Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

   – Драй, фир, фюнф, – приговаривал белобрысый вслед за всадником, проворно нагибаясь за каждой серебряной лепёшечкой-ногатой.

Потом счёт закончился. Десять, насчитал про себя Иван. Белёсый купец, распрощавшись со всадником, проговорив какое-то уж вовсе непонятное слово, тут же повернулся к Ивану спиной и ушёл. Забыл об Иване начисто. Иван же, по успевшей уже вкорениться привычке следовать за ним, дёрнулся было, но его остановил окрик всадника, понятный и безо всякого перевода:

   – Хальт, менш!

Его снова продали – и как скоро! Не узнал даже имени своего белёсого покупателя – вроде и ни к чему, а досадно, вроде надо бы знать. Узнаю ли, как зовут этого? Иван поднял глаза на всадника; тот спокойно развязывал верёвку, свёрнутую кольцом. Один конец бросил Ивану – привязывайся, рус! Второй принялся крепить к седлу. С места (и верно в сторону крепости) тронулся лишь тогда, когда Иван отвязал конец верёвки от своего запястья и повязал на шею. Вот теперь было как надо.

Плетясь за неторопливо ступающим конём, Иван вдруг понял, что только что увидел свою цену: ровно десять круглых серебряных лепёшечек.

Глава 12

Шум, звон и треск догорающей битвы ещё долго был слышен за спиной, хотя князь со своими людьми сумел отъехать от поля сражения уже очень далеко.

Ярослав Всеволодович, главный зачинщик войны, убежав от Липицы, никаких угрызений совести не испытывал. Ему удалось увести с собой и тем самым спасти от топоров и дубин новгородских более сотни отборных своих дружинников (вот разве верный Лобан наперсник в злодействах и безобразиях – такая незадача! – пал от удара сулицей в самом начале битвы). Так что, пробираясь к дому глухими лесными тропами, он всё ещё мог считать себя и свою дружину значительной военной силой. Жаль было, конечно, что так нелепо закончилось сражение, обещавшее быть весёлым и победоносным. Ведь вот вспоминаешь: если бы там маленько поднажать, а там встать чуть покрепче – то и не выдержали бы полки новгородские, побежали бы и князя Мстислава за собою увлекли. Ну ничего! Будут следом и другие сражения, вот тогда поглядим, кто из нас витязь отважнее!

Жаль было дорогого шлема – свалился с головы, а поднять его не нашлось времени, бросился бы за шлемом – и как раз бы угодил под ноги пешему новгородскому полку и лежал бы сейчас, ободранный, растоптанный, никем не узнанный, вместе с тысячами других – сладкой пищей для волков, медведей и воронья.

Потом шлем забылся, забылось и сожаление о нём, понемногу занялась и запылала внутри дикая, сжигающая злоба. Такой он на поле боя не испытывал. Теперь же хотелось только одного – убивать. Убивать людей, рубить наотмашь податливое человеческое мясо! Пусть все видят, как он, князь Ярослав, может быть ужасен.

Из-за этой злобы, помутившей его и без того слабый рассудок, князь Ярослав и растерял по дороге домой свою дружину.

Злоба требовала выхода! Убивать же пока было некого, и он стремился лишь скорее добраться до дому, до Переяславля. Там обязательно попадёт кто-нибудь под горячую руку, и нестерпимый свирепый жар хоть немного будет утолён. Ярослав гнал и гнал, дружина еле поспевала за ним, и вдруг до него дошло: многие, отстав, больше его не догоняют! Он понял это, когда менял третьего коня, удушив его непосильным бегом, как и первых двух. Войско же стало меньше едва ли не наполовину!

Оставшимся с ним дружинникам Ярослав ничего не сказал, притворился, что не заметил. Но чего ему стоило притворство! Ненависть перехлестнула его огненным бичом, и он так скрипнул зубами, что почувствовал во рту мелкую крошку.

Обиднее всего было то, что дружинники, оставившие своего князя, который, можно сказать, спас им жизни, никакого наказания не понесут! И нет у Ярослава над ними власти, и не увидит он их больше никогда!

Он решил, что дорога, по какой они ехали, слишком извилиста, а значит, удлиняет путь до желанной цели. Начал спрямлять, где только возможно. При этом ещё добрых десятка два ратников куда-то делись. Заблудились, наверно. И Ярослав видел, видел, что среди оставшихся тоже есть такие, что не прочь немного поплутать вдали от взбесившегося господина своего.

