Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

21

Со всех судов взлетали в воздух ракеты, когда «Кутузов» входил в бухту Варнека. Теперь, на спокойной воде, под ярким солнцем, вблизи берегов, он опять казался прекрасным, могучим и совершенным.

«Хорошо, что Эра видит нас так и только так, – думал Овцын, выбирая глазами место, где положить якорь. – Хорошо, что она не видела нас корчащимися и блюющими. Хорошо, что она не знает, как мы не перевернулись одной только божьей волей, когда пошли на зюйд от Колгуевского берега, и волна била и била в борт, и ничего нельзя было сделать, и все технические описания трепетали своими страницами, потому что в соответствии с ними мы давно уже лежали на дне морском». Он подумал, что Эра смотрит, конечно, с «Гермеса», как он становится на якорь, и думает о нем. Может быть, Згурский снимает. И все судят – как, что, умело ли, красиво ли...

Он передал микрофон старпому, сказал:

– Валяйте сами, Марат Петрович. Во-о-он туда, – показал он пальцем. -Ни фута ближе к берегу. Чуть не доходя можно.

Ушел в каюту и позвонил Ксении. Не ответили. Он позвонил в салон, потом в рубку. Подошел матрос, он велел позвать старпома, сказал:

– Марат Петрович, найдите буфетчицу – она где-то на палубе глазеет. Пришлите ко мне.

Он слышал, как гремит якор-цепь, знал, что только идиот может в такой момент отрывать человека, командующего постановкой на якорь, и знал, что пораженный старпом обалдеет и поэтому не станет его презирать. Всегда на него в конце этапа наваливалось что-то бессмысленное и необъяснимое, и он часто совершал такие идиотские поступки и всегда уходил с мостика, и убегал от людей, и хотел не видеть конца. Он никогда не ставил точку.

Он разделся донага впервые за четверо суток, – подошел к буфету, раскупорил коньяк, хлебнул.

Удивился, что нет у него никаких мыслей. Одно стучит в голове: «Эра, эра, эра, эра, эра...» Подбежал к окну, отдернул материю, увидел, что с борта «Гермеса» спускается шлюпка. Отвернулся, чтобы не видеть, как Эра не сядет в шлюпку. Он знал, что она не сядет в эту шлюпку.

Зашла Ксения, прикрыла дверь, спросила спокойно, будто он и не был голым, будто она навидалась голых капитанов по самые уши.

– Я нужна, Иван Андреевич?

– Да, Ксана, – сказал он, тоже не испытывая смущения. – Приведите каюту в порядок. И выберите мне самую чистую одежду. Я по вашей же милости в таком положении, что не знаю теперь, где у меня что.

– Наденете финскую рубашку, – сказала Ксения. – Костюм у вас глаженый.

– А цветы? – спросил он.

– И цветы, – сказала Ксения. – Все будет. Идите в ванную.

Она принесла ему в ванную белье и костюм. Не взглянув на него, намыливающегося, вышла; и тут же Овцын услышал рокочущий бас Иннокентия Балка. Капитан Балк ворвался, поцеловал Овцына в намыленную физиономию, сказал, присев на крышку унитаза:

– Овцын, я изучил ваши маневры. Это поэма.

– Это мучительные судороги утопающего, – сказал Овцын и выключил душ. – Если бы не сел Архипов, сел бы я, и вся поэма превратилась бы в погребальное пение.

– Это хрестоматия, – отмахнулся Иннокентий Балк. Я не о том, Я не могу представить, как вы заставили вашу колымагу при норд-осте в семь баллов обогнуть Колгуев с юга, не перевернуться и не сесть на кошки!

– Этого и я не могу себе представить.

– Я удивляюсь, как вы не поддались соблазну зайти в Бугрино, где вы непременно потерпели бы аварию! И вообще, откуда вы знаете то место, где отстаивались на якоре?

– Когда я тянул военную лямку, мы там тралили. В двадцать шестом квадрате. И отстаивались от норд-веста как раз на том месте. У меня есть некоторый опыт, Иннокентий Юрьевич, – сказал Овцын. – Я молодой капитан, но довольно старый моряк. Я не угону не только что на «Кутузове», но и на арбузной корке.

– На арбузной корке плавать проще, – сказал Балк. – Она непотопляемая.

