Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

13

Как он и предполагал, начальник конторы надолго задумался о выгоде экономии и опасности риска.

В обеденное время он прислал человека, который сказал, что никаких новшеств не будет. К концу рабочего дня тот же человек пришел снова, нагруженный книгами и схемами ограждения речных фарватеров. Следующим утром Крутицкий сказал:

– Раз уж затеяли это богоугодное дело, так поторапливайтесь. Я договорился с Речной инспекцией, чтобы через неделю у вас приняли экзамен.

– Дело затеял не я, – сказал Овцын. – Идея совмещения морской и речной профессии принадлежит капитану Архипову.

– Архипову... – поморщился начальник конторы. – Ах, да... Вы же

вчера говорили.

– Во всеуслышание, – подтвердил Овцын.

– Какая разница! – махнул рукой Крутицкий. – Действуйте. Занятия будет вести капитан-наставник Галкин у вас на «Кутузове».

Первое занятие капитан-наставник Галкин начал с заявления, что река – это ни в какой степени не море и что если у кого есть по этому поводу сомнения, тот вправе покинуть аудиторию. Его заверили, что сомнения не возникают. Капитан-наставник продолжил:

– В море вы можете своим плавсредством хоть балет танцевать. Па-деде, адажио и вальс цветов. Акватория позволяет. А что есть река? Река есть провод, и пароход должен бежать по нему, как электрон. Путь на реке один-единственный, и от того, насколько точно вы его придерживаетесь, зависит ваш успех, ваша безопасность, покой и благополучие вашей семьи.

Манера капитана Галкина вести урок понравилась. Шесть часов, три до обеда и три после, не утомляли. На четвертый день занятий капитан Галкин раздобыл речной буксир и устроил практику. Отрабатывая маневры и правила, дошли вверх по пустынной еще Неве почти до Петрокрепости и тут встретили Ладожский лед. Он двигался сплошной стеной, скрежеща, вспучиваясь, выкарабкиваясь на отлогие берега. Люди оттаскивали повыше черные лодки.

– Лед молодец, – сказал капитан-наставник Галкин. – Пошел очень вовремя. Пока он сойдет, отшлифуем полученные знания. Устрою вам зачет, а потом достойных допущу к экзамену.

Буксир повернул обратно. Вернувшись в Ленинград, застали там сырой туман, холод и северо-восточный ветер. Потом всей компанией пообедали на «Кутузове». Хоть время обеда давно прошло, у Ксении все было наготове.

– Гаврилыч опять гуляет? – спросил у нее Овцын.

– Мы через день, – сказала Ксения, и Овцын усомнился, потому что помнил, что вчера она тоже работала.

– Устаете? – спросил он.

– Не смертельно.

Утром Овцын, как обыкновенно, зашел в контору, и Крутицкий поздравил его со вскрытием Ладоги.

– Дней через пять выпущу вас, – сказал он. – Нечего зря место занимать. Правда, на Онежском озере еще лед, но это, бог даст, не надолго. Если что, в Вознесенье отстоитесь. Как ваши занятия?

– К финалу, – сказал Овцын. – Думаю, уже можем сдавать.

– А все сдадут? Ведь я надеюсь.

– Сдадут. Хитрого в этой науке ничего нет.

– Еще одно, – сказал Крутицкий, когда Овцын поднялся со стула и собрался прощаться. – Центральная кинохроника интересуется нашей экспедицией. Возьмете двух корреспондентов?

– Почему бы и нет? – сказал Овцын. – Посмотрим, каковы мы на экране. На весь рейс или до Архангельска?

– На весь, естественно. Самое интересное – Арктика. Если до нее не добраться, так нечего огород городить. На днях приедут, я пошлю их к вам. Устройте.

– Пусть будет кинохроника, – кивнул Овцын.

Он пришел на теплоход, отсидел три часа занятий, пообедал и отправился навестить Бориса Архипова – тот почему-то не был на занятиях. Капитан «Шального» ходил по своему буксиру в праздничном виде, помолодевший, необыкновенно свежий и глаженый, в тужурке с галунами и орденскими планками, из-под рукавов которой спускались на кисти рук белоснежные манжеты.

– Какие новости в конторе? – спросил Борис Архипов.

– Дней через пять выйдем. Мне грузят двух корреспондентов кинохроники. На Онеге еще лед. – Овцын, прищурившись, оглядел Бориса Архипова. – Ты приглашен на дипломатический прием?

– Просто по Неве идет ладожский лед. – улыбнулся Борис Архипов.

– Странная связь.

– Для непосвященных, – подмигнул ему Борис Архипов, взял под руку и повел в каюту.

