Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

В конце концов, Касьян-староста, ни с кем в объяснения не пускаясь, непривычно суровый, увёл половчина в свой дом, оставив без ответа главный немой вопрос: так верить половцу или не верить? А если верить, то какие дальше будут действия? Мужики постояли ещё немного, потолклись, поспорили, ни к каким выводам не пришли, кроме одного, пожалуй: много вреда натерпелись в прошлые годы от половца поганого, если кто их там, в степи, железными конями, и потоптал, то русской земле от этого одна польза, А что далее будет, то одному Богу ведомо, поживём – увидим, может, и до великого князя дойдёт, а там как он сам решит, так и будет. Так и всегда было, а наше дело – живи да не спрашивай. Понемногу стали расходиться.

Иван домой не пошёл, побежал в кузню. Нарочно сделал крюк, чтобы мимо дома не идти, в таком непонятном состоянии не хотелось домашним на глаза показываться. Он шёл и думал: правду говорил половец или нет? Может, напутал чего? Или того хуже – распускает слухи зловредные, а сам между делом выпытывает, достаточно ли воинской силы у Киева, чтобы отразить степной набег? Иван вырос в Новгороде и часто слушал там рассказы купцов и торговых людей. А те в своей жизни где только не бывали, чего только не видели! И ни разу Иван не слышал, чтобы целый народ, да такой ещё страшный, вдруг появился из ниоткуда! Есть, говорят, племена людей с двумя головами и как смоль чёрных, но они всегда были, и все, кому любопытно, про них знают. Есть и такие, что летать могут над землёй, правда, говорят, что невысоко – так, на пол-аршина, но и про тех людей на Руси известно. Да любой малец про таких расскажет! И что? Собирать всё нажитое в охапку и бежать куда глаза глядят? Каждому племени – хоть двухголовым, хоть чёрным, хоть летунам этим, хоть русскому человеку – Бог определил свои пределы, там и живи. Одни половцы, как неприкаянные, всю свою жизнь не знают покоя, рыская по степи туда-сюда за своими стадами, а от нечего делать да из вечной алчности своей непрестанно тревожат соседние народы, разоряя их и сжигая города. Хороши и русские князья, что в прошлое время просили помощи у поганых, науськивали их один на другого, отец на сына, а брат на брата. Через это внушали неразумным половцам соблазн диавольский, заставляли их верить, что одним разбоем да грабежами прожить можно. И вот кому-то надоела дикая половецкая вольница (а получив от русских отпор, они обязательно стали тревожить каких-то других своих соседей), собрали соседи войско да и вложили половцам как следует, может, и следа от них не осталось! Ну а те, что остались, так и не поняв, что понесли кару заслуженную, бросились кто куда с жалобами и причитаниями: ах, ах, погибаем, спасите, люди добрые! Ну и погибайте, так вам и надо, ворам степным. Ещё и в Киев прискакал – креститься. Крестись не крестись, а душу свою чёрную не враз отмоешь.

Поразмыслив таким образом по дороге, в кузню Иван зашёл уже успокоенным. Его ещё не ждали. Двое молодых работников боролись на первой весенней травке, уже проклюнувшейся возле кузницы, хохоча и вскрикивая от избытка сил. Третий был судья, следивший за тем, чтобы боролись по-честному, без подножек и толчков, сам едва сдерживаясь, чтобы не броситься в схватку. Стоящий в дверях Дормидонт важно говорил что-то назидательное внутрь кузни, одним глазом поглядывая на борющихся, готовясь сделать им строгое замечание.

При виде этого веселья, торжества молодой силы Иван ощутил вдруг прилив всей своей нерастраченной мощи.

   – А ну! – крикнул он работникам. – Давай оба против меня! Вот я вас землёй-то накормлю!

