Текст книги "Два апреля"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

6

После того вечера Володя не приходил, и они вспоминали его все реже, потому что и вспоминать-то, собственно, было нечего. На второй неделе октября стало прохладно, небо часто затягивалось облаками, и порой несмело еще накрапывал дождь. Море посуровело и, все еще теплое, забеспокоилось, зашвыряло на берег мутные, с белыми гребнями волны. У Евсеевны появились свободные комнаты. Пиры под тутовым деревом пошли на убыль.

Ночью Овцын, перешагнув через посапывающую па коврике собаку Розу, вышел на улицу покурить перед сном, нашел во тьме груду корявых бревен, припасенных запасливой Евсеевной, зажег сигарету, присел и думал о разном, между прочим и о странном поведении кур, которые устраиваются спать на деревьях, будто они настоящие птицы. Полудюжина этих кандидатов в кастрюлю облюбовала для ночлега росшее у их окна хвойное дерево, породу которого Овцын так и не удосужился узнать. С рассветом куры начинали орать пронзительными голосами, и, конечно, ни о каком сне не могло быть и речи, пока не кончалась их утренняя перекличка. Вечером Овцын сгонял кур с веток камнями; они, вереща и хлопая крыльями, разлетались, но, как только он уходил, возвращались обратно. Гонять их было бесполезно, и он вскоре перестал, а к утренним концертам отнесся философски. И сейчас они сидели на дереве, невидные во тьме, а утром станут орать; он проснется и закурит, слушая, как Эра, не раскрывая глаз, бранит бессовестную живность...

Докурив, он затоптал окурок и пошел домой. Зарыл за собой калитку и накинул крючок. Проходя мимо своего окна, еще раз взглянул на куриное дерево, ощущая желание швырнуть в крону увесистый булыжник. И увидел, что стоит человек, прижавшись к стволу. Овцын вздрогнул от неожиданности. Остановился и в слабом свете, падавшем из окна, разглядел Володю Левченко.

– Ну, привет, – сказал он.

– Здравствуйте, – сказал Володя.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Я вас не приглашаю, – сказал Овцын. – Жена уже легла. Впрочем, вы это знаете.

– Знаю, – тихо сказал Володя.

– Тогда спокойной ночи. И не стойте под деревом. Наверху куры, они могут испортить ваш костюм.

Он повернулся и пошел, но Володя остановил его.

– Подождите, Иван Андреевич. Я должен объяснить. Я просто обязан все объяснить...

– Стоит ли? – спросил Овцын. – Я все понял.

– Стоит, стоит, – торопливо заговорил Володя.– Ничего вы не поняли, если говорите, что вы все поняли. Не подумайте, что я хочу сделать что-нибудь обидное для вас...

– Отойдем от окна, – сказал Овцын.

Они пошли по тихой, пустынной улице почти вслепую, так было темно. Два-три окна светились в домах, да вдалеке мерцала тусклая лампочка над сараем дяди Амвросия.

– Я стал думать об Эре Николаевне с тех пор, как получил письмо от отца, – говорил Володя.– Она казалась мне необыкновенной женщиной. Я мечтал, что за мной тоже когда-нибудь в самую дальнюю даль приедет любимая... И вдруг я встречаю Эру Николаевну здесь, в своей дыре, и она оказалась прекрасной, разве это не чудо – встретить вдруг женщину, о которой мечтаешь, встретить ее во плоти, и она оказывается прекраснее, чем в мечтах? Нет, я все путаю, я мечтал не о ней, я мечтал о подобной женщине, просто представлял себя на вашем месте и переживал все это... Конечно, я люблю не ее, я люблю свою мечту, которая вдруг материализовалась вот так. Никогда у меня даже в мыслях не было прикоснуться к Эре Николаевне. Поймите меня, Иван Андреевич. Я весь перед вами, скрывать мне нечего, потому что я чист и в поступках и в мыслях.

«Бегло излагает, – подумал Овцын. – Давно эту речь подготовил. Но для меня ли? Может, для нее?..»

– Высечь, бы вас, лейтенант, ремешком по попке, – сказал он.

– Ну, ударьте меня, если я виноват, – предложил Володя.

