Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Глава 19

К вечеру Иван настолько замёрз под своей корягой, что решил махнуть рукой на все опасности и выбраться на берег. Заметят – так и пусть. Зато разом кончатся все мучения.

Солнце уже садилось, когда он выполз из-под куста и медленно, хотя его и бида крупная дрожь, стал пробираться к песчаному участку берега, зная, что песок успел нагреться за день на солнце, и там можно будет, закопавшись, получить необходимое тепло. Сверху Ивана не было видно, да никто из монголов и не искал его – все были заняты поисками добычи и разбиванием возов на дрова. Стараясь держаться поближе к лиственной сени, он прошёл по речке немного выше по течению и, достигнув цели, упал на тёплый песок.

Продрогшее тело не сразу почувствовало, как горячее тепло проникает внутрь, обволакивает, и от этого веки наливаются тяжестью. Поняв, что сейчас заснёт и сопротивляться бесполезно, Иван ещё успел несколькими судорожными движениями вкопаться поглубже, подгрести себе под бока и навалить сверху. Потом он сразу провалился в небытие, перестав существовать.

Сон или обморок неизвестно, что это было, но оно было таким глубоким и такое при поело забвение, что, проснувшись уже ночью, в полной темноте песок остыл и перестал греть – Иван долго не мог понять, где он и что вокруг делается. О том, что произошло днём, вспомнил только, когда заметил, что с холма над головой на противоположный берег льётся неровный, мерцающий свет, делающий ночь ещё более беспросветной. Он поднял глаза и увидел, что наверху догорает укрепление Мстислава Романовича, оставшееся без защитников. Тогда Иван и про себя вспомнил, кто он такой.

Здесь, под берегом, сидеть было ни к чему. Ночью могло снова стать прохладно, и Иван, рассудив, что в подожжённой крепости, наверное, никого уже нет, полез наверх через дебри. Краем глаза он всё время видел слева огни в раскинувшемся монгольском стане и каждый раз прятался, но потом сообразил, что издалека, да ещё ночью, его никто оттуда не увидит, и полез быстрее. Даже меч, крепко сидевший в поясных ножнах, перестал придерживать – до того ему хотелось быстрее добраться до тлеющих головешек. Вскоре он уже сидел перед кучей жарких углей, время от времени подбрасывая туда щепки и древесные обломки. Что ж, спасибо монголам за то, что они позаботились о его, Ивана, ночном обогреве, сами того не желая.

Спать не хотелось. Он стал осматривать исковерканный догорающий стан. Ничего здесь подходящего не было, кроме хлама, который врагу оказался не нужен, потому и жгли. В одном месте Иван наткнулся на обгорелые человеческие останки. Человека, видно, забросали кусками дерева и подожгли. Но дров не хватило, чтобы сжечь его полностью, и Иван узнал сотника Яруна, хотя и бороды у того не было и глаза страшно белели, лишённые век. Странно, но Ивана совсем не испугал вид погибшего сотника.

   – Эх, сотский, – сказал он покойнику, – ведь ты из-за меня умер. Но ты не сердись – я за тебя отомстил, сразу отомстил. А наши все погибли. Да ты, наверное, и сам знаешь. Давай-ка я тебя похороню, как полагается православному человеку. Давай? Ну вот и хорошо, вот и ладно... А то, что монголы у себя кричат, ты не слушай. Это они, собаки, радуются, что всех нас убили...

Под тонким слоем дёрна пошла серая каменистая земля. Иван попробовал копать её мечом, но получалось громко – дозоры могли услышать лязг железа по камню – и Иван принялся выскребать эту скудную почву руками, по камушку, по горсточке. Когда-то ему уже приходилось хоронить мать и двух малолетних сестрёнок. Как их звали-то? Имена сестёр, казалось, вот-вот всплывут в памяти, но они не всплывали, только дразня своей знакомостью. А как звали мать? Нет, сейчас точно ничего не вспомнишь.