Те, поняв, что хозяин не сердится, с весёлым гиком налетели на него. Иван не дрогнул. В это мгновение он готов был весь мир ухватить своими тяжёлыми руками, приподнять его и, перевернув, снова поставить на место. Так и попались оба молодца ему в объятия! Иван сгрёб обоих, не обращая внимания на укоризненный вскрик Дормидонта и восхищенный гогот судьи, и, поднатужившись, хряпнул о траву, сам повалившись сверху. Молодцы, однако, не собирались так легко сдаваться. Они раскатились в стороны, ухватив хозяина за бока и попытались его припечатать спиной к земле. Не тут-то было! Иван легко кувыркнулся вперёд, увлекая за собой обоих, и сам вдавил их в траву всем своим весом. Парни кряхтели, извивались, но высвободиться из-под Ивана не могли.

Иван придумывал, что бы с ними, жеребцами стоялыми, ещё сделать, как вдруг из кузницы донёсся звонкий удар молота о наковальню, и в созвучии с этим явно послышалось в мозгу прозвучавшее слово: Чингисхан! Иван снова вспомнил о том, что его так испугало ещё совсем недавно.

Сразу тело налилось усталостью, руки разжались. Состояние хозяина передалось и обоим молодцам, они поднялись на ноги, но теперь не делали попыток продолжить борьбу, а смотрели на Ивана со смущением. Ждали приказаний.

Иван помотал всклокоченной головой. Рассказать им, что ли? Поделиться тревогой? Рассказывать о важных новостях вообще-то всегда приятно: чувствуешь себя будто умнее всех тех, кто слушает. Но сейчас почему-то язык не поворачивался, и главное – не хотелось произносить этого имени: Чингис-хан, не хотелось этим звуком осквернять и без того испорченное настроение.

   – Да, такие вот дела, – произнёс Иван, рассматривая ссадину на ладони. – Чингис-хан, братцы. Не слыхали про такого?

   – А кто таков? – тут же отозвался Дормидонт, желающий показать, что он-то с хозяином на равных, только не по глупостям вроде барахтанья в траве, а в делах поважнее. – Это чьё же имечко? Вроде не наше.

   – То-то и оно, что не наше. Монгольский каган. Скоро с ним война будет.

И, сказав про войну, Иван сам уверился в том, что она действительно неизбежна. И то, что половец, так спешно перекрестившийся в православного, говорил правду, стало вдруг таким ясным для Ивана. Он стоял, не решаясь двинуться с места, словно не мог выбрать, какое первое движение будет самым уместным. Идти ли в кузню? Но зачем? Или домой отправиться. Но для чего? Утешения там, что ли, искать? Или собираться в дорогу – подальше куда-нибудь, спасая себя и самое дорогое, что есть в жизни: деток и жену Арину?

   – Будет война, братцы, и скоро, – проговорил Иван.

И неторопливо, взвешивая каждое слово, будто кусок железа, прежде чем начать с ним работать, рассказал работникам и Дормидонту обо всём, что удалось узнать. Его слушали, не перебивая расспросами – всё-таки они были коренные жители Киева и о набегах дикой орды знали побольше, чем их хозяин.

Некоторое время, после того как Иван кончил говорить, стояло молчание. Пока его не нарушил всё тот же Дормидонт.

   – Стало быть, я так понимаю, – начал он, оглаживая негустую свою бородёнку. – Если война, то много князю Мстиславу Романовичу всякого оружия понадобится. И прочего снаряжения для дружины его. А и думать надо, что ополчение станут созывать. Народ соберут. А у народа какое оружие? Топор да рогатина. Вот я и думаю так, что надо нам, Иван Демьянкович, за работу приниматься. Оно понадобится.

   – Ишь ты, как дело повернул! – удивлённо сказал Иван, глядя на помощника.

   – А наше дело известное. Ты-то вот не знаешь, а молодые помнят. Нашему брату, ковалю, перед войной самая работа бывает. Одних подков конских...

   – Подков? А ещё чего надо? – В Иване неожиданно проснулся живчик хозяйствования.

   – Перво-наперво – брони. Мечей тоже потребуют. Сколько не изладим – всё возьмут. Война – дело такое, железа много надо.

   – Наконечников для стрел тоже, – вставил Семак, один из молодых работников, тот, что был судьёй.

