Текст книги "Хранители равновесия. Дилогия"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)

Глава четырнадцатая
ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ИНСТИНКТ

Артем Грива

– Элементарная вещь,– заявил председатель экспертной комиссии.– Естественная реакция живого существа, чье существование связано с обладанием определенной территорией и вынужденного в ограниченном пространстве, контактировать с избытком себе подобных. Агрессия в такой ситуации – безусловный рефлекс, но направлена она может быть либо внутрь, либо наружу, либо в обоих направлениях, в зависимости от видовых установок. Крысы в подобных ситуациях, извините, кушают друг друга, лемминги, говорят, идут топиться, а для вида хомо сапиенс направление воздействия варьируется в зависимости от психологии конкретного индивидуума. Для сильных мужских, физически здоровых особей характерно первоначальное направление агрессии вовне, но если индивидууму не удается реализовать свой посыл, возможна конвертация импульса в суицидальный.

– В таком случае как вы объясняете то, что на своих сборищах наши подследственные не набрасывались друг на друга, а наоборот, сводили эту вашу естественную реакцию к нулю? – спросил я.

– В структурах с жесткой иерархией всякая агрессия без санкции вожака недопустима и воспринимается вожаком как вызов. Кроме того, в таких группах существуют внутренние опознавательные символы: вербальные, поведенческие, визуальные. Такая группа будет действовать как единая система с общим управляющим центром…

– Постойте, профессор! – перебил я эксперта.– Насколько я понял, члены этой системы, как вы выразились, обладают повышенной агрессивностью. Насколько мне известно, такие вот сердитые молодые люди, собравшись вместе, не только не утрачивают агрессивности, но, наоборот, становятся еще более агрессивными и охотно направляют свою агрессию вовне.

– Совершенно не обязательно! – запротестовал эксперт.– У них есть лидеры, способные управлять всей группой в целом…

– Стоп! – опять перебил я.– У нас есть данные, что вспышки агрессии внутри групп гасились самопроизвольно. Без участия лидеров. Как вы это объясняете?

– Это надо проверить,– уклончиво ответил эксперт.

Нет, «умник» – всегда «умник». Там, где нормальный человек скажет: я ошибался, ученый заявит: «предположение следует подвергнуть анализу». Ну как же! Признать в присутствии человека не из твоей «касты», что ты не всеведущ…

– Все следует проверить, профессор! – заявил Сучков.– Если у вас есть хоть малейшие сомнения в психической полноценности подследственных, вам следует указать это в заключении. Иначе эти граждане должны будут в полной мере ответить перед Законом, а по предъявленному им обвинению они могут получить от шести до пятнадцати лет лишения свободы плюс пожизненное ущемление в правах. Это очень серьезно, профессор!

– И еще один момент! – вмешался я.– Я хочу знать, чем члены группы «Славянская старина» отличаются от остальных граждан города. Почему мне, ему (кивок в сторону Ивана), вам и миллионам остальных жителей Санкт-Петербурга не приходит в голову набрасываться друг на друга? Чем они отличаются от нас? Если это не дефект психики – то что?

– Возможно, у них повышенный уровень притязаний…– произнес эксперт.– Мнение комиссии единодушно: это не психическое отклонение, а нормальная поведенческая реакция, генетически заложенная в любого человека. Разумеется, поведенческие характеристики варьируются.

– Разумеется, все люди разные! – кивнул я.

С господином экспертом все было ясно.

– Подполковник! – я повернулся к Сучкову.– Полагаю, нам следует передать решение этого вопроса на более высокий уровень.

– А кто вы, собственно, такой? – недовольно осведомился профессор.

– Артем Алексеевич – представитель Секретариата Двора,– не моргнув глазом соврал мой друг.

Председатель экспертной комиссии поджал губы. Но вякнуть не посмел. Пререкаться с представителем Государя – чревато. Может кончиться тем, что пререкающемуся придется преподавать психологию китайцам в какой-нибудь Небраске.

– Слушай,– сказал я Сучкову, когда мы остались вдвоем.– Давай-ка еще разок глянем материалы допросов. Что-то мне они смутно напоминают…

– Можешь не смотреть, я тебе и так скажу,– сказал мой друг.– Помнишь, нам еще в Корпусе фильм показывали? О разгроме последней террористической организации…

– «Новая нация»?

