Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Вы шизофреник? – спросил Овцын. Он мало понимал в нервных болезнях.

– Издеваетесь? – Леонард резко остановился и направил на Овцына тяжелый взгляд.

– Нет, спрашиваю.

– Мне показалось, вы смеетесь. Впрочем, откуда вам знать... Вы здоровый человек.

Он снова сунул кисти рук под мышки и заходил по комнате.

– У меня неврастения. Вы знаете, что такое неврастения? Нет? Ну и не надо. Вы спокойно работаете, пьете водку и любите женщин. Зачем вам знать, что такое неврастения?

– Откуда это у вас?

– Работа. Я работал по двенадцать часов, по шестнадцать, по двадцать.

Вы знаете, что такое работа следователя? Тоже не знаете? Вы никогда не совершали преступления? Нет? Жалко. Тогда откуда вам знать, что такое работа следователя?

Леонард ходил по комнате, натыкался на стулья, отшвыривал их ногами и пытался рассказывать, что такое работа следователя. Овцын представил себе этого человека в больничной палате и подумал, что там он окончательно свихнется. А если отправить его и море, хотя бы на полгодика, матросом, то это прошло бы, хотя и там порой приходится работать по шестнадцать часов. Морская работа – это такой курорт, который излечивает от всяких нервов. От дурного глубокомыслия, от подлости, от слабохарактерности и недовольства жизнью. В море не пьют закоренелые алкоголики и наркоманы не глотают свои таблетки. И состояние абстиненции приходит у них с первой соленой ванной. Послать бы его на траулер в осеннее Баренцево море. Но нет. Человека положат в психиатрическую лечебницу, будут лелеять его неврастению, как оранжерейный лимон, огранят и отшлифуют ее до академического совершенства, сделают человека инвалидом и отпустят, довольные, что он будет получать пенсию.

– Ладно, – сказал Овцын. – Я понял. Мне жаль, что у вас так. На вашем месте я не пошел бы в больницу.

– Да? А куда бы вы пошли?

– Мало ли куда. В леспромхоз, валить деревья.

– Вы думаете, я там что-нибудь свалил бы?

– Уверен.

– Много вы понимаете. Здоровые люди черствы и эгоистичны. Скажете, нет? Им кажется, что все больные симулянты, а врачи – шарлатаны. Сытый не понимает голодного, здоровый больного, сильный слабого, глупый умного. Это закон. Можно возненавидеть здоровых людей. Потому что им завидуешь.

– Глупых людей вы тоже ненавидите? – усмехнулся Овцын.

– Ненавижу! – выкрикнул Леонард.

Он сел на стул, тяжело дыша. На лице блестели капельки пота. Лицо было бледным. Овцын отсчитал шестьдесят рублей, положил на стол перед ним.

– За два месяца, считая с сегодняшнего дня. Если за это время не исцелитесь, я завезу в больницу следующий взнос.

– Спасибо, – проговорил Леонард. – Я думал, что труднее будет сдать комнату.

– Мы приедем через два часа. Приберите мусор.

– Да, да. Я постелю чистое белье. У меня есть.

– Не трудитесь. Привычнее спать на своем белье, – сказал Овцын. – И не унывайте. Все будет хорошо.

5

Из театра пошли пешком по темным, тихим и теплым улицам. Шли молча, не торопясь. Не слушая город, а слушая себя. Хотелось, чтобы то доброе, мужественное и бескомпромиссное, что разбудоражил в душе Ростан, сохранилось навсегда, не забылось, не ушло опять в дальние глубины, под мусор повседневности, не покрылось снова ржавчиной, как ржавеет все, чему нет применения.

«В субботу сентября шестнадцатого дня поэт де Бержерак убит рукой злодея».

Хотелось мстить.

Подошел праздношатающийся, попросил закурить, стал болтать несуразное, все разрушил. Отделались от него бесцеремонно. Снова тихо пошли. Овцын спросил:

– Ты когда-нибудь совершал подвиги, отец?

– Совершал, сынок, – сказал Борис Архипов.– Да все как-то по необходимости, в силу стечения неблагоприятных обстоятельств. В жизни всегда есть место подвигам. Один американец поджигал дома, а потом показывал чудеса храбрости при тушении пожаров. Он получил множество наград и стал героем штата. Его показывали туристам. Перед смертью он признался, что сделал семьдесят восемь поджогов. «Я совершил больше подвигов, чем любой генерал»,– сказал он.