– Ударить? А может, лучше рассказать отцу, какой ты еще сосунок в двадцать три года? Брось-ка ты кататься на этом катере, найди себе порядочную службу. Стыдно, приятель, начинать службу в белых брюках.

– Это не так просто, – сказал Володя. – Я же военный человек, весь под начальством.

– Вот и сделай то, что не просто... Зайдем? – Овцын указал на сарай дяди Амвросия.

– А что здесь?

– Не ресторан «Грузия», но тоже можно утолить жажду.

Овцын просунул в щель лезвие ножа и откинул крючок. Дядя Амвросий спал на лавке, лежа навзничь, сопя, выставив острый небритый подбородок. В темной глубине сарая стояли на деревянных подушках четыре сорокаведерные бочки. Опрокинутый ящик заменял стол. На нем была тарелка с помидорами и луком, банка едучей аджики, ломти хлеба и овечьего сыра – бесплатная закуска для друзей дяди Амвросия.

– Амброс! крикнул Овцын. – Вставай, кинто, вино украли!

– Вай-вай-вай! – пробормотал дядя Амвросий, но не раскрыл глаз.

Овцын приподнял щуплое, легкое тело старика, согнул его, усадил на

лавку.

– Вай-вай-вай! – простонал дядя Амвросий, разглядев Овцына. – Зачем не даешь спать старому человеку.

– Соскучился я по тебе, дядя Амброс, – сказал Овцын. – Налей три

стаканчика своего бургундского.

– Вай-вай-вай! – запел дяди Амвросий тенорком и принялся за привычную работу.

Он заправил розовую кишку в бочку, пососал прибор, сглотнул первый глоток вина и быстрым движением сунул конец кишки в горлышко бутылки.

– Вай-вай-вай! – пел он, пока сильная желтоватая струя наполняла бутыль.

– Ну и техника! – тихо сказал Володя.– Это собственное вино?

– Колхозное, – сказал Овцын. – Не пугайтесь, наша акция не является поощрением частно-спекулятивного сектора.

– Я не пугаюсь, – сказал Володя. – Это интересно.

Они сели на лавку. Дядя Амвросий наполнил стаканы (свой он налил только до половины) и подвинул тарелку с помидорами. Овцын считался другом Амвросия – всегда угощал – и поэтому имел право на закуску.

– Скоро уезжаю, дядя Амброс, – сказал он.

– Вай-вай-вай! – покачал сухонькой головкой дядя Амвросий и проговорил тост-рококо за здравие и благополучие отъезжающих.

Стали пить горьковатое, хорошо утоляющее жажду вино. В это время скрипнула дверь и зашла Эра.

– Я испугалась, – сказала она. – Тебя все нет и нет... Прошла всю улицу... Добрый вечер, Володя.

– Здравствуйте, – сказал Володя и поставил стакан, расплескав вино. -Вот... Встретились с Иваном Андреевичем.

– Неожиданная и удивительная встреча, – сказал Овцын. – Как в романе. Французском. Или испанском.

– Ах, вот что... Я понимаю, – сказала Эра.

– Это нетрудно, – усмехнулся Овцын. – Амброс, еще стакан бургундского для леди.

– Пей, ласточка,– кротко произнес дядя Амвросий, подавая Эре стакан.

Собака Роза протиснулась в неплотно закрытую дверь, села у ног Эры,

подметая земляной пол лохматым хвостом. Овцын кинул ей кусок сыру.

– Ешь,– сказала Эра, и собака Роза стала есть сыр.

Дядя Амвросий, напевая песню без слов, вышел на нетвердых ногах из сарая, и Эра сказала:

– Володя, вы ставите меня в неловкое положение.

– Это не верно, – возразил Володя. – Я ни в какое положение вас не ставлю. Я с вами даже не говорил с того вечера. Я не навязываю своего знакомства, а если есть внимание, то оно незаметно.

– Будто бы... – покачала головой Эра.

– Это случайность и моя оплошность, – сказал Володя. – Все равно вы скоро уезжаете, о чем вам беспокоиться?

– О себе я не беспокоюсь, что мне в этом, – сказала Эра.

– А обо мне и подавно нечего, – произнес Володя, протянул руку, чтобы погладить собаку Розу, но отвел ее и положил на колени.

– Есть еще один человек, – сказала Эра.

Овцын налил себе еще вина из бутылки, макнул сыр в аджику.