Тут, на беду, тропка откинулась влево, образуя широкую – края не видать – петлю, огибающую мокрое болото. Оно, болото, может, и было проходимо летом, но сейчас лежало, всклень налитое водой. Кочки, покрытые слабо зеленеющей весенней травкой, правда, торчали по болоту довольно густо, но это ни о чём не говорило. Тёмная вода могла скрывать между кочками такие ямы, что всё войско вместе с князем туда уйдёт, и даже пузырей не останется.

Ярослав, трясясь от злости, велел идти прямо через топь. Приказал голосом, не терпящим возражений.

Из упрямства бросился первым в чёрную воду, хотя конь пятился, храпел и не желал идти. Смирился, понёс хозяина и – вот ведь чудо какое – вынес на другой берег! Ярослав понял, что произошло действительно чудо, когда, выбравшись на твёрдую землю и оглянувшись, увидел, что трое – всего только трое! – дружинников, послушавшихся его приказа, провалились с конями и тонут, тонут! И лишь один из них мог ещё как-то вылезти: он ухватился за кочку, видимо, успев выдернуть ноги из стремян, а товарищи на берегу уже вязали кушаки, чтобы ему бросить. Двое других, пронзительно вопя и барахтаясь, вместе с конями быстро и неотвратимо уходили вниз.

Того, что был ближе к берегу, всё-таки вытащили. Ярослав, дрожа от злости, которую даже ледяная болотная вода не смогла остудить, смотрел. Едва нашёл в себе силы крикнуть остаткам дружины, чтоб, не мешкая, догоняли его. Они же, молча дождавшись, пока над тонущими не сомкнулась и не затихла вода, подсадили мокрого дружинника к кому-то позади на круп, развернулись и медленно поехали прочь.

Ярослав даже хотел сначала броситься вдогонку, вытащив меч. Но как ни был взбешён, а ума хватило понять, что после случившегося его зарубят без разговоров, а труп кинут в это же болото – без надлежащего христианского погребения. Каркнув вслед уходящей дружине какую-то бессмысленную угрозу, Ярослав поехал дальше по тропе, заставляя коня всё убыстрять и убыстрять бег.

Ещё только начинало вечереть, когда стены и пригороды Переяславля показались вдали. Подъехав поближе, он придержал измученного коня: захотелось почему-то войти в город медленным шагом, словно боялся расплескать злобу, переполнявшую его до краёв. Но оказалось, что и так придётся идти шагом, только своими ногами – его обессиленный конь упал и издох.

Ярослава и самого пошатывало от усталости. Кое-как добрался до ворот, зыркнул на перепуганных сторожей – тех сразу будто и не стало, – не спрашивая, отвязал чьего-то коня, прядавшего ушами, тут же, неподалёку. На этом чужом коне и въехал в свой двор.

Челядь, стража, дворцовые как почувствовали, что лучше не попадаться князю на глаза, – мигом попрятались! Словно никого не обеспокоило, не встревожило, почему князь, недавно ушедший на войну с полками и знамёнами, вернулся с войны один и даже без шлема. Ни один не подошёл, не спросил, не попытался утешить! Всем своя шкура дороже его чести! Ярослав оглядел пустынный двор, по которому только гуси бродили, переваливаясь.

Гуся, что ли, порешить, подумал он. Но тут же передумал – гусиная шея перерубится мечом как былинка, не доставив руке, жаждущей убийства, никакого удовольствия.

Тогда он решительно привязал чужого коня к крыльцовой балясине, вынул меч, выставил ногу для упора – и, торопясь, чтобы не успеть почувствовать жалость к ни в чём не повинному животному, ударил лезвием по основанию шеи – сверху вниз, в то место, где кончалась грива. Едва отскочил от плеснувшей крови.

Конь развалился на две части. Задняя судорожно забила ногами, рухнув на землю, а голова вместе с шеей, коротко привязанная за уздечку, клацнула два раза зубами и начала раскачиваться, поливая под собой чёрными струйками. Глядя на всё это, Ярослав ощутил странное облегчение внутри – так бывает, когда лопнет нарыв, долго мучивший тупой, ноющей болью, и хлынет облегчённо и мерзко кроваво-жёлтый гной.