   – Вот что, сотский, с человеком делают, – жаловался Иван, заглядывая в белые глаза. – Забыл я, как мать звали. Это как? Ну ничего, сотский, я вспомню... Я всё вспомню. Ты вот мне товарищем был, хоть и начальник, сколько? Всего ничего! А я уж тебя не забуду и никого не забуду... Мне бы только похоронить тебя, чтобы вороны не клевали твоё тело, а потом уж я уйду отсюда. Куда, говоришь? А домой, в Киев. У меня ведь там жена есть и дети. Я их разыщу, снова попрошусь к ним жить... Ты думаешь, не возьмут меня обратно? А я попрошу – и возьмут. Я к тому времени всех вспомню, как кого зовут. И Плоскиню этого, изверга, тоже не забуду, всем про него расскажу...

Несколько раз Иван примерял на глазок объёмистое тело сотника Яруна к вырытой яме, после чего вздыхал и снова начинал копать. Через некоторое время он почувствовал боль в ободранных пальцах и подумал, что руки ему ещё очень пригодятся по дороге домой. Тогда он огляделся, подобрал какую-то палку и стал ковырять ею. Работа пошла быстрее. Перед рассветом, когда заалела неверным утренним свечением полоска на востоке, Иван, наконец, понял, что могилой, вырытой для сотника, он вполне доволен. Перетащив в неё тело Яруна, он уложил его на спину, руки покойника, к этому времени снова получившие возможность сгибаться, скрестил на груди, потом связал из двух коротких палочек подобие креста, сунул между пальцами.

   – Вот... теперь будет тебе, с чем туда являться, – сказал он шёпотом. – Ну что же, сотский, прощай, стало быть. Зла на меня не держи. А я вот сейчас молитву прочитаю и стану тебя хоронить. Прощай.

Он прочёл «Отче наш» без запинки, внезапно вспомнив эту короткую молитву до последней буквы. Когда-то мать учить заставляла. И после этого начал засыпать своего начальника и боевого товарища. Дело оказалось недолгим.

Потом Иван стал смотреть на просыпающийся монгольский стан. Отсюда, с высоты, из-за укрытия, было отлично видно, как маленькие человечки бегут к реке, мимо трупов, валяющихся там и сям, поят коней, задают им корм, сами едят, служат своему языческому богу, потом строятся правильными рядами, выслушивают речь своего толстого начальника, радостно орут в ответ на его приветствие, машут над головами кривыми саблями. Потом скатывают шатры, укладывают их на возы, полные добычи, собирают скот, пасущийся в степи.

Несколько часов, за неимением другого дела, Иван наблюдал. Уйдут они или не уйдут сегодня? Ох, как не хотелось снова в реку лезть, прятаться. Но все действия монголов говорили об одном: они собираются в дорогу. Видимо, не хотят больше тратить времени на пребывание здесь. Когда же они двинутся?

Скорее бы. Ивану не терпелось пройти туда, где был разорённый стан русского войска, где мёртвые тела лежали вперемешку с разным хламом, которым победители побрезговали. Иван даже не мог понять сначала, отчего его так тянет туда? Потом догадался: от голода уже начинало сводить живот, а там вполне можно было найти что-нибудь съестное. Хоть хлебца корочку – и то хорошо.

Через час монголы тронулись, оставляя после себя огромное пространство, осквернённое смертью. Они уходили, даже не оглядываясь на плоды своей победы. День разгорался, и над разорённым станом кружилось множество птиц, тоже желавших полакомиться, – ворон, грачей. Так они всё там склюют, подумал Иван и решил спуститься с холма.

Он прошёл через проход, приготовленный вчера для всего войска, двинулся вниз, к реке, мимо мёртвых товарищей, оставленных здесь в пищу волкам и лисам. Проходя мимо каждого, заглядывал в лицо, здоровался. Но не задерживался: надо было спешить, ещё через реку перебираться.

Ему быстро удалось найти мелкое место. Сняв сапоги и закатав штаны выше колен, Иван ловко перебрался через Калку. Через несколько мгновений он уже ходил между телами, выискивая для себя что-нибудь пригодное. Здесь, кажется, смоленские стояли. Впрочем, теперь вряд ли разберёшь – где смоленские, а где какие. Отличительные знаки, одежда, оружие – всё подобрали и увезли монголы. Вон, правда, не взяли раздавленные конским копытом гусли. Да, это место смоленских – они много брали с собой рожечников, гудильщиков, бубенщиков, чтобы те веселили войско во время решающей битвы.

