Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Прощайте, – сказала она. – Вы ничего не поняли. Вы ничего не можете понять. Я ошибалась, когда думала о вас.

– Оскорбления тоже ни к чему, – мягко сказал Овцын.

В широкие окна проникло, наконец, солнце. Овцын курил и рассматривал дым, завивающийся кольцами. В солнечных лучах пряди дыма были голубыми, а всходя под потолок, тускнели, расплывались в грязновато-серое облако. Ксения не поднимала головы, не уходила. «Все это не так просто, как я изложил,– думал Овцын, – все это много сложнее, я понимаю, но не могу высказать. Древние китайцы не из пальца высосали свой закон, древние китайцы были дьявольски мудры, они разбирались в людских душах, как мы разбираемся в таблицах логарифмов, из-за которых нам, может быть, и не хватает времени разобраться в душах. Мы стремимся упростить, чтобы было легче, но не упрощаем, а сводим к примитиву. Нам хочется, чтобы человек, испытывающий необыкновенное, оказался лицемером. Мы завидуем ему, а от этого недалеко и до ненависти ко всему тому, чего мы не нашли в своей куцей душонке... Впрочем, почему «мы», когда я думаю о себе?..»

– Давайте выпьем еще кофе, – сказал он.

Ксения налила в чашки остывший кофе и опять стала пить его маленькими частыми глотками. Слезы уже высохли, и глаза ее потускнели, а бледное лицо стало еще бледнее, если оно могло стать еще бледнее. В солнечном свете стали заметными морщинки на лбу и в уголках рта.

Постучался и зашел Алексей Гаврилович – в колпаке, в белом переднике, с чистой салфеткой на левой руке.

– Извините, Иван Андреевич, – сказал он, увидав незнакомого человека за столом.– Думал, можно убрать посуду.

– Присядьте, Алексей Гаврилыч, – пригласил Овцын.

Решение далось ему с трудом, тренированный на рациональных зависимостях рассудок протестовал против этого решения, но сердцем он чувствовал, что его надо принять, именно это решение, и рассудок на этот раз не прав, на этот раз нужно довериться сердцу– оно ведь тоже не совсем дурацкий орган в организме. Порой и в море, когда туман, когда ничего вокруг не видно, и собственный голос слышишь, как через подушку, а берег близко, а морской дьявол натыкал вдоль курса камней и мелей, идешь вперед, уповая на что-то непостижимое рассудком, доверяясь только сердцу, – и не каждый раз такое кончается аварией. Даже, пожалуй, в большинстве случаев такое не кончается аварией. Мудрое сердце управляет тобой, ты управляешь судном, и оно минует опасности. Сердце подсказывает тебе, где положить якорь, а утром в солнечном свете ты видишь перед носом острую скалу, о которую распорол бы борт, проработай машина еще полминуты.

– Вот такое дело, Алексей Гаврилыч, – сказал Овцын, когда повар подсел к столу. – Скоро в море, пора нам брать буфетчицу. Ксения Михайловна предлагает свои услуги.

– Я сперва подумал, это артистка сидит, – сказал Алексей Гаврилович, бесцеремонно оглядывая Ксению.

– Эта девушка будет хорошо работать, – сказал Овцын. – Она будет очень хорошо работать.

– Всегда надо хорошо работать, – сказал повар. Я только опасаюсь, что у нее заведется много помощников. Тогда не ждите в столовой порядка.

Ксения быстро взглянула на Трофимова и снова опустила ресницы.

– А вы в меня глазками не стреляйте, – сказал Алексей Гаврилович. – Я дело говорю.

– Чепуху вы говорите, – сказала Ксения. – Никаких помощников не будет.

– А это от вас зависит? – прищурившись, спросил повар.

– Конечно, от меня.

Повар хмыкнул, но не стал спорить.

– Ксения Михайловна очень строгая девушка, – улыбнулся Овцын. -Она всех помощников выгонит посудной тряпкой. В общем мы ее с завтрашнего дня оформим. Посуду можно убрать, Гаврилыч.

Повар, собрав посуду, вышел.

– Спасибо, – тихо сказала Ксения. Лицо ее просветлело и теперь не казалось таким неестественно бледным, как прежде.

– За что? Нечему радоваться. Теперь я для вас всего-навсего начальник, а пять минут назад был добрым знакомым. Хорошо ли это?

