Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Не знаю, – сказал он. – Может, к деду на Кегостров поехал.

– Помню, – кивнул Балк. – Священник. Только не в такой же день его навещать. Не нравится мне Борька. Сплин ходячий. Постарел он, что ли?

Овцын пожал плечами, а Балк, уловив, что вспоминают тот случай, когда караван разметало штормом по двум морям сразу, стал присовокуплять подробности. Овцын хоть и не работал тогда в экспедиции, знал этот случай, знал и все подробности, которые вспоминал Балк. Скучно трезвому человеку прослушивать все это в двенадцатый раз... Эра внимала капитанам, не отводя глаз. Наконец эпизод был вылеплен и всесторонне отшлифован. Разговор заметался от темы к теме, превратившись в нестройный гул.

– Вы так и будете молчать весь вечер? – спросила Эра.

– Так и буду, – сказал Овцын.

– Расстроены, что не пришел ваш друг?

– Может быть.

– А точно?

– Ну, точно.

– У него была серьезная причина не прийти ?

– Была.

– Какая?

– Это не застольный разговор, – сказал Овцын.

– Ну, оттайте, Иван Андреевич, – попросила она. – Если бы здесь был Борис Никитич, вы вели бы себя совсем по-другому.

– Если бы у моего теплохода была паровая машина, он был бы моим пароходом. Если бы моя кошка умела лаять, она была бы моей собакой. Что я должен сделать, чтобы угодить вам?

– Выпейте вина. Все пьют, как подобает морякам, а вы только губы мочите. Или пойдем танцевать. Хотите танцевать?

– Стоит ли... Разве мы красивая пара, только когда танцуем?

– Когда мы плаваем в Двине, мы тоже красивая пара, – сказала Эра.

Он допил из своего бокала вино, взглянул на нее искоса:

– И все?

– Разве вам хочется еще какой-нибудь ситуации?

– Не все хоти, что хочется, – сказал он. – Это первая строчка прекрасного стихотворения, которое сочинил мой давний друг. Бог знает, где он сейчас. Наша профессия не балует встречами... Пойдем танцевать, Эра. Что за нелепое имя дали вам родители! Никак не приклеить ласкательный суффикс.

– Помните, вы крикнули: «Эй ты, глупая девчонка!»?

– Простите.

– Это лучше, чем ласкательные суффиксы.

Они танцевали долго, пока не ушел отдыхать оркестр. Овцын, не отнимая руки от талии, повел ее к столу. Иннокентий Балк, лицо которого побагровело, не утрачивая, впрочем, своей породистости, смотрел на них.

– Жарко, – сказала Эра.

Овцын отыскал бутылку холодного вина и налил ей. Она поблагодарила и выпила вино.

– Сколько золота на одном столе! – сказала она, указав бокалом на капитанские шевроны, устилающие скатерть.

Капитан Балк сообщил барским басом:

– Пока вы танцевали, наша золотая рота решила вас поженить. Бросьте гримасничать, Овцын, Почтительнейше просите руки, девушка создана богом нарочно для вас.

Шум поднялся за столом. Капитаны смеялись, привставали с мест, требовали, чтобы Овцын тут же просил руки. Згурский криво улыбался и поливал вином шашлык. Сперва Овцын посмеивался, отбрасываясь шуточками, потом стал злиться. Но он понимал, что смешно злиться на подгулявших стариков. Все это невинная забава, никто не думает устраивать из него потеху. Только такому неприлично трезвому человеку, как он, это может не нравиться. Но Эра тоже трезва. Что она думает сейчас, опустив ресницы и калеча пальцами апельсиновую корку?

Приятно ли ей все это слушать? Унять их надо...

– Дело было во Владивостоке, – сказал он, и капитаны притихли, внимая. Я купил на базаре краба. Отошел к бережку, сел на камень и стал лакомиться. Подошла цыганка в красных сапожках. Говорит: «Ах, какой красавец, дай погадаю!» Делать мне было нечего, я позолотил ей ручку, и цыганка тут же раскинула потрепанные картишки. Без особого затруднения она догадалась, что я молод, холост и моряк. Это расположило меня в ее пользу, и дальше я слушал очень внимательно, тем более что краб был уже съеден. Карты предсказали мне дальние дороги, счастливые возвращения, волнения сердца и на закуску – две жены. Первую они представили злым, некрасивым и ядовитым созданием, которое меня попытается извести со света, но я вовремя все пойму и прогоню эту жену пинками. Потом я поумнею, найду себе вторую, настоящую жену, скромную красавицу с золотым сердцем, и тут моя жизнь превратится в сплошные именины, и мы будем жить долго и умрем в один день. Теперь вы понимаете, капитаны, что еще не время мне просить руки Эры Николаевны. Сперва я должен пройти испытание и пережить несчастье. Нельзя перечить судьбе.