Прошёл во дворец и сразу направился в светёлку жены, княгини Елены. Зачем идёт к ней – и сам не знал, думал только о том, что она дочь князя Мстислава Мстиславича и, значит, как-то причастна к его нынешнему позору. При чём тут княгиня Елена, он объяснить не смог бы. Кажется, пришла мысль, что женой можно защититься, когда союзное войско во главе с Мстиславом Удалым подступит к Переяславлю.

Елену он застал молящейся. Она стояла на коленях возле своего иконостаса – и вдруг обернулась испуганно, когда он, войдя, стукнул дверью. Ахнула и прикрыла ладонью задрожавшие губы. Смотрела на мужа, часто мигая округлившимися глазами, но ни о чём не спрашивала. Ярослав тоже ничего не стал ей говорить, просто стоял и тяжело дышал.

И она поняла, по лицу его догадалась о том, что произошло. В лице мужа была злость, но не было всегдашней уверенной и презрительной властности. Княгиня тогда медленно поднялась с колен и встала перед Ярославом, гордо распрямив спину. Никогда так раньше перед ним не стояла – отучил её. Сейчас же ему показалось, что в глазах Елены, всегда грустных, словно ожидающих чего-то плохого, засветилась плохо скрываемая гордая насмешка.

Так и не произнеся ни слова, князь Ярослав круто повернулся и вышел из жениной светёлки. Помещения дворца по-прежнему казались пусты, и шаги князя звучали непривычно гулко.

Он хотел было пройти на женскую половину, где содержал своих баб. Но вовремя опомнился, поняв, что ходить туда сейчас незачем – схватить со стены плётку и пороть их, что ли? Тогда, начав, ему трудно будет остановиться. А бабы поднимут визг, что приведёт его в ещё больший гнев. Надо было делать что-то другое. А к бабам он пойдёт ближе к ночи, когда сердце немного успокоится.

И дворня вся попряталась. Ну, сейчас он их соберёт.

   – Душило! Душилка, чёрт, пёс шелудивый! – завопил Ярослав. – Куда все подевались? Ко мне! Все ко мне бегом!

И тотчас же, словно из-под земли вынырнул, появился рядом старичок Душило, управитель и правая рука князя по хозяйству. Он мелко кланялся и трясся весь, будто от неожиданной радости.

   – Князюшко!.. Откуда? Радость-то, радость-то... А мы и не ждали!

   – Не ждали... Я вас должен ждать! – крикнул Ярослав, замахиваясь на старика.

Тот съёжился, закрылся руками. Но, впрочем, Ярослав его никогда не бил, а только замахивался. И Душило всегда закрывался руками.

   – Почему никого? Куда разбежались, собачьи дети? Забыли, как надо князя встречать? Я вам напомню!

Ярослав орал на управителя, не давая ему и слова молвить. Потому что видел: старик уже готов спросить его, как идут дела на войне. Тем временем появились и начали мелькать слуги. У всех вид был озабоченный, будто только что занимались какими-то важными и нужными делами и оторвались лишь затем, что надо было князя встретить как подобает.

   – Баню парную готовить! Чтоб сейчас мне была! – приказал Ярослав и тут же подумал, что зря истопят – ни в какую баню он сейчас не пойдёт. Но чем-то надо было занять этих сытых перепуганных людей. – Почему возле крыльца падаль валяется? Убрать! Бегом! Обленились тут без меня! Жиром все заплыли!

Поднялась беготня, большей частью бестолковая. Дворня хорошо знала повадки своего князя: кричит – значит, надо двигаться поживее. Главное – чтобы он увидел, что ему повинуются беспрекословно. Любит это. Сразу мягчает.

Ярослав почувствовал, что ему скучно орать на дворовых. Всё это было не то. Не того душа просила. Он махнул рукой и угрюмо уставился на управителя, который всё стоял рядом и искательно заглядывал князюшке своему в личико.

   – Ну, что смотришь? Спросить боишься? – буркнул Ярослав. – Побили меня. Всех нас побили, старый. Еле я жив ушёл. А что с братьями – не знаю. Может, и в живых их уж нет.