– Они самые. Очень похоже. С поправкой на язык, конечно. Там все были из Запад-Европы, но если перевести с французского и немецкого, уверен, та же самая лексика. Отчетливо просматривается общая матрица. Ты уж мне поверь, я такие вещи с ходу отлавливаю. Специфика работы такая: едва доложат мне, что кто-то обещает последователям «космическое сознание» или «открытие третьего глаза» за соответствующее вознаграждение, сразу ясно: мой контингент, берем в разработку.

– Неужели этим еще можно кого-то охмурить? – удивился я.– Не устарело?

– Новое – это хорошо забытое старое,– сказал подполковник.– Казалось, при Кондратьеве эту пакость вывели начисто, ан нет. Опять торгуют той же дрянью. Даже обертка та же.

– Хочешь сказать, что эта «Старина» – зачаток будущего всплеска нацизма-терроризма?

– Какое там будущее! Нет у них никакого «будущего». Этот сорняк мы выполем с корнем.– Сучков усмехнулся.– Для того в Российской империи и существует Департамент территорий. Меня другое беспокоит: партейка эта, «Славянская старина», зарегистрирована года два назад и год с лишним ничем особым себя не проявляла, разве что пыталась к Федерации русских единоборств присосаться, но «стеночники» их в момент раскусили и шуганули. А ровно девять месяцев назад вдруг пошла в рост.

– Может, им денег прибавили? – предположил я.

– Нет, я проверял. Зато этот рост в точности коррелирует с той кривой, в которую ты мне ткнул носом нынешним утром.

– Кривая самоубийств? – у меня в мозгу щелкнуло: офицер «Алладина» отодвинул в сторонку подданного Российской империи.– Прошу прощения, подполковник. Назовите, пожалуйста, точную дату.

– Пожалуйста,– Сучков вывел на экран обе кривые.– Первые числа сентября прошлого года. Плюс-минус семь дней…– Иван посмотрел на меня, прищурившись: – Что-то не так, Артем?

– Все так,– сказал я.– Это «ифрит».

– Предполагаешь, все-таки «ифрит»?

– Предполагал я утром,– сухо произнес я.– А теперь уже не предполагаю, а почти уверен. Извини, но я должен немедленно доложить…– Я активировал браслет и произнес по-японски: – Офицер Грива – специальному координатору Хокусаю. Экстренная информация…

Пока я наговаривал сообщение, Иван молчал, но моя тревога, должно быть, передалась и ему.

– Неужели все так сурово? – проговорил он, когда я закончил.– Несколько самоубийц, две сотни дураков… Стоит ли бить в колокола?

– Стоит, Ванька, стоит…– проговорил я, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется моему координатору на просмотр материалов и сколько понадобится нашим аналитикам, чтобы нарисовать нынешнее «личико» «ифрита» на локальном и глобальном уровне. Сутки? Меньше? – Вы тут, в России, просто не представляете, чем это может обернуться.

– И что теперь будет? – нахмурился Сучков.– Наедут ваши специалисты и начнут наводить свои порядки?

– Ты, брат, точно мультиков насмотрелся! – фыркнул я.– «Всем стоять-лежать по стойке смирно!» – передразнил я его.– Нет, Ванька, ты будешь делать свою работу, а мы свою.

– И какова ваша работа?

– А наша работа – найти причину. И прекратить научную деятельность в данном направлении, а само направление включить в список запрещенных. Кстати, не факт, что активизировавшие феномен исследования ведутся в России. Может, где-нибудь в Танзании или Боливии. Наша задача – найти.

– И что дальше? Головы отрывать будете?

– Если направление у нас зарегистрировано, то никаких голов. Остановим процесс – и все. А если это несанкционированные разработки, тогда найдем умников и размажем по стенкам. Жаль, если это окажутся наши русские умники, но пощады не будет. Тут я ничем не смогу помочь, а даже если бы и мог – не стал бы…

– Да я не про это! – перебил Сучков.– Что будет с нами? С самоубийствами этими, с психозами?