Овцын подтянул галстук, надел тужурку, поправил перевернувшийся капитанский значок.

– Иннокентий Юрьевич, – сказал он, – мне сейчас наплевать с самого высокого громоотвода на мореходные качества разнообразных плавсредств.

– Здесь ей было бы грустно, – сказал Балк. – Я не взял ее.

– Она просилась?

– Дала понять.

– Так...

Он вышел из ванной, нажал звонок к вахтенному штурману, жал его долго, пока не прибежал всполошившийся Соломон.

– Мотобот на воду, – сказал Овцын. – Быстро!

Не рискнувший спросить что-нибудь Соломон побежал выполнять. Балк прошелся по каюте, уселся на диван, закурил.

– Овцын, – позвал он, – послушайте, ведь люди созданы богом не только для того, чтобы споспешествовать исполнению ваших желаний. Конечно, Эра Николаевна больше хотела, чтобы вы пришли к ней, а не наоборот.

– Слова... – сказал Овцын.

– Тогда не надо было отпускать ее ко мне. Я разочаровываюсь в вас, Овцын, – зевнул капитан Балк. – Вы не умеете держать марку. Боюсь подумать, что все симпатичное в вас от опыта, а не от вдохновения.

– Если во мне есть симпатичное, – сказал Овцын, – так оно от Эры Николаевны. Раньше его не было, можете мне поверить, я честный инспектор для самого себя.

Он надел фуражку и через дверь веранды прошел на шлюпочную палубу. Мотобот был уже на воде. Он съехал вниз по тросу, отодвинул моториста и сам включил двигатель. Рулевой, не спрашивая, повел катер к «Гермесу».

Овцын нашел ее в каюте, и, когда кончилось долгое объятие, она сказала:

– Я страшно волновалась за вас.

– Почему «за вас»? – спросил он.

Она засмеялась:

– Ну, потому что не только за тебя, а за вас всех. Ты очень устал?

– Сейчас уже все в порядке, – сказал он.

– Меня Иннокентий Юрьевич все время теребил, заставлял двигаться, кормил черными сухарями. Стало страшно, когда пошел снег... Ты волновался за меня?

– Нет, – сказал он. – Я знал, что ты геройская девчонка.

– Знал бы ты, как меня мутило! – произнесла она тихо. – Наверное, качка – это самое тяжкое испытание для человека. От снега, от ветра, от холода можно в конце концов спрятаться, уйти. От качки никуда не спрячешься, она везде. Только работа поддерживает. Видел бы ты, какие замечательные кадры я наснимала!

– Почему ты снимала?

– Вадим плохо себя чувствовал, а я не могла допустить, чтобы пропали роскошные сюжеты. Вадим обещал купить мне за это коробку конфет.

– Мало, – сказал Овцын. – Впрочем, он многодетный, грешно с него больше требовать.

Эра вдруг замерла, задумалась, глаза ее сузились и потемнели. Он испытал тревожное чувство, спросил:

– Что с тобой, куда ты уходишь?

– Так, ничего, – сказала она. – Балк говорит, что в Карском море очень тяжелый лед.

– Сегодня тяжелый, завтра полегче. Не завтра, так через неделю. Будем ждать. У полярных моряков терпение хорошо натренировано. Хочешь навестить старину «Кутузова»?

– Хочу.

– Ты скучала по нему?

– Когда был шторм, я хотела быть там, рядом с тобой.

На корме «Гермеса» гудел сварочный агрегат, к борту одна за другой подходили самоходки – заваривать трещины в обшивке.

– Много их покалечено? – спросил Овцын у электромеханика.

– Много, Иван Андреевич! – радостно ответил юный электромеханик. -Чуть не все. Удивительно, как они вовсе не поутопали.

Овцын подумал, глядя на розовые щеки, перемазанные копотью, что механику очень хотелось бы посмотреть, как тонет самоходная баржа, какая поднимается тревога, как вылавливают людей из моря, какие при этом совершаются подвиги. Может, и он бы, розовощекий, совершил подвиг. В таком возрасте очень хочется совершить подвиг, пусть даже ради этого погибнет судно. Построят новое! В таком возрасте кажется, что совершить подвиг – раз плюнуть! Были бы подходящие обстоятельства...

– Не дай бог, – сказал Овцын. – Плюньте три раза через левое плечо.