   – Сетки кольчужной много понадобится – рубашки из неё делать. Шлемы. Да много чего. Надо, Иван Демьянкович, за железом к сотнику ехать, сколько даст – брать, а ты давай иди ещё помощников возьми человека три хоть. Второй горн задувать станем, а то он у нас уж сколько дней холодный стоит. Углежогов просить насчёт угля. Ребятишек хоть пару, что ли, чтоб подносили чего. К наковальням-то все встанем. Да ты не переживай, дело нам привычное.

Дормидонт говорил важно, как будто он и был сейчас настоящим хозяином положения. Впрочем, Ивана это нисколько не задевало, он был даже благодарен помощнику за то, что тот вывел его из бессильного состояния. Отправив Дормидонта за подмогой, он велел молодым работникам раздувать второй горн, а сам, прежде чем поехать к сотнику за железом, осмотрел свои запасы и разный недоделанный товар, который можно было пустить в перековку.

Да и для себя надо было изготовить снаряжение. Ещё никогда не приходилось Ивану носить облачение ратника, но теперь, вдохновлённый, горящий желанием работать и драться, он не допускал мысли, что будет стоять в стороне от грядущих битв. Враг есть враг, и если ты русский, то обязан сражаться с ним, защищая родную землю. С врагом надо поступать только одним образом – убивать его. Иван вспомнил нелёгкие месяцы унизительного немецкого плена, своё восхищение русским войском, освободившим его из неволи, свои переживания из-за того, что поторопился в своё время покинуть Новгород, а иначе с ополчением непременно бы принял участие в Липицкой славной битве, под знамёнами Мстислава Удалого, – и твёрдо решил, что уж для себя-то он точно изготовит полное военное снаряжение. И лично выкует самый длинный и тяжёлый меч.

Глава 7

Хан половецкий Котян неплохо говорил по-русски. Несмотря на своё довольно высокое положение в степи (он приходился по коренной отцовской линии праправнуком самому хану Кончаку, знаменитому из знаменитых степных правителей), предметом его особой гордости, поднимавшим его, как он полагал, над остальными половецкими ханами, было родство с русским князем Мстиславом Мстиславичем. Да ещё такое выгодное родство! Свою дочь, прекрасную Береке, он выдал замуж за Мстислава, сделавшись, таким образом, прославленному князю тестем, то есть вроде второго отца, – тесть у русских весьма почитается. И, соответственно, мог, имел полное право называть Удалого своим сыном. Пусть и дочка Береке уже крещена в православие и носит христианское имя Анастасия, и особой любовью зятя Котян не мог похвалиться среди своих – Мстислав Мстиславич долгие годы о тесте не вспоминал, будто его и не было вовсе, а всё же при встрече Котян всегда готов был оказать князю отеческое благоволение – и пусть бы князь Мстислав его не принял! В нём и самом течёт половецкая кровь, правда, немного и не такая уж знатная.

Всё равно Котян гордился и, живя средь своих просторных степей, всегда говорил: вот закончит мой сын, мой зять любимый, свои ратные дела на Руси, освободит себя для досуга – вот тогда я и навещу его в его родном уделе, а то и в самом Киеве, где он вполне может занять великокняжеский стол. Поеду, навещу, ведь он меня давно уже приглашает, вот только мне недосуг.

В ожидании счастливой встречи Котян понемногу выучил русский язык, перестал носить обычную для степняка одежду – войлочный халат – и переменил её на княжеское корзно из алого аксамита, расшитое тонкой серебряной нитью, пусть и слегка засаленное по рукавам и бокам. Других своих привычек он не смог изменить, поэтому ел всегда руками, отхватывая ножом куски мяса у губ, а жирные руки отирал о волосы, иногда, забывшись, об верхнюю одежду. Ай, какая беда, подумаешь! Для торжественных поводов в повозке много разной богатой одежды, а если в степи живёшь, то твоё платье обязано быть испачканным бараньим жиром, иначе среди людей пойдут разговоры, что богатство хана Котяна не такое уж неисчислимое, как он всегда хвалится на пирах с родственниками.