– Хорошо, – радостно сказала Ксения. – Что я теперь должна сделать?

– Сейчас расскажу.

Он достал из письменного стола бланк и выписал направление в поликлинику – Ксении Михайловне Зарубиной, буфетчице теплохода «Кутузов»...

– В базовой поликлинике пройдете медицинскую комиссию, – сказал он, отдав ей бумагу. – Непременно сделайте анализ на бациллоносительство и возьмите справку. Вы теперь, барышня, являетесь работником пищеблока, это положение ответственное.

– Я понимаю, – радостно сказала она.

– После этого сдадите паспорт и справки старпому, а трудовую книжку мне. Я запишу вас в судовую роль, и приступите к работе. Работа будет трудная и грязная. Кроме работы на камбузе и в салоне, придется еще каждое утро прибирать каюты командного состава. Честно говоря, мне приятнее было бы сходить с вами в театр, чем видеть, как вы подаете миски и возитесь с грязным бельем. Честное слово, приятнее было бы сходить с вами в театр, -повторил Овцын.

– Теперь это невозможно? – спросила Ксения.

– Теперь это невозможно, – сказал он.

Он подал ей плащ, и она помедлила воспользоваться этой услугой, как бы сомневаясь, можно ли теперь. Он понял, улыбнулся, одел ее и даже слегка обнял за плечи. Ксения быстро наклонила голову и поцеловала его руку.

– Сумасшедшая девка! – произнес Овцын, отскочив в сторону. Он покраснел. Ему так давно не приходилось краснеть, что от неожиданности ощущения заколебались перед глазами переборки каюты.

– Сумасшедшая девка! – рявкнул он, вытолкнул Ксению в коридор и захлопнул дверь.

7

Выход в море он назначил на вечер 30 апреля. Это было жестоко. Всем хотелось провести два дня первомайского праздника на берегу, а не в море. У всех уже были планы на эти два дня. Сколачивались компании, справедливо распределялись вахты. Овцын знал, что за этими двумя днями последуют два дня депрессии, потому что матросы, конечно, не будут сдерживаться в праздник, да еще перед выходом в море. Так уж это бывает, и вряд ли даже Указом Президиума Верховного Совета можно изменить такое положение вещей.

Терять четыре дня он не хотел, а ледовая обстановка была благоприятной и восточная часть Финского залива вскрылась. Команда роптала, но он был неумолим и приказал готовить судно к выходу в море в двадцать два часа 30 апреля.

– И мне, значит, как полоумному тридцатого апреля выходить? – сказал Борис Архипов. – Может, передумаешь?

– Не передумаю, – сказал Овцын. – Моряки народ несдержанный. Не исключено, что кое-кто среди праздника в милицию угодит на столько-то суток. Жди его потом.

– На отход милиция выпускает.

– Другое может произойти. Праздники – вещь необходимая, но и опасная. Как автомобиль.

– Хороший ты парень, сынок – сказал Борис Архипов, – а людям не верить. Подозреваешь, что все они только и хотят тебе в карман нагадить.

– Я очень даже верю их добрым намерениям, – возразил Овцын. – Но, кроме добрых намерений, у .людей существуют пагубные страсти, которые разбивают порой эти добрые намерения в мелкие брызги. Я не думаю, что мой старпом привел на судно девицу со злодейским умыслом нагадить мне в карман, запятнав судно развратом. Ничего подобного. Он не хотел этого делать, ему было очень стыдно, он ругал себя за это мерзкими словами, но ничего не мог поделать с пагубной страстью. Справедливо ли будет наказывать его? Не знаю. Это выше его воли. В таких случаях надо поступать иначе: не допустить. Вот в чем мудрость руководителя. Поэтому мы выйдем

в море тридцатого апреля.

– Пустое болтаешь, – сказал Борис Архипов. – Если человек чувствует, что ему доверяют, он перебарывает страсти. Доверие – катализатор чувства долга.

– Гипотеза, – сказал Овцын. – Она верна для отрицательных героев современной литературы, которые к концу должны стать положительными. А мои матросы – обыкновенные молодые люди. Самые нормальные. Не отрицательные, не положительные, а живые. У них избыток жизненных сил, и я не думаю, что доверие поможет ему выплеснуться в нужную сторону. Как бы я матросу ни доверял, все равно он не побежит на судно драить медяшку, вместо того чтобы аморально тискать девку в парке. Тут нужно другое. Нужно предотвратить!