Вслед за Эрой он спустился в мотобот и сам повел его к «Кутузову».

Капитан Балк еще не ушел. Он сидел у письменного стола и, оснастив

глаза очками, читал судовой журнал.

– Какая бабушка вам колдовала, Овцын? – сказал Балк. – Третий раз перечитываю, третий раз поражаюсь.

– Иван Андреевич в самом деле хорошо работал? – спросила Эра. – Он в самом деле хороший капитан?

– Будто вы этого не знали, – сказал Балк, взглянув на нее поверх очков. – Природный капитан. И не вздумайте забрать его с моря.

– О чем это вы? – смутилась Эра.

– О вазе с ромашками, – усмехнулся Балк.

– Здесь всегда цветы, – сказал Овцын.

– Ах, вот как... – произнес Балк и посмотрел на Овцына мудрыми глазами. – Пресной воды у вас много?

– Порядочно, – сказал Овцын. – Считайте, полные танки.

– Поделитесь с самоходками. Возможно, придется дать им кое-что из продуктов. Рейс затягивается, в Карском сумасшедший лед. Аллах знает, как долго еще здесь простоим.

– Норд-вест должен был погнать лед, – сказал Овцын.

– От норд-веста мало толку. Ничего он не погнал. Нужен южак. Он отгонит.

Раздался звонок. Овцын снял трубку и услышал голос Соломона:

– Люди просятся на берег, товарищ капитан.

– Отпускай, Бори сыч, – сказал он. – Пусть стармех назначит моториста на катер.

– Ну вот, – сказал Соломон, – Теперь слушай. Я получил письмо от Марины.

– Как так?..

– Не сейчас, конечно. В Архангельске. Она выходит замуж. За своего начальника лаборатории.

– Быстро...

– Тебе ли так говорить.

– Справедливо, – произнес Овцын. – Дай им бог.

– Некоторым бог дает даже слишком много. Может быть, поэтому кое-кому не достается ничего, – сказал Соломон. – Значит, я отпускаю мотобот на берег. Если тебе понадобится плавсредство, обойдешься шлюпкой.

– Да, конечно, обойдусь... – сказал Овцын и положил трубку.

Он вышел из каюты и очутился вдруг в музыкальном салоне. Было прохладно, полутемно, пахло краской, свежей холстиной чехлов. Он не заметил, сколько прошло времени, а когда вернулся к себе, ни Балка, ни Эры не было. Но дверь на веранду была раскрыта, и он понял, что Эра там. Через минуту она пришла, покорная и ясная, сказала ему:

– Иннокентий Юрьевич уехал. Он приглашает нас вечером охотиться на уток. Здесь много уток. Поедем?

– Нет, дружок, – сказал он. – Я не хочу. И ты тоже не хочешь ехать охотиться на уток. Вечером мы будем вместе. Вдвоем. И ночью. Все равно мне не на чем отправить тебя домой. И мотобот ушел.

– Я дома, – сказала Эра и подошла, чтобы он обнял ее.

– Ты дома, – повторил он, погружая пальцы в мягкие, теплые волосы. -Интересно, где будет наш дом через месяц.

– У тебя нет дома? – спросила она.

– У меня есть дом, – сказал он, – но не мой. Значит, у меня нет дома.

– Вот и хорошо, – сказала Эра. – Наш дом будет у меня.

– Не далековато ли мне будет ходить на работу? – улыбнулся он.

– Не надо сейчас говорить об этом, – попросила она. – Думаешь, меня это не мучит?

Пришел Борис Архипов. Он ввалился в каюту с ведром. Там плескались живые еще рыбы.

– Освоил, наконец, этот дареный спиннинг, – сказал Борис Архипов. -Представляешь, кого угодно можно изловить на блестящую железку.

– Представляю, – сказал Овцын. – Когда пойдешь ремонтироваться?

– Завтра. В Амдерме есть мастерские.

Он поставил ведро, поклонился Эре, обнял Овцына.

– Ничего, сынок... Все хорошо, что хорошо кончается. Как Ксана?

– Одолела морскую болезнь.

– Страдала?

– И я страдал, – сказал Овцын. – Легко ли трое суток туда-сюда на сорок пять градусов кланяться? Дать ей завтра отгул?

– Ты странный человек, – сказал Борис Архипов. – Откуда я могу знать, что она захочет делать завтра?