– Если мы найдем причину и устраним ее, то и проявление феномена спонтанной деструкции постепенно сойдет на нет,– успокоил я.– Главное – найти. И пресечь. Обычно это занимает сутки – для зарегистрированных исследований, и от десяти дней до двух месяцев – для незаконных. Не волнуйся, мы тоже умеем выпалывать сорняки!

На самом деле все было не так гладко. Примерно семь процентов «инициаторов» феномена нам так и не удалось обнаружить. Скорее всего незарегистрированные исследователи, узнав, чем запахло, быстренько сворачивали программы. Именно поэтому наш Комитет главным образом занимался профилактикой: искал и «зачищал» нарушителей раньше, чем тем удавалось разбудить «ифрит».

Мое самоуверенное заявление, увы, оказалось преждевременным. Ни через сутки, ни через десять дней, ни через месяц ни аналитикам, ни оперативникам «Алладина» не удалось установить источник санкт-петербургского «феномена». Зато оказалось, что аналитиками Международного координационного Центра по исследованию феномена спонтанной деструкции отмечено более сотни аналогичных проявлений. На всех пяти континентах. И начало каждого эпизода «проявлений массового немотивированного деструктивного поведения» приходилось на первые числа сентября прошлого года. Но это выяснилось позже, а в тот вечер я еще не знал, что натолкнулся всего лишь на очередной «эпизод», поэтому, проинформировав своего непосредственного руководителя, я спокойно отправился домой.

А дома меня ждал сюрприз. Приятный.

Глава пятнадцатая
БАТЯ

Итак, дома меня ждал сюрприз. Сначала – незнакомая вертушка на лужайке перед домом, а потом…

– Батька-а!!!

– Здравствуй, сын!

Обнялись, отстранились, посмотрели друг на друга…

Батька у меня – орел. Загорелый, невысокий, крепкий – не скажешь, что мужику под шестьдесят. Широкое лицо, серые блестящие, вечно прищуренные глаза, жесткие, перец с солью (в бабку-японку), волосы – ежиком. Мы с ним не очень похожи. Ни внешне, ни повадкой. Я в деда пошел: и лицом и характером – тоже вечно куда-то рвусь, спешу, а батя спокоен, надежен, как земля, из которой он достает свои «вечные ценности». И вообще, я чем дальше, тем больше замечаю, как много он вложил в меня своего. Исподволь, ненавязчиво – и навсегда. Не так, как дед, который всегда знает «как надо» и «строит» всех подряд. Батя никогда не рвался ни вперед, ни наверх. Но как-то так получалось, что в критические моменты, пошумев и поспорив, все вдруг замолкали и смотрели на него: что скажет Алексей Андреевич?

Мама его боготворит. А у него, я точно знаю, после женитьбы никогда не было ни любовниц, ни «увлечений». Опять-таки, в отличие от деда… И от меня, в свои тридцать два года так и не женившегося. С другой стороны, с моей работой – только жениться. Или – наоборот: именно с моей работой как раз и следует побыстрее жениться и обзавестись наследником. Пока не поздно.

– Глянь, что я привез! – похвастался батя.

В широком деревянном ящике лежала пара кутаров – раджпутских «ладонных» кинжалов с А-образными рукоятями.

– Хочешь попробовать?

– Извини, пап, что-то я сегодня не в форме,– отказался я.

– Голодный, устриц хочешь? Свежие! Утром сам собирал!

Отказываться неудобно. Батя специально для меня вез через полмира этот контейнер с раковинами, любовно «закутанными» во влажные водоросли. Тут же появляется бутылка красного калифорнийского вина, которую бате прислали друзья из Монтерея.

– Мы с мамой бросили жребий: кому сворачивать лагерь,– говорит батя.– Мне повезло, а она прилетит послезавтра. Дождешься?

– Постараюсь…

– У тебя какие-то трудности? – Батя всегда был проницателен. Ну да, я же сказал им позавчера, что приехал минимум на две недели.

– Мои трудности, пап, они к сожалению, не только мои…

– «Ифрит»? Здесь, в России? – с ходу врубился мой отец.

Я киваю. Да, я почти уверен.

– Бл… ! – Батя мрачнеет.– Где, можешь сказать?

– Тут.

– В Питере?