– Опять пить кофе? – спросил Овцын.

– Сделаем передышку. Сегодня будем пить шампанское.

– Человек-загадка, – вздохнул Овцын и уселся на диван.

Борис Архипов отодвинул вентиляционную решетку, достал из трубы бутылку, осторожно откупорил и налил шампанское в бокалы. Уже подняли их, когда зашел вахтенный матрос и доложил:

– Товарищ капитан, к вам буфетчица с «Кутузова». Пустить?

– Олух царя морского! – рявкнул Борис Архипов и, оттолкнув матроса, выбежал из каюты.

Матрос, не обидевшись на «олуха», протянул руку в сторону стоящего в углу спиннинга, сказал:

– Знаете, это команда подарила.

– Борис Никитич не увлекался рыболовным спортом, – заметил Овцын.

– Спиннинга не было, – рассудил матрос и ушел, не закрыв дверь.

Борис Архипов, сияя, ввел в каюту Ксению. В руках у нее был торт и

пакет, перевязанный розовой ленточкой. Овцын встал.

– Теперь ясно, – сказал он.

Достал из тужурки мозеровский полухронометр, самую драгоценную свою вещь (Борис Архипов это знал), покачал его на стальной цепи перед Борисовым лицом и опустил тяжелую чечевицу в его верхний карман, под орденские планки.

– Владей, – сказал он и поцеловал его в щеку. – И да живешь ты не меньше, чем дед твой, архангельский архиерей. Что ж ты, злыдень, даже Ксению Михайловну предупредил, а мне ни полслова?

– И четверть слова не говорил, – замотал головой Борис Архипов.

Он взял из ее рук пакет и торт, торт поставил на стол, пакет бросил на диван, потом поцеловал руки.

– Говорили, Борис Никитич, – улыбнулась Ксения. Помните, в Ясногорске: «Придем в Ленинград, и стукнет сорок». Выяснить подробности не представляло труда.

– Однако этот тип не выяснил. – Борис Архипов ткнул пальцем в Овцына. – Тем не менее за хронометр спасибо, сынок. Не жалко?

– Еще как жалко! – сказал Овцын. – А иначе какая же в подарке ценность?

Он усадил Ксению на диван и разрезал торт. Борис поставил на стол третий бокал, бережно налил вина.

– За ваше счастье, Борис Никитич, – сказала Ксения серьезно и немножко печально. – Пусть все ладится у вас в жизни. У вас еще будет много хорошего. У вас будет много радости.

– Да... Сорок лет... – проговорил Борис Архипов. – Дата. Цифра.

– Небольшая, – сказала Ксения.

Они выпили вино, сели. Все понимали, что сорок лет – это порядочно и что единственная радость, которая нужна сейчас Борису Архипову, недоступна ему. Поэтому было грустно. Овцын дотянулся до блюдечка, положил на него кусок торта и поставил перед Ксенией. Она ела торт и говорила о том, как ей нравится Ленинград, и вообще все это плавание, и ее работа, и люди, и какое это счастье – не сидеть на одном месте, и как ей было тоскливо, когда она знала только дорогу от дома до техникума, где преподавала английский язык юнцам, которым он был совершенно неинтересен...

Борис налил еще вина, и опять выпили за его успехи.

– Мыть каюты вам тоже нравится?– спросил он.

– Нравится, – сказала Ксения.

– Особенно одну. Капитанскую. – Борис вздохнул, повернулся к Овцыну. – Подай-ка мне, сынок, этот изящный пакетик.

Он порвал розовую ленточку и развернул бумагу.

– Галстуки... – улыбнулся он и ласково посмотрел на Ксению. -Ксюшенька даже заметила, что я таскаю засаленные галстуки... Вот и обновка капитану Архипову. Вы, Ксюшенька, золотая женщина. Переходите ко мне. Честное слово, вас здесь будут больше ценить, чем на том плавающем пансионате.

– Тебе нельзя пить по два бокала шампанского, – сказал Овцын. – Ты начинаешь бредить.

– Возможно, – сказал Борис Архипов. – Попробую выпить третий. А вдруг от него вернется рассудок?

Он добыл из вентиляционной трубы еще бутылку, откупорил, разлил

вино.

– Это выпьем за Ксюшу, – сказал он. – Пусть она всегда будет такой же доброй и прекрасной, как сейчас. Пусть желания ее сбудутся.

– У меня нет несбывшихся желаний, – засмеялась Ксения. – Все равно я

выпью, раз уж Алексей Гаврилович сегодня командует на камбузе.