– Недолго и узнать, – улыбнулся Овцын.

Он позвонил в салон и попросил Ксению прийти.

Эра сидела у ведра, осторожно трогала рыбьи хвосты и спины.

– Никак не сосчитать, – сказала она.

– Двадцать три, – сообщил Борис Архипов. – Больше не вдавилось.

– Много здесь рыбы?

– За три часа – полная бочка, – сказал Борис Архипов.

Пришла Ксения. Борис Архипов долго держал ее руку в своих обеих, а Эра и Овцын внимательно разглядывали рыб.

– Борис Никитич нам гостинец принес, – сказал, наконец, Овцын. Он поднял ведро. – Отнесите, Ксана, на камбуз. Пусть Гаврилыч поджарит команде к ужину. А четыре штучки, если не трудно, доставьте сюда. А то я нынче откупорил коньячок; боюсь, выдохнется.

– Хорошо, – сказала Ксения, высвободила руку и взяла ведро.

– Какие у вас планы на завтра? – спросил Овцын.

– У меня нет планов на завтра.

– Тогда будете завтра отдыхать.

– Хорошо, – сказала Ксения. – И можно будет съездить на берег?

– Несомненно. – Он посмотрел на Бориса Архипова. – Капитан «Шального» обеспечит вас плавсредствами.

– Только гребными. – Борис Архипов развел руками. – А вечером я уйду в Амдерму.

– Я люблю грести, – улыбнулась Ксения. – А вечером я люблю отдыхать в своей каюте.

– Она ушла и через полчаса вернулась с посудой и жареной рыбой. Борис Архипов снял с нее передник, усадил за стол. Ксения разложила рыбу по тарелкам; и когда подавала тарелку Эре, взгляды их скрестились. Эра приняла тарелку, сказала:

– Спасибо, Ксана.

Ксения улыбнулась.

– Пожалуйста, – сказала она.

Борис выпил коньяку, порозовел, придвинул свой стул поближе к Ксении. Он спросил:

– Помните архангельскую поговорку? Тресочки не поешь – чайку не попьешь, чайку не попьешь – не поработаешь.

– Даже не верится, что это треска, – сказала Эра. – Я еще не ела такой вкусной рыбы.

– Прямо из моря на сковородку. Плюс – ресторанный класс кока, -объяснил Овцын. – А дураки-англичане, прошу прощения, Ксения Михайловна, удобряют треской поля.

– Не такие уж дураки, – возразил Борис Архипов. – На этих полях вырастает колосистый ячмень, из которого варят божественное английское пиво. О, я пил его, когда еще плавал в пароходстве.

– Пил бы его поменьше, до сих пор плавал бы в пароходстве, – сказал Овцын.

– Много ты понимаешь, – проворчал Борис Архипов. – Не в том дело. Годы были жестокие.

– Вы сильно ершились, Борис Никитич? – спросила Эра.

– Бывало, – мягко улыбнулся Борис Архипов.– Но прошло. Теперь я податлив, как перезрелый грейпфрут, как бритый еж, как старая фетровая шляпа. Берегу то, что осталось, и не стремлюсь приобрести новое. Мне так нравится... Сынок, мне тут много порассказали, пока я ловил рыбку. Представь себе картину: несется «Гермес» контркурсом вдоль всей колонны; среди капитанов недоумение – что за маневр? Кругом безумство волн и ветра свист, а он еще и лавирует, носы самоходкам режет. На колонне паника -флагман рехнулся. Наконец разглядели: разгуливает по мостику «Гермеса» Эра Николаевна с киноаппаратом, запечатлевает корчи и судороги каравана...

– Глубоко надо было влезть Иннокентию в душу, чтобы он разрешил такой цирк, – сказал Овцын.

– Не вижу никакого цирка. – Эра пожала плечами. – И в душу я не влезала. Сказала, что мне так надо. Это же для работы, а не для собственного удовольствия.

Овцын засмеялся.

– Если бы Згурский сказал, что ему «так надо», Иннокентий послал бы его к таким отдаленным предкам, что на машине времени не доберешься.

– Меня нельзя посылать к предкам, – сказала Эра.

– Потому Балк и устроил цирк на воде. Ему это припомнят в Диксоне на отвальном банкете.

– Неужели будут смеяться? – спросила Эра.