– Иван Андреевич все знает, он не поймет меня неправильно, – сказал Володя.

Овцын съел сыр, прополоскал рот вином. «Аджика – это здорово изобретено!» – подумал он.

– Все равно ему неприятно, – сказала Эра.

Вернулся дядя Амвросий и пошел к бочкам, напевая.

– Прекратите эту балладу, – сказал Овцын.– Я устал слушать. Ступайте домой, Володя. И когда в следующий раз втюритесь в чужую жену, застегните душу на все пуговицы, как приличествует мужчине.

– Я не «втюрился» в вашу жену, я... – сказал Володя и осекся.

Овцын подождал, не закончит ли он фразу, потом поднялся и выплеснул остатки вина на земляной пол сарая.

– Что же вы сидите? – спросил он у Володи.

– Я еще побуду здесь, – ответил Володя.

– Амбросу надо спать, – сказал Овцын. – А советскому офицеру надо являться по утрам на службу свежим и готовым к ратным подвигам, а не притаскиваться из дешевого кабака, волоча ноги.

– Конечно,– сказал Володя.– Вы всегда правы.

Он поднялся, и они вместе вышли из сарая.

– Прощайте, – сказал Володя и медленно пошел к шоссе.

– Прощайте, – сказала Эра.

7

Уезжали в холодное, дождливое утро, и капли дождя смешались на лице Эры со слезами, когда она прижала к груди собаку Розу. Собака Роза все поняла и скулила, слизывая с лица Эры дождь и слезы. Потом она долго бежала за машиной, и слышен был ее визгливый лай.

– Задержимся у Серафимы? – спросил Овцын.

Эра держала у глаз платок.

– Все равно дождь, – сказала она сквозь слезы.

– Мы обещали.

– Неужели мы не можем не выполнить какого-то пустого обещания, если нам не хочется, если нам трудно?

– Не можем, – сказал он.

– Тогда заедем к ней... Конечно, надо заехать, – сказала она.

Они поднялись по осыпающейся тропинке, и Серафима Сергеевна встретила их со сдержанной радостью. Вряд ли она ждала, что случайные гости выполнят обещание. Вскоре она мягко, но недвусмысленно дала Овцыну понять, что у них с Эрой есть особый разговор и он тут лишний.

Лишний так лишний... Он надел плащ и пошел на бульвар, где под мелким, как пыль, дождичком гуляли люди, скоплялись у ларьков, фотографов и шашлычных, поднимали на память камешки, шишки, листья магнолий, кормили лебедей в прудах и дивились на чванливого павлина, распустившего пестрый хвост. И на пляже под бульваром были люди, не так много, как в солнечные дни, но порядочно.

Он дошел до пристани. Только что ошвартовалась сухумская «Ракета», из нее вываливались на берег растерянные экскурсанты, и он остановился у парапета, чтобы переждать этот поток. Свинцово-серое море, придавленное низким, косматым от облаков небосводом, ничем сейчас не отличалось по виду от осеннего Белого моря, от Балтики, да и от всех осенних морей, которые ему пришлось повидать. В будущем году экспедиция погонит суда на Амур. Наверное, осеннее Берингово море и осеннее Охотское море выглядят так же. Только увидит ли он эти моря?..

Овцын почувствовал на плече легкую руку и обернулся.

– Ты удивлен?– спросила Марина.

– Немножко, – сказал он.

– Рад?

– Несомненно. Мы с тобой никогда не ссорились, отчего же не порадоваться встрече?

– Это верно, – сказала Марина.– Нам не из-за чего было ссориться. Как живешь?

– В свое удовольствие, – ответил он. – А ты?

– Тоже радуюсь жизни.

– Ты похорошела, отрастила волосы.

– Заметил? – улыбнулась она.

– Ты не любила длинные волосы.

– И ты не любил. А мужу нравятся длинные волосы.

– Почему же ты одна? – спросил Овцын.

– Он остался в Сухуми ловить рыбу. У него такая страсть. Он целыми днями ловит рыбу.

– Соломон рассказал мне, что ты вышла замуж.

– Для этого я ему и написала, – отозвалась Марина. – Мне он тоже все рассказал. Ты счастлив?

– Счастлив.

– Вот и хорошо... Где Эра?