Впрочем, сейчас о богатстве лучше было не думать, иначе можно сойти с ума от чёрного горя! Хорошо ещё, старшая жена надоумила, когда спасались, сделать небольшой крюк, за дальние холмы, и забрать с собой тех овец и верблюдов, что были туда заблаговременно отогнаны. Хорошо ещё, что он сам распорядился заранее уложить основной скарб в кибитки. Но почему послушался старшего пастуха и не перегнал в безопасное место весь свой скот? Богатство половца, будь он хан или последний бедняк, не в золоте и одеждах, не в рабах – а в скоте! Множество скота теперь досталось безжалостным и могучим завоевателям. А хан Котян, едва успевший покинуть родные кочевья, теперь обладает сотней верблюдов и несколькими сотнями овец. С этим достоянием ему предстоит вступить в чужую русскую землю. Как посмотрят на него русские? Как отнесётся к бедности хана Котяна его зять, Мстислав Мстиславич? Впрочем, русские любят золото и разные украшения из него. Этого добра в ларцах у хана достаточно. Можно увешать всех жён княжеских, тем более, что жён у князей всего по одной, а не по дюжине, как полагалось бы таким сильным властителям.

И чего просить у русских? Чего требовать у зятя? Только ли спасения собственной жизни? Или помощи в войне? Ох и непросто будет Котяну договариваться с Мстиславом Мстиславичем, хоть он и зять. Сам Котян всегда тяготел к миру с русскими, часто ездил к ним, жил подолгу в гостях, даже вот дочку Береке пристроил. Но вот предки, нечистый бы их побрал! Много зла сотворили они на русской земле! Иной раз, въезжая по приглашению княжескому в его город, нет-нет да и поймаешь на себе чей-то ненавидящий взгляд – ну, значит, у этого половцы отца убили или мать в плен увели. А Котян здесь при чём? Да разве одни только простолюдины так недобро косятся. И знатные люди, и князья иные играют желваками от злости, принимая от тебя подарки и предложения дружбы. Не раз помянешь своих родственников недобрым словом, даже и самого знаменитого из знаменитейших – хана Кончака – и того не пожалеешь. Трудно представить, но русские до сих пор помнят, как Кончак разбил и уничтожил войско ихнего черниговского князя, Игоря Святославича, и самого князя держал в плену, правда, создав ему неплохие условия; пока князю Игорю не надоело и он не нашёл возможности бежать. Ну было и было, а всё равно помнят. Не помнят только одного: князь Игорь Святославич сам, по своей воле отправился воевать в половецкие степи, не вняв предостерегающим знамениям небесным. Тогда ещё солнце затмилось. А как дружина княжеская погибла – помнят. Говорят, что сложили про это событие песню необыкновенной красоты и теперь поют её на пирах, вместо того чтобы услаждать слух звуками музыки.

Одним словом, если не удастся убедить зятя пойти войной против монголов, то тогда остаётся двигаться дальше, вслед за солнцем, туда, где можно будет дожить свой век в безопасности. Есть же на земле уголки, куда не в силах добраться Чингис-хан? А если таких уголков нет, тогда и жить незачем. Монголы в живых не оставят ни одного половца, всех вырежут – от грудного младенца до знатного хана.

Путь от половецкого вала был сравнительно безопасным. Пришлось, правда, остановиться на несколько дней и долго торговаться с разбойниками, бродниками, как они себя сами называют. Требовали выкуп непосильный, едва ли не весь скот, но, видно, драться не было у них желания. Люди Котяна, числом бродникам уступающие, приготовились биться до последнего, понимая, что скот – их единственное достояние и жизнь. Сам Котян взялся за оружие. А бродники, вернее, их предводитель – неприятный человек с лицом плоским, как коровья лепёшка, делал вид, что готов пропустить половцев в русскую землю лишь за большую плату, иначе не положено. Пришлось его пугнуть родством с князем Мстиславом Мстиславичем, а когда и это не помогло – притвориться монгольским послом, от самого Чингис-хана. Тогда этот плосколицый дрогнул и пропустил. Отдали ему десяток овец и пару верблюдов для ублажения его алчности и гордыни бессовестной. После этого путь стал свободен.