Зашумели и засмеялись капитаны. Снова полилось вино. Згурский захлопнул рот. Вернулся отдохнувший оркестр и с новым рвением принялся за дело.

Никто уже не требовал, чтобы Овцын просил руки.

– Простите, – сказал он, наклонившись к Эре. – Надо было как-то выкручиваться. Надеюсь, я не сказал ничего обидного.

– Обидно, что вы еще ни разу не были женаты, – пошутила Эра. – А может быть, были? Что за женщина провожала вас в Ленинграде?

– Я хотел жениться на этой женщине.

– И вас отставили? – сказала Эра. – Ах, какое несчастье! Наверное, отсюда ваша злость и ехидство.

– Ехидство я допускаю, – сказал он. – Но неужели я еще и злой?

– Вы? – Она задумалась. – Да, это есть. Но, кажется, в меру. Ваша злость употребляется на добрые дела, Если бы вы тогда так зло не подшутили надо мной, я не знала бы, что такое девиация. Но все равно обидно. Налить вам вина?

– Не хочу, – сказал он.

– Тогда я тоже не буду пить, – она отодвинула бокал. – А вам не стыдно, что мы такие трезвые?

Он улыбнулся, наклонился к ней.

– Это даже хорошо. Капитаны очень взыскательный народ. Они веселятся, а сами все подмечают. Они перестанут молиться на вас, если вы станете хоть капельку развязнее. Сейчас вы создаете первое впечатление о себе.

– Не хочу создавать впечатление, – сказала Эра. – Хочу быть собой. Я имею право быть такой, какая я есть. Глупой девчонкой. Я имею право пить вино, танцевать и даже влюбляться, раз сегодня такой праздник. Вы же сами устроили праздник.

«Да, праздник...» – подумал Овцын. Он опять вспомнил Бориса. Это свинство сидеть здесь, когда другу тошно.

– Валяйте, – сказал он. – Пейте, пляшите, влюбляйтесь. Это можно, раз праздник. Одна жизнерадостная улыбка продлевает нашу жизнь, на три минуты. Кип смайл, дарлинг. Желаю успеха.

Он встал и ушел, не прощаясь. По опустевшим уже набережным добрел до «Шального». Спросил у вахтенного:

– Капитан дома?

– Дома, Иван Андреевич, – сказал вахтенный. – Нездоровится ему сегодня.

В каюте у Бориса сидела Ксения. Она сказала:

– Наверное, я нужна, Иван Андреевич?

Он хотел сказать, что она, как всегда, находится именно там, где нужна, но не сказал этого, а только покачал головой.

– Рано разошлись, – заметил Борис Архипов.

– Рано, – сказал Овцын.

– В прошлом году сидели до утра, – сказал Борис Архипов.

– Сидели, – подтвердил Овцын.

– А я вот занемог. Голова болит, в глазах режет.

– Случается, – кивнул Овцын. – Там сердились, спрашивали, куда ты делся. Я сказал, что, может, к деду поехал. Ну, раз заболел, так оно и лучше.

– К деду... Надо будет съездить. Непременно надо... Хорошо порезвились?

– Сперва все было пристойно, – сказал Овцын. – Потом смешалось. Старички окосели и вознамерились устроить мне свадьбу: потребовали, чтобы я просил руки Эры Николаевны.

– Ну и ты?

– Отболтался.

– Эра Николаевна к вам очень хорошо относится, – сказала Ксения.

– Не вижу причин относиться ко мне плохо. Кстати, Ксана: убирать, в ее каюте – не ваша обязанность. Прошу вас больше этого не делать.

– Почему ты не попросишь не гладить твои брюки? – пробурчал Борис Архипов. – Пускай тебе Эра гладит. Ксюшенька, вы ведь больше не будете обихаживать этого пижона?

– Буду, – сказала Ксения.

– Даже если он спутается со своей журналисткой?

– Даже, – сказала Ксения.

