355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Кирносов » Два апреля » Текст книги (страница 11)
Два апреля
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 13:50

Текст книги "Два апреля"


Автор книги: Алексей Кирносов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Я закричал: «Жаннетта!» До сих пор у меня в ушах звучит тройное эхо: «аннета-нетта-тта...»

Зеленовато-белое поле лагуны и освещенная яркой луной, вмерзшая в лед шхуна, покрытая снегом, в заиндевелых снастях. Ничего вокруг, только Великий Ледяной океан, и вмороженная в него шхуна, и один желтый огонек на ней, один огонек среди мертвизны|, один человеческий огонек, как лампа в каюте капитана-мечтателя из Сан-Франциско, при свете которой он пишет судовой журнал «Жаннетты».

Кажется, я потянул ворот, потому что стало трудно дышать. Лена тряхнула меня: «Евгений, что с вами? Вам плохо?»

Тут Гурий Васильевич подал голос: «Мой боцман – романтическая личность и поклонник капитана Де Лонга. Помните, который поперся на полюс, загубил судно и людей, вместо того чтобы с пользой для своего отечества возить кокосы из Папеэте в Портланд.

Лена крикнула: «Перестаньте! Вы – пьяный человек!»

А на шхуне отворилась дверь надстройки, кто-то вышел и бросил окурок за борт, на лед. Лена обняла мои плечи, сказала: «Это не «Жаннетта». Эта шхуна называется «Глобус». Видите, как прозаично».

Я сказал капитану: «А вы дурак». Сел в снег и заплакал...

– Марат Петрович, дайте зеленую ракету, – сказал Овцын, оглядев в бинокль мутный, нечеткий и пустынный горизонт на юге.

Старпом не сразу понял, что от него хотят, помотал головой, спросил:

– Чего? – Потом спросил: – Зачем? – Потом опять потряс головой, улыбнулся смущенно, сказал: – Ах, да!..

Выдвинул нижний ящик стола, достал ракетницу, потом ракету из картонной коробки; он разломил ракетницу, сунул ракету в ствол, защелкнул ракетницу и вышел на крыло мостика; Овцын услышал выстрел и сразу вслед за выстрелом громкое ругательство; он выбежал на мостик и увидел, что метрах в десяти от борта распухает яркое зеленое пятно, будто под водой включили гигантский зеленый светильник.

– Вот такое дело, – сказал старпом. – Нажал.

– Хорошо еще, что так, – сказал Овцын.

Он сходил в рубку, взял два зеленых патрона, отобрал у старпома ракетницу и выпустил ракеты в небо одну за другой. Ракеты догорели, и горизонт в южной стороне остался все так же пустынен. Он взглянул на воду под бортом. Зеленое пятно исчезло.

– Ну и что будем делать? – спросил старпом.

– Будем слушать байки,– сказал Овцын.– Вам приходилось участвовать, в операциях по снятию судна с мели?

– Судьба хранила.

– А мне приходилось. Не раз. Одна такая операция продолжалась трое

суток.

– Умеете вы себя утешать, – сказал старпом.

19

Федоров молчал, и Овцын знал, что он будет молчать, пока его не спросят, потому что он человек дисциплинированный и деликатный, недаром молчал весь рейс до нынешнего дня.

– И весь ваш караван состоял из этих сейнеров? – спросил Овцын.

– Что вы, – сказал Федоров. – Разве их пустили бы через Арктику одних? Были еще траулеры и флагманское судно-рефрижератор. Они ушли обратно, на запад. Прорвались в Баренцево море и всю зиму там работали. Получился какой-то доход, который окупил расходы на зимовку. А мы с консервацией провозились до конца октября. Рабочих нам порт не дал, приходилось все делать своими руками. Гурий Васильевич как только сказал, что остается, его начальник перегона сразу назначил командиром зимующей группы. Днем он мотался по всем семнадцати сейнерам, по всяким складам. Вечером исчезал из порта, возвращался поздно. Утром снова начинал крутиться, до начала рабочего дня успевал договориться в портовых мастерских о материалах, инструментах – особенно доски трудно было достать. Люди уважали Гурия Васильевича. Быстро работали даже остающиеся на зимовку. Им-то уж некуда было торопиться.

Одни раз, понюхав варево нашего поварюги, который совсем разболтался с горя, что не дошли до Камчатки, Гурий Васильевич предложил мне, как бывало, сходить «в кабаре». Так я помотал головой и быстренько ухватился за ложку. Он скривился, сказал: «Истеричка...» И ушел.