Овцын подмигнул Борису Архипову и поднял указательный палец.

– Скучный ты человек, – сказал Борис Архипов. – Не можешь чуток приврать, чтобы стало приятно собеседнику. Я и без тебя знаю, что доверять можно только импотентам с больной печенью. Эти никогда не подведут. Но все равно я буду доверять моим козлам, сколько бы они меня пи подводили. Я их люблю.

– Англичане говорят: кто жалеет розгу, портит ребенка.

– Англичане мне не указ. Я русский от плеши до мозолей. У меня дед священник.

– Ну и молись на своего деда, – сказал Овцын. – А я пойду заказывать лоцмана.

В порту он заказал лоцмана на 30-е число, потом пошел па почту и позвонил Крутицкому в Ленинград. Сказал, что судно готово к выходу, ледовая обстановка благоприятствует и нет смысла пережидать праздники.

– Выходите с богом, – благословил Крутицкий. – Жду вас в Ленинграде. Станете у моста лейтенанта Шмидта.

– Только попросите, чтобы отогнали плавресторан, – сказал Овцын.

– Не знаю, не знаю, – сказал Крутицкий. – Кстати, Архипов прислал мне газету. Поздравляю.

– И только? – спросил Овцын.

– Хвалю.

– И только?

– Объявил вам благодарность. Лисопад запишет в трудовую книжку.

– Так-то лучше, – сказал Овцын.

– Эдак вы далеко пойдете, мой дорогой, – засмеялся Крутицкий.

– Близко ходить мне неинтересно, – сказал Овцын. – Все уже исхожено, цветы сорваны, и трава помята сапогами.

– Не сочиняете ли вы там стихи на досуге? – спросил начальник конторы.

– На досуге я рискую жизнью, преодолевая силу течения, – сказал Овцын.

Потом он подумал, не позвонить ли Марине. Решил позвонить, сказать, что через неделю будет в Ленинграде, заказал разговор, но вдруг передумал, вернул листочек в кассу и поехал домой на трамвае.

После обеда он провел короткое совещание комсостава, и все оказалось в порядке, только старший механик, человек нелюдимый и желчный, пожаловался, что присланные мотористы еще мальчишки, техники не знают, и все перекалечат, когда в море он вынужден будет подпустить их к механизмам. Овцын не расстроился – он знал нрав механика, склонного многократно преувеличивать трудности и беды, он также знал, что старший механик сутками не будет спать, но не допустит, чтобы мальчишки перекалечили механизмы. Он знал, что к концу плавания у старшего механика все мальчишки станут отличными мотористами, даже если сегодня они задумываются, в какую сторону крутить гайку.

Старпом сказал, что его хозяйство в полном ажуре, хоть сейчас идти до мыса Доброй Надежды. Но хорошо бы третьего мая...

– Что такое хорошо, а что такое плохо, мы здесь решать не будем, -сказал Овцын. – Чья завтра вахта?

– Моя, – сказал Соломон.

– Итак, к плаванию мы в общем готовы. Сегодня двадцать восьмое число. Завтра на судне выходной день, – объявил Овцын. – Свободны все, кроме вахты. Марат Петрович, пусть перед концом рабочего дня матросы приведут судно в порядок. Что-то у вас много лишнего набросано на палубе.

– Все уберем, – сказал старпом. – Дело минутное.

После совещания Овцын поднялся в рубку, проложил на картах тонкой карандашной линией основные курсы, потом читал лоцию Балтийского моря, чтобы освежить в памяти особенности театра. Лоция предсказывала туманы, прижимные западные ветры, недостаточные глубины, ледяные перемычки и еще многие неприятности. Весенняя Балтика не расположена баловать мореплавателя. Читая, Овцын взглядывал вниз. Там матросы скоблили палубу, а старпом Марат Петрович Филин, не брезговавший никакой работой, разделся до майки и поливал из шланга.