– Бред... – пробормотал Борис Архипов и закрыл рукой глаза. -Кончилась логика. Где старые добрые дважды два? Все вверх ногами. Не люди, а бродячие парадоксы. Морозоустойчивые бананы с шоколадной начинкой... Сынок, дай мотобот. Смотаюсь, к деду, погляжу на нормального человека.

– Бери, – сказал Овцын.

– Ксюшенька, вы поедете со мной? – спросил Борис Архипов.

– Если Иван Андреевич разрешит, я съезжу, – сказала Ксения.

Борис Архипов вскочил с дивана, взметнул кулаки.

– Какое его собачье дело? – завопил он. – Вы свободный человек, поймите! Он может вам разрешать и запрещать только в строго определенное рабочее время, и то вежливо!

– Езжайте, Ксана, – сказал Овцын. – И погладьте по головке этого горлодера. Он успокоится.

Ксения улыбнулась и пригладила Борису Архипову растрепанные волосы. Он сунул кулаки в карманы, сказал:

– Ну, пойдем.

Овцын зашел к Соломону, стоявшему вахту, сказал, что отпускает мотобот до утра. Соломон поворчал, усомнившись в законности такой операции, но быстро успокоился.

– Отвечает тот, кто приказывает, – сказал он, поднялся наверх и помог спустить мотобот на воду.

Проводив мотобот, Овцын сказал Соломону:

– В судовой журнал записывать не надо.

Соломон опять усомнился:

– А вдруг что случится?

– Тогда и запишем. Спокойной ночи, краб. – И пошел к себе.

Он остановился в двери. На диване сидела Эра.

– Я не нарочно, – сказала она. – Постучала, а дверь вдруг открылась.

– Давно произошло это прискорбное событие ?

– Больше чем полчаса.

– Вы ушли сразу после меня?

– Выходит, так, – сказала она. – Мне стало совсем одиноко. А на улице ко мне приставали. Знаете, как это противно.

– Не знаю, – сказал он. – Ко мне не пристают на улице.

– Иван Андреевич, зачем вы снова выставляете колючки? – сказала она. – Вы мною недовольны? Так я уйду.

Он закрыл, наконец, дверь, снял фуражку, подошел к дивану.

– Не знаю, – сказал он. – Во всяком случае, не равнодушен. Такое вас устраивает?

– Такое меня пугает, – проговорила она. – Я тоже не равнодушна. Эта фата-моргана... Это купание... Этот вечер... Я сбита с толку. Я в смятении. Вы не равнодушны, но вы спокойны и холодны. Мы не равнодушны по-разному. Я перейду на другое судно. Капитан Балк приглашал меня к себе, у него есть свободные каюты.

– Ма «Гермесе» вам не придется принимать ванну каждое утро.

– Какую чушь вы говорите!.. Или вы опять иронизируете? опять забрались на свой капитанский мостик и потешаетесь над ничтожной журналисткой? Мне не нужна ванна. То есть мне нужна ванна, но я прекрасно обойдусь мокрой мочалкой, если ее не будет. Мне не нужны эти салоны. Мне нужно увидеть настоящее. Я ищу вечные ценности, которые

нельзя утопить, как все ваши ванны и салоны. Если хотите, я ищу человека. Как Диоген со своим фонарем.

– Теперь я понял, почему вам дали мой адрес, – усмехнулся он.

Не обратив внимания, она продолжила:

– Человек в салоне и человек в работе – это разное. Человек в салоне может обмануть. Только в работе он такой, какой есть. Нужно увидеть человека в работе. Тогда не обманешься.

– Я предпочитаю видеть своих друзей в салоне,– сказал Овцын. – Я радуюсь, когда им выпадает такая минута. Давайте лучше выпьем. Теперь можно признаться... – Он улыбнулся. – Мне весь вечер хотелось выпить с вами. Только с вами. Вдвоем.

И, уже сказав так, он с удивлением понял, что это правда.

– Поэтому вы и не пили там?

– Поэтому, – сказал он и опять удивился, что это правда. Если бы дело было только в Борисе, естественнее было бы, наоборот, пить сверх меры. -Идите сюда... – Она встала, и он подвел ее к буфету. – Что вы будете пить?

Она долго разглядывала бутылки, брала то одну, то другую, наконец выбрала:

– Я буду пить ром.

– Очень смело, – сказал он. – Вы знаете, что бывает после того, как пьют ром?

– Буду знать, – сказала она. – Я у вас дома и ничего не боюсь. Пусть будет что будет.