– Дома. Вернее, в гостях. Завтра мы улетаем.

– Мы позже... Какой противный дождь!

– Говорят, в такую погоду рыба хорошо клюет,– сказал он.

– Не язви так мелочно, – поморщилась Марина.– Он очень любит меня. И давно. Он полюбил меня еще раньше, чем мы с тобой встретились. Но он не такой бойкий в этих делах, как некоторые...

– А ты его любишь? – спросил он.

– Люблю, конечно, – медленно проговорила Марина.– Но боже мой, как много разных смыслов имеет это слово...

– Да, слово емкое, – согласился он. – Не всегда угадаешь, что человек имеет в виду, когда говорит «люблю».

– Скажи, Иван, а что ты имел в виду, когда говорил «люблю» той, первой?

– Не знаю, – сказал он и пожал плечами.– Вполне возможно, что ничего не имел в виду. Просто, когда ее увезли обратно в Краков, я попытался перейти польскую границу. Всю ночь перед ее отъездом мы проговорили по телефону. Она сказала, что тоже любит и будет ждать всю жизнь. А я был нетерпелив и поперся через границу. Она была терпеливее, и через четыре года ей удалось приехать в Ленинград. Вот и все.

– Почему все? – спросила Марина.

– Остальное я тебе уже рассказывал.

– После этого «остального» она уехала обратно?

– Не сразу... Но в общем уехала. И я не побежал через границу. И когда потом бывал в Польше, не летел прямо из порта на вокзал, чтобы взять билет до Кракова. И это хорошо, – сказал он.

– Это хорошо,– сказала она, взяла его под руку и повела по набережной, прочь от пристани.

Холодный ветер задул с моря, сразу уполовинил народ на пляже. Остались самые юные и отчаянные. Овцын попытался найти глазами домик Серафимы Сергеевны, но облака, стекавшие вниз по горе, закрыли его. Он подумал, что женщины уже, наверное, обо всем переговорили, что пора бы ему вернуться, но все шел, подчиняясь Марине и не спрашивая куда. Он не мог напрячь волю и разрушить гипнотическое состояние, в которое впала душа. Приятно было подчиниться теплой силе, проникавшей в него из руки, лежащей на его локте. Они вышли с бульвара, стали под высокой колоннадой. Началась улица, по которой люди не прогуливаются, но всегда ходят с определенной целью.

– Здесь недалеко живет моя подруга, – сказала Марина.– Собственно, я и приехала ее навестить.

«Ах, вот как!..» – подумал он, закурил и оперся спиной о колонну. Теперь не было ее горячей руки, и он высвободился от чар той животной силы, которой Марина и прежде, без слов и жестов, покоряла его. И было жаль, что он свободен и нужно было быть свободным.

– Что ж, навести, – сказал он.

– Ты не хочешь пойти со мной? – спросила она.

– Не хочу.

– Боишься?.. – сказала она и усмехнулась.

– Боюсь. А что?

– Значит, ты еще помнишь меня, – сказала она и подошла к нему вплотную.

Он отодвинулся от ее откровенной груди, от полураскрытых губ, поднял руку с сигаретой, загораживаясь от всего, что вызывало желание.

– Да. Поэтому иди к подруге одна.

– Ты считаешь, что это было бы преступлением?– спросила она.

– При чем тут преступление?.. – Он подумал, что зря она поторопилась замуж. – Точка есть точка. После нее ничего не бывает.

– А жаль! – сказала Марина. – Хотелось посмотреть, какой ты теперь. Ну, прощай, мужчина с характером.

Она вырвала у него из губ сигарету, поцеловала в губы, оттолкнула и быстро ушла.

Когда он, надышавшись сырым туманом, поднялся на гору, там был безмятежный покой, а Серафима Сергеевна кормила его жену собственного производства компотом из персиков.

– Где ты гулял так долго? – спросила Эра.

Он сказал:

– С девушкой по бульвару.

– Иван Андреевич шутит, – улыбнулась Серафима Сергеевна. – Я сейчас уйду, вы отдыхайте.

– Не беспокойтесь, – сказал Овцын. – Мы сейчас пойдем куда-нибудь. Разве можно сидеть дома в последний день? Надо ходить и смотреть. Кто знает, когда еще придется увидеть пальмы. Нельзя сидеть дома в последний день.