Мучительно для души оказаться вдали от родных мест. Вдвойне мучительно, когда бежишь, спасаясь от преследования. Но мучительно втройне, если бежишь через земли, тебе не принадлежащие и даже родственникам твоим, хотя бы отдалённым. Чужая земля не любит, когда по ней скачут чужаки. Приходилось то и дело останавливаться, разбивать шатры, напрашиваться в гости, нести подарки бабам, глядящим исподлобья, которых выдрать бы плетью, да нельзя, их мужьям тоже, тратя драгоценные вещи на этих не очень-то значительных для Котяна людей. Котян чувствовал, что чем дальше он будет углубляться в Русь, тем больше подарков ему придётся раздавать – и от этого душе было ещё мучительнее.

Он вовремя спохватился и стал приберегать разное узорочье из ларцов и цветастые ткани на платье. Русских очень занимали верблюды – целые толпы сходились посмотреть на невиданных зверей с двумя горбами, презрительно поглядывающих вокруг себя. Вот и стал Котян дарить хозяевам мест, через которые проезжал, верблюдов. Получалось и значительно, и не обременительно. Всё равно ему не сохранить верблюжье стадо там, куда он направлялся, верблюды там не живут.

Через великое княжество Владимирское, к тверским землям лежал его путь. Там, в городе Торопце, проживал сейчас зять, Мстислав Мстиславич, к нему и следовало обращаться, не только потому, что зять, а потому, что не было славнее витязя в русской земле, чем он. Родство с Удалым начало приносить плоды: узнав, что Котян – тесть князя, его пропускали беспрепятственно. В этих случаях, пользуясь расположением хозяев, Котян набивался в гости и за обеденным столом обязательно заводил беседу о новом враге человечества – монголах и Чингис-хане, уже успевшем завоевать полмира. Князь городенский, князь муромский, князья дубровенский и стародубский – все отнеслись к этому известию с должным уважением. А стольный город Владимир Котян объехал стороной, заплатив княжескому тиуну дорожную пошлину, кроме пары верблюдов дал ещё двенадцать ногат[14]14
  Ногата — денежная единица Древней Руси (X-XV вв.). 1 ногата равнялась 1/20 гривны.


[Закрыть] золотых, – не хотелось встречаться с великим князем или братом его. Неизвестно, как бы отнеслись они к тестю Мстислава Удалого, когда-то крепко побившего их на Липице. Объехал Котян и город Переяславль Залесский, где брат великого князя, Ярослав, тоже мог находиться.

Чем ближе он подъезжал к Торопцу, тем легче делалось у него на душе. Кругом царило спокойствие, едва ли не сонное. По обеим сторонам подсохшей после весенней распутицы дороги, на полях крестьяне мирно работали, заканчивался сев. В лугах паслись стада коров, табуны коней, испуганно шарахавшиеся при виде верблюжьего стада, шедшего за обозом Котяна. Завидев его обоз, люди останавливали работу и принимались разглядывать диковинное шествие с любопытством. Иногда на дороге встречался отряд княжеских дружинников – тогда заводился разговор, всегда заканчивавшийся пожеланием доброго пути. Здесь уже не было человека, который не знал бы, что у князя Мстислава Мстиславича тесть – из половцев. Его пропускали без проверок и даже пошлины не требовали.

К Торопцу добрались уже под вечер, когда городские ворота закрывались. Издалека было видно, как возле моста через неширокую речку Торопу загораются костры, и на городских стенах расходятся для несения ночной службы дозорные. Пришлось прекращать движение и останавливаться на ночлег, чтобы на ночь глядя не вызвать в городе переполоха своим приближением. Котян жалел, что не выехал в город впереди обоза, сейчас бы, может, с зятем уже беседовал бы. Но оставлять обоз в чужой земле, хоть ты и Князев тесть, было нельзя.