– Сейчас я вам скажу одну вещь. Скажу сейчас, чтобы вы знали, что это говорю я, а не ром. Мы не равнодушны одинаково, и все прочее от лукавого. От чванства, от застенчивости, от неожиданности и, может быть, от страха.

– А вы уверены? – спросила она. – Может быть, вы опять шутите? Не надо так шутить.

– Глупая девчонка, – сказал он. – Капитан Балк лишил меня последней надежды, что это не так. Он мудр. Он видит, как в земле прорастает зерно. Попадешь на «Гермеса», сама удостоверишься. Там в вазочке конфеты. Поставь их на стол. Другой еды у меня нет.

– Я не попаду на «Гермес», к чему? – Она покачала головой. – Я останусь здесь. Зачем мне «Гермес», что мне капитан Балк.?

Он вынул пробку, и в каюте запахло ромом. Эра села на диван совсем рядом с ним, и он обнял ее.

– Как это все странно! И неожиданно,– тихо сказала она. – Я уже не принадлежу себе. И нет никакой неловкости, что так...

Он погрузил руки в ее волосы, закрыл глаза, а когда он снова стал смотреть, все вокруг было не так, как прежде, очертания предметов изменились и стояли они по-иному, И даже свет в каюте стал другим.

– Я хочу сказать... – начала Эра.

– Говорить, наверное, не надо, – остановил он и снова привлек к себе ее

лицо.

Текло время, и первозданная простота проникновения не нуждалась в словах, и мысли, проносившиеся в голове, были бессловесны, но в то же время отчетливы, как путь молнии в ночном небе. Природа очертила вокруг них магический овал, за пределами которого не было мира.

Мир возник снова, когда в борт стукнулся мотобот и заскрипели блоки шлюпбалок. Овцын накинул тужурку, закурил – первый раз за эту ночь – и вышел на веранду. Тревога – она была, конечно – прошла, когда он увидел Ксению с Борисом на палубе здравыми и невредимыми. Борис и Соломон крутили рычаги лебедки, мотобот плавно всплывал из-за борта и, наконец, мягко сел на кильблоки. Тогда Овцын вернулся в каюту, плотно закрыл дверь и задернул на ней шторку. Он взглянул на лежавшую с закрытыми глазами Эру, потянуло к ней, но он сдержался и заставил себя отвернуться. Пора утихомирить душу. Начнется день, а он для другого.

Овцын зашел и ванную, привел в порядок одежду, умылся и, надев фуражку, спустился к трапу.

Там Борис Архипов прощался с Ксенией и никак не мог проститься.

– Удачно съездили? – спросил Овцын.

– Все в порядке, спасибо, – весело сказал Борис Архипов. Дед, весь свой притч собрал.

– Значит, посидел среди нормальных людей? – спросил Овцын.

– А вы не смейтесь, – вступилась Ксения. – В самом деле нормальные люди. Одеты как все и радио слушают. Дьякон на гитаре играл, сперва романсы пел, а потом Окуджаву.

Овцын услал Ксению отдыхать до обеда и вернулся в каюту.

– Что там случилось? – спросила Эра.

Он сел рядом, сказал:

– То, что случается каждое утро. Начались дела. Сегодня, наконец, узнаем дату выхода. Командир каравана собирает капитанов... Значит, уже скоро... Вы хотите купаться?

– Как быстро все прошло... Вы уже думаете только о своих делах, и я уже не глупая девчонка, я – «вы»... Да я уже и не девчонка. Не думайте, что я жалею.

– Глупая девчонка, – сказал он, – как была, так и осталась. Я думал, ты все поймешь сама, что не придется объяснять. У нас не свадебное путешествие, а проводка морем речного судна. Для того чтобы это судно как-то добралось до своей реки, я обязан думать и работать. А не валяться на диване со своей невестой.

– Как ты сказал?

– Как слышала, – вздохнул он. – Надо публично попросить твоей руки, чтобы ты догадалась? Может быть, ты жалеешь, что я не сделал этого вчера на банкете?

– Не знаю, – помотала она головой. – Ничего не знаю. Может быть, жалею. Может быть, я еще не соглашусь. Сейчас трудно решать. Сейчас я... слишком твоя. Не презирай меня.

– Это скоро пройдет, – сказал он и поцеловал ее руки. – Скоро ты снова станешь сильной, умной и самобытной. И сможешь решить.