Однажды он не пришел ночевать. Не явился и к завтраку. Мне это было уже все равно, и я не думал о нем. Мы ели кашу, пили кофе с печеньем. Раз капитана за столом нет, болтали вольно. Машина уже законсервирована, корпус ошкрябан, засуричен и обишт, из палубных дел остались мелочи. Говорили, как полетим домой, какие подарки привезем, как будем потом веселиться и тратить заработанные деньги.

Старпом сказал: «Через пять минут, между прочим, рабочий день начинается. И где его величество изволит гулять? Надо акты подписывать».

Сеня Макушкин, бойко глотая вторую порцию каши, сказал: «Если так срочно, поищи маэстро на шхуне «Глобус» в каюте уборщицы».

Старпом удивился: «Что он там делает?»

Сеня прищурился, сказал: «Важнейшее дело. Подготавливает себе бытовые условия для долгой зимовки».

Старпом ухмыльнулся, сказал: «Вас понял. Тем не менее...»

Тут в кубрик спустился Гурий Васильевич, и старпом не кончил фразу. Капитан был бледен, даже сер. Никогда я не видел такого злого выражения на его лице. Казалось, что сейчас он будет кричать, обвинять и наказывать. Думаю, у каждого шевельнулась мыслишка: «А что я сделал не так?..» Мы притихли, ожидая. Но капитан сказал спокойно: «С добрым утром, мореплаватели. Старпом, у Вас подготовлены акты?»

Старпом соврал: «Давно уже!»

Я сам видел, как он торопливо дописывал их полчаса назад.

Гурий Васильевич бегло просмотрел бумаги, поставил свою подпись на каждом из многочисленных листков и, возвратив акты старпому, сказал нам: «Итак, мореплаватели, завтра с одиннадцати часов получайте у бухгалтера расчет. Ваш рейс закончен».

Конечно, «ура» взорвалось, как ручная граната. А капитан добавил: «Сегодня подберите хвосты и хвостики, чтобы завтра получить деньги вовремя – и домой без дополнительной стоянки. Мой вам совет: не загуливайте. Сие плохо и для здоровья и для кармана. Боцман, постельные принадлежности и матрасы завтра утром сдадите на склад».

Он не стал есть и пошел на палубу. Поварюга взглянул вслед, выразился: «Покормили...»

– Это должно было случиться, – сказал Марат Петрович.

– И я тогда то же самое думал, – кивнул Федоров, – это должно было случиться. Человек изменил мечте. Что его теперь сдержит? Уважать себя незачем, незачем сопротивляться чарам красивой уборщицы. Я представлял, что он говорит себе теперь: полярная ночь длинна, темна, холодна и тосклива, в такую ночь трудно быть одному, мало ли что может произойти с психикой, если под рукой не будет красивой уборщицы? Думал так, потом плюнул, стал работать. Капитан в этот день никуда не уходил с судна, но и делами не занимался – так, слонялся по палубе и помещениям, делал вид, что проверяет работу, но по лицу видно было, что эта работа его интересует сейчас, как крокодила овощи. Несколько раз останавливался около меня, как бы желая сказать что-то, но отходил, передумав.

Утром я долго провозился со сдачей имущества, пришел в контору за расчетом последним. У двери, неплотно прикрытой, я услыхал зычный голос начальника перегона: «Разве это не подлость? Ты же меня зарезал! Где я теперь буду человека за хвост ловить?!»

Потом был голос Гурия Васильевича: «Я знаю, кто согласится. Только предложите». Он назвал фамилий пять.

Начальник перегона крикнул: «Это не те люди! Тебя тут не заменить»

Гурия Васильевич сказал: «Прекрасно меня можно заменить».

Они еще говорили, потом была тишина, потом начальник перегона метал громы. Потом опять наступила пауза. Я воспользовался ею и зашел. Бухгалтер наш, старенький, вечно углубленный в свои важные мысли, прошедший с нами весь путь, получивший на стоянках столько же матюгов, сколько в море их получила погода, сидел у стола в углу и глядел на скандальную сцену, приоткрывши рот и уронив очки на кончик остренького носа. Он не сразу понял, зачем это я его окликаю.

Начальник перегона вдруг трахнул кулаком по столу, крикнул: «Получите расчет, капитан! И учтите, что я сообщу в Москву о вашем поведении. Не думаю, что после этого вы останетесь в постоянных кадрах министерства. Все. Идите!»