Ночь прошла тихо, под яркими весенними звёздами. Сам Котян почти и не спал, всё думал про завтрашнюю речь, которую обязан произнести перед зятем. Главное – задеть какие-то струны в его душе, расшевелить его, потому что никто из русских не знает и даже не предполагает, с какой скоростью могут передвигаться войска Чингис-хана даже по безводным пустыням. Те, кто прибежал в половецкие степи с юга, рассказывали нечто несусветное – великую Красную пустыню монгольская конница преодолела за месяц, имея при себе только ту пищу и воду, что несла на себе. Нечистый дух ей помогал, не иначе. А что же говорить о благодатных русских землях, где коням и людям еды достаточно? Правда, здесь есть ещё и сами русские, которые не позволят монголам свободно идти по их земле. Но вот для этого-то и нужно их расшевелить как следует, рассказать им об опасности.

Утром, едва дождавшись, когда солнце поднимется на приличную высоту, Котян приказал трогаться с места и спокойным шагом двигаться к Торопцу, окружив себя оставшимся скотом, чтобы иметь вид ещё более мирный. Заметив приближающееся столпотворение, от городских ворот немедленно отъехала ему навстречу стража, но как-то сразу стало видно, что город не захвачен врасплох появлением неожиданных гостей. Воинское дело в Торопце было поставлено отлично, а значит, Мстислав Мстиславич действительно находился тут.

Так оно и оказалось. Узнав о том, кто едет, дружинники отправили одного в город – докладывать князю, а сами образовали вокруг Котяна нечто вроде почётного сопровождения. Ему это было и лестно, и гордость он ощущал перед своими жёнами и челядью, но всё же волновался, ожидая, как встретит его зять.

Мстислав Мстиславич, несмотря на годы и некоторую грузность тела, был всё ещё лёгок на подъём, поэтому, когда Котян въезжал в городские ворота, зять уже встречал его, сидя в седле и радушно улыбаясь. Да, годы не щадили его, как, впрочем, и Котяна. Но тесть, глядя на зятя, не мог не отметить про себя, что, хотя он и ненамного старше Мстислава Мстиславича, но всё же уступает ему весьма сильно, как старик юноше. Зять, по всему видно, перестал быть тем молодым человеком, которого можно было легко зачаровать словами, он не только возмужал, но и помудрел. Перед собой Котян видел не просто отважного витязя, но мужа государственного, способного различить – где свой, а где чужой. Пока что Мстислав Мстиславич разглядывал тестя с тем русским любопытством, в котором легко прочитывается вопрос: да, человече, видеть тебя приятно, а только что за этим кроется? Какие известия привёз ты в наше мирное царство? Уж не беда ли сидит на твоём плече, как ворон, нахохлившись и тревожно посверкивая глазом?

Приветствуя зятя, Котян мудро избег выказывать свои отцовские, покровительственные чувства. Правильнее было поздороваться, как с равным себе. Котян так и сделал. Через некоторое время, по русскому обычаю обняв дочь (растолстела у русских, ну ничего, они это любят), потрепав по бархатным щёчкам обеих внучек (ай, как выросли, скоро замуж продавать, впрочем, здесь это по-другому называется), старый Котян приказал нести подарки, заранее подготовленные для каждого родственника отдельно. Зятю, Мстиславу Мстиславичу, – саблю из далёких южных стран, золотом и каменьями отделанную, с клинком, покрытым, как паутиной, тончайшей вязью письмён и рисунков, да коня могучего, да медный с серебром нагрудник, жене его – тканей расписных, да посуды серебряной, дочерям – разной мелочи драгоценной. Внучки подарками обрадованы были, хотя немного и дичились деда, прибывшего из половецких степей.

Потом очередь дошла и до приближённых, до дружины княжеской каждому – ногата или кусочек серебра. Ларцы, с таким трудом доставленные сюда Котяном, стремительно пустели, приходилось время от времени шептаться с верным слугой Тюлгу, веля ему принести из обоза то тот ларец, то другой. Мстислав Мстиславич, видя такую щедрость со стороны тестя, широко улыбался, а в глазах его стоял всё тот же вечный русский вопрос: с чего это, милый тестюшка, ты так стараешься? Уж не войну ли с соседом затеял, а нас задабриваешь, чтобы помогли, в случае чего?