– Смешной, – улыбнулась она. Как же я теперь стану самобытной? Мы так и не попробовали ром. И я опять не могу решить, хорошо ли это.

Овцын налил до краев большие хрустальные стопки.

Механики запустили вспомогательный двигатель.

Послышалось несколько отдаленных ударов поршней, затем ровный глубинный рокот.

– А тебе вправду цыганка нагадала две жены?– спросила Эра.

– Это была неквалифицированная цыганка, – сказал Овцын. – Она ошиблась.

– Нет, я не должна, – помотала головой Эра. Она выпила ром залпом и долго не могла отдышаться. – Это жидкий огонь. Иван, я горю, спасай меня.

Он поднял ее и вынес на веранду.

– Дыши, – сказал он.

Двина уже проснулась. Катера и буксиры побежали по ее могучему лону, заметались волны в сваях пристаней, затрепетали на сотнях судов флаги. Со стороны Соломбалы доносились приглушенные расстоянием гудки, тонкие свистки паровозов, грохот и скрежет лесопилок. Длинношеие краны держали в тонких клювах веревочки с пакетами досок и бревен, похожие издали на сказочных аистов, несущих детям подарки.

– Опомнитесь, капитан, – прошептала Эра. – А если вас кто-нибудь увидит!

– Позавидует, – сказал Овцын.

– Не надо возбуждать в людях нехорошие чувства, – сказала она. – Все-таки мне придется уйти от вас на «Гермес», к капитану Балку.

17

Обжившийся на «Кутузове» Згурский никак не мог понять, зачем надо переходить с такого приятного теплохода на какой-то буксир, хоть и флагманский. Эра сказала, что сценарий пишет все-таки она и ей виднее. После этого заявления Згурский поскреб небритую скулу и покорно отправился запихивать в чемодан так удобно размещенные в просторной каюте предметы личного обихода.

Один только капитан Иннокентий Балк и понял, почему Эра ушла с «Кутузова». В перерыве последнего перед выходом совещания капитан Балк придержал Овцына за пуговицу, сказал, укротив барский бас:

– У вас есть характер. И не беспокойтесь, я уж пригляжу, чтобы Эра Николаевна не бедствовала. Конечно, у меня не ваши возможности, но тоже не угольщик.

– Я не беспокоюсь, Иннокентий Юрьевич, – сказал Овцын. – Даже лучше. Болтать вас будет милостивее, чем меня.

– А, – махнул рукой капитан Балк. – Если прихватит, всем одинаково достанется.

До краев наполненный опытом Балк стал припоминать, кому, когда, как и от какого шторма доставалось. После совещания Овцын проводил его

до шлюпки – «Гермес» уже стоял на рейде.

– Ну... берегите свой корвет, – улыбнулся Овцын, прощаясь,

Балк прижмурил глаза, крепко пожал ему руку и молодцевато прыгнул в шлюпку. Через два часа флагман снялся с якоря, и за ним цепочкой потянулись к морю сухогрузные и наливные самоходные баржи. Только к полуночи «Кутузов» замкнул собою колонну.

Марат Петрович глядел на узкие и длинные баржи, поеживался, словно от холода.

– Как представлю себе этих красоток в море, Перекреститься тянет, -сказал он.

– Они уже в море, – заметил Овцын.

– Я не о Белом море говорю.

– Белое море тоже не деревенский пруд. В позапрошлом году нас здесь так прихватило, что потом трое суток у Святого Носа собирались. Кого в Мезень унесло, кого в Кузомень. Всякое бывает на Белом море.

Часа три они молчали. Потом Овцын сказал:

– Сбавляйте ход, старпом.

Желтовато-белая стена впереди одно за другим проглатывала суда. «Кутузов» протаранил ее последним, и сразу переменился ясный ласковый и доброжелательно до этого настроенный к человеку мир. Мир померк, заволок пеленой глаза, наполнился ревом туманных сигналов, потек за шиворот холодной сыростью.

– Пожалуй, шторм – это даже лучше, – сказал старпом.

– Когда его нет, то конечно, – согласился Овцын.

Колонна то сжималась так, что под носом вырастала вдруг чья-нибудь корма, и старпом, отпихнув рулевого, яростно крутил штурвал, то растягивалась на несколько миль, и суда отчаянно гудели ревунами, созывая затерявшихся в непроглядном атмосферном молоке.