Ивану повезло. Большая чёрная птица – ворон – неподалёку раскапывала из-под тряпок нечто продолговатое. Иван побежал, отогнал наглую птицу и увидел, что она нашла мешок с сухарями. Он сразу схватил один сухарь и начал грызть, урча от удовольствия. Пока не сгрыз весь сухарь, никак не мог заставить себя остановиться. Только потом взялся за весь мешок.

Мешок наполовину был залит кровью лежавшего рядом дружинника. Хотя это только по большому и когда-то сильному телу Иван решил, что дружинник. Вполне он мог быть и ополченцем, таким же, как Иван, мастеровым. Ничего, что мешочек в крови, внутрь-то она не просочилась: и холстина плотная, и кровь сразу свернулась на жаре. Сухарики и не промокли почти. Однако надо бы мешок подобрать другой.

Иван ещё долго собирал всё, что попадалось: хлеб, муку рассыпанную, сушёную изломанную рыбу, жевал одновременно то одно, то другое, пока, насытившись едва ли не до тошноты, трезвым взором не осмотрел всё найденное добро. Куда столько? Этого хватило бы надолго, останься Иван тут зимовать. Но ему надо было срочно, как можно быстрее уносить отсюда ноги. А тащить-то припас придётся на своём горбу!

Не обращая больше внимания на птиц, собравшихся сюда словно со всей степи, Иван разобрал всю добычу. И, держа в руках кусок сухой белой шаньги, вдруг отчётливо вспомнил: мать, Пелагея, пекла когда-то такие же! Сестрёнок родных звали Посада и Матрёна! Отца – Демьян!

Беспамятство ушло, улетучилось куда-то, как влага под солнцем. Иван ещё раз огляделся по сторонам, и вдруг ему стало страшно. Он, живой, не мог больше находиться здесь, среди мёртвых, которых некому было оплакивать и некому хоронить. Озираясь, он почувствовал, что ещё немного – и сам упадёт мёртвым, присоединится к погибшим вчера товарищам. А дома ведь ждёт его жена Арина с близнецами Власием и Демьяном! Он вспомнил!

Выбрав крепкий заплечный мешок, Иван набил его, сколько возможно, едой, подобрал рваную полсть от чьего-то шатра, чтобы ночью было во что завернуться. И пошёл на запад.

Через некоторое время, уже отойдя от разбитого стана, он остановился, обернулся назад и отвесил мёртвым поясной поклон – всем сразу. Спите спокойно, не поминайте лихом!

Так началось возвращение с войны Ивана в Киев.

Идти через голую степь было скучно, но нужно. Он постоянно оглядывался, ища опасность. Но в степи никого не было. А волки, которые всё время крутились неподалёку, а по ночам не давали спать своим воем, его не трогали. И чего им было нападать на одинокого путника, когда всюду валяются трупы, слегка уже вздувшиеся на солнце и оттого ещё более вкусные. От сытости волки были заняты лишь друг дружкой, словно у них начался свадебный гон, с долгой беготнёй за самкой.

Когда попадался ручеёк, Иван пил. Воду с собой нести было не в чем, поэтому возле каждого мало-мальски пригодного водоёмчика он останавливался основательно, пил, отдыхал и снова начинал пить. Один раз, уже напившись из какого-то озерка, он увидел на дне его едва прикрытого травой покойника в полном военном снаряжении. Ивана долго рвало – аж до желчи, но когда он понемногу успокоился, то обида на мертвеца прошла, он выволок его из воды и похоронил, ничего себе не взяв, кроме мешочка с серебром, привязанного к поясу. У Ивана уже просыпался обыкновенный людской азарт к жизни. Пусть это будет вместо обещанной князем платы за поход, решил он.