Он осёкся, увидев, что по морщинистому лицу старика текут слёзы. Горе его было неподдельным, и Ярослав подумал, что Душило, наверное, единственный, кто ему сочувствует. Остальные злорадствуют. Или ещё хуже – ненавидят.

   – Вот так, старый. Много нас было, сам знаешь, а побили всех. Тесть мой, князь Мстислав. А дружина моя меня бросила...

   – Как же это, князюшка? – жалобно спросил старик.

   – Что же теперь будет?

   – Известно что, – сказал Ярослав. – Тестя моего ждать будем. Он, поди, не задержится. Вот придёт сюда и решит, что делать.

И, произнеся это, Ярослав понял, что сказал, сам того не желая, чистую правду. Ничего другого ему не оставалось, как тихо сидеть в Переяславле и ждать решения своей участи. Ничего другого! Он не мог собрать войска, чтобы продолжить войну или хотя бы пригрозить союзным князьям и не пустить их в свои владения. Он не мог сейчас никуда уехать – ни один удел, ни один родственник не принял бы его. Из уважения к Мстиславу Мстиславичу. Из страха перед Мстиславом Удалым. Из презрения к нему самому, князю Ярославу.

Самым лучшим было бы – погибнуть там, на Липице. Но тогда, среди кровавой бойни, среди тысяч мёртвых тел, ему погибать не захотелось. Ах, как захотелось жить, именно тогда!

   – Всё бы ничего, старый, – начал объяснять Ярослав старику, который, плача, смотрел на него в каком-то ожидании. – Мы бы их переломили. Нас-то с братьями больше было, и стояли мы лучше. Да чёрт нанёс новгородцев! Как набежали они – босые, страшные! Не зря я их, видно, прижимал! – Ярослав потряс кулаком. – Ух, как ненавижу сукиных детей этих!

Он снова ощутил прилив злобы.

   – Что делать станем, спрашиваешь? Я скажу, что делать! Беги-ка ты в город да приведи мне тысяцкого! И людей собери, какие остались. Стражу всю с ворот всех снять – и сюда. Я ждать буду.

Управляющий убежал.

Ярослав вышел во двор, показалось, что в помещении душно. Мёртвая разрубленная туша коня всё ещё не была убрана – возле неё суетились несколько человек. Обвязывали верёвками, чтобы отволочь куда-нибудь. Завидев князя, вышедшего на крыльцо, посмотрели на него разом и бросили работу. Застыли, не шевелились, будто боялись, что он сейчас и с ними вот так, как с конём. Ярослав плюнул, сошёл с крыльца и зашагал куда-то, всё равно куда, лишь бы подальше от этих дураков, а то и в самом деле руки чешутся – может дойти до греха.

Так он и ходил по двору, убивая время, пока не начали собираться те, за кем послал, оружные люди, собранные со всего города – все, кто по каким-либо причинам остался дома и на войну не пошёл: по возрасту по болезни, очень немногие по семейным причинам – жена умерла или ещё что.

Всех набралось от силы человек пятьдесят. «Вот и всё моё войско нынче, – подумал Ярослав, – вся дружина моя. Ну ничего, кое-кто за это заплатит!»

Ратники, входя во двор, приветствовали князя, но ни о чём не расспрашивали – видно было, что обо всём уже знают. Ну и хорошо. Меньше разговоров. Правда, некоторые поглядывали на Ярослава с удивлением: вечер на дворе, зачем князь их собирает? Неужели погонит куда-то? Не довоевал?

Одним из последних пришёл переяславский тысяцкий Петрил Степанкович. Мужчина он был дородный, двигался вальяжно, и выражение неумелой детской скорби на лице как-то не вязалось с его обликом. Подойдя, молча поклонился. Ничего не стал говорить, ждал, каковы будут приказания.

   – А скажи-ка мне, Петрил-тысяцкий, – не отвечая на приветствие, произнёс вкрадчиво Ярослав, – много ли у тебя новгородских торговых людей содержится?

Он имел в виду тех купцов, которых задерживал в Торжке и отсылал сюда. Ну и тех, кого, уходя из Торжка, велел оковать цепями и гнать в Переяславль! Все эти купцы со своим непроданным товаром находились под присмотром тысяцкого, и он нёс за них перед князем ответственность.

Петрил Степанкович вздрогнул. Ему стало страшно от догадки, которая сразу возникла после того, как он услышал звук Ярославова голоса. Ничего хорошего обычно такой голос князя не предвещал.

