивы. Но очевидно, что всё делалось в спешке – царское письмо губернатору Вязмитинову от 12 ноября 1817 г. быстро переделали в указ, даже не исправляя стилистику, более характерную не для нормы закона, а для частной корреспонденции. «Надобно взять ту осторожность со стороны запасных магазинов, и строгое наблюдение со стороны полиции, чтобы выпускаемый из запасов хлеб употреблялся на прямое продовольствие жителей, а не поступал в руки купцов для перепродажи…» – эти слова из царского письма обернулись чередой распоряжений губернатора Вязмитинова и петербургского обер-полицмейстера Горголи.

Выполнять все хлопотные мероприятия предстояло именно подчинённым Ивана Савича Грголи – глава столичной полиции был удивительным человеком даже для своего необычайного времени. Когда-то в юности, будучи великосветским хулиганом, он сам слыл головной болью для полицейских Петербурга. Позднее, в начале наполеоновских войн стал одним из немногих, кто повоевал и против Бонапарта и под его началом. В 1808 г. гусарский полковник Горголи получил орден Святого Георгия и золотую шпагу по итогам нескольких вполне смертельных лобовых атак, опрокинувших французскую кавалерию. Но спустя всего год русский гусар греческого происхождения удостоился ордена Почётного легиона от самого императора французов – в период короткого перемирия между Петербургом и Парижем полковник Горголи поучаствовал волонтёром в боях французов с австрийцами.

По итогам бурной жизни Горголи даже окажется литературным персонажем Дюма-отца. «Один из красивейших мужчин столицы и отважнейших генералов русской армии» – назовёт его знаменитый французский литератор в романе «Учитель фехтования». Чуть ранее юный поэт Пушкин упомянет столичного обер-полицмейстера в своих язвительных стихах, рифмуя «Горголи» и «воли».

Но на исходе 1817 г. лихой гусар Горголи оказался умелым администратором. Именно ему предстояло обеспечить жителей Петербурга первыми в русской истории хлебными карточками, т. е. реализовать схему вполне привычную и понятную для поколений XX века, но совсем не очевидную в ту эпоху…

«Соблюдая вежливость и пристойность…»

В последнюю неделю 1817 г. столица Российской империи была обклеена объявлениями о продаже казённой муки по сниженным ценам. При рыночных расценках, взлетевших до 30 руб. за куль, «запасные магазины» продавали куль муки по 20 руб. Но продавали не просто так, а лишь по предъявлении особого документа – «Свидетельства для получения из запасных магазинов ржаной муки одного куля за установленную цену».

Этот документ, аналог всех будущих хлебных карточек и талонов, выдавался всем желающим по месту жительства чинами городской полицией. В столице империи уже тогда знали такие понятия как прописка и регистрация – именные хлебные карточки, оформленные по единому образцу, выдавал и подписывал «частный пристав», выражаясь современным языком, начальник районного отдела полиции. Распоряжение генерал-губернатора особо оговаривало сроки выдачи: «При выдаче свидетельств наблюдать, чтоб частные приставы, которые должны быть в совершенной известности о живущих в их частях, в случае надобности в удостоверении о лице, требующем свидетельства, употребляли на сие ни как не более одних суток…»

«Свидетельство»-карточка выдавалась «каждому, имеющему отдельное хозяйство». Для тех же, кто не являлся собственником домов и квартир, порядок был иной – как гласило распоряжение губернатора, «мастеровым же и рабочим людям, большия артели составляющим, выдаваться будут свидетельства для одного куля на каждых 10 человек».

Чтобы избежать очередей – а карточки в итоге охватывали почти четверть миллиона горожан – все административные районы-«части» Петербурга были распределены не только по двум «запасным магазинам», но и по дням недели. Например, жители Выборгской стороны всю зиму получали муку только в «Троицких магазинах» и только по пятницам.