Санкт-Петербург уже давно, со времен батиного детства, никто не называет этой неуважительной, придуманной безбожниками кличкой: «Питер». Так что если батя сказал «Питер», значит, он взволнован.

– И когда?

– Что – когда?

– «Ифрит»!

– Уже,– говорю я.

Батя хмурится. Тут я соображаю, что для непрофессионала «ифрит» – это землетрясения, цунами, эпидемии, разрушенные небоскребы, трупы на улицах… То, что в большинстве случаев проявления «феномена спонтанной деструкции» куда менее заметны, хотя ничуть не менее разрушительны – это знают только те, кто с «ифритом» борется. И я вдруг понимаю, что совсем ничего не рассказывал бате о своей работе. Привычка держать язык за зубами стала второй натурой еще с тех времен, когда я служил в разведке. А ведь знал наверняка, что батя никогда лишнего не скажет. И не спросит.

«Расскажу,– решил я.– Это паранойя – соб-ственному отцу не доверять. Тем более – такому, как мой». И я уже набрал в грудь воздух, но тут батя сказал:

– Давай, Артем, сначала поужинаем. А правду об «ифрите» ты мне позже расскажешь. За чаем.

В этом весь мой батя. Я ведь знаю, что в свои пятьдесят семь он любознателен, как ребенок. Но смиряет свое любопытство железной уздой. Эх, если бы все ученые были такими, как он!

– Правду об «ифрите» ты и так знаешь,– сказал я.– Ее никто не скрывает. Остальное – детали.

– Вот детали как раз и есть самое интересное,– сказал батя, убирая в шкатулку индийские ножи.– По крайней мере для нашей ученой братии…

На самом деле многие «детали» тоже были общедоступны. Все, что так или иначе оказалось в информационной Сети, становилось всеобщим достоянием. В моей организации это понимали. Информация – сильнейшее оружие в наше время. И аналитики «Алладина» умеют пользоваться им в совершенстве. Тщательно подобранные сведения, выставленные в свободный или условно свободный доступ, становились наживкой, на которую постоянно «клевали» наши потенциальные подопечные. Но эту игру «Алладин» начал уже после того, как накачал мускулы и мозги. В первые годы все, что касалось «феномена спонтанной деструкции» – и факты, и многократно превосходящие их по объему домыслы, и вранье – тут же «сливалось» в Сеть, порождая новое вранье и новые домыслы, становившиеся почти идеальным барьером между Правдой и потребителем. Но «базовую» информацию знали все. Потому что поначалу правда была сногсшибательнее любой фантазии.

«Авторами» будущих катаклизмов были Соединенные Штаты. После того как программе мировой экспансии подрезали крылышки, Пентагон перенес свои колониальные притязания вовне, то есть за пределы земной атмосферы. В космические проекты были влиты совершенно фантастические суммы (США по-прежнему оставались самой богатой страной мира). Результаты были весьма скромными, хотя на первых порах проект очень положительно повлиял на экономику страны. А через шесть лет на Землю пришел «ифрит».

Все началось с того, что умники из НАСА, реализуя программу «Человечество во Вселенной», приступили к реализации проекта «Роды в космосе». Первая его часть, «зачатие в космосе», реализованная стараниями нескольких одержимых пар из профессоров-психологов, неприятностей не вызвала. Если не считать эмоциональных и психологических проблем совокуплявшихся. Возможно, проявления были, но они остались вне зоны внимания мировой общественности. А может, все обошлось, ведь это только зачатие производили в космосе, сами же роды – уже на Земле.

А вот во второй части программы, собственно родов в космосе, «ифрит», он же «феномен спонтанной деструкции», вылез во весь свой мерзкий рост. Во-первых, в виде ребеночка, от вида которого его ученая мамаша тут же тронулась умом, во-вторых, в облике атмосферного феномена, возникшего вроде бы из ничего, но смывшего в океан треть Нью-Йорка. И очень хорошо, что Нью-Йорка, а не какого-нибудь африканского городишки, который господа высокомудрые ученые и не заметили бы.

Следующие роды происходили на орбитальной станции с искусственной силой тяжести и значительно ближе к матушке-Земле. Родившаяся девочка на первый взгляд показалась обычным ребенком (это потом, через три недели, в станцию всадили шесть ракет класса «трезубец»). Зато в день родов, в славном городе Бремене объявился вирус «синего гриппа», скосивший не меньше десяти тысяч человек в одной только Запад-Европе.