Бухгалтер вынул из стального переносного сейфа пачку моих денег. Я стал совать их в карманы, но бух прикрикнул на меня: «Пересчитай деньги, молодой человек!»

Несколько раз я сбивался в счете, под конец одолел эту математику, вышел с добрым напутствием в коридор, Стал искать сигареты, но во всех карманах натыкался на деньги. Их было слишком много – зарплата за полгода. Это даже скучно – получать сразу столько денег. От этого они теряют важность... Я присел на лавку, отыскал, наконец, сигареты и закурил. Я все думал о том, что надо торопиться, топать в сберкассу за аккредитивами, успеть на аэропортовский автобус. Думал, что день этапный и совсем не время мне сидеть так, покуривая... Когда вышел Гурий Васильевич, мы переглянулись и молча пошли в поселок. В магазине фактории я важно выложил на стол сумму, указал пальцем на шкуру белого медведя и попросил завернуть поаккуратнее. Сверток получился большой, но не тяжелый. В сберкассе мы обменяли деньги на аккредитивы, оставив себе на билет и дорожные расходы. Был ветер, мороз. Снежинки секли лицо. Наступила солидная арктическая зима. В плащах и фуражечках мы чувствовали себя не слишком комфортабельно. Гурий Васильевич потрепал

мое плечо, сказал: «Зайдем, Евгений, в кабаре, что ли...» Снова ели бифштексы из оленины, запивали их шампанским вином. За окном куражилась первая пурга. Вовремя мы смотали удочки. Хорошо, что Гурий Васильевич быстро провернул консервацию. Я спросил тогда: «Кого вместо вас назначат?» Он ответил: «Все равно. Начальнику охраны

законсервированных корпусов можно и не иметь высшего мореходного образования. Потом спросил: «Куда ты денешь этого медведя, Боцман?» Я сказал серьезно: «Подарю вам на свадьбу».

Он сморщился, будто вместо шампанского хлебнул скисшее пиво.

«Свадьбу. Какой ты, брат, скорый! Эту, брат, свадьбу надо еще заслужить».

Я спросил: «Что за интерес получать незаслуженное ?»

И тут вдруг подошла Лена, села, расстегнула шубу. Я обалдел, стал наливать ей шампанское, и снова вино кипело, лезло из стакана на скатерть. Она выхватила стакан из-под струи, я не успел выровнять бутылку, и вино пролилось. Она сказала: «Я не искала вас. Это случайно».

Гурий Васильевич ответил: «Знаю». – «Что вы знаете?»

Он сказал; «Многое, Больше, чем хотел бы».

Она сказала: «Многозначительные глупости. Вчера вы были честнее и проще».

Я спросил в растерянности: «Может, мне уйти?»

Она приказала: «Сидите, Евгений», – и я остался сидеть.

Гурий Васильевич сказал: «Вчера мы прощались, и я говорил, что не могу остаться, что улечу. Я любил тебя. Это длилось одно мгновенье».

Она засмеялась, спросила: «Одно мгновение любви? Ты лжешь, Гурий. Уж я-то знаю, что в это мгновение тебе до смерти нужна была баба. Ты хуже других, потому что оправдываешься».

Он сказал: «Я не лгу. Человек переживает целую жизнь. Очнувшись, он глядит на часы и видит, что на земле прошло всего лишь одно мгновение. У души свое время. Это не расписание самолетов».

Она наморщилась, сказала: «Фу, как красиво!»

Он сказал: «Прости. Не вышло иначе. И ничем не могу помочь тебе».

Она стала быстро говорить: «Глупости, глупости, глупости! Я не нуждаюсь ни в какой помощи, что ты мелешь, мой милый!»

И вдруг поникла, опустились длинные ресницы, сгорбились плечи, рука потянулась к стакану, но остановилась и брякнулась на стол. Я тогда свирепо ненавидел эту красивую пудреную девку в шикарной шубе. На зарплату уборщицы не купишь такую шубу. Я подумал, скольких она соблазнила, как соблазнила моего Гурия Васильевича? Но он не из тех, кого может прибрать к рукам красивая девица. Если она и в самом деле влюбилась, пусть мучается. За прежнее. Но где-то в глубине души я чувствовал, что думаю несправедливо, что недопонимаю чего-то, что мало я еще жил в мире, чтобы понять такое. И я гнал это чувство. Я не хотел быть справедливым.