– Не бойся. Беззлобно, – успокоил Овцын.

22

Утро выдалось ясное, почти безветренное. Он сходил в радиорубку, прочитал сводки; ничего ободряющего в них не нашел. Карское море вполне соответствовало своему древнему прозвищу «мешок со льдом». Он увидел под бортом мотобот. Нашел Соломона и устроил ему корректную головомойку. Соломон стал оправдываться, что погода тихая и вахта смотрит внимательно. Зачем лишний раз таскать наверх тяжеленный катер?

– Ты такие вещи ему толкуй. – Овцын указал пальцем на чугунный кнехт, на котором давно уже покоился заплетенный восьмерками швартовый конец. – А я не желаю слушать. Ночью все шлюпки должны быть на борту. Кстати, вахту сегодня пусть стоит старпом. Можешь сходить на берег.

– Мне не обязательно, – сказал Соломон.

– Сходи, сходи, а то клюквой обрастешь.

– Вот если только клюквы набрать. Люблю клюкву, – улыбнулся Соломон, позабыв о только что полученной головомойке.

– Отличный фрукт, – согласился Овцын. – Пришли-ка в мотобот моториста.

Он отвез Эру на «Гермес»; их встретил Балк и пригласил к себе пить утренний чай.

– Спасибо, – сказал Овцын. – Мне ловчее дома, со своими. Много вчера набили уток?

– Восемь. И все жирные, – похвастался Балк. – Будут к обеду. Приглашаю.

– Посмотрим, – сказал Овцын. Он попрощался с Эрой, спрыгнул в мотобот с невысокого борта «Гермеса», кинул мотористу: – Домой.

Обедать к Балку он не поехал. Стали подходить за водой самоходки, толклись под бортом до вечера. Обросшие и обветренные старшие помощники самоходок выпрашивали продукты – свежего мясца, картошечки, свежей капустки. На самоходках все эти продукты уже подъели или погноили, а в обширных холодильниках «Кутузова» все добро сохранилось в наилучшем состоянии. Овцын выписывал каждому понемножку. Матросы самоходок тащили мешки к себе, хрустя на ходу капустным листом.

Овцын устал от суматохи, когда она кончилась, решил сходить все-таки на «Гермес», но вдруг одумался и завернул мотобот к «Шальному».

– Не ушел еще? – сказал он Борису Архипову, осматривая снизу, с воды исковерканную носовую часть буксира.

– В ночь пойду, – сказал Борис Архипов. – Что там до утра делать?

– Тогда спускай вельбот.

Овцын отпустил катер, и до берега они с Борисом Архиповым добрались на гребной шлюпке. Нашли в поселке Ксению – она любовалась сухоньким, может даже столетним, старичком ненцем, который плел сеть, – и долго бродили втроем по откосам сопок и болотцам, поросшим мягкими, темно-зелеными мхами. Попался Соломон с мешочком перемешанной с брусникой клюквы, дал каждому по горсти, но задерживаться для разговора не стал – мешочек был еще не полон, а время близилось к полуночи.

– Здесь хорошо, сказала Ксения. – Кто бы подумал, что ягоды растут чуть не на Северном полюсе! Интересно, как Соломон Борисович их видит?

– Он их чувствует, – сказал Овцын. – А до полюса отсюда далеко.

Потом Борис Архипов довез его и Ксению до «Кутузова», помахал

рукой, взялся за весла и погреб к себе на «Шальной».

Овцын все замедлял шаги, постоял у двери, думая, что, может быть, каюта не пустая, может быть, там она – забралась на диван с ногами, читает книгу, непременно какую-нибудь неподходящую, вроде мореходной астрономии, и ждет его... Он зайдет, и она удивится, выронит книгу, протянет к нему руки...

Но каюта была пуста. Впервые за все плавание он ощутил, какой пустой может быть эта вылощенная, отполированная, слишком просторная для одного человека каюта. Вспомнились матросские кубрики с койками в два яруса, в которых он жил давно-давно, так давно, что ничего недоброго не помнил из того сурового и беззаботного времени. И тут он пожалел, что не сходил к Балку на обед, не пошел вечером на «Гермес», а зачем-то весь вечер проболтался на берегу третьим лишним.. Он вышел на веранду, долго, пока тот не скрылся в проливе за мысом. смотрел на буксир Бориса Архипова. Розовый свет июльской ночи, и спокойное море, и тишина создавали ощущение незыблемого мира под небесами, бесконечной жизни и несомненного будущего. Не верилось, что в этот час где-то что-то грохочет, что кто-то спит неспокойно или вообще не спит, ожидая беды. Розовое небо Арктики завораживало и умиротворяло душу; и тогда Овцын понял, почему здешние жители не воюют друг с другом и даже перед медведем извиняются за то, что они его убили.