Третьи «космические» роды… Не хочется даже вспоминать. Хорошо хоть они были последними. Американские умники наконец сопоставили факты, и американские власти прикрыли проект. Попробовали бы не прикрыть! Их бы собственные избиратели на куски порвали. Свернуть-то программу свернули, однако «ифрит» уже вылез и простер свои щупальца над всеми континентами.

Четырнадцать лет понадобилось, чтобы жестко увязать феномен спонтанной деструкции с новыми достижениями современной науки и породить охапку гипотез, лопавшихся как дождевые грибы. В самом деле, почему усовершенствование металлокерамического щупа для геотермалок никаких катаклизмов не вызвало, а создание светопластика привело к разрушению озонового экрана над Манагуа? Впрочем, сказать, что за все эти годы мы совсем ничего не узнали, нельзя. Выяснилось, например, что, помимо всякого рода проектов, связанных с адаптацией человека в космическом пространстве, «ифрит» регулярно отмечает своим вниманием два из трех достижений в области клонирования и генной инженерии на базе человеческого материала. Индийцы, китайцы и французы, продвинувшиеся в этих отраслях дальше прочих, с огромной неохотой (особенно китайцы) вынуждены были свернуть работы. Но обидно было всем, поскольку на этих направлениях, в дальней, правда, перспективе, высвечивалось бессмертие. Личное. Каждому. Не стану врать: сам был огорчен. То есть я, как добропорядочный православный, верю в бессмертие души. Но и мое бренное тело мне тоже нравится!

В общем, «ифрит» всех нас взял за горлышко. Единственная положительная сторона: разногласия (обозначившиеся внутри Антитеррористического совета после того, как тридцать лет назад были установлены и разом уничтожены последние лидеры ИРА и НН 6, и грозившие распадом самого мощного мирового сообщества) сразу прекратились. А большая часть персонала Антитерростического бюро (более ста тысяч превосходно обученных специалистов) была передана в распоряжение только-только сформированного Международного координационного Центра по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Уже через три года численность одного только входящего в Центр Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований, позже окрещенного «Алладином», перевалила за миллион.

Выслеживать ученых оказалось потрудней, чем террористов.

Глава шестнадцатая
БАТЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

– Значит, как у леммингов,– проговорил батя, вертя в пальцах деревянные палочки для еды.– Раз-два-три – и все дружно идут топиться.

– Не все,– возразил я.– Но уже очевидно, что штука эта – заразная.

– Заразный психоз… Разве такое бывает?

– Бывает,– подтвердил я.– Ученые говорят: естественный механизм. Если количество контактов с себе подобными превышает определенный предел, существо начинает нервничать: страх, агрессия и тому подобные прелести. Биологическая защита вида в ограниченной экологической нише, чтобы эту самую нишу не уничтожить. Пауки в банке, крысы в коробке… В общем, как только жизненное пространство становится ограниченным, особи начинают друг друга жрать. Или топиться.

Батя потер пальцем переносицу.

– Чушь,– сказал он уверенно.– Полная и абсолютная.

– Поясни!

– Да тут и объяснять нечего! Это у кого, интересно, жизненное пространство ограничено? Какой у нас нынче гарантированный жилищный минимум?

– Не помню. Метров двадцать?

– Пятнадцать с половиной! – сказал батя.

– Не может быть! – удивился я.– Так мало?

– Мало? – Батя хмыкнул.– Когда я на свет появился, на таком пространстве люди втроем-вчетвером жили. Не все, конечно. А островные японцы до сих пор так живут – на ограниченной территории. На то человеку и дан разум, чтобы всякие, извини, инстинкты сдерживать. А как историк я тебе могу сказать: люди способны мирно уживаться на таких ограниченных «территориях», что никаким крысам не снились. Представь себе полсотни взрослых мужиков, которые на площади в несколько десятков квадратных метров проводят даже не дни, а месяцы. А ведь примерно так выглядели все морские путешествия еще пять-шесть веков назад. Без женщин, с однообразной пищей и тухлой водой… И заметь, за борт не бросались и глотки друг другу не рвали.