Ксения принесла в рубку обед. Лицо ее было напряженно-серьезно, и старпом впервые, увидев буфетчицу, не заулыбался, не стал молоть комплименты, даже не помог расставить на штурманском столе посуду.

Но все на свете имеет конец, кончился и туман.

Овцын поставил на вахту Соломона, услал старпома спать, а сам прилег на кожаный диван тут же в рубке. Когда он проснулся, колонна еще шла малым ходом, собираясь, выравниваясь, поджидая заблудившихся в тумане. Он спустил ноги, сунул их в туфли и тут заметил, что под головой была подушка. «Конечно, не Соломон подсунул, – подумал он. – Впрочем, дело полезное, – он погладил подушку ладонью, – пусть тут и живет».

В Баренцевом море, сразу за Каниным Носом, еще не успела вся колонна лечь на новый курс, налетел вдруг при ясном небе шторм от норд-веста, и тут «Кутузов» показал, что такое высота надводного борта, чуть ли не в десяток раз превышающая осадку. Его валяло на обе стороны и неудержимо несло к берегу, на камни. Самоходки хоть извивались змеями на волне, могли идти своим курсом, а «Кутузова» несло. Овцын связался по рации с Балком.

– Придется попрощаться, Иннокентий Юрьевич,– сказал он. – Я лягу на ветер. Ничего другого не придумаешь.

– Вижу, – сказал Балк.

– Идите без меня, я потом догоню.

– Добро, – разрешил капитан «Гермеса». – Воюйте в одиночку. Постойте, Эра Николаевна хочет сказать вам несколько слов.

– Как она держится – спросил Овцын.

– Как подобает.

– Работает?

– О да, – пробасил Балк. – Бледнеет, но работает.

– Передайте поклон, – сказал Овцын. – А «несколько слов» я выслушаю на Вайгаче. Некогда. Успеха вам, Иннокентий Юрьевич.

– И вам.

Овцын застегнул крышку рации, приказал ворочать, на ветер. «Кутузов», подставив ветру обтекаемый нос, медленно пополз от камней на северо-запад. Караван уходил все дальше, и скоро в штормовом море остался один вычурный речной пассажир. Внушительно выглядел он у невской набережной. Беспомощным и жалким оказался здесь, в чужой ему и недоброй стихии.

– Иван Андреевич, – позвал старпом с крыла мостика. – Узнаете?

– Вот дьявол! – выразился Овцын, вернулся в рубку и включил рацию. Когда аппарат согрелся, стал вызывать: – «Шальной», «Шальной», я «Кутузов», прием...

– Ну, чего тебе, «Кутузов»? – услышал он насмешливый голос Бориса Архипова.

– Ты зачем увязался, отец? – спросил Овцын, стараясь построже.

– По привычке, – ответил Борис Архипов.

– А ты хоть видишь, что на море делается?

– Ничего такого, чего бы я еще не видел, я не вижу, сынок.

– А если твою скорлупу накроет?

– Тогда у меня е будет риска погибнуть под трамваем, – сказал Борис Архипов. – И вообще мне суждено умереть, от инфаркта. Ты не волнуйся. Ты же старый морячина и знаешь, что накроет или не накроет – это зависит не от волны, а от рулевого. Пустяки, здесь казаки на кочах ходили.

– Милый мой, – сказал Овцын, – эти кочи были по шестнадцать тысяч пудов водоизмещением. А у тебя сколько, помнишь?

– Двести сорок тысяч поллитров, – хохотнул Борис Архипов.

– Видишь, в два раза меньше. Валяй обратно, догоняй колонну.

После недолгой паузы Борис Архипов сказал серьезно:

– Слушай, сынок. Раз я за тобой пошел, значит, так надо. Авось пригожусь.

Когда Канин скрылся из виду, Овцын спустился с мостика. На камбузе Алексей Гаврилович, сквернословя, привязывал к плите бачки. На бледном, похудевшем лице повара проступили морщины.

– Почему буфетчица не помогает? – спросил Овцын.

– Пыталась помогать, – проворчал Алексей Гаврилович.

– Ясно... А вы прекрасно держитесь, – польстил он. – Не подумаешь, что первый раз в море.

– Иначе нельзя. Не будет обеда, меня съедят. Приходится держаться, чтоб ему, этому морю...