– Вот мы и сделали из вас моряка, – сказал Овцын. – Представляю, как охнет ваша мама в Рязани, когда вы вернетесь домой и скажете: «А ну-ка, старуха, смотайся па камбуз, пошуруй в бачках, нет ли чего горяченького порубать?»

– Не исключено, – сказала Ксения.

– Не надо, Ксюша, – попросил Борис Архипов. – Не привыкайте к жаргону. Кто бы знал, как мне надоело это заразное соленое словцо! Ну его к аллаху!

Овцын допил вино, сказал:

– Вы народ вольный, а мне пора на занятия. А то капитан-наставник Галкин рассердится.

Он вышел из жаркой каюты, спустился на набережную, и в голове чуточку шумело шампанское. Резкий холодный ветер отогнал от «Кутузова» любопытных, остались лишь стойкие пенсионеры в зимних шапках и длиннополых, застегнутых на все пуговицы габардиновых плащах. По ртутному небу неслись рваные коричневые облака. С каждым глотком воздуха в легкие вливалась сырость. Странно было, что нет дождя. Льдины плыли и плыли по Неве. Из одной, как пушка из борта линкора, торчало черное бревно. На него опустилась чайка, но тут же взлетела, покружилась и села на воду меж льдин.

Овцын подошел к трапу «Кутузова», остановился. Представил, как капитан-наставник Галкин, насупливая седые брови, провозглашает для сведения беззаботных моряков, избалованных широкими акваториями: «От того, насколько точно вы придерживаетесь фарватера, зависит ваш успех, ваша безопасность, покой и благополучие вашей семьи!» Интересно, что сказал бы капитан-наставник Галкин, если бы его попросили пройти от Таллина до Ленинграда?

Овцын засмеялся, махнул рукой и пошел в кино.

14

На старом шкафу, где когда-то хранилось все имущество Соломона, от зимнего пальто до поколупанных кружек, нашлись шашки. Третий вечер подряд они играли в шашки, сидя на неприбранной постели, записывая на листе бумаги счет, играли до полного опустошения головы, поглядывая на часы – когда же наступит ночь и можно будет лечь, стряхнув перед тем с простыни крошки и сигаретный пепел?

Острота желания прошла, новости были рассказаны, анекдоты тоже. Не хотелось гулять по улицам и ландшафтам, продуваемым промоклым нордостом. Хотелось читать, но книг не читали по невысказанному согласию. Это было бы предельно скверно – сидеть друг против друга и читать книги. Играть в шашки – это прилично. Прилично, потому что вдвоем.

Он старался не думать, порой это удавалось, но чаще – нет, и тогда в груди холодело. Неужели так будет всегда? Шашки, потом домино, потом карты, потом бутылка и, наконец, – крах. Крах, тьма и пустота, ничто. Он смотрел на ее красивое холодное лицо и старался угадать, думает ли и она о том же. Никакого смятения не было в ее лице. Ее радовали выигрыши и огорчали проигрыши. Она стремилась выиграть во что бы то ни стало, а он переставлял шашки не задумываясь. И подолгу смотрел на нее.

– Что это ты меня разглядываешь? – спросила Марина.

– Хватит, – сказал он.

Смешал шашки, закурил и отошел к окну. Незамазанное стекло подрагивало от ветра. Дым прилипал к нему, стекал вниз, подобно мутной воде.

– Жаль, – услышал он насмешливый голос. – Я бы выиграла эту партию.

– Партия проиграна, сказал он не оборачиваясь. – Кончено.

– Наша партия и не начиналась, – насмешливо отозвалась Марина, и он понял, что она давно думает об этом и уже все для себя решила. – Зачем ты выдумываешь какую-то любовь? Любовь нас с тобой и крылышком не задела. То, что у нас было, по-русски называется... – Он услышал, как хрустнули пальцы. – Все остальные слова для маскировки.

Он погасил окурок о стекло.

– Как же ты согласилась на это?

– Как? По глупости. Ты был силен и настойчив. Я потеряла голову и приняла одно за другое. Поверила, что любишь. Стала соответствовать. Это наша женская роль в жизни – соответствовать...

– Пожалуй, – сказал он, думая о другом.

– Тебе было легче. У тебя заботы – корабли, друзья, призвание, гражданский долг. Ты задумываешься о высоком смысле жизни, тебе мало просто приятно прожить ее. Ты обдумываешь все что угодно, кроме главного. Ты брякнул: выходи за меня, Марина, замуж.

– Я сказал искренне.

– А разве я сомневаюсь? Ты не лжешь. Даже из милосердия, когда это нужно. Ты не умеешь лгать. Ты всегда прямой. Это скучно и... неверно. Ты знаешь, что у тебя третий день написано па лице?