Ответственный за выдачу хлебных карточек «частный пристав», начальник полиции соответствующего района, в день, когда его район получал муку, обязан был неотлучно находиться при соответствующем «магазине», наблюдая за документами и порядком в очереди – как гласил приказ губернатора, «дабы обыватели с большею поспешностью удовлетворяемы были, соблюдая вежливость, тишину и пристойность…»

В результате проведенной работы, с декабря 1817 г. каждый постоянно проживающий в Петербурге совершеннолетний мужчина мог приобрести по сниженной цене, близкой к обычной в это время года, около 15 кг ржаной муки еженедельно. Что позволяло каждый день выпекать примерно 3 кг «черного» хлеба для каждой семьи – с учетом детей и женщин количество льготной муки выглядит скромным, но позволяющим избежать голода и сильного недоедания.

Отпускную цену хлеба по карточкам установил сам царь Александр I – как он сообщал в письме губернатору Вязмитинову, «не свыше 20 рублей, дабы заставить монополистов понизить вольную цену, корыстолюбием их определяемую».

«Не подвергая жителей опасности…»

Вопреки замыслам царя, «вольные» цены той зимой существенно понизить так и не удалось. Льготная продажа хлеба по предъявлению «свидетельств» лишь остановила их резкий рост и дала незначительное падение – в декабре 1817 г. по сравнению с предыдущим месяцем цена опустилась всего на пару рублей, до 28 руб. за куль ржаной муки. Лишь к февралю следующего 1818 г. куль стал стоить 26 руб. 50 коп. Но в марте и апреле, когда транспортные каналы ещё не освободились ото льда, а весенняя распутица перекрыла и так незначительный сухопутный подвоз, рыночная цена за куль вновь поднялась почти до 28 руб.

Цены на хлеб в Петербурге опустятся до привычных лишь к середине лета 1818 г., когда три системы каналов насытят столичный рынок привозным зерном. Введённые царём первые в русской истории талоны и карточки – «Свидетельства для получения из запасных магазинов ржаной муки за установленную цену» – позволили столице Российской империи пережить ту зиму без потрясений. Но для высшей власти подобная гримаса хлебного рынка стала именно потрясением.

Возникший на ровном месте, без недорода и войны, дефицит товарного хлеба неприятно поразил лучших администраторов империи. Уже в январе 1818 г. фельдмаршал Барклай-де-Толли, прямо предложил запретить продажу хлеба за границу в текущем году. Один из главных творцов победы над Наполеоном опасался сложностей в «закупке потребного количества провианта для войск». Петербургский губернатор Вязьмитинов активно поддержал идею «запрещения выпуска хлеба за границу».

Однако после бурных дискуссий, весной 1818 г. министры империи сочли необходимым «отпуск хлеба за границу оставить на прежнем основании без всякого ограничения». Официально это объяснялось тем, что резкие перемены и метания на хлебном рынке «сопряжены с неизбежным испугом и погружением народа в уныние». В реальности казна, истощенная и обременённая огромными долгами по итогам войн с Наполеоном, просто не могла отказаться от доходов хлебного экспорта на фоне высоких цен в Европе.

Впрочем, некоторые сугубо технические выводы по итогам «хлебных карточек» 1817 г. со стороны правительства Александра I последовали немедленно. Так по личному распоряжению царя уже в 1818 г. в Петербурге на набережной Обводного канала знаменитый архитектор Василий Стасов, основоположник русского ампира, начал строительство третьего в столице «провиантского магазина».

Современный вид на один из корпусов Измайловского «провиантского магазина», построенного архитектором Стасовым

Специальные «магазины» для Петербурга в том же году создадут в Рыбинске, там, где от Волги тянулась к столице Мариинская система каналов – это будут особые склады, для хранения запасов хлеба зимой, чтобы с началом весенней навигации их можно было быстро перевезти в Петербург.

В том же 1818 г. царь установил предельные нормы вывоза ржаной муки из Петербурга в Финляндию с откровенной формулировкой – «невозможно допустить закуп оной в большем количестве, не подвергая опасности жителей Столицы».

История без рефлексии

В конце царствования Александра I массированный хлебный экспорт из России упадёт сам – без всякого запрета властей, под воздействием чисто рыночных причин. Уже в 1818 г. вывоз ржи – основы питания русского населения – сократится почти в 3 раза, а к началу 20-х гг. XIX в., в связи с резким падением европейских цен, хлебный экспорт надолго потеряет свою ажиотажную привлекательность.