– Иван Андреевич не шутит, – сказала Эра.

8

От Адлера и до самой Москвы самолет летел в облаках. Эра все время удивлялась, как он находит дорогу. Овцын объяснял, как самолеты находят дорогу, рассказывал о радиолокации и радиопеленгаторах, хоть и не был совершенно уверен, что в авиации это делается так же, как и на море.

– Ты много знаешь, – сказала Эра.

– По сравнению с теми, кто не знает ничего,– пошутил он, но подумал, что это, наверное, так и есть.

Когда вышли из самолета, облака разредились и в просветах показались звезды – звезды, по которым где-то в океанах моряки сейчас определяют свое место и исправляют курсы, никому здесь в Москве не нужные звезды.

– Холодно, – поёжилась Эра. – У нас еще есть деньги на такси?

– Кое-что есть, – сказал он. – Пока не думай о деньгах.

Дома все было так, как они оставили, тот же кавардак, только почтовый ящик разбух от писем. Эра рассыпала их по дивану.

– И тебе корреспонденция, – сказала она. Письмо, перевод на крупную сумму и извещение на бандероль.

«Иван Андреевич, – собственной рукой писал Крутицкий, – все руководство возмущено вашим поступком...»

Он смял лист, не дочитав, и бросил под стол, в корзину для бумаг. С Экспедицией покончено. Он не вернется туда, где возмутились его поступком, где старый товарищ назвал его подонком. В бандероли, конечно, трудовая книжка. Завтра получит ее и пойдет искать работу. А на отпускные деньги купит Эре магнитофон.

– Плохое письмо? – спросила Эра.

– Ничего неожиданного, – сказал он. – Что ты будешь делать завтра?

– Разве у нас уже кончился отпуск? – жалобно спросила Эра.

– У меня кончился.

– Ну и как хочешь, – сказала она. – Я буду отдыхать до двадцать второго, чтобы ровно месяц...

– У тебя странное лицо. Что ты задумал? – Она подошла к нему и взяла за плечи. – Скажи, ты не уйдешь ни в какое плавание ?

– А что в этом странного? – сказал он, зная, что не уйдет ни в какое плавание. – Многие моряки время от времени уходят в плавание. Пожалуй, большая часть моряков время от времени уходит в плавание.

– Я не пущу тебя, не отпущу! – Она схватила его руку и прижала к своему животу. – Ты чувствуешь, он уже живет. Ты никуда не уйдешь, пока он не родится. Потом проваливай на все четыре стороны, мне будет не до тебя. А сейчас ты мне нужен, понимаешь?

– Да никуда я не денусь, – сказал он. – И в Москве люди живут.

Наступило утро, странное утро – без собаки Розы, без густоголосой Евсеевны, без петушиного крика, без сосен, моря и солнца, хилое и беззвучное городское утро, которое и вообще может не наступить, если не отдернуть шторы на окнах.

– Зачем ты уходишь? – пробормотала Эра.– Разве уже пора?

– Спи, бамбино, сказал он. – Твой час еще не настал.

– Позор на мою голову!-лепетала она, силясь приоткрыть глаза. – Я еще ни разу в жизни не приготовила тебе завтрак. Если ты меня бросишь, все скажут, что так мне и надо. Скажи, ты считаешь, что я плохая жена?

– Не в завтраке счастье, – сказал он.

– Тогда я еще посплю, – шепнула Эра и сомкнула глаза. – В конце концов ты сам виноват, что я не высыпаюсь...

Помешкав на кухне с завтраком, задерживаясь у газет по пути, он пришел на почту к открытию, получил трудовую книжку и деньги. Посмотрел на последнюю запись в книжке: «...уволен по собственному желанию...» Подпись Лисопада с птичкой на конце выглядела ядовито, а печать – чувствовалось по оттиску – была пришлепнута с раздражением.

«Нечего об этом думать, – решил он, – со всем этим покончено. Выметем из головы всю эту Экспедицию с ее караванными плаваниями и прочей кустарщиной. О чем жалеть? Добро бы о трансатлантической линии с хорошими стоянками в Лондоне, Нью-Порке, Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро. Чего это я забыл на Вайгаче или в бухте Марии Прончищевой ? Ничего я там не забыл, кроме стоптанных тапочек. Будем думать о ближайшем будущем».