– Представляю, – невесело усмехнулся Овцын.

– Думаешь, мне, женщине, сладко это наблюдать?

– Не думаю. – Он подошел к столу, распечатал пачку, закурил.

– Дай и мне, – сказала она.

Он подал ей зажженную сигарету, взял себе другую.

– Когда ты предложил мне замужество, я чуть было не согласилась. Подумать, что я за принцесса, чтобы отказаться от такого мужа? – Она морщила лицо, передвигала сигарету языком из одного угла рта в другой. – К тому же мне бешено нравится твое тело. Как и тебе мое. Я буду тосковать по твоему телу. Но замуж выходят не для того, чтобы лежать, обнявшись. Ты понимаешь меня?

– Расходиться будем сегодня? – тупо спросил он, ничего еще не поняв, и подошел к кровати. – Я могу уехать на теплоход.

Марина засмеялась и ногой спихнула с кровати шашки, приподнялась и привлекла его к себе.

– Ты мое чудовище, я люблю тебя каждым мускулом, каждым нервом... Ты мой, пока не уплыл в Арктику...

На вопросы экзаменаторов он отвечал сердито, не задумываясь, но ему поставили отличные оценки. Речные премудрости не слишком отличаются от морских, которые за пятнадцать лет въелись не только в память, но и в самую кровь. Когда кончились экзамены, Крутицкий всем пожал руки, поздравил и сказал значительно, как бы сообщая великую тайну, что московское начальство одобрило начинание капитана Архипова. Вернувшись домой, ввалились капеллой в каюту Овцына, выпили по рюмке за начинание, потом по другой за новые дипломы. Изыскивали повод для третьей, но тут вахтенный доложил, что к капитану пришли. Гости удалились, оглядываясь па недопитое. Овцын сообразил, что пришли корреспонденты московской кинохроники, подумал, что надо бы убрать со стола посуду, – да ладно. Не без причины поставлена, стыдного тут ничего нет.

Небритый мужчина где-то на середине четвертого десятка по возрасту, одетый в просторное и долгополое пальто, зашел первым, сказал:

– Здравствуйте, товарищ капитан.

Этот костлявый субъект с цепким взглядом сразу не понравился Овцыну. Не торопясь ответить на приветствие, он рассматривал его коллегу. Девушка казалась некрасивой, нескладной. Но нескладность эта вызывала симпатию. Девушка была нескладна по-своему. Мол, какое вам дело, мне так нравится. Глядя на девушку, Овцын смягчился, и уже костлявый не был так неприятен, он подумал, что трудно ей будет в плавании, такой хрупкой, легенькой и ухоженной... Он сказал:

– Милости прошу. Снимайте пальто. Крючки у двери.

Корреспонденты разделись, сели к столу.

– Мы от центральной кинохроники, – представился костлявый. – Нам поручено сделать киноочерк об арктическом плавании речных судов. Арктическом плавании речных судов, – раздельно повторил он и покачал головой.

– Меня предупредили, – кивнул Овцын.

– Это очень интересная тема и совершенно не затронутая кинематографом, – продолжал костлявый. – Понимаете, с сорок седьмого года через неприступную Арктику ходят речные суденышки, а широкий зритель об этом ничего, в сущности, не знает.

– Это я немножко понимаю, – сказал Овцын.

– Вот и прекрасно. Я оператор и, видимо, буду режиссером этой картины. Зовут меня Згурский Вадим Викторович.

– Очень приятно. Овцын посмотрел на девушку.

Девушка разглядывала бутылки, пустые стопки, бумажки от конфет. Она молчала.

– Со мной сценаристка, – сказал Згурский. – Эра Николаевна Левтеева. Хорошая журналистка, несмотря на молодость. Ей доверяют большие темы... Эра!

– Да? – Девушка вскинула голову.

– Разговор о тебе.

– Я слышу, – сказала она. – Знаешь, Вадим, у меня все меньше охоты кататься на этом шикарном лайнере. Что мы здесь, увидим? Надо выбрать рабочий корабль. Грузовой, что ли. Или какие они еще поведут. Там не затеряешься в интерьерах. И люди, наверное...

– Продолжайте, – сказал Овцын.

– Рельефнее, – сказала она без смущения. – Как и везде, где труднее. Не думаю, чтобы вам тут было очень уж трудно.

– Будьте снисходительны, Иван Андреевич, – сказал Згурский. – У Эры такая манера разговаривать. Вежливость и такт для нее не существуют. Они придуманы для других. Самолюбие собеседника – это досадное неудобство, мешающее работать. Это для нее мелочи, которые следует отбросить, ибо они затемняют главное.