Да, тысяцкий присматривал за торговыми людьми, выполняя приказ своего князя. Мало ли, как могли навредить Ярославу эти купцы. Петрил отвечал за их размещение, прокорм и не позволял им выходить из города, вот и всё. Купцы были им поимённо переписаны, товары их размещены на складах и учтены. Можно было относиться к ним, как к некой скотине, которую хозяин держит и кормит по своей неизвестной прихоти, не имея с этой скотины ни шерсти, ни молока, ни сала. Видя бессмысленность содержания купцов в городе, тысяцкий был уверен, что князю вскоре надоест это. И он, как часто бывало, отдаст приказ совсем противоположный: чтобы духу их в Переяславле не было! И тогда Петрил выдаст им товары по списку и выпроводит.

Со временем Петрилу-тысяцкому стало ясно, почему Ярослав так поступает: хочет задушить Новгород! Ну хочет, и ладно, это дело княжеское. Одно понятно: кормить торговых людей придётся ещё долго. Да к тому же и отвечай, если сбежит который. Обуза! Лучше всего установить по отношению к купцам строгость, как к обычным пленникам, решил тысяцкий. Так с ними хлопот будет меньше.

Но всё получилось не так, как он хотел. Имея по службе частые общения с задержанными гостями, он понемногу стал испытывать ко многим из них тёплые, едва не дружеские чувства.

Купцы были любопытный народ! То, что Петрил Степанкович поначалу принимал за простую наглость, порождённую их невежеством, на самом деле оказалось душевной свободой. Они были вольные люди, словно никогда не знавшие над собою тяжёлой и суровой княжеской власти!

Петрил слышал раньше, что в Новгороде своём они живут без законов, даже присловье о них такое ходило: живут по обычаю сукиных детей. Оказалось, всё не так! Купцы много рассказывали ему про свой древний город, про свои вольности, про торговлю с заморскими странами. Про то, как сами выбирают себе князей на стол, а буде князь начнёт шалить – выгоняют его вон! Петрилу и подумать о таком было страшно. А им – хоть бы что.

А как много они видали на своём веку! От них услышал Петрил про далёкие страны, про чужие земли, населённые диковинными народами. Услышал про то, как среди племён, живущих в глухих северных лесах, есть такие колдуны, что мёртвого могут оживить, и он ходит – сами видели. А на юге, за половецкими степями, в тёплых краях, где зимы отродясь не бывает, живут люди, которые даже летать умеют, правда, невысоко.

Петрил Степанкович, сам тому удивляясь, стал чаще бывать у новгородских купцов. Засиживался у них подолгу – всё слушал. Содержались они сначала все вместе, в длинном строении вроде скотницы, нарочно для них построенном. Кучно жили, тесно, но не жаловались. По этому поводу среди них даже шутка ходила: будто они и не в плену вовсе, а сидят в чреве большого корабля, что везёт, везёт их по торговым делам – верно, куда-нибудь и привезёт. Со временем тысяцкому показалось, что незачем им терпеть такие неудобства, и он понемногу расселил купцов в городе. Много нашлось желающих принять их у себя. Если князь спрашивал про них, тысяцкий честно отвечал, что всё в порядке, присмотр за пленниками обеспечен. А они за полгода в городе прижились! Среди переяславских торговых людей у новгородцев знакомцы оказались, да и вообще – всем они как-то пришлись ко двору. Двое даже жениться успели в Переяславле и только и ждали, когда князь их отпустит, чтобы увезти домой своих жён.

Рассказывали новгородские купцы Петрилу Степанковичу и про князя Мстислава Удалого, и про отца его, Мстислава Ростиславича. И когда переяславский князь – которого из Новгорода-то выгнали! – затеял воевать с Мстиславом Удалым, купцы сразу приободрились и стали уверять тысяцкого, что Мстислав Ярослава непременно побьёт, и скоро они получат долгожданную свободу. И Петрил, сам ужасаясь своим мыслям, стараясь не показывать их, в душе желал новгородцам, чтобы их предсказания сбылись. Получалось, что он желал своему князю поражения.