Сколько он уже передумал об этом ближайшем будущем!.. Но думал как-то вскользь, отодвигая будущее еще на сутки, а вместе с тем откладывая на завтра и серьезные раздумья. Вчера еще можно было отложить. Сегодня час пробил.

Первое, что приходило в голову, – пойти в Министерство морского флота и попроситься на какую-нибудь чиновничью должность. Его, пожалуй, взяли бы без особых разговоров. Но доля чиновника, обязанного семь часов в сутки елозить задом по стулу, казалась ему самой что ни на есть горькой, и он отбросил этот вариант. Перебирал другие варианты, ходил по улицам, глядя на доски с объявлениями о найме рабочей силы. Никакие предложения ему не годились. Вспомнились слова матери: «Неужели ты только и умеешь стоять свои вахты?»

К полудню он устал от бестолковой ходьбы, присел на бульваре на лавочку, подумал, что никуда не денешься от министерства, придется туда пойти, если не за работой, то хоть за советом. Там найдется небось ушлый проныра, знающий ходы и выходы.

Приняв это решение, он сразу ощутил в мыслях легкость, появилась способность подумать о приятном, – например, о летнем Архангельске, о солнечном месяце июне, обжигающей тело двинской воде.

Он вспомнил день летнего солнцестояния, банкет в «Интуристе», Эру. Еще ту Эру, убежавшую от него на «Гермес»... Накануне выхода он встретил на улице Геральда Винокурова, парня – теперь, конечно, не парня, а старпома с солидного парохода, – с которым вместе кончал училище. Они хлопали друг друга по спинам, потом сидели в пропахшей щами столовой, пили какую-то полуторарублевую химию и вспоминали друзей – у кого какая судьба, кому как улыбнулась жизнь. Судьбы вспоминались разные, подчас удивительные. Один приятель ошвартовался механиком цеха на табачной фабрике, другой стал учителем арифметики в начальной школе, третий устроился смотрителем зданий, а один забавник превратился из штурмана в зубного техника. Женился на зубном технике, сперва помогал ей цемент размешивать, а потом махнул рукой и сам во рты полез... Добрались тогда, вспоминаючи, до комсорга класса, вдумчивого Мити Валдайского.

«Знаешь, где он? – сказал Геральд. – В Москве. В Астрономическом институте работает. В университете учится заочно...»

– Эврика!.. – прошептал Овцын н шлепнул себя по лбу ладонью. -Помнится, Митя меня любил. Пойду к нему. Может, и мне найдется место в астрономии, все же в этой науке я худо-бедно разбираюсь...

Он разыскал справочное бюро, узнал адрес института, не сразу нашел его в гомадной, беспорядочной Москве, но все-таки нашел и спросил в отделе кадров у девушки помиловиднее, как повидать Валдайского, которого зовут Дмитрий, а отчество забыл. Миловидная девушка отослала его к другой, покрокодилистее; и та, покопавшись в бумагах, объяснила, что старший лаборант Дмитрий Петрович Валдайский работает в отделе астрометрических постоянных под началом у доктора Кригера. Она дала телефон. Овцын позвонил из вестибюля и спросил Дмитрия Петровича.

– Я вас слушаю, – произнес солидный, совсем ученый голос.

– Здорово, Вожак, – сказал Овцын, припомнив Митину училищную кличку. – Что новенького по части астрометрических постоянных? Каково нынче прямое восхождение точки Овна?

– Равно нулю, как и всегда, – вежливо ответил Митя. – Но простите, я не узнал.

– Не мудрено. Восемь лет не видались. Овцын мое имя.

– Ванька! – заорал Митя Валдайский очень несолидно. – Какими судьбами?!.

– Так я тебе и стану судьбы по телефону докладывать, – сказал Овцын. – Повидаться надо.

– Да где ты хоть находишься ?! – завопил Митя.

– В вестибюле твоего почтенного заведения.

– Бегу! – крикнул Митя.

Раздался стук, топот, потом кто-то положил трубку на место. Овцын улыбнулся и повесил свою.

Митя сбежал с лестницы растрепанный, тонкий галстук съехал набок, руки болтались в воздухе как бы отдельно от тела.