Овцын терпеливо дослушал все, что Гаврилыч пожелал в сердцах Баренцевому морю, и пошел к буфетчице. Ксения лежала навзничь, вцепившись пальцами в борта койки, упираясь ногами в переборку. Она скосила глаза на капитана, подняла руку, чтобы поправить сползшее с бедер платье, но в этот момент «Кутузова» снова положило на борт. Ксения, охнув, вцепилась в койку. Овцын поправил ей платье с сел рядом.

– Как это страшно! – проговорила Ксения. – Такого со мной еще не

было.

Он вынул из кармана лимон, очистил его.

– Сядьте и съешьте.

– Я не смогу сидеть.

– Сможете, мне лучше знать.

Он усадил ее и держал, пока она, давясь и морщась, ела лимон.

– Теперь наденьте сапоги и пойдем наверх

– Вы с ума сошли! – простонала Ксения.

– Во-первых, капитану так говорить нельзя. Во-вторых, выполняйте, что приказано.

Она взмолилась:

– Зачем вам надо меня мучить? Ради всего святого, дайте мне умереть спокойно! Оставьте меня!

– Ксана, я вас не оставлю, и не заставляйте меня повышать голос.

Она добралась до шкафа, надела брюки, сапоги, куртку.

– Боялась, что меня вырвет, – сказала она, пытаясь улыбнуться.

– Это лимон, – объяснил он.

Овцын вывел ее на палубу, на ветер и брызги, заставил ходить вверх и вниз по ускользающим из-под ног трапам.

– Какое страшное море! – сказала Ксения. – Волны выше нашего корабля.

– Раза в два ниже, – улыбнулся он. – Они выше вон того бедолаги. – Он указал рукой за корму.

– «Шальной»? – изумилась Ксения. – Почему он пошел за нами?

– Чтобы подобрать команду, когда мы перевернемся.

– А мы перевернемся? – спросила Ксения.

– Нам нельзя переворачиваться. Идите, Ксана, помогите Гаврилычу. Если опять станет муторно, поднимитесь наверх и постарайтесь замерзнуть. А потом, не уходя с палубы, постарайтесь согреться.

– Спасибо, что вы вытащили меня из каюты, – сказала Ксения. – Там я умерла бы.

– Это мне невыгодно, – покачал головой Овцын. – Кто же будет ставить цветы в мою вазу?

Ксения вскрикнула:

– Я же .забыла убрать ее со стола! Она разбилась.

– Найдем другую, – сказал Овцын. – В трюме того добра хоть ушами

ешь.

В конце концов он добрался и до своей каюты, и там был совершенный разгром: по ковру метались книги, карандаши, пепельницы, туфли и осколки хрусталя. Приятно пахло ромом. Он заглянул в буфет. Недопитая в то утро бутылка упала и пролилась. Вспомнилась Эра, захотелось увидеть, обнять ее. Как ей там сейчас? Конечно, мучается. Бог даст, это ее последний шторм. В Карском море будет лед, там волне не разгуляться. А вдруг она не выдержала и сломилась, как Ксения? Нет, Иннокентий не позволит сломиться, он поддержит, заставит. Он человек, капитан Иннокентий Балк...

Овцын подобрал вещи, заглянул в ванную, навел и там порядок. Выйдя на палубу, кинул с подветренного борта осколки вазы и бутылку из-под рома. Ветер не стихал, и волны росли, потому что «Кутузов» выходил все мористее. С запада потянулись ничего хорошего не сулящие облака.

В рубке, кроме штурманов, был еще и старший механик. Он смотрел на разбушевавшуюся воду и едва ответил на приветствие капитана.

– Мили три-четыре в час проходим ? – спросил Овцын у старпома.

– Не больше, – сказал Марат Петрович. – До Шпицбергена еще далеко.

– Зато вот эта гадость близко, – Овцын указал на зловещее, обложенное темно-фиолетовыми тучами небо на западе. – Не хочется в нее попадать, верно?

– М-да-с, – причмокнул губами старпом.-И снег и ветер...

Овцын подозвал его к карте.

– Подойдите-ка сюда, Марат Петрович... Попробуем уйти из заряда. Так как если нас обложит, закрутит, мы со своим магнитным компасом надолго заблудимся. Надо удирать.

– Обратно к Канину? – сказал старпом. – Пять часов – и камни.

– Зачем же нам на камни?.. Попробуем выйти на южную оконечность Колгуева. Вы знаете, что у Колгуева высокий восточный берег? Я знаю. Если сумеем обогнуть остров и стать под восточный берег, тогда плевали мы на этот норд-вест и всех его ближних.