Вернувшись к себе, Овцын увидел, что каюта подметена, пепельницы вымыты и кресла расставлены по местам. В хрустальной вазе, куда он до прихода на судно Ксении бросал окурки, стоит ветка желтой кавказской мимозы. Ксения и в самом деле была незаметна, как воздух. Ни разу с того дня он не увидел ее у себя в каюте, но каюта постоянно была прибрана и на постели каждый день появлялось свежее белье. Он чувствовал незримую руку, заботящуюся о нем, это было удобно и поэтому приятно. Только однажды стало неловко. Ношеные носки он бросал в ванной под умывальник, каждый вечер собирался их выстирать, но каждый раз откладывал на завтра, и носков накопилась солидная горка. Приниматься за стирку стало уже страшновато. Овцын купил несколько пар носков и успокоился. Однажды, вернувшись с берега, он не увидел этой горки и удивился. «Ну и прекрасно, -подумал он, – меньше заботы». А утром выстиранные и выглаженные носки оказались в шкафу. Ему стало не по себе, он хотел отругать Ксению, но потом подумал, что ругать Ксению в салоне нелепо, а вызывать ее к себе специально для головомойки – значит снова начать тот тяжелый разговор. Вспомнив свое правило предупреждать нежелательное, он стал стирать носки перед сном. Тогда Ксения не постеснялась порыться в ящиках, нашла грязное белье, выстирала его и аккуратно уложила на полке шкафа. Овцын рассердился, но опять промолчал. Он раздумывал, как бы похитрее наказать ее за самоуправство. Самое простое – заплатить за стирку. Но это – он понимал – слишком уж обидно. Надо было выдумать что-то другое. Он думал, но не очень. А когда однажды утром Овцын увидел, что брюки его выглажены, а туфли начищены до яркого блеска, он рассмеялся, махнул рукой и понял, что с этой Ксенией ничего не поделаешь. Ничего не поделаешь с человеком, который ночью тайком пробирается в каюту. С этим надо смириться.

Утром, еще до подъема флага, – Овцын, только что побрившись, завязывал галстук, – пришел Борис Архипов, свежий, помолодевший и пахнущий терпкой, не цветочной парфюмерией.

– Ты тоже объявил выходной? – спросил Овцын, принюхиваясь к необычному и приятному запаху.

– Скажите, сэр, и каком ателье вам крахмалят рубахи и гладит брюки ? – насмешливо спросил Борис Архипов и уселся в кресло.

Овцын чувствовал, что наблюдательный друг догадывается, отчего у него последнее время столь презентабельный вид.

– Это ателье у меня дождется взбучки, – сказал он.

– За что?

– За конспирацию.

– Ах, вот как, – сказал Борис Архипов и вздохнул. – Да, я тоже объявил выходной. Передал все права старпому и сказал, что меня на судне нет. Предлагаю разгуляться.

– Ценное предложение, – сказал Овцын. – Как именно?

– Существуют пять способов, – сказал Борис Архипов. – Но мы выберем самый безобидный. Предлагаю поехать в какую-нибудь окрестность. Говорят, здесь живописные окрестности.

– Окрестность – это хорошо, – согласился Овцын. – Только чтобы была цивилизованная окрестность. С расчищенными дорожками, тавернами на пути и видом на море.

– Ты пижон, сынок, – сказал Борис Архипов.

– Да, этого у меня не отнимешь. Терпеть не могу сучки в волосах, комаров и промокшие туфли.

Он подошел к телефону, набрал номер каюты Соломона.

– Второй штурман Двоскин слушает, – строго ответил Соломон.

– С добрым утром, второй штурман Двоскин, – сказал Овцын. – С хорошей погодой. Кажется, сегодня хорошая погода?

– Тебе сверху виднее, – сказал Соломон. – А у меня иллюминатор

узкий.

– Ты еще и шторки не раздергивал, сонный краб, – сказа Овцын. -Вахту принял у старпома?

– Приму после завтрака.

– Ну, так слушай: меня на судне нет. Понял?

– Понял ясно, – сказал Соломон. – А кто за тебя?

– Ты. Решай все сам и будь здоров.

Он положил трубку, подумал и набрал номер салона. К телефону подошла Ксения.

– Вы очень заняты, Ксения Михайловна? – спросил он.

– Не очень, – ответила Ксения. – Я вам нужна?

– Мне нужен завтрак. На две персоны, – холодно произнес Овцын. – И попросите Алексея Гаврилыча, чтобы кофе сварил покрепче.