– Не думаю, что это подходящий пример,– возразил я.– У твоих древних мореходов традиции были другие и стимулы. А у нас…

– Стоп! – Батя поднял палец.– Ты говорил не о традициях, а о биологическом виде хомо сапиенс.

А вид этот за последние сорок тысяч лет изменился весьма незначительно. Именно как вид. Следовательно…

– Пап, подожди минутку…– В моем сознании смутно зашевелилась какая-то идея…– А почему ты решил, что человек как вид не изменился?

– Я не сказал: человек,– заметил батя.– Я сказал: хомо сапиенс сапиенс. То есть наш с тобой биологический вид. Даже не вид, а подвид, поскольку наши с тобой отдаленные предки успешно скрещивались с другими представителями вида хомо сапиенс и давали вполне жизнеспособное потомство.

У меня екнуло внутри. Перед глазами встал чудовищный облик трехглазого «пессимиста» с американской базы. Нет, не может быть! Или – может? И наш трехглазый «брат по разуму» давно известен кучке продвинутых ученых археологов-палеоантропологов. Я тут же представил, как в каком-нибудь «Вестнике археологии Томского филиала АН» уже лет десять идет строго научная и абсолютно непонятная для непосвященных полемика о том, как именно крепились челюстные мышцы к костному фрагменту № 56, извлеченному из слоя такого-то, при том, что сами челюсти обнаружены не были, а факт наличия в частично восстановленном черепе третьей глазницы обсуждался в седьмом и двенадцатом номерах прошлогоднего «Вестника» и для научной общественности более интереса не представляет.

– Пап,– осторожно спросил я.– Кого ты имеешь в виду под другими представителями хомо сапиенс?

– Неандертальцев, конечно,– батя был удивлен.– Или вашему «Алладину» удалось обнаружить еще кого-то? – Доктор исторических наук, действительный член дюжины Академий Алексей Андреевич Грива одарил своего сына покровительственной улыбкой, не подозревая, насколько близок к истине.

Батины слова меня и успокоили, и огорчили одновременно. Успокоили потому, что вернули веру в то, что не существует неких «отстойников информации», недоступных нашим аналитикам. А огорчили потому, что любая информация по «пессимисту» была бы необычайно полезна.

И тут мысль, которая шевелилась у меня в мозгу, перед тем как батя сказал о «других разумных», оформилась, и я спросил:

– Пап, а с чего ты взял, что наш биологический вид, или подвид, все равно, не мог измениться прямо сейчас?

– Ты имеешь в виду – в последнее столетие?

– Да хоть в последнее десятилетие! Или ты станешь утверждать, что это невозможно?

– Утверждать не стану,– батя усмехнулся.– Я историк, Темка. Я не оперирую понятиями «прямо сейчас». Даже сто лет – это ничтожный срок для каких-то определенных выводов. Дай мне хотя бы триста-четыреста – и при наличии необходимых документальных и материальных свидетельств я попробую сделать обоснованный прогноз. А делать выводы для «прямо сейчас» – это не ко мне, это к деду. Или в Государственную Думу. Там тебе на любой вопрос прямо сейчас и ответят, только ответы почему-то все разные окажутся! – Батя нахмурился и залпом опрокинул бокал коллекционного калифорнийского.– Р-разогнать дар-рмоедов к чертовой матери!..

Все, мой отец уселся на любимого конька. Это – надолго.

Пятнадцать лет назад, когда я еще полировал брюками скамьи Военной школы, дед уговорил батю выставить свою кандидатуру от «Прогрессивной христианской партии». Батя согласился. Главным образом, чтобы дедулю не огорчать. Старик как раз второй инфаркт перенес.

Батя был абсолютно уверен, что никто его не выберет, но где-то наверху, в кругах, приближенных к Государю, сочли, что Грива-младший, известный ученый, признанный не только в Запад-Европе и Азии, но даже по ту сторону Атлантического океана, идеально соответствует имиджу новой России. В избирательную кампанию бати влили сколько-то там сотен тысяч рублей, поддержали по гало… Кажется, даже сам Государь что-то сказал… позитивное. И стал мой батя депутатом. Я, помнится, тогда очень гордился.