– Ух ты! – восклицал Митя, щупая нашивки и значки Овцына. -Капитан дальнего плавания, отличник морского флота, персона! Ну, говори, где ты, что ты, как ты? Женился? Дети есть? Как попал в Москву? Да как ты меня нашел?

– Если ты перестанешь задавать вопросы, я начну отвечать, – сказал Овцын.

– Начинай, брат, начинай, – рассмеялся Митя, взял его за талию и усадил в низкое кресло у треугольного столика с пепельницами. – Говори больше, а то я уже сто лет никого из наших не видел. Все говори, что знаешь.

Он рассказывал, а Митя все спрашивал и спрашивал... Чувствовалась в его голосе тоска по оставленной морской работе, как человек выспрашивает о судьбе женщины, которую любит, но разлучен с нею обстоятельствами.

– Да, – говорил Митя, – это просто замечательно, это грандиозно, это прекрасно! – И наконец признался: – Иногда так тянет в море, особенно весной. Спасения нет... А что ты теперь собираешься делать? Нашему брату на берегу трудно приспособиться...

– Вообще-то, Митя, я к тебе зашел не совсем бескорыстно, – сказал Овцын.

– Понимаю, – произнес Митя Валдайский и еще раз внимательно осмотрел его значки, нашивки и тяжелую фуражку с тонким золотым лавром на козырьке. – Ты, конечно, думаешь, что если знаешь мореходную астрономию, так уже годишься в научные сотрудники Астрономического института?

– Ну, не совсем так, – возразил Овцын.

– Совсем не так, – сказал Митя. – Люди, окончившие астрономическое отделение физмата, считают за счастье попасть к нам и на первых порах корпят лаборантами. Я здесь пятый год. Во мне отмечено начальством дарование и трудолюбие. Но до сих пор я только и. о. младшего научного сотрудника. Снимут это ослиное и. о., когда окончу факультет.

– Пойми, Мити, я не рвусь в научные сотрудники, – сказал Овцын. -Дело в том, что в Москве астрономия – это единственное, чем я смогу заниматься без скрежета зубовного. Все-таки астрономия – это что-то родное. Я по ней двойки получал – это кое-что значит...

– Не перебивай, я все понимаю, – остановил его Митя. – Несомненно, кое-чем ты мог бы у нас заниматься. Ты опытный малый. У тебя общие знания кругозор, хватка. Ну, а приемы ремесла – это дело наживное. Я не колеблясь порекомендую тебя в наш отдел лаборантом, как раз сейчас имеем свободный штат на обработку наблюдений околозенитных звезд... Но, Иван, милый! Во-первых, это восемьдесят восемь рублей в месяц. А ты привык к капитанским заработкам, да еще и полярным. Ты почувствуешь себя нищим!

– Скажем, это меня пока не волнует. Что во-вторых?

– Во-вторых тоже не сладкое обстоятельство. Представь себе, в какое ты попадаешь общество. Среди какой зеленой поросли окажешься! Мальчики, а больше девочки, только что выскочившие из университета, будут на одном с тобой положении, а сперва даже и выше тебя, потому что они знают ремесло. И ничего другого не придумаешь. Ищем сейчас инженера на электронно-вычислительную машину, но эта работа тебя, по всей вероятности, не заинтересует.

– Ты прав, – Овцын улыбнулся, – к этой работе я равнодушен. А скажи мне, для чего наблюдают околозенитные звезды?

Митя Валдайский стал рассказывать и увлекся.

– Конечная цель – определение координат географического полюса Земли. Другой бы обалдел от этого заявления, но ты-то знаешь, что он гуляет, негодник, не широко, конечно, в квадрате со стороной двадцать шесть метров, это меньше одной секунды дуги меридиана и для практики человечества, в частности для твоей навигации, не делает беды, но при более тонких измерениях эта штука заметна. Приходится брать не средний полюс с координатами ноль и девяносто, а его мгновенное значение. Широта этих мгновенных значений вычисляется по наблюдениям околозенитных звезд. Конечно, мы производим только черновую работу, окончательные координаты вычисляют в специальном центре в Париже по данным всех мировых обсерваторий...

Когда Митя добрался до цепочки астропунктов на тридцать девятой параллели, до новых инструментов и новых методов измерений, Овцын остановил его.