– Хорошо, – сказала Ксения.

Она пришла через двадцать минут, расстелила на столе накрахмаленную скатерть, расставила тарелочки и чашки. Борис Архипов раскрыл дверцу буфета и разглядывал этикетки бутылок. Он достал из буфета еще одну чашку и поставил на стол.

– Меня зовут Борис Никитич. Садитесь с нами. А капитана не бойтесь, Ксюшенька, при мне он вас не укусит.

– Мне неудобно, – сказала она, смутившись. – Ведь я на работе.

– Пустое, сегодня выходной день, – сказал Борис Архипов. Он взял ее за плечи и усадил. – Сегодня мы решили разгуляться. Имеем мы моральное право разгуляться перед плаванием?

– Я не знаю, как это у вас выглядит, – сказала Ксения.

– У нас это выглядит благопристойно, – улыбнулся Борис Архипов. -Мы уже в возрасте и глупостей себе не позволяем. Иван Андреевич, позволяем мы себе глупости?

– Бывает, – сказал Овцын. Он подумал, что усаживать за стол буфетчицу, которой сейчас надо накрывать завтрак в салоне, – это поступок не совсем умный. Ладно, Гаврилыч все поймет и накроет сам.

– Вот человек, никогда не даст соврать, – покачал головой Борис Архипов. – Весь прямолинейный, как меридианная сетка на карте Мерка тора. Ксения, не вздумайте влюбиться в своего капитана. Это все равно, что влюбиться в логарифмическую линейку, Лучше влюбитесь в меня. Я человек любезный, покладистый и добрый, как дед-мороз. Помнишь, сынок, мимо нас проскользнуло видение и долго еще в воздухе оставался тонкий запах духов? Ты, конечно, по внутреннему развитию стоишь не выше палубного кнехта, у тебя квадратное сердце, ты ничего не почувствовал в тот незабываемый миг. А я, больной и чувствительный старикашка, сразу постиг связь. Глазами души. Мне открылось будущее, я тогда уже знал, что мы будем сидеть за этим столом и прекрасная Ксюшенька будет наливать нам кофе.

Овцын слушал и посмеивался. Похоже, что отец увлекся этой Ксенией. Шутки шутками, а необыкновенный блеск глаз не скроешь. Просто так, от выходного дня этого не бывает. Он и сам ощущал в сердце некоторое томление, когда глядел на буфетчицу. Очень приятно было глядеть на Ксению. Приятно было слышать ее голос, напоминающий звук какого-то инструмента, сразу не сообразить какого, но специально придуманного, чтобы трогать за душу.

– Разговорился ты, отче, – покачал головой Овцын.

– Лучше я пойду работать, – сказала Ксения. – А то капитан рассердится и уволит меня.

– Снимайте передник, – сказал Овцын. – И не надо говорить о работе, а то я и в самом деле рассержусь.

– Кто же за меня все сделает?

– Повар.

– Мне неловко, – сказала она. – Он и так смотрит на меня косо.

– Пустяки. В плавании расквитаетесь. Вам еще не раз придется обеды готовить.

– Я умею, – сказала Ксения. – Хорошо, я сниму передник, если вы разрешаете.

– Сынок, Ксению мы берем с собой, – заявил Борис Архипов. -Ксюшенька, вы знаете здешние окрестности. Нам нужна живописная окрестность с расчищенными дорожками и видом на море.

– Надо ехать в Ясногорск, – сказала она. – Там очень красиво. Но это далеко, километров сорок. Туда ходит автобус.

– А ты спросил у Ксаны, хочет ли она с нами ехать?

Он назвал ее Ксаной и пожалел. Лучше было бы не терять дистанции. Сидеть вместе за столом – это можно. Форма обращения – это уже другое. Вдруг она назовет его Ванюшей?! Что тогда делать?..

– Ксюшенька очень хочет с нами поехать, – сказал Борис Архипов и пристально поглядел на нее. – Верно, Ксюшенька? Ведь вы очень хотите с нами поехать?

– Как Иван Андреевич, – сказала Ксения, и Овцын облегченно вздохнул. Ваней она его не называет. – Если Иван Андреевич хочет, чтобы я поехала, я поеду.

– А если Иван Андреевич не хочет, но я хочу? – спросил Борис Архипов.