К сожалению, к закулисным политическим играм мой отец оказался совершенно непригоден. Голосовал исключительно по собственному разумению, на дебатах помалкивал, а если и брал слово, то резал правду-матку… Чем снискал себе определенную популярность, но начисто угробил свою карьеру государственного деятеля, смертельно возненавидел все политические игрища и до сих пор ворчал, что впустую потерял четыре года. Может, и так… Но после депутатства у бати больше никогда не было проблем с финансированием экспедиций. Он, конечно, приписывал это своему научному авторитету, но мне, в прошлом сотруднику Департамента внешней разведки, которому по должности полагалось разбираться в закулисных играх, было ясно, откуда такая щедрость. Для политической верхушки Министерства науки и образования сын действительного тайного советника Гривы и до своего депутатства был не чужим, после стал и вовсе своим. Одним из. Пусть сам он считал иначе. Пусть выдвинув, его пришлось задвинуть обратно. Но зато теперь там, наверху, его знали лично. «Грива? Какой? Алексей Андреич? – спрашивал замминистра, наискось проглядывая документ, чтобы найти знакомое слово среди заумных научных терминов.– Конечно, дадим. Сколько он хочет, триста? Андреич лишнего не попросит. Дадим ему полмиллиона. Надо поддержать перспективного ученого…

…Батя закончил обличительный монолог, запил бокалом калифорнийского и сказал будничным голосом:

– А вообще-то ты можешь оказаться прав, Темка. Условия меняются – меняется и вид. С человеческим видом по приспособляемости разве что тараканы могут конкурировать. А ты знаешь, кстати, что у нас в Эрмитаже, в хранилище, шипящие тараканы живут. Размером с пол-ладони.

– Откуда они там взялись? – искренне удивился я.

Тараканов я видел всяких. И с пол-ладони, и побольше. В Азии, в Африке… Но дома….

– А бес их знает, откуда.– Батя отправил в рот очередную устрицу.– Уборщики их ловят и в зоомагазины продают. И каким же ты представляешь себе представителя вида хомо сапиенс новалис?

Я пожал плечами.

– Нечто большеголовое, на тоненьких ножках,– я усмехнулся.

– Угу. Добавь еще атрофированный пенис и третий глаз – и пиши сценарий для гало. Эй, ты что такой серьезный?

Еще бы мне не быть серьезным! Прямо в десятку!

– Не нравятся головастики, могу предложить более современный вариант: две извилины, два сердца, лазер в ухе и свинцовая скорлупа на тестикулах! – Батя слегка опьянел и развлекался. Мне же было не до смеха. Впору было зашипеть, как тропический таракан в холодном Эрмитажном подвале.

Я не верю в случайные совпадения. Меня так учили: не верить в случайные совпадения. Батя у нас в семье самый умный. Но его не учили на разведчика. А меня учили. А разведчик – это не только умная голова, но и сверхчувствительная задница. Без этого органа ни один «полевик» не выживет. И этот самый орган мне сейчас подсказывает: батя что-то надыбал. И сейчас очень осторожненько прощупывает меня, сотрудника Всемирного комитета по выявлению и пресечению несанкционированных научных исследований (в просторечии «Алладина»), который, по совместительству,– его родной сын. Нет, у меня точно паранойя.

– Ладно, пап,– сказал я.– Давай теперь серьезно. Если среди нас, не дай Бог, зародились эти самые новые человеки, то какая у них главная задача?

– Выжить,– немедленно ответил батя.

– А кто будет у них главным соперником в этом процессе?

– В корень смотришь, сын! – одобрил батя.– В меня пошел. Продолжай!

– Новый вид хочет занять место старого, а старый, соответственно, будет беспощадно сопротивляться. Рефлекторно. На голом инстинкте…

– Будем, сын!

Звякнули бокалы, я влил в себя новую порцию калифорнийского и сказал:

– Получается, не будет ни большеголовых карликов, ни свинцовых яиц. И будут эти хомо сапиенс новалис внешне – вылитые старые человеки. Более того, они могут и сами не знать, что они – новый вид. Вот ты, например… Может, ты и есть – новый человек?

– Нет уж! – Батя засмеялся.– Я уже слишком стар. Ты – другое дело!