– Митя, – спросил он, – может быть, зеленые девочки – это не так уж страшно? Может быть, в этом даже найдется некоторая положительная составляющая?

Митя засмеялся,

– Тщетная надежда! Все они умные и длинноносые. В прошлом году в фотолабораторию пришла одна чаровница, так ее тут же взяли замуж. Даже полюбоваться как следует не успели... В общем, такое дело, Иван. Ты видишь, чем я располагаю. Не думаю, чтобы в других отделах нашлось что приемлемее. Можно поискать на Службе времени, но это совсем скучно.

– Ты тоже занимаешься полюсами? – спросил Овцын.

– Луной. И пинг-понгом, – улыбнулся Митя. – Думай, капитан... Если тебя устраивает работа и все сопутствующие обстоятельства, приходи хоть завтра. Честно говоря, я был бы чертовски рад, но я обязан предупредить. И если не надумаешь, тоже приходи. Надо собраться, посидеть – ведь восемь лет прошло, представить только! Сколько воды утекло, сколько всего случилось!..

– Соберемся мы непременно, – сказал Овцын.– Но не сегодня. Сегодня я буду думать. А завтра приду. Если увидишь меня в цивильном пиджаке, знай, что вопрос решен в пользу – или к несчастью – астрономии.

– Уж конечно, – одобрил Митя Валдайский. – При таком адмиральском облике в лаборанты тебя взять поостерегутся.

Целые рассуждения проносятся в человеческом мозгу мгновенно, не оформляясь в слова. Мозг, работая по недоступной никаким машинам системе, молниеносно раскладывает по нужным полкам все варианты, сомнения, плюсы, минусы и перспективы, резюмируя этот ворох окончательным «да» или «нет». Порой Овцын пытался проследить эту работу апостериори, восстановить логические цепи; и когда удавалось, поражался -как долго пришлось бы обдумывать, решать и сопоставлять, не будь в голове чудесного аппарата, который работает независимо от медлительного, дисциплинированного и закосневшего в традиции разума. После разговора с Митей на аппарате выскочило табло «да», и он не сомневался, что, последовательно обдумав все детали, придет к тому же решению.

Возвращаясь домой, он купил магнитофон, – не выбирая долго, тот, который приглянулся, – и это оказался хороший магнитофон. Эра хотела именно такой.

– Еще одна мечта сбылась, – сказала она. – Я боюсь, что скоро сбудутся все мои мечты. Как тогда жить?

– Кто-то посмеивался над мечтой подвесить к тужурке значок отличника морского флота, – заметил Овцын.

– Я и над своими мечтами посмеиваюсь, – сказала Эра. – Кто бы подумал, что я буду довольна, просидев день дома и приготовив обед. Принести его сюда или будем есть на кухне?

– Где ты ела раньше?

– Раньше я ела в столовых, – сказала она.

– Поскольку нет четкой традиции, ничто не мешает нам есть в комнате, – решил Овцын. – Пусть лодыри едят на кухне, бросают объедки под раковину и теряют человеческий облик во имя копеечного удобства. Неси сюда обед, который уже стал ужином.

Потом она спросила:

– Почему ты не хвалишь? Неужели так плохо?

– Я ем и не морщусь, – сказал он. Обед в самом деле оказался неважным. – А почему ты не спрашиваешь, как я провел день? Тебя это не

интересует?

– Ты должен понимать, почему я не спрашиваю, – сказала Эра.

– Ничего не следует доводить до крайности. Деликатность тоже.

– Тогда я спрашиваю, – сказала она.

– Кажется, я нашел себе дело.

И он долго, подробно рассказывал о Мите Валдайском, бывшем комсорге класса, том самом, который говорил: «Я вношу конкретное предложение: надо, что-то делать!», об Астрономическом институте и даже о перемещении географического полюса Земли. Сведения о перемещении полюса не произвели на нее ошеломляющего впечатления.

– Я не могу судить, насколько это удачно, – сказала она. – Я ничего не понимаю в астрономии, я даже не понимаю, как ее можно понять. Почему летом тепло, а зимой холодно – это для меня неразрешимая загадка. В то, что Земля вертится, я верю на слово. Но если тебе нравится эта работа – значит, все хорошо.

Овцын, довольный уже тем, что он теперь при деле, не очень задумывался, нравится или не нравится ему эта работа.