Через какое-то время, когда все были награждены, скот поставлен в княжеские стойла, люди Котяна размещены, а подарок, могучий гнедой жеребец, опробован лично князем в ходу и рысистом шаге (не слишком доволен остался князь, хоть и виду не показал), Котян попросил уединённой встречи – для разговора.

Мстислав Мстиславич ждал этого. Он без лишних расспросов пригласил тестя к себе в светлицу, наверх, где иной раз любил отдохнуть от суеты, полежать, подремать, послушать книжное чтение. Везде, куда бы ни занесла его судьба, князь устраивал для себя такую светёлку для одинокого отдыха. Княгине Анастасии велел готовиться к пиру по случаю приезда тестя.

Они сели за невысокий резной столик, друг напротив друга. В светёлке хорошо пахло деревом и воском – такие запахи не услышишь нигде, кроме как в русском доме, и уж тем более не встретишь их в степи, где пахнет если не простором, то дымом и шкурами в шатре.

– Плохие вести я привёз тебе, князь Мстислав, – начал Котян по-заученному накануне. – Приехал я из своих степей, спасая жизнь свою и имущество от нового врага, невиданного, который полмира уже победил, а сейчас другую половину проглотить хочет. Имя того врага – Чингис-хан, повелитель племени монголов, император Неба и кровожадный зверь. Знамя его о девяти хвостах, и каждый хвост означает один из родов племени его. Он про великую Русь давно знает, давно в злобном сердце своём носит мечту напасть на вас и захватить в рабство, отнять имущество, жён и детей ваших. Наш народ уже бежит от него, но кони монгольские быстры, а люди неутомимы. И нет никому от них спасения. Они с нами сначала покончат, а там и к самым вашим рубежам подойдут. Тогда большая беда будет! Я пришёл к тебе, князь Мстислав, не только как родственник, но знаю, что знаменитый витязь ты в русской земле. Если кому и суждено остановить монгольское нашествие, так это одному тебе.

Котян замолчал, переводя дух. Выученные слова закончились, и он немного досадовал, что слишком прямо предложил зятю новую войну. Польстить-то польстил, но как отзовётся на эту лесть Мстислав Удалой? Не отошёл ли он от ратных дел? Говорили (правда, Котян старался не придавать этому значения), что недавно князь отказался от богатого удела, передав его тем, у кого же и отвоевал ту землю. Если Котяну не удастся убедить зятя в том, какая опасность угрожает всему живущему на русской земле, – тогда что ж? Тогда останется одно – убегать дальше, сожалея о щедрых подарках, которые могли бы весьма пригодиться в той, будущей жизни.

Но князь Мстислав Мстиславич был не из тех, кто пропускает мимо ушей рассказы о новых врагах русской земли.

Он всё так же неподвижно, в позе внимательного слушателя, сидел перед Котяном, но половецкий хан уже видел, что задел князя за живое. Мстислав Мстиславич даже будто помолодел лицом. В глазах его начинал разгораться огонь. Пальцы правой руки непроизвольно сжимались, как бы пробуя рукоять меча.

Котян не мог знать, что рассказ его поразил Мстислава Удалого в самое сердце. Новый враг! Да ещё какой! Поглотивший полмира, нацелившийся на то, что дороже всего было князю, – на русскую землю! Теперь можно забыть о неудачном галицком царствовании, о пренебрежении и предательстве жителей Новгорода. Забыть о том, что, понадеявшись на Константина Всеволодовича, отдал ему Великое княжение, а в итоге стол Владимирский занял тот, кто побеждён был на Липице! Забыть о том, что побеждённые сегодня торжествуют победу. Новый враг словно свыше посылался Мстиславу Мстиславичу – и, одолев такого врага, он выполнит долг свой перед русской землёю до конца. Ай да тесть! Вот так удружил – не к кому-нибудь прискакал за помощью, а ко мне, думал князь, чувствуя, как кровь начинает по-молодому струиться в жилах, весело шуметь в ушах, как нетерпение – скорее бы встретиться с Чингис-ханом и схватиться с ним – всё больше переполняет его, как голодного – мысли о еде.