– Мы приехали работать, а не демонстрировать свою учтивость, -сказала Эра. – Всему свое время. Иван Андреевич меня прекрасно понимает и не обижается. Зря ты делаешь сноски.

Овцын, очень чувствительный ко всему, что касалось «Кутузова», на этот раз и в самом деле не обижался. Во-первых, журналистка говорила искренне, заботясь о своем деле. Во-вторых, она говорила чепуху, которую не трудно опровергнуть. Впрочем, опровергать ее он не собирался. Наоборот.

– Нам будет не очень трудно, – сказал он. – И если вы приехали, чтобы испытать арктические невзгоды и лишения полной мерой, тогда дожидайтесь другого судна. Например, самоходной баржи, – сказал он. – Там вы будете бороться с трудностями с утра до вечера. Всю ночь с вечера до утра тоже будете бороться, можете мне поверить, я на них плавал. Первые дни это бодрит и вселяет гордость: вот я какой, все мне нипочем. Потом надоедает. Уже в середине рейса бесит. Самое отвратительное, что думаешь только о том, как бы уберечь судно и себя. Думать о чем-нибудь другом нет времени и сил. Но вряд ли самоходка сможет взять двух пассажиров – там нет ни одного квадратного фута лишней площади.

Сказав последнюю фразу, он вдруг заподозрил себя в том, что уговаривает людей остаться, умолк и внутренне обругал себя.

– Видишь? – сказал Згурский.

– Слышу, – кивнула Эра. – Иван Андреевич хочет сказать, что мы не сможем работать на грузовом судне. Это печально... Печально, если это так, -повторила она.

«Она еще и сомневается, – раздраженно подумал Овцын. – Была ли она когда-нибудь севернее Архангельска? Вряд ли. Иначе знала бы, как это важно для работы – сухая одежда, нормальная еда, удобное помещение и теплое, извините, отхожее место. Без этого ты будешь думать не о своем сценарии, а о том, что у тебя вода в сапогах, и в тесной каюте грязь, и кок сегодня опять выдаст вместо обеда холодные консервы, потому что у него бачки слетели с плиты. И о том, где присесть написать пару строчек, ты тоже будешь думать, и где переодеться – тоже. Впрочем, ни один серьезный капитан не возьмет эту девочку на самоходку».

– Да... – произнес Згурский. – С такой площадки, как самоходная баржа, стихия выглядела бы колоритнее, чем с комфортабельного теплохода. Даже не знаю, как решить... Почему вы молчите?

– Я сказал достаточно, – ответил Овцын, продолжая злиться.

Этот долговязый перебирает суда, как скупая домохозяйка скумбрию па одесском базаре. Что он знает о стихии? Арктическая стихия и с океанскими судами, снабженными дополнительным поясом обшивки, обращается, как с папиросными коробками. Сжатие – и парохода нет. Команда сидит у полыньи на чемоданах. Капитан упаковывает в непромокаемую бумагу судовые документы. Закоренелый пройдоха-боцман придумывает, какое у него в каюте имелось ценное личное имущество. За него заплатят страховку. А этот костлявый еще опасается, что ему не хватит колорита...

Овцын поднялся, прошел по каюте, постучал ногтем по стеклу барометра. Стрелка сдвинулась на два деления вверх. «Хорошо», – подумал Овцын.

– Не знаю, как быть, – сказал Згурский. – Что вы посоветуете, Иван Андреевич?

Овцын посмотрел в его цепкие глаза, пожал плечами.

– Что я понимаю в вашем кино? Если бы вы спросили меня, в какой парикмахерской вам лучше побриться, я бы посоветовал.

Згурский раскрыл было рот, но Эра не дала ему сказать, заговорила

сама:

– Иван Андреевич, не надо сердиться. Я уже жалею, что начала этот разговор. Простите меня. Я никогда не была к Арктике и не знаю, как лучше, а как хуже. Мне что-то представляется, вот я и болтаю. Я понимаю, что никогда так не бывает, как представляется. Не сердитесь, я вас прошу.

Овцын улыбнулся.

– Если бы я думал, что ваша работа пойдет успешнее на другом судне, я бы немедленно назвал номер причала, у которого оно будет ошвартовано, -сказал он.

– Конечно, мы пойдем с вами, – решила Эра. – Нам просто повезло, что мы пойдем на «Кутузове».

– Ну, ну, не улучшайте, – мягко сказал Овцын. – «Кутузов» и без того отличный теплоход. Не надо посыпать его сахаром.