Я пододвинул к ее руке стакан, вылил в него остатки вина из бутылки.

Лена взяла стакан, выпила залпом. Я сказал: «Больше нет. Да и пора нам, Гурий Васильевич. Автобуса в такую пургу не будет, ребята уйдут, как же мы тогда вдвоем?»

Лена посмотрела на меня с удивлением, потом расправила плечи, вся выпрямилась, сказала: «Ведь верно. Счастливой дороги!»

И мы пошли. Опять вместе, как раньше плавали. Пурга слепила, секла, мешала дышать. Дорога извивалась между столбами, она была совершенно заметена снегом, находили ее по столбам, нашаривая их во тьме карманными фонарями. Вдвоем бы заплутались, это уж точно. Шли мы шумно, перекликались, материли погоду, вытягивали друг друга и сугробов. Знали, что каждый шаг приближает к жилью и тогда вся заваруха останется за дверью.

Ворвались под теплую крышу, как монголы на Русь. Здание было деревянное, тесное, печи жарко натоплены. Отогрели руки и оккупировали общежитие, уставленное двухэтажными казарменными кроватями. И притихли. Потому что пурга не осталась за дверью, она пришла и сюда. Пока она не уймется. И мы будем ждать.

На другое утро пришла еще партия наших ребят. Стало теснее и веселее. Пурга лютовала еще пуще, чем накануне. Через день явились последние отчаянные гуляки. Среди них наш механик Сеня Макушкии, желтый и отощавший. Одессит оттаял у печки и стал просить денег на водку. Он клялся отдать в первом же месте, где найдется сберкасса, чтобы разменять аккредитив. Денег ему собрали, но аккредитив потребовали в залог. Сеня получил деньги, рухнул в койку и спал до следующего утра. Проспавшись, пришел в наш угол. Старпом спросил его: «Ну, как погулял?»

Сеня даже зажмурился от удовольствия: «Гонолуло гнулось, как медная проволока! Набили в буфете посуды на полторы тыщи по старому стилю. Между прочим, видели вашу чудачку, маэстро. Я обомлел, в какой она шикарной шубе выступала по берегу, разглядывая наши плюгавые коробки! Это же графиня, а не женщина!»

Капитан лежал на койке, глядел в потолок и молчал.

«Что она около наших коробок делала?» – спросил старпом.

Сеня ухмыльнулся: «Что может делать на берегу женщина, которую бросил такой видный собою капитан? Она ходит по берегу и приставляет к глазам батистовый платочек. О, что за женщина! Я пал к ее ногам, предлагая сердце, аккредитив и комнату над винной лавкой на улице Бебеля».

Старпом полюбопытствовал: «А она что?»

«Прошла мимо, как Анна Каренина, даже не повернув головы. Честное слово, вы сумашечий, маэстро, что бросили такую женщину!»

Гурий Васильевич сказал: «Уйдите». И Сеня мгновенно смылся.

Я сказал: «Одессит фигов».

Старпом объяснил: «Какой он одессит! Он родом из Могилева, а мореходку кончал в Херсоне. Там и наблатыкался, мать его за уши!..»

А мне вдруг стало жалко красивую уборщицу.

Пурга все выла, на окнах нарастал желтый от табачного дыма лед.

Гурий Васильевич лежал лицом кверху, с немигающими глазами. К ночи шум стал утихать, люди укладывались. Я подумал: всех не пережалеешь. И закрыл глаза.

Тут такое дело – чем раньше уснешь, тем скорее наступит завтра. А завтра, может быть, пурга прекратится и мы скоро будем в Ленинграде. Отпуск с большими деньгами. Надеялся, что куда-нибудь съезжу с Гурием Васильевичем и с Ней... Потом учеба, работа, жизнь...

И Гурий Васильевич сказал: «А тут живой человек». Помолчав, еще сказал: «С сердцем, с душой, С глазами. А, боцман?»

Я сказал: «Не знаю. Живых на свете много, а я не Лев Толстой».

Он сказал: «Тогда спи. Спи, брат, спокойно, пока живых для тебя на свете много. Пользуйся этим и спи. Возможно, в твоей жизни такое время уже не повторится».

Я выругался, сказал: «Вшивый механик наговорил дряни. Завтра разобью что-нибудь об его дурной кумпол. И вы засыпайте, Гурий Васильевич. Доброй ночи».