А утром, когда он проснулся, небо было коричневым от туч и в снастях свистел ветер. Целую неделю ветер крутился по румбовой картушке, швыряя на остров то дождь, то туман, то снег, то морось. А то вдруг ненадолго яснело небо, море становилось прозрачным, и видно было, как под бортом снует стаями рябая пикша, подвсплывая к поверхности и обнюхивая каждый окурок. Матросы ходили на берег в сапогах и ватниках. Они накупили у ненцев оленьих рогов и шкур, тапочек и рукавиц. От этого добра в каютах запахло кислятиной. Впрочем, опытные моряки шкур не покупали. Все равно они, плохо обработанные, осыплются через два месяца, а уж каким дубильным веществом они обрабатываются – о том лучше и не говорить...

К концу недели установился южный ветер, он ровно дул сутки, двое, тащил по небу облака к северу, обволакивал мир теплой влагой. На третий день, когда ветер стал ослабевать, Балк вывел караван в Карское море. «Кутузов» пропустил всех мимо себя и занял свое место в конце колонны. Когда он вышел из пролива, колонна уже распалась, никакого строя не было и в помине, каждый капитан воевал со льдами сам по себе.

– Если нарисовать все кривые, которые мы выписываем, интересный, наверное, получится узор, – заметил Марат Петрович.

– Куда интереснее, – произнес Овцын. – Убавьте-ка ход, товарищ старший. Не надо забегать вперед самоходок. «Кутузов» все время должен быть замыкающим.

– Эти ледышки скрежещут по борту прямо как по сердцу, – сказал

Марат Петрович. – Тоскливо становится.

Он подошел к телеграфу и сбавил ход.

– Тонко подмечено, – сказал Овцын. Скрежет его тоже не веселил. Он хорошо помнил скрежет, слышанный им тридцать первого августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в двадцать три часа пятнадцать минут на широте семьдесят семь градусов сорок четыре с половиной минуты. Команда покинула судно на двадцать пять минут раньше. – Думаю, что енисейским речникам придется красить борта заново.

– А может, заплаты ставить? – спросил Марат Петрович.

– Всякое бывает, – сказал Овцын.

– Вы когда-нибудь получали пробоины?

– Охота вам в Карском море задавать такие вопросы, – сказал Овцын, и старпом умолк.

Одолев к концу дня первую тяжелую перемычку, суда вышли на чистую воду и восстановили строй. Вскоре новый лед заблестел на горизонте, ночью вошли в него, и снова каждый стал сам по себе искать разводья. Из этой перемычки, две самоходки вышли с проломленными бортами, и часа полтора над Карским морем сверкали голубые искры электросварки.

Овцын не сходил с мостика, старпом – из солидарности – тоже. Приходил Соломон, выстаивал время своей вахты и, чувствуя, что не нужен в рубке, отправлялся искать себе другую работу. Овцын и старпом по очереди отдыхали на диване. Ксения приносила в рубку еду. Марат Петрович сразу оживал, загорался, выхватывал у нее из рук судки и тарелки, рассыпая звонкий горох комплиментов. Ксения отмахивалась, не улыбаясь. Если в борт ударяла льдина, Ксения вздрагивала и бледнела.

– А все-таки это лучше, чем шторм, – говорил Марат Петрович.

– Не знаю, – качала головой Ксения. – Ничего жизни не видела страшнее моря. Лучше вообще...

– У нас в училище был преподаватель морской практики, так когда у него спрашивали, как в тумане спастись от столкновения, если суда идут навстречу друг другу, он отвечал: «Списаться на берег и идти торговать пивом».

– Вам кажется, что это остроумно? – спросила Ксения.

– Во всяком случае, полная гарантия, – рассмеялся старпом. – А вы еще когда-нибудь пойдете в море?

– Кто знает... – вздохнула Ксения.