   – Спасибо тебе, тестюшка дорогой, – сказал Мстислав Мстиславич, вставая со стула и даже кланяясь Котяну вполсилы. – Спасибо тебе за известие. Много будет тебе благодарна русская земля! А уж за нас не беспокойся, любого ворога мы в чистом поле встретим, как надо, и побьём его, да так побьём, – князь потряс в воздухе сжатым кулаком, – что и имя его забудется! Ну, что же? Давай-ка пойдём закусим, чем Бог послал, а завтра, я чай, тронемся. Негоже в Торопце сидеть без дела!

   – Как тронемся? – спросил Котян, предполагавший пожить тут несколько дней, чтобы отдохнуть от долгой дороги. – Куда тронемся?

   – Как куда? В Киев поедем, к князю Мстиславу Романовичу. Большой съезд надо собирать, многих звать. Одному-то мне никак не управиться. Повтори-ка, как ты народ этот назвал?

   – Монголы. А правит ими Чингис-хан. Ох, злодей, большой злодей!..

   – Монголы... – с удовольствием произнёс Мстислав Мстиславич незнакомое слово. – Ну что же, таких и бить, наверное, приятно. А то всю жизнь дерёшься неизвестно с кем, глядь – а там и бить-то некого. Монголы, стало быть. Ну, пойдём в гридницу, там уже и стол накрыт.

Котяну не очень-то хотелось сидеть за одним столом с княжескими дружинниками – что за обычай, в самом деле? – но отказываться он не стал. Придётся перетерпеть неприятность. Он уже сиживал за такими столами. Подвыпьют ратники, развяжут языки, начнут своему князю славу кричать, вспоминать воинские подвиги его, а потом – его родителя, и окажется, что князь или родитель его обязательно воевали с половцами и били их. А уж как били – это любой дружинник мог часами расписывать. Один заканчивал – другой начинал. И все под ободряющие крики, а потом и до шрамов, полученных в тех боях, дело доходило, закатывались рукава, рвались вороты сорочек, выпрастывались плечи с синеватыми рубцами и распахивались груди, поросшие, как это бывает у многих русских, курчавым волосом, – с теми же следами сабельных ударов и дырок от стрел. Ничего не скажешь – отважные люди, но всё же надо снисходительнее относиться к собеседнику, который, может быть, тоже показал бы шрамы свои, если бы не опасался вызвать общее недовольство.

В этот раз, однако, ничего не произошло. Дружинники, как и полагалось у князя Мстислава, сидели за длинным его столом, но ничего такого себе не позволяли. Да один Мстислав Мстиславич и говорил. Иногда только обращался к тестю за уточнением – какие эти монголы воины и какое в особенности у них вооружение. Дружина слушала, открыв рты. Похоже, что каждого забрало. Тихо переговаривались друг с другом, обсуждали грядущие сражения. Назавтра был назначен отъезд. Поэтому пирование закончили пораньше, и князь, отдав наставления, распустил своих воинов по домам. Сам же, проводив гостя на ночлег в отведённые ему покои (Котян решил нынче не ночевать в шатре, а делать всё, как положено по-русски), удалился на женскую половину, прощаться с женой и дочерьми, собираться в дальнюю дорогу, давать наставления по хозяйству и писать письмо князю Даниилу Романовичу в Галич. Князь Мстислав и мысли не допускал о том, что молодой князь откажется от встречи с воинами Чингис-хана. Письмо это надо было отправлять с гонцом прямо сейчас, в ночь, не дожидаясь завтрева, чтобы Даниил Романович имел время собраться и поспеть в Киев одним из первых, накануне съезда, дату которого Мстислав Мстиславич уже для себя определил – к середине апреля.