Узнав о том, что Ярослав прибежал в город пеший, без войска и разбитый наголову, тысяцкий почувствовал, что горе, которое нынче войдёт в каждый дом, захлестнёт город, – это ещё не всё. Он знал своего князя и потому, придя по зову к нему на двор, сразу был потрясён тем, что Ярослав – будто других забот сейчас не было – вспомнил о новгородских торговых людях. И так спросил о них, что у Петрила Степанковича сердце заледенело.

   – Что молчишь, тысяцкий? Или непонятно спрашиваю? – процедил сквозь зубы Ярослав.

   – Какие были – все целы, – ответил Петрил. – Полтораста человек их всего.

   – И что? Хорошо ли живут на моих хлебах? – полюбопытствовал Ярослав.

   – Содержим по твоему приказу, княже.

Лицо Ярослава Всеволодовича задёргалось. Он шагнул к тысяцкому и завопил, надувая на горле жилы:

   – Собрать их! Всех собрать здесь, не медля! Да под стражей чтоб! Связанные чтоб были!

Князь поискал взглядом управителя.

   – Душило! Верёвки, какие есть – все сюда! Там скажи, – он махнул в сторону дворца, – пусть выходят с оружием! Дело всем найдётся! Тысяцкий! – обернулся Ярослав к Петрилу Степанковичу. – Ещё тут? Не ушёл? Пошёл бегом, а то и тебя вместе с ними!

Вскоре во дворе никого не осталось. Ярослав знал, что сейчас начнут приводить купцов, и, значит, следует подготовиться к тому, что он затеял. Побежал вглубь двора – там, возле самой ограды, находился большой погреб, служивший когда-то хранилищем, потом – темницей. Это была длинная яма, укреплённая срубом, с крышей из дёрна. От времени сруб ушёл ещё глубже в землю, а крыша казалась просто холмом, поросшим травой. Много раз Ярослав хотел приказать, чтобы погреб засыпали, но почему-то так и не сделал этого.

Подойдя к плоскому холму, он осмотрел всё сооружение. Ступени, что когда-то вели в погреб, и низкая дверца засыпаны были землёй, и войти внутрь через старый ход было нельзя. Он решил, что надо разбирать крышу. Подбежал к краю, ухватил дерновый пласт за высохшие травяные стебли, потянул. Дёрн не поддавался: успел врасти, укорениться. Тогда Ярослав вытянул меч из ножен и принялся вырубать кусок поменьше.

Пошло на лад. Ему удалось выдернуть кусок земли. Отбросил его и начал резать следующий. Под вторым куском показалась полусгнившая деревянная плаха. Ярослав ткнул её мечом – меч легко прошёл насквозь, обнаружив под плахой пустоту. Внизу, под крышей, много было пустого пространства.

Двор тем временем понемногу оживал – приводили купцов, у которых, чтобы князь не гневался лишнего, были уже связаны руки за спиной. Дружинники, первыми зашедшие во двор, поначалу князя не заметили, и Ярославу пришлось позвать их. Купцов подводили к погребу, выстраивали вдоль ограды.

Велев разобрать дыру в крыше пошире, он стал пристально разглядывать новгородцев. Ух, ненавистные рожи! Стоят, как будто они тут хозяева положения.

Они и вправду держались довольно свободно, хоть и были связаны. Подводили и подводили новых, и чем больше их оказывалось здесь, у стены, тем веселее им становилось. Видимо, толпой чувствовали себя ещё увереннее. И, конечно, уже знали о полном поражении Ярослава.

Он стоял и смотрел на них. Был соблазн: взять в руку меч поудобнее, подойти к толпе и начать с краю. Но Ярослав поборол этот соблазн. Он знал, что муки, которые он приготовил новгородцам, во много раз страшнее, чем быстрая и милосердная смерть от его меча.

Купцы уже справились с первым волнением, понемногу развеселились, начали переговариваться. Один, неласково поглядывающий из-под шапки светлых прямых волос, вдруг обратился к самому Ярославу:

   – Что, князь? Расскажи про войну нам. Повыдергали тебе перья из хвоста?

Новгородцы грохнули согласным хохотом. Но Ярослав остался на вид спокоен и не стал бросаться на дерзкого. Он взглянул – достаточно ли уже разобрана крыша погреба. А вслед за первым новгородцем и другие начали подавать голоса:

   – Ты князя нашего не встречал ли? Мстислава Мстиславича?