– Тогда я не поеду, – сказала Ксения.

8

Машина мчалась по бетонированному, рассчитанному на танки шоссе, шофер попался лихой, на частых н крутых поворотах он почти не сбавлял скорости. Ксению бросало то на Бориса Архипова, то на Овцына, и им нравилась эта болтанка, нравилась скорость, нравилось пустое шоссе, а когда навстречу ревел какой-нибудь самосвал, нравилось еще больше, потому что шофер не сбавлял скорость, и катастрофа казалась неизбежной, но не происходила. Машина пролетала в девяти сантиметрах от ревущего дизелем

самосвала, и снова была тишина и пустое шоссе.

Вокруг распластывались в разных плоскостях не вспаханные еще поля, возникали вдруг дома с островерхими крышами, вставали черные рощи, засвеченные сверху раскрывающимися почками и солнцем. Все это было красиво, и рядом сидел красивый человек Ксения, и, глядя на светло-зеленую дымку оживающих рощ, Овцын одновременно видел и Ксению, и не жалел, что они сейчас вместе. Пришла какая-то новая жизнь, не имеющая корней в прошлом, и каждый был самим собой, а не тем, кем его заставляли быть.

Когда приехали в Ясногорск, шофер, получив денег больше, чем указал счетчик, любезно сообщил:

– До войны здесь была дача Геринга.

Можно было представить себе, что летом этот тихий старинный городок совсем теряется в зелени парка, парк врывается в улицы, и палисадники перед непохожими один на другой домами тоже кажутся островками парка, а в просвете широкой, наверное, главной улицы виден кусок моря, выбеленный полуденным солнцем.

Ксения повела их в парк, который скоро стал лесом, но лесом прибранным, с извилистыми тропинками, посыпанными белым морским песком. Попадались скамейки, скрытые в нишах из кустов сирени. На перекрестках тропинок стояли затейливые деревянные грибы, под которыми можно укрыться от дождя. Столбы этих грибов были покрыты писаными и резаными мемориалами типа «Коля и Маша здесь были...». На одном столбе Овцын прочел: «Сидел здесь весь вечер первого мая и тосковал. Ты не пришла! Боря». Ниже было приписано корявым почерком: «Эх, Боря! Выпей с горя».

– Юность, – вздохнул Борис Архипов. – Может, это я написал лет двадцать пять тому назад? У меня так было. Сидел весь вечер, ждал, тосковал, а она не пришла. Нет, это не я, – покачал он головой. – Никогда не писал на стенках. И пил с горя, не дожидаясь совета. Я много упустил в молодости потому, что пил с горя. Сынок, ты не пьешь с горя?

– У меня горя не бывает, – сказал Овцын.

– Борис Никитич, почему вы так часто говорите о старости ? – спросила Ксения. – Сколько же вам лет?

– Придем в Ленинград, и стукнет сорок, – скачал Борис Архипов. – Это ли не старость? Интересно, о чем вы, Ксюшенька, будете часто говорить, когда вам стукнет сорок лет?

– О детях.

– Много их у вас будет?

– Много. Две девочки и мальчик.

– Кошмар, – сказал Борис Архипов. – Представляю, сколько будет разговоров.

– А у вас есть дети, Борис Никитич? – спросила Ксения.

– Мальчишка. Двенадцать лет.

– Почему вы о нем не говорите?

– Я же не мама. Да и что о нем скажешь? Двоечник, дерется, на аккордеоне играет. Мать ценит в грош, отца – в три копейки. Сам большой и умный. Увлекательно живет. А родители – люди скучные. Воспитывают, заботятся, деньги зарабатывают. Разве это жизнь? – рассмеялся Борис Архипов. – К тому же прадед у него поп. Как узнал об этом, затосковал, будто горб у себя на спине обнаружил.

– А мне было бы интересно, – сказала Ксения.

– Конечно, – кивнул Борис Архипов. – Знаете, Ксюшенька, раз в сто лет рождается человек с хвостиком. Маленький такой хвостик, мягкий. А бывает и с позвоночками. Безумно интересно! Но без хвоста все-таки лучше. Человек без хвоста ближе к современности. Человеку без хвоста больше доверяют.

– Да ну вас! – засмеялась Ксения, – Вы пессимист.