– Дурак.

– Конечно. Умные занимаются противопожарной профилактикой.

– Ехидный ты человек.

– Я-то при чем? Чем меньше пожаров, тем меньше подвигов. Чтобы были подвиги, нужны пожары. Когда человечество погасит все пожары, в жизни не будет места подвигам.

– Может, не надо их гасить?

– Сие от нас не зависит. Раз человечество поставило себе такую цель, значит, оно ее достигнет. Человечество не может не достигнуть цели, которую себе поставило. Так уж оно устроено. Оно бессмертно, оно всемогущее, как господь бог. В этом трагедия и того и другого.

Они прошли длинный цементный мост над железнодорожными путями и спустились к набережной. Прямо перед улицей высилась многопалубная громада «Кутузова», немного левее торчала из-за пирса высокая и тощая рубка «Шального». Набережная была пустынна, редкие и тусклые фонари выхватывали из тьмы непросохшие еще лужи. Только нижние палубы судов были освещены ярко.

Их обогнала девушка. Каблучки ее цокали звонко и быстро, от непокрытых волос пахнуло духами. Она свернула влево и скрылась.

– Как мимолетное виденье, – вздохнул Борис Архипов.

– Иди заваривай кофе, а я проверю вахту, – сказал Овцын.

Вахтенный матрос заметил его издали, сунул в карман какое-то

занятие, которого Овцын не успел рассмотреть, и подтянулся.

– Доброй ночи, Федоров, – сказал Овцын. – Все дома?

– Все, товарищ капитан, – сказал матрос, – Кроме вас, конечно.

– Чужих нет?

– Н-не видал, – ответил матрос не сразу.

Овцын заподозрил, что матрос заикнулся не случайно, поднялся наверх и пошел по коридору офицерских кают, намеренно громко стуча каблуками. Он остановился у каюты старпома, побренчал ручкой. Старпом открыл мгновенно и загородил просвет двери широкой фигурой. Лицо у него было красное и какое-то распухшее, глаза бегали.

– Отдыхаете, Марат Петрович? – спросил Овцын, не стремясь зайти в каюту. Он уже понял, почему медлил с ответом вахтенный и почему старпом баррикадой стоит в двери.

– Вроде того, – сказал старпом.

Ворот его рубахи был расстегнут, галстук сбился набок. Рукава выходной тужурки измяты на сгибе. «Черт с ним, – подумал Овцын. – Хуже было бы, если 6 пил. Все мы в конце концов в большей или меньшей степени...» Ему было уже не противно, а смешно. Он с трудом сдерживал улыбку. Улыбаться нельзя. Когда начальник улыбается, глядя на безобразие, подчиненный наглеет и повторяет безобразие. Это аксиома. Можно не заметить, но улыбаться нельзя.

– Все благополучно по вахте? – спросил Овцын.

– Все в порядке. – Марат Петрович стоял в двери, вцепившись руками в косяки, и разглядывал все что угодно, только не лицо капитана.

– Кока устроили?

– Устроили. Интересный старик. Сказал, что электрические плиты – это не то. Для настоящей кухни нужны дровяные.

– Художник, – сказал Овцын – Ну, отдыхайте, Марат Петрович. Надеюсь, нее будет благополучно. А я еще схожу на «Шальной».

– Желаю приятно провести время, – сказал старпом с облегчением. Морщины на его лбу расправились.

– Взаимно, – позволил себе Овцын намек, чтобы старпом и в самом деле не подумал, что капитан олух – ничего не заметил. И тут же пожалел об этом. Старпом, вместо того чтобы по-джентльменски не подать виду, опустил длинные ресницы и улыбнулся игриво.

«Скотина», – подумал Овцын, повернулся и ушел, не прощаясь.

На набережной было все так же темно, тихо и пустынно, только стало прохладнее. Приглушенные паровозные свистки доносились со станции, да похрустывал под ногами щебень. Овцын неторопливо подошел к трапу буксира, поздоровался с вахтенным матросом и, когда заносил ногу на трап, услыхал вдруг всплеск от падения в воду чего-то большого и сдавленный, короткий вскрик. Он понял, что упал человек, судя по голосу, ребенок или женщина, и побежал вперед, откуда донесся крик. Сзади бухали сапоги вахтенного матроса. Овцын обернулся и крикнул:

– Прожектор!

Сапоги забухали обратно.

Добежав до того места, откуда – как ему показалось – донесся вскрик,

Овцын остановился и стал вглядываться в черную, холодно поблескивающую воду. Он знал, что течение здесь не быстрое и человека не отнесло далеко. И никогда человек не тонет сразу. Даже если он лишится сознания, все равно руки и ноги будут некоторое время двигаться и человек еще несколько раз покажется на поверхности. Сердце гулко отбивало секунды, Овцын чувствовал, как набухают глазные яблоки, и ничего не мог различить на поверхности воды.

«Чего они там возятся с прожектором?» – подумал он и тут же сообразил, что не прошло еще и минуты, а за такое время и чехла с прожектора не снимешь.

Не отрывая взгляда от реки, он прошел немного вперед по направлению течения и вдруг, совсем не ожидая этого или думая, что именно в эту секунду не ожидал этого, увидел белое, мелькнувшее на миг и снова исчезнувшее в черноте воды. Он скинул тужурку и туфли, прыгнул головой вниз и поплыл туда, где мелькнуло белое. Вода попала в рот, он почувствовал запах нефти и подумал, что новая английская рубашка с воротником, который не надо крахмалить, погибла. Начав думать о себе, он почувствовал и холод, и вяжущую тяжесть намокших брюк, и страх, что утопающий вцепится в него, потянет за собой на дно, а он не сумеет как следует трахнуть его, чтобы лишить сознания. Но все эти ощущения и мысли были вполне естественны в такой ситуации, и, поняв это, Овцын перестал ощущать холод и перестал бояться. Он нырнул и плавал под водой кругами, пока хватило дыхания. Выплыв, он увидал, что на берегу собрались люди, а по воде ползет луч прожектора. С буксира доносился скрежет и стук. «Отец приказал спустить шлюпку», – подумал Овцын. Так уж у них повелось -издавна: Борис Архипов называл его «сынок», он называл Бориса Архипова «отец». Тогда он только что пришел в контору на должность второго помощника капитана. Борис Архипов был уже капитаном. Теперь он тоже капитан и даже командир отряда из двух судов, Борис Архипов у него в подчинении... «Ну, покажись еще раз, только па секундочку, – просил он белое. – Покажись, теперь с прожектором мы тебя сразу... Теперь это будет просто свинство с твоей стороны, если ты не покажешься. Будет просто свинство с твоей стороны, если ты утонешь...»

И белое мелькнуло снова в луче прожектора. Закричали люди на берегу. Он рванулся, проплыл десяток метров до того места и нырнул, шаря руками в непроглядном, упругом пространстве. Воздух в легких уже кончался, когда рука наткнулась на тело. Стало вдруг жутко, нестерпимо потянуло отбросить это тело от себя, вырваться наверх, скорее выплыть на берег. Он нашарил волосы, зажал их в кулак, отчаянно рванулся наверх, зная, что тело задержит его, и только потом подумал, что это женщина. Воздух совсем кончился, он едва не вдохнул воду.

Женщина была без сознания, лицо ее в голубоватом свете прожектора казалось мертвым. Откашлявшись, Овцын перевернулся на спину и поплыл к берегу, крепко сжимая в кулаке волосы.

– Бросить тебе круг? – спросил с набережной Борис Архипов.

– Не надо, – сказал Овцын. – Давайте канат.

Овцын поймал конец каната и, просунув руку в спущенный ему веревочный трап, завязал вокруг груди и бедер женщины незатягивающийся узел.

– Можно выбирать, – сказал он.

Женщину потянули наверх, а ему вдруг стало холодно и заболели виски. Он с трудом вылез по трапу, подошел к Борису и вынул у него из губ сигарету.

– Все равно не затягиваешься, – попытался он пошутить.

– Это то видение, которое нас обогнало, – сказал Борис Архипов.

– Куда ее теперь? – спросил Овцын.

– Позвонили в «Скорую помощь». Сейчас будет машина. Пойдем, без нас обойдутся.

Он взял Овцына за локоть и повел к буксиру.

Овцын стоял под горячим душем, пока не прошел холод, потом надел пижаму, которую дал ему Борис Архипов. Выпил коньяку, сел на диван. Боль в висках прошла, стало сонливо и уютно. Вахтенный матрос привел человека в коричневом длиннополом пальто, накинутом поверх белого халата. Тот сказал:

– Я врач. Как это случилось?

– Услышали, что человек упал в воду, – сказал Овцын. – Прыгнули вслед и вытащили.

– Эта сторона понятна, – сказал врач. – Но может быть, вы заметили, каким образом она упала в воду? Случайно, столкнули ее туда или... или сама бросилась?

– Этого мы не заметили, – сказал Борис Архипов. – Скажите, доктор, она не до смерти утонула?

– Чуть не до смерти. Хорошо, что до нашего приезда начали делать искусственное дыхание. Жаль, что вы не заметили, – покачал головой врач.

– А вы у нее спросите, – усмехнулся Борис Архипов.

– Благодарю за ценный совет, – хмуро сказал врач. – Позвольте, я запишу ваши фамилии...

Когда ушел врач, Борис Архипов сказал:

– Жаль девчонку. Конечно, сама бросилась.

– В таком варианте я зря испортил рубашку,– сказал Овцын, зевнув. Очень хотелось спать. – Удивительно удобная была рубашка.

– Это еще не самое прискорбное.

– А что самое?

– Читал я где-то, что в древнем китайском государстве был такой закон: если некто спас жизнь человеку, он отвечает за дальнейшую судьбу этого человека.

– Наверное, у древних китайцев было мало забот и много свободного времени, – сказал Овцын.– Они не служили в нашей конторе и не мотались по задворкам белого света по семь месяцев в году.

– Теперь тебе дадут медаль «За спасение утопающих».

– Разве за спасение самоубийц дают медали?

– Она не скажет.

– Когда человеку наплевать на жизнь, он не врет. Зачем ему тогда врать?

– Может быть, теперь ей уже не наплевать.

– Разве это проходит так быстро?

– Есть места, которые второй раз посещать не захочешь, – сказал Борис Архипов. – Скажи, ты не знаешь, отчего больше всего сумасбродничают красивые женщины?

– Она красивая?

– Небесно. Наверное, чем лучше человек устроен, тем лучшей ему требуется жизни. Противно красивому человеку некрасиво жить. А некрасивый посмотрит на себя в зеркало да смирится. Так ли?

– Убедительно, – согласился Овцын. – Только зачем кидаться в Прегель? Что тут красивого? Холодно, грязно, дрянью припахивает.

– В отчаянии всегда есть красота, – вздохнул Борис Архипов. – Как бы оно ни проявилось.

– Пошли, отец, человека на «Кутузова», – попросил Овцын. – Пусть принесет мне плащ и сапоги.

– Дойдешь в моем, – сказал Борис Архипов.– Завтра тебе твою одежку доставят чистой и отглаженной. Буфетчица уже занимается. Хочешь кофе? Или еще коньяку?

– Спать хочу. Серьезный сегодня был день.

Борис Архипов обул его, одел в свой плащ и проводил до трапа «Кутузова ».

– Спать, спать, орлы, – сказал Овцын сгрудившимся у трапа матросам.

6

Он проснулся поздно, ругнул себя за это и сразу принялся за дела. Подписал накладные на продукты, отправил старпома с матросами в порт, а нового повара Алексея Гавриловича – в поликлинику на медкомиссию. Он проследил, как боцман с двумя оставшимися матросами спустили на воду мотобот и ушли на нем к продуктовому складу. Проще привезти продукты на своем мотоботе, чем выпрашивать в порту машину. Потом буфетчица с «Шального» принесла брюки, рубашку и белье. Все было отлично выстирано и выглажено, и даже рубашка погибла не совсем: желтые следы мазутных пятен остались в тех местах, которые не видны под тужуркой.

– Матросы газету купили, – сказала буфетчица. – там про вас написано.

– Хорошо, – сказал Овцы. – Большое спасибо, и передайте капитану, что я скоро приду.

Внушив вахтенному, что он остался один на судне, не считая механиков, с которых спрос невелик, и потому от него требуется повышенная бдительность, Овцын, оглядев еще раз свой теплоход, пошел, наконец, к Борису. Борис Архипов выпил уже несколько чашек кофе и был в

отличном расположении духа.

– Итак, она звалась Ксенией, – сказал он, подавая Овцыну газету. – Об этом объявлено на четвертой странице.

Под заголовком «Мужественный поступок моряка» было написано:

«Капитан теплохода «Кутузов» Иван Андреевич Овцын поздно вечером возвращался на свое судно. Вечерняя набережная была пустынна. Вдруг моряк услышал крик о помощи. «Человек упал в реку»,– мелькнуло в сознании. Рискуя жизнью, капитан бросился в ледяную воду и, преодолевая силу течения, вытащил на берег молодую женщину. Подоспевшие врачи «Скорой помощи» сделали ей искусственное дыхание. Жизнь преподавательницы английского языка рыбного техникума Ксении Михайловны Зарубиной была спасена».

– Ну и слава богородице, – сказал Овцын, бросив газету на диван.-Может, она в самом деле нечаянно свалилась, а мы выдумываем ужасы. Может, у нее добрый толстый муж и белобрысая дочка Катенька. Английский язык располагает к добропорядочности. Красота отчаяния ни при чем. Просто у нее сломался каблук.

– Пусть будет так, – сказал Борис Архипов и подвинул Овцыну чашку. – Пойдешь в больницу?

– Зачем?

– Узнать о здоровье.

– Я уже рисковал жизнью, преодолевая силу течения, – усмехнулся Овцын. – Кроме того, я не древний китаец и работаю на транспорте. Если мне вдруг захочется позаботиться о ее дальнейшей судьбе, придется бросать работу.

– Ты ленив духом, – сказал Борис Архипов.

– Я доволен жизнью и не хочу ее деформировать.

– Ну ладно. Довольных людей немного, их надо поощрять. Пошлю Крутицкому эту газету, он объявит тебе благодарность в приказе.

– Не излишне, – сказал Овцын. – На первом курсе училища я поставил себе цель: к тридцати годам стать лауреатом или Героем Советского Союза. Мне тридцать, и теперь я буду счастлив, если меня наградят значком «Отличник морского флота».

– Выходит, ты не совсем доволен своей жизнью?

– Я доволен своей жизнью, – повторил Овцын. – Я не совсем доволен собой. Сообрази, насколько это прискорбнее, и налей мне еще кофе.

– Конечно, это трагедия личности, – сказал Борис Архипов, наливая в чашку тягучий черный настой. – Утешься тем, что ее переживают все, кроме симпатичных розовых поросят. Симпатичные розовые поросята всегда довольны собой.

– Смотрю я на тебя и удивляюсь: чего это ты та кой мудрый?

– Наследственное, – смеясь, ответил Борис Архипов. – У меня дед -поп. До сего дня священствует в Архангельске. Проповедует евангельские мудрости.

– Сколько же ему лет?

– Восемьдесят с довеском. Поморы – они народ живучий.

– Он тебе не пишет, какая сейчас на Двине ледовая обстановка? -спросил Овцын.

– Его больше тревожат успехи атеистической пропаганды,– сказал Борис Архипов. – На ледовую обстановку ему в общем-то наплевать.

– Бесполезный человек. Ну, я пойду, отец. Спасибо за кофе.

На другой день приехала, наконец, из Ленинграда команда. И хорошо, что Алексей Гаврилович наладил уже свое камбузное хозяйство: люди были голодны, как щуки, и мгновенно опорожнили вместительный бак щей из кислой капусты. Старпом развел их по каютам, потом зашел к капитану.

– Сегодня они не работники, – сказал Марат Петрович.

– Пусть отдохнут от изнурительных тягот, – усмехнулся Овцын.

– Двое суток в хорошей компании – это, конечно, утомительно, -согласился старпом. – Завтра я их напрягу как положено.

– Учтите, что нам осталось стоять здесь не больше десяти дней, западная часть Финского залива уже свободна ото льда.

– За десять дней справимся... Хорошо бы перейти в Таллин, – сказал старпом. – Там бы и подождали, пока вскроется восточная часть Финского залива.

– Здешние красавицы надоели? – поинтересовался Овцын.

– Красавицы живут только в Ленинграде и в Риге,– вздохнул старпом. -Больше их нигде не водится.

– Зачем же вам в Таллин?

– Знакомый город. Почти родной. Три года там работал. На каждом судне по десять приятелей.

– Ничем не могу помочь, – сказал Овцын.– Порт там маленький. Стать нам негде.

– Это верно, – печально сказал старпом. – Нас там держать не будут. Своим тесно.

Старпом ушел, и сразу же явился Соломон Двоскин. Овцын подумал, что Соломон специально поджидал у двери, пока выйдет старпом. Он прекрасно выглядел, был весел, и выпуклые глаза его поблескивали.

– Товарищ капитан, разрешите доложить: второй штурман Двоскин для исполнения обязанностей прибыл!– отрапортовал Соломон, выпячивая живот.

– Прибывают поезда на станцию, – сказал Овцын.

– В таком случае явился, – поправился Соломон.

– Являются черти во сне.

– А что делают вторые штурмана ?

– Пока и вижу, что паясничают, – сказал Овцын. – Здравствуй, краб. Садись. Что нового в славном Питере?

– В Питере весна. Тебе привет от буфетчицы Тамары, от Исаакиевского собора и от Крутицкого. Он к тебе хорошо относится. К тебе все хорошо относятся, не понимаю, за какие заслуги. Вот документы на четырех матросов, четырех мотористов, третьего механика, радиста и меня. Больше никого не получишь. – Соломон положил папку на стол.

– Больше мне никого и не надо, – сказал Овцын. Кока я здесь взял, буфетчика найду, когда понадобится. Что еще нового?

Овцын ждал, что Соломон расскажет о Марине, они ведь встречались в эти дни. Но Соломон говорил о чем угодно, даже о ремонте зданий на Невском проспекте, но не о Марине. Соломон прежде всего должен был рассказать о Марине.

– Что с Мариной? – спросил Овцын в упор.

– А что с ней может случиться? – сказал Соломон и вдруг без надобности надел очки. – Все в порядке. Комнату она оставила, переехала в общежитие.

– Видишь, какие вещи я узнаю на самый последок, – покачал головой Овцын. – А в чем дело? Зачем она переехала?

– Вернулся этот тип из сумасшедшего дома.

– Его вылечили? – спросил Овцын.

– Доконали. Такого шизика я еще не встречал. Трясется, разговаривает, руками машет. Марину перепугал, она вылетела из той комнаты шибче пули. Я потом съездил за вещами.

– Как же его выпустили из больницы? – удивился Овцын.

– Не знаю. Дали инвалидность второй группы и выпустили. Ему бы лучше не жить...

– Я ждал, что этим кончится, – сказал Овцын. – Еще в тот день, когда он мне рассказывал, как сгорел на работе, я понял, что этим кончится. Он слишком уважал свою неврастению. Он был уверен, что она большая, сильная и страшная. Вот она его одолела. Зря он пошел в больницу.

– Сейчас он еще больше уважает свою неврастению, – сказал Соломон. – Сейчас ему дают за нее деньги. Можно кормиться работой, а можно кормиться неврастенией. Кому как больше нравится. Ему нравится кормиться неврастенией.

– Марина жила у тебя, пока не оформилась в общежитие? – спросил Овцын.

– Один день с небольшим, – сказал Соломон. – Какие могут быть разговоры? Я ночевал у приятеля.

– А я ничего и не говорю... Сегодня отдыхай. Завтра получи в навигационной камере карты на переход, лоции и тому подобное. Приведи в порядок рубку, проверь рулевое и поставь компасы в нактоузы. Когда пойдешь в навигационную камеру, договорись об уничтожении девиации.

– Я все сделаю, – сказал Соломон. – Можешь не беспокоиться. Штурманская часть будет в лучшем виде, ты ж меня знаешь.

– Я и себя не очень-то знаю, – усмехнулся Овцын.– Иногда такое в себе найдешь, что сядешь в трансе и диву даешься с отвисшей челюстью.

– Приятное или наоборот? – поинтересовался Соломон.

– Странное.

– Говорят, ты тут кого-то спас, в газете о тебе написали.

– Да, – кивнул Овцын. – Правду говорят. Самоотверженно рисковал жизнью, преодолевая силу течения. Жизнь имярек была спасена.

– Где ты здесь нашел силу течения и кто этот имярек?

– Силу течения обнаружил репортер, а имярек преподает английский язык в рыбном техникуме.

– Тогда я пойду спать, – сказал Соломон. – Все-таки два дня в поезде -это тяжелее, чем переход Диксон – Тикси. Ты не волнуйся, капитан. Штурманская часть будет в лучшем виде.

– И шлюпки! – напомнил Овцын.

– И шлюпки, – сказал Соломон. – Ты ж меня знаешь. Если бы не глаза, я тоже был бы сейчас капитаном.

Механики, получив четырех мотористов, стали отапливать судно по-человечески. Утром изо рта уже не шел пар. И горячая вода весь день была в магистрали. Едва Овцын успел побриться, повар принес на подносе завтрак. Это древнее право капитана – есть отдельно от команды, и до сих пор никто его не отменил. Но приносить еду – обязанность буфетчика, а не кока. Да и скучновато есть одному.

– Зря вы это, Гаврилыч, – сказал Овцын. – Я буду питаться в салоне. Со всем комсоставом.

– Вы похожи на человека, который положил деньги в сберкассу и отказывается получать проценты,– сказал повар, накрывая на стол.

– Бог с ними, с процентами, – махнул рукой Овцын. – Всего-то две копейки с рубля в год, а прослывешь скрягой.

Только он сел за стол, зашел вахтенный матрос и доложил, что его хочет видеть женщина.

– Просите,– сказал Овцын.

Пока матрос ходил за ней, Овцын гадал, кто это может быть, уж не приехала ли Марина? Или, может быть, это мама кого-нибудь из юных матросов, желающая порасспросить о своем сыне? Такое бывает. Впрочем, как здесь могут очутиться ленинградские мамы?..

Она зашла без стука и тихо прикрыла за собой дверь. Некоторое время молча рассматривали друг-друга. Женщине было лет двадцать пять. Свободный плащ не скрывал стройной, худощавой фигуры. Непокрытые темные волосы слабо вились, свободно свисали на плечи, и обрамленное ими лицо было слишком бледным. Овцын подумал, что Борис Архипов прав. Она красива. Не небесно, конечно, но очень красива. Марат Петрович Филин не остался бы спокойным, увидев эти влажные чуть раскосые темные глаза и длинные, с большим тщанием созданные природой ноги. Марат Петрович не утверждал бы больше, что красавицы водятся только в Ленинграде и в Риге. «За такой девушкой стоило прыгать в мутные воды Прегеля», – с усмешкой подумал Овцын. Он не собирался знакомиться с ней.

– Я рад, что вы в добром здравии, Ксения Михайловна, – сказал Овцын. – Снимайте плащ и садитесь.

Она отдала ему плащ и села па край дивана, плотно сжав колени и не опираясь на спинку.

– Нет, нет, – сказал он, – садитесь к столу. Будем пить, кофе.

Она пересела к столу, и Овцын сел напротив.

– Хозяйничайте, – сказал он. – И не молчите.

Она налила кофе в чашки. Сделала бутерброд и подала ему.

– Я хотел зайти в больницу, справиться о вашем здоровье... – сказал Овцын. Он и вправду подумал вчера, что надо бы зайти в больницу. – Но помешали дела. Приехали новые люди, готовимся к выходу. Возможно, я бы зашел сегодня. Конечно, это лучше, что вы уже не там.

Она пила кофе маленькими частыми глотками, не положив в него сахар. Когда Овцын предложил ей поесть чего-нибудь, она покачала головой.

– Как хотите, – сказал он. – Хотя сыр прекрасный, вы много теряете. У вас сегодня нет занятий в техникуме?

– Я ушла с работы, – сказала она.

– Так... – произнес Овцын и отложил бутерброд;– Скажите мне, наконец, что это за история?

– Зачем? Все уже кончилось, – сказала она.– Все кончилось. У меня не было прошлого.

– Наверное, вы здорово надурили в том прошлом, которого не было? -спросил Овцын.

– Да, – сказала она. – Но ничего этого не было. Понимаете, не было. Моя жизнь началась в ту минуту, когда вы вытащили меня из воды. Я пришла, чтобы сказать вам, что я... что я благодарна вам. За жизнь.

– Это понятно. Но если вы начинаете эту жизнь с того, что бросаете работу...

– Да.

– А что дальше?

– Будет другая работа. Другие люди. Другая я.

– Разве это необходимо? – спросил он.

Она вскинула голову, посмотрела ему в глаза, сказала:

– Я буду работать около вас. Я хочу жить около вас. Я хочу...

Она не договорила, опустила голову.

Овцын похлопал себя по карманам, нашел сигареты, закурил.

– Почему вы молчите? – спросила она.

– Зачем это нам?– спросил Овцын.

– Неужели вы не понимаете? Неужели вы заставите меня все это говорить?

– Ладно, не говорите. Я понимаю. Только это не нужно.

– Вам?

– Да и вам тоже, – сказал он. – Забудьте про меня и начните новую жизнь с того момента, как вас выписали из больницы.

– Нет, нет,– произнесла она, вздрогнув. – Разве можно начинать жизнь произвольно? Угол, в котором жизнь переломилась, находится в одном месте, его не сдвинешь. Если попытаешься себя обмануть, опять все пойдет

кувырком. Опять потеряешь все.

– Ох, какие роковые слова! – засмеялся Овцын, хотя ему совсем не хотелось смеяться, и накрыл ладонью руку Ксении. – Послушайте, Ксения Михайловна, у вас пропасть достоинств, потерять которые невозможно. Вы красавица. У вас хорошая профессия. Я уверен, что у вас честное сердце и светлая голова. Кто может это отнять?

– И это могут отнять,– сказала она. – Я знаю, что это тоже могут отнять. Но это не главное. Сейчас все это не имеет никакой ценности. Ни для кого. Вы спрашиваете, что же главное? (Овцын не спрашивал, что же главное.) Я уже сказала, что для меня сейчас главное. Я не смогу жить иначе. Я не имею права жить иначе. Не бойтесь. Я не буду назойливой. Я буду незаметной, как воздух, которым вы дышите. Поймите меня, Иван Андреевич. Вы можете понять. Вы должны понять.

«Опять я что-то должен, – подумал Овцын. – За что такая напасть?».

– Я не люблю женщин на судне, – сказал он.

– Я не буду женщиной.

– Разве это возможно?

– Это очень просто, если захочешь.

– Все равно это беспредметный разговор, – сказал Овцын. – Вы хотите полететь на Луну. Какую я могу дать вам работу? У меня нет работы для вас. Мореплавание не женское дело.

– Я могу быть судомойкой, официанткой, уборщицей, все равно, -сказала она. – Не подумайте, что мне нужна какая-то особая работа.

– А я и не думаю, что вам нужна особая работа,– возразил он. – Я думаю о том, что у меня нет штатов уборщиц, официанток и судомоек.

Конечно, он подумал, что грешно было бы заставить эту изящную интеллигентную женщину возиться с грязной посудой, вениками и тряпками.

– Возьмите меня матросом. У меня сильные руки. Я слышала, что женщины бывают матросами.

– Женщины бывают матросами на баржах, катерах и речных трамваях, – сказал Овцын. – Все матросы у меня уже есть. Да я и не взял бы вас матросом. Видите, какая это невыполнимая затея...

Она опустила голову. Пряди блестящих темных волос загородили лицо. Тонкие пальцы поворачивали чашку.

– У вас есть родители?

– Мама в Рязани, – тихо сказала она.

– Поезжайте в Рязань, и все будет хорошо. Прошлое останется здесь, на Балтике.

– Зачем вы спасли меня? – сказала она, не поднимая головы. – Чтобы потом не упрекать себя, что не спасли меня? Вы исполнили долг и сохранили чистую совесть, а что будет с человеком, вам наплевать. Что человек почувствует, вам безразлично. Это уже его дело, вы в стороне. Я не поеду в Рязань. Зачем я стала вам навязываться? Конечно, это глупо. Просто испугалась жить в пустоте. Даже не это. Придумала себе какой-то долг. Впрочем, это именно это.

– Я не очень-то верю в слова, – сказал Овцын.– Простите, но я не верю в существование усложненных душ, погибающих от жизненного примитива. Игра – может быть. Самовнушение – может быть. Сумасшествие тоже может быть. Все фанатики – лицемеры или сумасшедшие. Нормальный человек не бывает фанатиком, для него всегда существуют варианты. Утрите ваши слезы, они ничего не доказывают, кроме того, что вы не достигли заранее поставленной себе и хорошо обдуманной цели. Вы захотели совершить великое и красивое. Подвиг благодарности. Вам мало просто сказать спасибо. Ей-богу, это искусственное. Со временем все утрясется и вы успокоитесь.