   – Что так войска у тебя мало, князь?

   – Князь! Князь Ярослав! Вели нам по чарке поднести! А мы за тебя попросим.

   – Не горюй, князь! Иди ко мне в помощники! Я тебя торговать научу. Не пропадёшь!

   – Ха-ха-ха! Иди, иди к Вавилу, князь! У него не заворуешься?

А новых всё подводили – удивлённо улыбающихся, когда обнаруживали тут этакое веселье. Скоро стало тесно в этом конце двора. Наконец, кажется, привели последних.

   – Тысяцкий! Петрила! – позвал Ярослав. – Ты где?

Тысяцкого почему-то рядом не оказалось. Наверное, ещё не всех привёл. Ладно. Не ждать же его. Пора начинать, а то совсем стемнеет скоро.

Ярослав повёл плечами, и на лице его появилась улыбка. И вот странно – завидев эту улыбку в свете факелов, поднесённых слугами, купцы новгородские сразу стихли и насторожились.

Недоумённо переглядывались и некоторые из дружинников. «Ещё жалеть начнут, – подумал Ярослав. – Были бы в том сражении, небось не пожалели бы никого из этих. Ну, если хоть один мне слово поперёк скажет – зарублю на месте».

Он посмотрел на дыру в земле.

   – Бросай их! Всех туда! Всех!

Толпа купцов ахнула, колыхнулась. Видно, не верили, что князь может с ними сделать такое. А теперь сразу поверили.

Двое дружинников уже схватили одного, близко стоящего к дыре. Новгородец – это был тот, с прямыми светлыми волосами – упирался, но его подвели к краю и толкнули. Он провалился вниз. Кажется – удачно, потому что сразу из дыры послышался глухой, но весёлый его голос:

   – Ничего, братцы! Здесь жить можно! Места на всех хватит!

Он и ещё что-нибудь кричал бы товарищам по несчастью, но тут на него сверху сбросили второго, потом – третьего. Больше того новгородца слышно не было. Зато те, кто дожидался своей очереди, молчать не стали:

   – Кровопиец! Не наелся ещё крови?

   – Погоди! Всё тебе припомнится!

   – Ярослав! С безоружными да связанными легче воевать? Собака ты!

   – Мы не безымянные! Про нас знают! За каждого ответишь!

Они кричали, плевались, и у Ярослава задёргалось лицо. Кричавших оставалось всё меньше, а из-под земли, становясь всё громче, доносился приглушённый многоголосый стон. Некоторые из новгородцев не давали себя вести – шли сами. Возле края дыры, плюнув в князя, прыгали вниз. Связанных людей было уже навалено высоко, под крышу. Дружинники, стоявшие у дыры, покрикивали:

   – Отползай давай! Освобождай место!

Наконец сбросили последнего. Он уже поместился с трудом. Стон из ямы теперь звучал слаженно и ровно – Ярослав был доволен. Проводив последнего новгородца взглядом, он повернулся к дружине:

   – Досками заложите. А сверху – дёрном. Вдруг ночью дождик пойдёт? Их и не замочит.

Только двое, кажется, и засмеялись над княжеской шуткой. Остальные не засмеялись. Но не стали и возражать – тут же были принесены и доски, и яму закрыли, как велел Ярослав.

День завершился, ночь стояла. Начался этот день, правда, неудачей, но закончился хорошо. Ярослав Всеволодович чувствовал, что на душе немного полегчало.

Стон из погреба раздавался всю ночь. Но князь его не слышал. Он сходил-таки в баню, помылся, напарился и ушёл на женскую половину, где жили его девки. А эта часть дворца находилась от погреба достаточно далеко.

И следующим днём стон ещё был слышен, но уже слабее. Ярослав нарочно ходил туда, стоял возле погреба, прислушивался. Несколько раз ходил. Вечером ему даже показалось, что кто-то под землёй ещё жив. Но, может быть, только показалось – почудившийся звук был невнятен и непонятно откуда шёл. Возможно, и не из ямы вовсе.

Впрочем, у Ярослава появились и другие заботы, помимо расправ над ещё уцелевшими в других городах пленными новгородскими купцами. Со дня на день приходилось ожидать прихода князей-победителей и надо было придумать какую-то хитрость, какой-то ловкий ход, чтобы сохранить своё положение.