Он отозвался: «Доброй ночи, Евгений, доброй ночи. Пурга-то какая. Небось замело сейнера...»

Кто-то догадался выключить свет. Я засыпал и думал о ясном небе.

А утром его кровать оказалась пустой...

– Я так и подумал, – вставил Марат Петрович.

– Эх, не то вы подумали! – вздохнул Федоров, помолчал, стал говорить дальше: – Я обегал всю округу, заглянул в кабинеты начальства, в радиорубку, на метеостанцию. Его нигде не было. Такая тоска сдавила мне сердце, не передать. Конечно, я понимал, куда делся Гурий Васильевич. Ушел к ней, к уборщице. Наступил на свою любовь, перечеркнул мечту, второй раз и окончательно. Только тогда я понял его слова о живом человеке. Думал, неужели он прав? Может, так и надо, стремиться не к тому, кто нужен тебе, а к тому, кому нужен ты? И опять все перепуталось в моей башке. Как же тогда мечта о недостижимом, как же быть со стремлением святых людей ступить в воображаемую точку пересечения воображаемых кругов ? Предатель Гурий Васильевич или же он самый самоотверженный, честный и мудрый? Ничего я не понимал ни в себе, ни в жизни.

А днем подъехал чукча на собаках. Кто-то крикнул: Гурия привезли!»

Все повалили на улицу, окружили нарту.

Чукча сказал: «Он потерял дорогу». И попросил папиросу.

Пришел широкоплечий врач. Он подвигал Гурия, попробовал разогнуть ноги, сунул руки в карманы полушубка, сказал: «Пьют аж до смерти».

Я заорал: «Сволочь ты!..»

Меня схватили за руки.

Врач сказал: «Двое, у кого нервы покрепче несите в амбулаторию». И пошел вперед.

Меня увели, уложили. Старпом сидел рядом и опустил руку на мой лоб. У него была широкая жесткая ладонь. Пришел Сеня Макушкин, протянул бутылку. Я поднялся, взял бутылку и спокойно разбил ее о Сенину голову. Сеня покачал окровавленной головой: «Извини, боцман. Не всегда угадаешь, как лучше».

Ночью я, наконец, заплакал и выбежал на улицу, чтобы не слышали моих слез. Когда я уже окоченевал, от стены отделились две фигуры. Старпом и Сеня отвели меня в дом. Я совсем понял слова Гурия о живых людях. И пошел к Гурию. Его распрямили. Он лежал лицом вверх, как вчера на койке, и лицо было задумчивое, не мертвое. Только глаза закрыты. Я потрогал его губами. Лоб и руки холодные, каменные. Я увидел смерть, что-то во мне сместилось, и я успокоился. Я стал как бы прочнее.

Я принес в амбулаторию шкуру, накрыл Гурия. Врач, которого я вчера назвал словом «сволочь», сказал мне: «В гроб ее не положат. Нельзя».

Я сказал: «И не надо. Шкуру я подарил ему на свадьбу».

Врач сказал: «На свадьбу можно. Хороший подарок». И снова стал читать книгу.

А утром я сдал билет, попрощался с ребятами и пошел через пургу в поселок. Ветер уже стихал, поэтому меня отпустили, в общем я добрался легко. Потом сидел в нашей столовой. Одному, без капитана мне долго не приносили бифштекс. В двери мелькнули фигуры старпома и Сени Макушкина. Сразу же скрылись...

– И довели вы свой С-153 до Камчатки? – спросил Овцын.

Федоров покачал головой:

– Нет. Меня начальник перегона не взял. «Собирайся, – говорит, па материк, пока не поздно. Мне гуриевские люди не нужны. Я иначе устроился...»

– А Лена, Лена как же? – спросил Марат Петрович.

– Лена? Лена нормально, – сказал Федоров. – Она ничего не узнала.

– Как так? – изумился старпом.

– Зачем же ей это рассказывать?.. Уехал Гурий и все. Мы с ней виделись, вспоминали. Она все спрашивала, не пишет ли. «И тебя, -говорит,– забыл. Эх, боцман!..»

– А вы узнали, наконец, откуда у нее шикарная шуба? – спросил Овцын.

– Какая разница, – сказал Федоров. – Она хороший человек. Это подло

– подсчитывать, у кого что откуда. И вообще я бы ввел такой закон: хорошее

– хорошим, плохое – плохим.

– А как определить, что такое хорошо и что такое плохо?