– Часов десять до Колгуева, – прикинул Марат Петрович. – Ветер будет и корму, немного слева. Скользящий, не так страшно. Но поваляет. Потом поворот. Бортом к ветру?

– Точно, – сказал Овцын.

Старпом поднял голову от карты и неодобрительно посмотрел на капитана.

– За десять часов в природе кое-что может перемениться, – сказал Овцын. – И не обязательно в худшую сторону. Рассчитайте курс.

Он включил рацию.

– На Колгуеве мы в пятьдесят пятом мину нашли, – сказал старший механик. – Как раз на восточном берегу. Волны вынесли.

– И что с ней сделали? – спросил старпом.

– А что с ней можно сделать? – искоса глянул на него механик. -Поджарили и съели.

Он нахлобучил кепку, вытянул из-под кителя рукава свитера и ушел.

– «Шальной», «Шальной», «Шальной»... – звал Овцын. Буксир не откликался. Старпом уже рассчитал курсы, записал и держал бумажку перед капитаном. – Батареи экономят, чтоб их...

– Правильно, – сказал старпом. – Сядут, где тут добудешь?

– Ладно, погудите им.

Старпом дал несколько гудков, но на «Шальном» не услышали за воем ветра, и рация все молчала. Только после того как Овцын сам выпустил в небо три – со зла – красные ракеты, аппарат зашуршал, забулькал и он услышал голое Бориса Архипова:

– В чем дело, сынок, что за сигнал бедствия?

– Бедствие перед носом, на весте, – сказал Овцын. – Надо ворочать, не то попадем в кашу.

– На Колгуев? – спросил Борис Архипов.

– Не иначе, – подтвердил Овцын – Под восточный берег.

– Риск, – сказал Борис Архипов. – Большой риск. Тебя свалит, когда будешь обходить остров с юга.

– Галсами пойду.

– Разгуляешься там галсами среди кошек.

– С нашей осадкой можно рискнуть.

– Добро, – сказал Борис Архипов. – Рискуем. Не лезть же в это дерьмо. Слушай меня, сынок. Заряд нас скоро догонит, и такое будет свинство, что мы вполне свободно сможем выскочить па Колгуевский берег. С запада он отлогий, пока не сядешь – не увидишь. Я пойду вперед и, как только эта тучка нас накроет, врублю прожектор. Иди все время на мой прожектор и не умничай. Теперь я командир отряда.

– А если ты сядешь?

– Если ты, сядешь, будет хуже.

– Я уже рассчитал курс. Дать тебе?

– Выброси его. Иди мне в кильватер, а свой курс я сам рассчитаю. Поклон Ксении Михайловне. Все, сынок.

После поворота бьющие под корму волны стали швырять «Кутузова» еще беспощаднее. Когда фиолетовая туча настигла судно, сразу стемнело, исчезла линия горизонта и повалил снег. По подсчетам Овцына, пройдена была уже половина пути до Колгуева. «Шальной» включил прожектор, и он маячил впереди бледным, размытым пятном. И оттого, что пятно это не удалялось и не приближалось, возникло малоприятное ощущение, что судно не движется вперед, что обе его могучие машины работают впустую.

– Найдешь теперь этот Колгуевский берег, тудыть его в самую печень, вздохнул Марат Петрович. Хоть бы один маячок, чтобы определиться. Повернуть бы от греха?

– Не хнычьте, -сказал Овцын. – Пессимисты усложняют обстановку. Ветер начинает выдыхаться, чувствуете?

– Не чувствую, – покачал головой Марат Петрович.

– А мне кажется.

– Потому что хочется, – сказал старпом. – Это всегда гак. Особенно у оптимистов, – съязвил старпом.

– А вы возьмите анемометр, замерьте, – посоветовал Овцын.

Косые потоки снега обтекали рубку. Пена, срываемая ветром с гребней волн разлиновала море. Овцын смотрел па карту, прикидывал, на какие берега может их вынести, если Борис Архипов неверно учел угол сноса. Все ближайшие берега были песчаные, низкие. Такие не вдруг заметишь при нынешней видимости.

– Было пятнадцать с половиной метров, стало четырнадцать, – доложил вернувшийся с мостика старпом. Не очень он выдыхается.

– «Шальной» курс переменил, – сказал рулевой Федоров. – Два градуса правее взял.

– Все верно, – заметил Овцын. – Полтора метра в секунду – это величина. Держите вслед.