Они сбежали к морю по крутому, поросшему густым кустарником откосу. Солнце жгло по-летнему, на белый песок мерно обрушивались седогривые валы. Пустынный пляж бесконечно тянулся в обе стороны. Увязая в мелком песке, они подошли к баррикаде из морского мусора, вышвырнутого чистоплотными волнами Ксения подобрала отшлифованную морем палку,

– Люблю копаться в этих кучах, – сказала она,– Кажется, что найдешь множество удивительных вещей... Только никогда ничего не находишь. Тина, ветки, доски, поплавки... Никаких кораллов, никакого жемчуга, никаких запечатанных бутылок с записками от погибающих капитанов... – Она наклонилась и подняла темно-желтый ноздреватый камень величиною с кулак.

– На сей раз вам повезло, – сказал Овцын, – Это янтарь.

– Неужели? – воскликнула Ксения, – Не может быть, – Несмотря на шероховатую поверхность, камень казался прозрачным, он вбирал в себя солнечные лучи, они .сгущались в центре и освещали его изнутри, – Да, это янтарь, – радостно улыбнулась Ксения, – Теперь у меня есть драгоценность.

Овцын взял янтарь, рассмотрел его на свет.

– Жаль, сказал он, возвратив янтарь Ксении.

– Почему?

– Это доисторическая смола, вытекавшая в доисторические времена из доисторических сосен, – сказал он. – Иногда в ней вязли разные доисторические букашки. Жаль, что в этом куске никто не увяз. А то посмотрели бы на зверя, который жил миллион лет назад.

– Живодер, – сказал Борис Архипов. – Как можно жалеть, что букашка не погибла?

– Погибнуть для науки – это высшая доблесть,– усмехнулся Овцын. -Мы отнесли бы камешек в музей, и про нас написали бы в газете. А ученый сочинил бы диссертацию, получил бы степень и прибавку к жалованью. Ему дали бы квартиру. Жена стала бы его больше любить за то, что он такой умный и может многого добиться. Видишь, какая великолепная судьба была бы у букашки, догадайся она погибнуть в смоле миллион лет назад.

Насмотревшись на море, которое выглядело здесь краем океана, а не скромной Балтикой, где воды меньше, чем в озере Байкал, они снова поднялись наверх, прошли парком и внезапно очутились в городе.

Вытряхнув из туфель остатки песку, Овцын сказал Ксении:

– Такую природу я люблю. Чисто, сухо и ласкает взор. Никакой паутины на физиономии, и шея не чешется. Спасибо, Ксана. Я рад, что вы нас сюда привезли.

– Сейчас ты еще больше обрадуешься, – сказал Борис Архипов и указал на вывеску ресторана, проглядывавшую сквозь ветви.

В зале было сумрачно, и они выбрали столик у окна. Борис Архипов торопливо занял стул около Ксении. Овцын, ухмыльнувшись, сел напротив.

– Чему ты лыбишься? – сердито спросил Борис Архипов.

– Народу мало, и нас обслужат быстро, – сказал Овцын.

Он разглядывал арочные своды зала, стены, выложенные декоративным кирпичом, огромный камин из необработанного гранита, где лежали обгорелые березовые поленья. В средневековую декорацию удачно вписался пластмассово-никелевый бар. Считанные посетители терялись в сумраке просторного зала. Взгляд Овцына задержался только на одном из них. В углу одиноко сидел мужчина лет тридцати пяти, в черном костюме, какой надевают только по вечерам. Беспорядок на столе говорил о том, что он сидит здесь давно, и можно было не сомневаться, что он порядочно пьян, потому что галстук сбился на сторону, волосы растрепались, расстегнутый воротничок перекосился и полуприкрытые глаза с бессмысленным вниманием глядели на пустые бутылки.

– Колоритный уголок, – сказал Овцын Ксении, когда она передала меню Борису Архипову. – Вы здесь бывали?

– Да, – сказала она. – Часто.

– Вы говорите это таким голосом, будто жалеете.

– Да, – сказала Ксения. – Это кусок моего прошлого.

– Которого не было?

– Конечно, не было, – сказала она, улыбаясь.– Вы же знаете, когда я родилась.

– Двадцать четыре года тому назад, – сказал Овцын. Так написано в паспорте.

Ксения покачала головой;

– Не верьте паспорту. Верьте мне. Еще не прошло и двух недель, как я родилась.

– Как в тридцать первом веке,– сказал Борис Архипов. – Тогда человек будет рождаться не беспомощным комочком, а сразу инженером, художником или буфетчицей. Какая выгода для общества! Никаких затрат на трехколесные велосипеды и новогодние елки

– Вы жадный, – сказала Ксения. – Пожалели ребенку.

– Простите, я пошутил, – улыбнулся Борис Архипов.– Человек не пчела. Он не согласится лететь на работу, едва родившись. Может быть, в будущем детство продлят до сорока лет. Человечество перестанет воевать, разбогатеет и сможет позволить себе такую роскошь.

Подошел официант и принял заказ.

– Водочки не прикажете? – спросил он разочарованно.

– Водочки не прикажем, – сказал Овцын. – Водочку пить вредно.

– Однако многие употребляют, – вздохнул официант и удалился не спеша. Он подавал на стол медленно, лениво и нелюбезно и досадовал, что люди заняты разговором и их это не раздражает. Он ожидал, что они будут хмуриться, сердито стучать вилками по бокалам, махать ему салфеткой и поймут, наконец, как полезно заказывать водку. Но они разговаривали, смеялись и не замечали коварной политики официанта, так что сердиться пришлось ему самому, а это очень обидно, когда сердишься и не можешь учинить никакой неприятности тем, кто тебя рассердил. Он прибрал после обеда стол и, повинуясь неясному движению души игрока, проигравшего партию, постелил чистую скатерть перед тем, как принести сладкое.

– Ликерчику не прикажете? – спросил официант. – Имеем мараскин. Редкостный ликерчик, нигде не достанете.

– Несите, раз редкостный, – сказал Борис Архипов. – В самом деле, я его лет десять уже не встречал.

– С тех пор и остался,– радостно подтвердил официант. – В погребе обнаружили.

Официант ушел, и Овцын, провожая его взглядом, вдруг заметил, что человек за столиком в углу смотрит на него. Он удивился и напряг память. Нет, незнакомое лицо ничего ему не напоминало.

Официант принес ликер, оказавшийся удивительно вкусным. Овцын брал в рот по нескольку капель и время от времени взглядывал в угол. Человек в черном костюме смотрел не отрываясь. Потом он поднялся со стула и медленно пошел к ним, приглаживая волосы и поправляя галстук. Его увидела Ксения. Она перестала говорить и поднесла руки к лицу.

– Это прошлое, – пробормотал Овцын.

– Что-то мне подсказывало, что я встречу тебя именно здесь, – сказал человек, подойдя. – Ты не могла сюда не вернуться.

– Зачем ты подошел? – спросила Ксения.

– У тебя новые друзья, – сказал он.– Может быть, ты меня познакомишь?

– Нет, не познакомлю. Ты сам знаешь, что знакомство с тобой никому не приносит радости.

– Так ли? – спросил он и хрипло засмеялся.– Помнится, кто-то полтора года подряд радовался оттого, что знаком со мной.

– Зачем ты подошел? – снова спросила Ксения.– Зачем?

Он сжал зубы так, что выступили белые желваки под ушами. Сузившимися глазами он в упор смотрел на Ксению. Он опирался на спинку стула, но никто не предложил ему сесть. «Талия у него тонкая, а плечи широкие,– подумал Овцын. – Кулаки здоровые». Ксения, не глядя ни на кого, рвала салфетку.

– Не надо спрашивать о том, что понятно, – сказал человек. – Я подошел потому, что это ты. Я перерыл весь город. Прости, но и искал тебя

даже через мой аппарат.

– Ты и на это способен, – тихо произнесла Ксения.

– Способен, и ты знаешь почему. Тебя в городе нет.

– Меня в городе нет, – повторила она.

– Где же ты?

– Что тебе от меня нужно? – спросила она подняв, наконец, глаза. – От меня больше нечего взять...

По ее щекам покатились слезы. Овцын подал Ксении платок, и она вытерла глаза.

– По-моему, нам пора, молодой человек, – сказал Борис Архипов.

– И ты решила... Теперь я все понимаю! Теперь я знаю, где ты. Идиот, как я не догадался раньше! – выкрикнул он. Спросил у Бориса Архипова: -Вы капитан Овцын?