– Должны же быть люди, которые умеют, – сказал Федоров. – Кто не умеет, пусть у них спрашивает. Потом и сам научится. А сейчас этим вопросом мало занимаются. Другие вопросы решаю, а про человека забыто. Да и всегда так, наверное, было... Вот и солнышко вышло. Можно, я очки надену?

– Надевайте... Ну, Марат Петрович, кончилась непогода. Ставьте второго на вахту и идите отдыхать. Если к полуночи Архипов не появится, снимемся с якорей и пойдем.

– На восток? – спросил старпом.

– На запад, – сказал Овцын.

20

Его разбудила Ксения, и, когда он раскрыл глаза и увидел, что это она, и сдвинул брови в удивлении, она сняла руку с его плеча и сказала:

– Иван Андреевич, кажется, я вижу пароход.

– Как вы можете видеть то, что не видят с мостика? – спросил Овцын.

– Там же Соломон Борисович, – сказала Ксения.

– Ах, да... Посмотрите пока на дверь, я оденусь.

– Сперва я увидела ракету, – сказала Ксения, глядя на дверь, потом пригляделась – солнце очень слепит в той стороне – и мне показалось, что черная точка. Наверное, пароход...

Овцын поглядел на время. Он проспал три часа. Солнце сейчас должно быть именно там, откуда придет «Шальной».

Поднявшись на мостик, он посмотрел на юго-восток, ничего там не увидел ослепленными солнцем глазами и пошел в рубку.

– Какие новости, краб? – спросил он Соломона.

– Да никаких, – сказал Соломон.

– Рацию слушал?

– Минут сорок назад.

– Включи-ка.

Овцын достал из футляра фильтры, надел на объективы бинокля и вышел на мостик. Он долго шарил биноклем по темно-фиолетовому морю и светло-фиолетовому небу и, наконец, нашарил черный столбик на горизонте, немного правее того направления, откуда он ожидал «Шального», Он отнял от глаз бинокль. Море стало темно-синим, а небо светло-синим, и черный столбик не пропал, а превратился и точку. Если бы, поднявшись на мостик, он посмотрел не под солнце, а правее, он увидел бы ее.

«Тем не менее у Ксении отличные глаза», – подумал он. Впрочем, ей помогла ракета.

– Капитан, – позвал Соломой из рубки. Соломон никогда не называл его по имени при матросах, никогда при матросах не говорил ему «ты». -«Шальной» вызывает!

Овцын отобрал у Соломона трубку, услышал голос Бориса Архипова, стал говорить до противности самому себе нежным голосом.

– Отец, ты меня видишь?

– Давно уже, – сказал Борис Архипов. – Сияешь под солнцем, как айсберг.

– Значит, это ты там на зюйд-зюйд-осте?

– Конечно, кто же еще. Сюда и моржи не заплывают.

– Ты в норме?

– Да так... Процентов на девяносто пять.

– Люди целы? – спросил Овцын. У него захолонуло сердце.

– Целы, целы. И уже обсохли.

– Остальное пустяки, – сказал Овцын, и сердце отпустило. – А все-таки, что у тебя?

– Физиономия помята. Клюз выскочил, пробоинка в форпике.

– От этого не тонут, – сказал Овцын. – Знаешь, кто тебя первый заметил?

– Погоди, дай подумать... Ксюша?

– А как ты додумался?

– Иначе ты бы не спросил.

– Это точно. Она.

– А ты, паршивец, спал?

– Ыгы...

– Друзья – они все такие. Ну, поспи еще час, сынок. До моего прибытия.

– Я не буду спать, отец, – сказал Овцын. – Я буду целый час думать о том, как я тебя люблю.

– Тоже приятное занятие, – сказал Борис Архипов. – А может, ты попросту снимешься, да пойдем к Вайгачу?

– К чертям! – сказал Овцын. – Ты подойдешь, станешь на якорь, можешь даже ошвартоваться у моего борта – море спокойное. И будешь отдыхать ровно сутки. Не спорь, теперь я опять командир отряда.

– А я и не спорю, – засмеялся Борис Архипов. – Команда здорово притомилась. Пусть отдохнет. Сынок, попроси Ксюшу, чтобы она накрыла ужин у тебя в каюте.

– О таких вещах ее просить не надо. Она сама догадывается, – сказал Овцын.

– Вот я и говорю... – Борис Архипов вздохнул так, что в аппарате послышался сухой треск разрядов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю