Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

23

На шестые сутки впереди показался утыканный мачтами холм Диксона. Овцын, когда начался сеанс связи с флагманом, спросил Балка:

– Куда мне становиться, Иннокентий Юрьевич?

– К причалу, – ответил Балк. – Мне уже радировали, что есть одно местечко. Станете первым корпусом, а и к вашему борту. Можете выходить из арьергарда. Обгоняйте меня... Кстати, я получил радио с Ленской колонны, она милях в трехстах сзади. Есть для вас новость. Не знаю, обрадует ли... Ну, потом поговорим, разговор не краткий.

– Поговорим потом, – согласился Овцын и выключил рацию.

«Кутузов» на полном ходу обогнал колонну и стал головным. Он

первым вышел на рейд Диксона, подошел к свободному причалу и ошвартовался. Не дожидаясь «Гермеса», Овцын спустился в каюту. Как всегда в конце рейса, стало пусто, печально. Исчезла уверенность в себе, нахлынула отупляющая усталость, которой не даешь воли, пока дело еще не сделано, и которой незачем противиться, когда под последней записью в журнале вахтенный штурман подвел жирную черту! Сидя на кровати и прислушиваясь к тому, как расплывается остаток воли, он почувствовал, что подошел «Гермес», несколько раз стукнул бортом – машинально стал представлять себе, как швартуется Балк, и подумал, что сделал бы это красивее. Картина швартовки становилась в воображении все отчетливее, и он подумал, что засыпает. Всегда, засыпая, он видел совершенно реальные картины. В каюту вбежала Эра, и, обнимая ее, он не сразу понял, воображение это или в самом деле пришла Эра.

Зашел Балк и густо кашлянул. Овцын отпустил Эру, нахмурился – это уже реальность, дьявол бы ее побрал! Он ожидал, что Иннокентий станет извиняться, но Балк и не подумал извиняться.

– Очень хорошо, что вы вместе, голубчики, – сказал Балк. – Очень удобно.

«Было бы еще удобнее, если бы ты не врывался без стука», – подумал Овцын и спросил:

– В чем же особая прелесть этого обстоятельства, драгоценнейший флагманский капитан?

– Сейчас поймете, – сказал Балк. – Я говорил вам, Овцын, про радиограмму с Ленской группы...

– Говорили.

– В Амдерме остался капитан «Титана». Инфаркт.

– Прискорбно, – сказал Овцын.

– Вам прискорбно, – буркнул Балк. – А мне... боязно. Как-никак мы сверстники. И меня когда-нибудь так, без предварительного звонка. Был человек – стал бараний рог... Но дело не в этом.

– Конечно, о таком думать не стоит, – улыбнулся Овцын. – Каждого скрутит в положенное время. А в чем дело?

– Начальником Ленского перегона идет Левченко...

– Знаю, – кивнул Овцын.

– Он просил у меня капитана. Все равно людей в Ленинград отправлять за новыми судами.

– Ах, вот как... Мало у нас капитанов на колонне?

– Не дам же я капитана самоходки, – пожал плечами Балк. – Мне просто стыдно будет перед Левченко. Я хочу дать лучшего капитана.

– Польщен, – сказал Овцын. – Я подумаю, Иннокентий Юрьевич.

Завтра на утреннем совещании доложу.

– Надеюсь, если вы засомневаетесь. Эра Николаевна подскажет вам правильное решение. – Балк поклонился Эре и вышел.

Не будь на свете Эры, он согласился бы, не раздумывая. А теперь душа сопротивлялась, и что-то в ней жалобно подвывало в предчувствии скорого расставания.

– Это надолго? – спросила Эра.

– Месяца полтора. Может, два.

Обычно команды Ленского каравана возвращались домой в октябре.

– Ты согласишься?

– Не будем сейчас решать, – сказал он. – Разно нам нечего делать?

– О!.. – сказала она.

С палубы доносился шум, голоса, топот ног, обутых в тяжелые сапоги. Зазвонил телефон, но Овцын не подошел к нему. Постучали в дверь. Он не откликнулся. Потом он спросил:

– Ты давно не принимала свою любимую ванну?

– Целую вечность, – сказала Эра. – Все Карское море обтиралась губкой.

– Тогда залезай в ванну.

– У тебя? – спросила она. – Разве это можно?

– Тебе все можно, – сказал он. – А я пока пойду выясню, кому это я так безумно нужен.

– И бросишь меня одну в ванной?

– Закроешься, – сказал он. – У меня есть второй ключ.

Она стала приглаживать волосы, но он снова растрепал их, поцеловал ее и вышел.

В конце коридора нервно вышагивал Марат Петрович. Он кинулся к Овцыну, заговорил быстро:

– Иван Андреевич, креста на вас нет! Там вас уже полчаса визитеры дожидаются. Плешь прогрызли – подай им капитана! А где я вас возьму?..

– Марат Петрович,– ласково сказал Овцын и положил руку на плечо старпома. – Если вы еще раз позволите себе так похабно ухмыльнуться, я попросту и без чинов смажу нас по физиономии. Это вам будет не только обидно, но и больно, потому что у меня второй разряд по боксу.

– Я не похабно ухмыляюсь... -начал старпом.

– Со стороны виднее, – сказал Овцын. – Что за люди меня ждут?

– Будущие хозяева! – проговорил старпом. – Капитан и старший механик. Золота на фуражках, как у занзибарского адмирала!

– Опять вы неуважительно отзываетесь о людях, – упрекнул Овцын. -А у них небось дети вашего возраста. Куда вы их дели?

– У меня в каюте.

Речники и в самом деле оказались пожилыми людьми. Крепко сбитые фигуры и обветренные, с крупными чертами лица внушали почтение. Но, конечно, сверх меры было золота на фуражках, лежавших перед ними на столе... Овцын пожал жесткие руки, представился.

– Седых, – ответил капитан.

– А я – Белых, – улыбнулся старший механик, и вся обстановка сразу потеряла официальность, стало им втроем просто.

– Молодой ты, Андреич, – сказал Седых, ощупывая Овцына взглядом. – Надо думать, шибко ученый?

– Доктор палубных наук без высшего образования, – сказал Овцын. -Других ученых званий пока не имею.

– Значит, талант имеешь? – спросил механик Белых.

– Другой бы стал скромничать, – ответил Овцын, – а я человек правдивый: имею.

– А чего это ты такой тонкий? – спросил Седых. – В море ты где спишь?

– Где свалит, – улыбнулся Овцын. -Обычно в рубке.

– Отсюда и талант, – заметил Белых.

Капитан Седых взялся за фуражку., сказал:

– Тогда мы тебя сейчас теребить не станем. Иди отдыхай. Утром придем, поговорим о делах.

– Да, – сказал Овцын. – Лучше завтра. И если вам в гостинице неудобно, несите сюда чемоданы. Марат Петрович откроет вам «люкс».

– Нас много, – сказал капитан Седых. – На всех «люксов» не хватит. Примем судно, тогда уж разойдемся по своим законным.

– Самое верное, – согласился Овцын. – Простите, что я вас так неласково встретил. Завтра исправлюсь.

– Все в порядке, – сказал Седых и похлопал его по спине. – Мы же видим, какой ты весь прозрачный. Шесть суток, говоришь? Ну, вот. Иди – и спокойной ночи.

Он спустился в салон выпить чаю; к нему подошла Ксения, сказала:

– Я слышала, что вы будете капитаном на другом судне. Не забудьте взять меня.

– На «Титане» ведь есть буфетчица, – сказал он.

– Меня не касается, кто там есть, – произнесла Ксения.

Она поставила перед ним завтрак и ушла в раздаточную.

«Она права», – подумал Овцын. Но за какие грехи должна страдать буфетчица с «Титана»? У кого поднимется рука уволить ее из-за того, что блажная женщина захотела плыть до Тикси?

24

Они допивали шампанское в маленьком зальце аэропорта, сотрясаемом ревом самолетов. Згурский, долго молчавший, мрачный и опять небритый, наклонился к Овцыну, прошипел в ухо:

– Мне все известно. Я вам этого не прощу. Я буду жаловаться.

– В чем дело? – удивился подслушавший зловещий шип Згурского Соломон.

– Он обесчестил девушку! – громко заявил Згурский.

– Заткнитесь, Вадим, – сказал Овцын. – У девушки не убавилось чести оттого, что она стала моей женой.

– Чхт-то? – поперхнулся оператор.

– Запейте, – сказал Овцын и протянул ему бокал.

Згурский выпил до конца, спросил:

– Эра, это серьезно? Об этом можно сообщить Леночке?

– Всему свету, – сказала Эра.

Объявили посадку. Они пошли позади; и когда идти было уже некуда, он положил пуки ей на плечи.

– Наверное, зря улетаю, – сказала она.

Зябнувшая стюардесса торопила.

Он приподнял Эру, поставил на первую ступеньку трапа.

– Лети, – сказал он. – Ничего не бывает зря. Неужели ты думаешь, что жизнь так расточительна?

– А ты не застрянешь во льдах?

– Я постараюсь.

Стюардесса страдальчески устремила глаза в небо и сунула руки под мышки.

– Ты знаешь, как я тебя буду ждать? – спросила Эра.

– Знаю.

– Значит, ты позвонишь мне, когда придешь в Тикси?

– Нет. Я прилечу в Москву даже без телеграммы.

– Тогда я вышлю тебе в Тикси ключи. Нет, ты возьмешь их сейчас, у родителей где-то валяются вторые. Я отберу.

Она вынула из сумки два ключа на медном кольце и отдала ему. В проеме люка показался пилот. Стюардесса скрючила струнку рта в гиперболу и пожала плечами.

– Иди, – сказал Овцын. – Они не хотят улетать без тебя.

– Дураки, – сказала Эра, притянула к себе его лицо и прижалась к нему губами.

– Теперь уже скоро, – сказал пилот.

Они рассмеялись, даже вконец продрогшая в куцем френчике стюардесса улыбнулась. Эра побежала по трапу, все скрылись в люке, захлопнулась дверца, и аэродромные служители оттащили трап. Самолет заревел, задрожал, покатился, взлетел и скоро исчез, проткнув низкое пасмурное небо. Овцын перевел взгляд на ключи, подбросил их на ладони, покачал головой.

– Вот ведь как бывает, – пробормотал он и опустил ключи в карман. -А что, встретились бы мы в жизни, не случись этой ее командировки?

Он все думал об этом, добираясь с аэродрома к восемнадцатому причалу, где стояли сейчас два судна, на которых он был капитаном. На столе его кутузовской каюты лежал неподписанный еще акт сдачи-приемки, а на «Титане» лежал точно такой же, но уже подписанный акт. Завтра он подпишет первый – и с «Кутузовым» покончено. Все ясно, кроме того, как пристроить Ксению. Она получила расчет па «Кутузове», но не уехала, жила в той же каюте, ничем не напоминая Овцыну о себе. А он помнил о Ксении и не мог решить, что же делать.

Овцын пошел на флагманское судно, к начальнику перегона.

Георгий Сергеевич Левченко, мужчина добродушный, но строгий, благообразной внешности, хорошо откормленный и ухоженный, самый, пожалуй, авторитетный капитан в экспедиции, встретил Овцына, как издалека вернувшегося родного брата, широко раскинул руки, обнял и некоторое время ласково похлопывал по спине. Наконец спросил:

– Проводили своих?

– Проводил, Георгий Сергеевич, – сказал Овцын. – Только не всех. Один человечек застрял, хочет идти дальше.

– Что же это за такой настойчивый человечек? – прищурился начальник перегона, и Овцын ответил:

– Моя буфетчица.

– Штатов нет, – покачал головой Левченко.

– Я знаю, – сказал Овцын. – И все-таки надо ее взять. Давайте подумаем, Георгий Сергеевич.

– Ей что: заработать надо или другая причина?

– Другая. Вы ведь слыхали ее историю?

– Слышал, слышал... Подумаем, говорите? А что мы можем придумать? – хитро прищурился Левченко, и глаза его пропали в пухлых щеках.

– Я ничего не могу придумать, – сказал Овцын. – А вы можете, Георгий Сергеевич. Не было еще такого случая в истории северных перегонов, чтобы вы не помогли хорошему человеку.

– Такой молодой, а уже льстец, – засмеялся начальник перегона. – Ну, начнем думать. Установим исходные данные: какое у нее образование?

– Высшее филологическое.

– Видите – самое подходящее для арктического плавания, – закивал головой Левченко. – Но допустим, мы не знаем, что оно филологическое, а знаем только, что оно высшее.

– Допустим, – сказал Овцын.

– Теперь следующее исходное: у меня есть штат метеоролога, – сказал Левченко. – Человека на этот штат я ни в Ленинграде не мог раздобыть, ни в Архангельске. А здесь и подавно. Штат, конечно, вздорный, из пальца высосанный, опытный капитан в погоде разбирается лучше среднего метеоролога.

– Вы хотите сказать, что можно взять ее метеорологом? – удивился Овцын.

– Почему бы и не помочь человеку? – пожал плечами начальник перегона. – Разве она не сможет выслушивать метеосводки, наносить стрелки на контурные карты и определять силу ветра анемометром ? За академический час этому научится. Большего от нее не потребуется... И вообще, – он вздохнул, – подлинную нашу специфику ни один метеоролог не знает, а то, что они знают, нам ни к чему. Они у меня бывали на караванах. Насмотрелся.

– Зачем же штат? – спросил Овцын.

– Не я же его вводил... Скажите этой вашей утопленнице, пусть придет ко мне. Кстати, она симпатичный человек?

– Мне нравится, – сказал Овцын.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся начальник перегона своей хитроватой улыбкой. – Знаете, Иван Андреевич, скажу вам, как родному, только вы уж меня не выдавайте...

– Не выдам.

– Самая большая мне, старику, радость в жизни – пообщаться с симпатичным человеком... А здешний капитан мне ох как несимпатичен! Проныра, жадина, кулак, подхалим. И фамилия у него неблагозвучная: Жолондзь. Можно, я к вам на «Титан» со своим штабом перейду? Штаб не так уж велик – замполит, доктор и бухгалтер. Примете?

– С радостью сердца, Георгий Сергеевич, – сказал Овцын.

– Ну, радости вам от меня будет мало, – пригрозил Левченко. – Во-первых, я только на берегу такой добренький. Во-вторых, займу вашу каюту. Вам придется жить в каюте старшего. В-третьих – Вы уже не единоначальник.

– В море капитан судна всегда единоначальник,– сказал Овцын. -Пусть хоть сам министр присутствует.

Начальник перегона обрадовался, потер руки.

–Жолондзь со мной так не смел разговаривать. С вами не соскучишься, Иван Андреич. Словом, завтра я к вам и переселюсь. Только уж вы меня почитайте.

– Я вас давно почитаю, Георгий Сергеевич, – серьезно сказал Овцын, потому что и в самом деле давно уважительно относился к капитану Левченко.

Решив судьбу Ксении, он вернулся на «Кутузов». Там было суетно и весело. Речники готовились к выходу. Овцын поднялся в свою каюту. Капитан Седых сидел у стола, обложившись техническими описаниями.

– Вроде все в порядке, Андреич, – сказал Седых. – Давай подпишем

акт.

– Давайте подпишем, если все в порядке, – сказал Овцын.

Седых взял перо и принялся выводить в нужных местах аккуратные подписи. Овцын подписался небрежно, но тоже разборчиво. Потом стоя выпили по рюмке водки, крепко пожали руки.

– Счастливо вам плавать, капитан Седых, – сказал Овцын. – Это хороший теплоход.

– Я вижу, – сказал Седых. – И тебе счастливо. На Лену идешь?

– На Лену.

– Дойдешь.

– Постараюсь.

Овцын положил в карман копию акта и спустился в каюту Ксении. Она лежала на койке, подложив руки под голову, в красивом платье – она была в нем, когда ездили в Ясногорск, вспомнил Овцын, и утром, когда провожали

Бориса. Борис увел «Шального» вверх по Енисею, как проводили его, так она с тех пор, наверное, и лежала. Черные модные туфли валялись у койки.

– Это вы, – сказала она, не двинувшись. – Садитесь.

Он присел рядом, спросил:

– Грустите?

– Грущу.

– Может быть, пора к маме?

Она скосила на него глаза, проговорила:

– Я уже в таком возрасте, когда мама не спасает от грусти.

– А что спасает?

– А надо ли спасаться? – усмехнулась она.

– Пожалуй, надо. Вам нашлось место.

Ксении приподнялась на локте, взглянула ему в лицо, спросила:

– А как же буфетчица с «Титана»?

– Пойдете метеорологом.

– Забавно! – произнесла Ксения, снова легла и засмеялась. – Почему же не штурманом? Хватит у вас могущества, чтобы взять меня штурманом?

– Не хватит, – покачал головой Овцын.

– А метеорологом – это на «Титане»?

– Да. Получилось так, что «Титан» пойдет флагманом.

– И вы будете самым важным на караване?

– Важнее меня будет начальник перегона... Ксана, может быть, не надо? Может быть, поедете домой? Сколько это может длиться? Я ведь не чурбан с ушами, мне не сладко смотреть на ваши муки, мне не радостно чувствовать себя злодеем...

– Какие муки? – перебила она его. – Какое злодейство? Вы смешной человек! Не думайте об этом.

– Я не могу не думать об этом. И в конце концов, – он повысил голос, -если вы не мучаетесь, то мучаюсь я.

– Да... – произнесла она, приподнялась, прислонилась щекой к его плечу. – У вас хорошая душа. Но в глубине. Очень дальней...

И когда он ласково обнял ее плечи, она отстранилась, сказала: – Не жалейте меня. Что вы выдумали? Поверьте, что я не пропадаю. И не пропаду. Идите, Иван Андреевич.

Он встал, напомнил ей:

– Начальник перегона ждет вас, – улыбнулся, – хочет посмотреть, симпатичный ли вы человек. Когда будете заполнять листок по учету кадров, в графе образование поставьте одно слово «высшее». Графу «профессия» не заполняйте.

– Спасибо, – сказала Ксения. – Какую-нибудь пользу я принесу и в этом качестве. Смешно... Метеоролог!

– Только уж обо мне заботиться вам не придется, – сказал он. – Это может быть истолковано превратно.

– Наивный вы человек, – вздохнула Ксения. – Есть вещи, которые невозможно истолковать превратно. У них только один смысл.

– Это вы наивный человек, – сказал он. – Потому что есть люди, которые и эти вещи истолковывают превратно.

25

Капитанскую каюту, с двух сторон протянувшуюся углом по передней надстройке, с великолепным обзором моря, занял начальник перегона. Каюта старпома, и которой поселился Овцын, была похожа на каюту Бориса Архипова – такая же маленькая, с компактными, тщательно продуманными и пригнанными вещами. Жилось в ней уютнее и проще, чем на «Кутузове»; раздражало только, что из квадратного иллюминатора, выходившего на левый борт под трап, ничего практически не увидишь. Овцын подумал, что все равно в каюте ему жить придется мало, опустил жалюзи и включил лампу. «Пусть так и будет до конца рейса, – решил он. – Ничего так ничего!»

Капитан Жолондзь, взбешенный тем, что его отстранили от флагманства, которое, впрочем, не приносит выгоды, кроме близости к начальству, распространил слух, что новый, неведомо откуда взявшийся метеоролог – любовница капитана Овцына, тоже неведомо откуда взявшегося. Серьезный и печальный замполит каравана, исполняя неприятный ему долг, пришел в затемненную жалюзи каюту и начал поначалу уклончивую, но быстро ставшую откровенной беседу.

– Ну, давайте сразу, – сказал Овцын. – Вас интересует, любовница ли она мне? Отвечаю: нет, не любовница.

– Да я и без вас это вижу, – сердито сказал замполит. – Но что-то необыкновенное тут есть. Кто же она вам? Не чужой же человек. Я бы не стал соваться вам в душу, я не настолько свинья, но болтовню на караване надо прекратить. Кто она для вас?

– Сам не знаю, – смущенно улыбнулся Овцын, не решаясь что-нибудь определить. Он старался не задумываться, кто же ему Ксения, хотя прекрасно чувствовал, что она не чужой теперь человек. – Может быть, друг. Это странная история...

– Расскажете? – не требуя, спросил замполит.

– Да я не собираюсь скрывать. Но как такое расскажешь?.. Никаких внешних событий не было, кроме, конечно, самого первого. Все на ощущении... Ну, попробую. Может быть, вы поймете.

После его рассказа замполит долго молчал, постукивал пальцами по столу, вдруг спросил:

– А правда, что у древних китайцев была такая мудрость?

– Говорят, – пожал плечами Овцын. – Лично и теперь думаю, что была.

– Жолондзю я впаяю выговор по партийной линии, – сказал замполит. – Не за это, конечно, зачем трепать имена. Поводов и без этого достаточно.

– Может, лучше я ему по морде дам? – спросил Овцын. – Все же это милосерднее, чем чернить документы,

– Гуманист ты, Андреич, – усмехнулся замполит. – Не ко всякому, товарищ мой, нужно быть милосердным. Милосердие надо отпускать по очень тщательному выбору. – Он снова поглядел на Овцына серьезно и сурово. – А про морды ты теперь забудь. Иначе пропадешь. Одним махом загубишь всю карьеру. Ты уже не штурманишка, которому такое прощается.

В море вышли только в середине августа, когда задул ровный южак и синоптики сообщили, что освободился ото льда пролив Вилькицкого. «Освободился – это, пожалуй, не то слово», – думал Овцын, оглядывая сквозь редкий туман битые поля льда с отдельными крепостями айсбергов, теснившиеся в проливе между мысом Челюскина и замутненными туманом берегами острова Большевик. Но были разводья, и по ним два ледокола за трое суток вывели караван в море Лаптевых.

И снова, определив широту 77°44'5" и долготу 103°57'0", Овцын вспомнил 31 августа 1958 года, двадцать три часа пятнадцать минут по местному времени, как под его ногами вздрагивала, шаталась и гудела льдина, а оставленный полчаса назад пароход все падал и падал на левый борт, и над трубой еще вился парок, и болтались сорвавшиеся с оттяжек грузовые стрелы, и вдруг пароход сунулся вперед носом и, обламывая об лед мачты, трубу, вентиляционные раструбы, стрелы, – все это лопалось, трещало, разбрасывало по сторонам ощепье, – утюгом ушел под воду, унося две тысячи четыреста шестьдесят пять тонн груза. Тогда он отвернулся от черной полыньи, от товарищей, стал искать что-нибудь в ледяной пустыне и подсчитывать, сколько бы железнодорожных вагонов потребовалось для этого груза. Вышло пятьдесят пятидесятитонных вагонов, целый состав, полностью загруженный, – вот какая вышла катастрофа... Тогда он не вышел в море Лаптевых на океанском пароходе, а теперь вот выходит на озерном буксирчике... Море, коричневое от необыкновенного освещения, слегка штормило.

– Пошел бы поспал, Андреич, – сказал Левченко. – А то я подумаю, что красуешься, из-за меня не сходишь с мостика.

– Думайте, думайте, начальник, – ответил ему Овцын, измотанный тремя сутками проводки. – На то вам и голова приставлена.

Однажды он попробовал заснуть в каюте, добросовестно проворочался полчаса в койке, но ему все время грезилась клетка – он не выдержал, поднялся на мостик и улегся на диван. Тут он заснул спокойно.

Наступило тридцать первое августа, и в одиннадцать тридцать по времени сто третьего меридиана он оторвал взгляд от низин дельты Лены, которую огибал караван, поворачивая на юг, к Тикси. Он сказал старпому «командуйте» и ушел в каюту, потому что не хотел видеть море в одиннадцать сорок пять по времени сто третьего меридиана.

На столе, на видном месте лежала открытка, очень смешная открытка: из скорлупы выбирался желтый птенчик, а рядом зайчик с бутылкой молока, утка с лютиком в клюве, ежик и белочка с тортом, веселый медвежонок с голубым шариком и строгий петух – без ничего. А сверху солнце, гордое и довольное, как только что назначенный министр. И тогда вспомнил, что сегодня его день рождения, потому что всегда вспоминал тридцать первого августа сперва пятьдесят восьмой год, а потом уже про свой день рождения.

– Милая Ксюшка, – сказал он. – Это здорово! Ты, как всегда, отличный парень...

Ему стало радостно, и он пошел наверх, не дожидаясь времени, не думая, не вспоминая.

Навстречу шел древний ледокол, патриарх Тиксинского порта. Со всех судов взмыли ракеты и фальшфейеры.

– Вот тебе и иллюминация ко дню рождении, – сказал Левченко, обнимая его. – Извини, Андреич, подарок за мной. Сейчас нету.

Овцын отпрянул. Ксения – это понятно. Ксения – это так и должно быть. Но откуда Левченко знает, что у него сегодня день рождения?

– Вы тщательно изучили мою анкету, – сказал он.

– Когда ты перестанешь дерзить? – приподнял брови начальник перегона. – Наказать бы тебя за непочтение. Ладно, держи. Вот откуда я знаю.

Он протянул Овцыну голубой радиобланк. Овцын медленно развернул сложенную бумагу, прочел: «поздравляю днем рождения жду целую и знаю где ты сейчас эла».

«Почему Эла? – подумал он. – Ведь должно быть Эра. Что это за Эла? Ах, да! Радисты и имени такого не слышали. Нелепое имя. Редкое. Откуда она знает, где я сейчас? Эра. Никак не приставишь ласкательный суффикс...»

– Ну, прекрати пока радоваться, Андреич, – сказал Левченко. – С ледокола сигналят, чтобы нам подойти. Объяви швартовку.

«Титан» ошвартовался у борта широкого, как блюдо, ледокола. Какое-то важное начальство Ленского пароходства в немыслимо раззолоченных речных фуражках прошло в каюту Левченко. Овцын, обычно любопытный к таким визитерам, на этот раз не стал даже спрашивать, кто это, не сошел с мостика. Он прилег на диван, думая о том, что еще полтора суток плыть, суток трое сдавать судно, суток двое с половиной лететь до Москвы, да и то, если будет хорошая погода, а она в это время здесь как раз и портится. Неделя до встречи. Будет неделя, самая длинная в его жизни. Когда остается неделя до встречи, лучше не присылать радиограмму. Все время человек будет думать, сколько еще до встречи, считать часы, и неделя покажется ему самой длинной в жизни.

В рубку зашли люди. Он скосил глаза – Левченко и один из ленского начальства, лица у обоих красные, веселые. Движения чуть развязнее, чем положено таким важным авторитетам...

«Тяпнули», – подумал Овцын, не спеша поднимаясь с дивана,

– А вот и мой капитан, – слишком громко сказал Левченко. – Морячииа хоть куда.

– Хоть на «Куин Мэри»? – игриво спросил речной адмирал.

– Не посрамит, – стал мотать головой Левченко, – не посрамит!

– Ну что, едем дальше, Георгий Сергеевич? – спросил Овцын.

– Руби швартовы, Андреич, выжимай все обороты! – воскликнул Левченко.

Речник сказал:

– Имеем для вас сюрпризик.

– Знаю ваш сюрпризик! – отмахнулся Овцын.– Идти до Якутска за зарплату по полярным ставкам. Дудки! Ищите другого, подурнее. Как ошвартуюсь, мгновенно давайте мне его. Сдам эту помятую лоханку и домой улечу. Трап на борт, швартовы отдать! – скомандовал он матросам.

– Скажите пожалуйста, уже и помятая лоханка! – вывернул голову Левченко, пытаясь посмотреть на Овцына сверху вниз. – Раз дудки, так дудки Ничего не скажем!

– Не очень интересуюсь, – буркнул Овцын и дал полный ход.

Так он и не менял режима работы машин, пока через полтора суток не вошли в Тиксинскую бухту. Он не глядел на знакомый город, на собравшуюся на причале толпу, не дожидался, пока подтянется караван. С последним оборотом винта он ушел в каюту, лег, и опять, как каждый раз в конце рейса на него навалилась многодневная усталость и хотелось одного -чтобы не дергало никакое начальство, не тревожили никакие посетители, не звали ни на какие банкеты. Он сделал свое дело. Пусть теперь кому положено чистит рабочее место, а кому положено – пожинает лавры.

Кто-то сел рядом. Он приоткрыл глаза, сказал:

– Опять снишься.

– А если и снюсь, разве это плохо? – спросила она.

– Плохо, когда просыпаешься, – сказал он. – Ты давно здесь?

– Два дня. Я получила деньги за сценарий и прилетела.

– Вот, значит, как мне повезло, – сказал он. – А если бы ты не получила деньги за сценарий?

– Все равно прилетела бы. И не рычи, чудовище мое.

Послышался шум у двери. Зашел Левченко. Он подмигнул Эре. Скривив пухлую щеку, растрепал Овцыну волосы.

– Теперь Я понял, что за сюрприз, – сказал Овцын. – Вы молодец, что не сказали.

– Да? – Левченко спрятал хитрые глаза в щеках. – Я думал, ты станешь меня колотить. Собирайся, капитан. Через два часа начало банкета.

– Надо торопиться, – улыбнулся Овцын. – Времени в обрез.

За полчаса он вымылся, выбрился и оделся. Достал из стола паспорт, положил в карман. Зашел к Левченко. Тот, будучи уже при параде, инструктировал замполита по части проведения банкета, а также и по части возможных последствий.

– Мне нужны два свидетеля, – серьезно сказал Овцын.

Левченко приподнял брови, откинулся на спинку кресла:

Овцын добавил:

– Жду на пирсе начальники. Поторопитесь, время не потерпит.

Он зашел в свою каюту, подал Эре плащ. Заглянул в лежащую на столе сумочку. Эра выпрямилась и взялась рукой за щеку. Овцын защелкнул сумочку, подал ей, сказал:

– Все в порядке, идем.

– Куда? – спросила она.

– На берег.

Начальник перегона и замполит стояли на пирсе. Увидав Овцына с Эрой, Левченко постучал себя по лбу и что-то шепнул замполиту.

– Куда же мы идем? – снова спросила Эра.

– В брачную контору, о, санкта симплицитас! – сказал Левченко и взял ее под руку.

– Бог ты мой... – проговорила Эра и пошла, потупившись.

Овцын побежал наверх по трапам, настеленным на скалах, а когда кончились трапы и началась улица, он оглянулся. Эра и моряки были далеко внизу, они шли медленно и степенно и беседовали, и широко раскинулось за ними выпуклое, стального цвета море, отражая холодное солнце как раз в том месте, где стоял на якоре неутомимый работяга «Ермак».