Уже и степь кончалась, начинались перелески, в которых так сладко было посидеть на травке, давая роздых распаренным ногам, дыша полной грудью. Очень скоро должен был показаться сам Днепр. Иван знал, что надо идти вверх по течению, чтобы добраться до Киева. А также, чтобы встретить наконец кого-нибудь живого! Русского человека встретить, поговорить, рассказать ему. Пусть и не поверит, а всё же душа соскучилась по живому общению, по звукам родной речи. Уж сколько дней он разговаривал только сам с собой да с попадавшимися по пути мертвецами, которых, правда, становилось всё меньше и меньше по мере того, как Иван приближался к Днепру. Места были вовсе незнакомые, русское войско шло не здесь. Иван, стало быть, дал крюк. Но мимо Днепра-то ему всё равно не пройти! Пусть и сухари в мешке заканчиваются, но спасение уже близко!

Однажды на рассвете его разбудил запах дыма. Чутким, обострившимся обонянием Иван определил, что пахнет не просто горелой древесиной. Не лесной пожар, что-то к этому дыму примешивалось такое жилое, знакомое. Уж не до людей ли он добрался?

Да, оказалось именно так. Иван различил в траве еле заметную тропку и побежал по ней, потом опомнился, перешёл на шаг. К людям нужно было подойти спокойно, без спешки.

Он увидел огород, вовсю зеленеющий ботвой репы, обставленный плетнём от непрошеных посетителей. Долго стоял, любовался мирным делом человеческих рук. Скоро должны были показаться дома поселян, а то и целый посад, окружённый стенами, как вот этот огородик. Там Иван узнает, как скорее добраться до дому.

Дорога круто сворачивала вправо, Иван повернул вместе с ней. Запах дыма, так радовавший недавно, стал вдруг невыносимым. Чего это вы тут развонялись, хотел подумать Иван, но не успел. На толстой ветке дуба, росшего возле тропинки, висела девушка.

То, что это девушка, можно было определить только по длинным спутанным волосам. Она висела нагая, вся в крови, с распоротым животом, из которого до самой земли свисали размотавшиеся внутренности. Вместо грудей у девушки чернели большие круглые раны. Кроме того, она вся была истыкана – стрелами ли, копьём ли. Тут начиналась широкая поляна, изрытая конскими копытами.

И висело ещё несколько девушек в таком же виде. Иван невольно подумал, что хорошо бы чем-то прикрыть мёртвые тела от сраму, но его опять, как и четыре дня назад, скрутило приступом рвоты. Какой же срам у них, думал в промежутках между спазмами. Они и так уже весь срам, который можно, приняли. Такое теперь время настаёт! Мужчины принимают свой срам, женщины – свой.

За время своего путешествия Иван как-то отвык думать про монголов: слишком горько было о них вспоминать да и ходьба отнимала много сил, мешала думать. Но здесь, стоя перед этими изнасилованными и замученными русскими девушками, он мгновенно и ярко представил то, что здесь произошло. Теперь было понятно, отчего таким мерзким показался дым.

Дальше, за широкой поляной, где монгольские воины развлекались, расстреливая девичьи тела, лежали догорающие руины небольшого городка.

Смотреть на это Иван не стал. Издалека он увидел кучи тлеющих брёвен, россыпь мертвецов – судя по размерам, и детей тоже. Всех убили, до последнего человечка, не пощадили никого. И пошли себе дальше – жечь и разорять города, которые попадутся на пути. Да кто же остановит эту злую могучую силу? Может, и Киев сейчас вот так лежит в развалинах, а жена Арина, так же поруганная, раскачивается на воротах перед домом?

Заскрипев зубами, Иван круто свернул с дороги и зашагал, стараясь не оглядываться. Мысль о том, чтобы поискать себе в разорённом городке чего-нибудь на дорогу, показалась ему отвратительной.

Он шагал и шагал, не чувствуя усталости, держась за рукоять меча, злобно озираясь по сторонам. Прошлая жизнь закончена. Если они так поступают, и Бог их не наказывает, то значит... значит... Иван никак не мог придумать, что же это значит, и мучился из-за невозможности высказать свою мысль.

И вдруг он услышал у себя за спиною:

   – Князь! А князь!

Подпрыгнув от неожиданности, Иван резко обернулся. Недалеко от него стоял молодой парень в белой нательной рубахе и портках, светловолосый, недавно постриженный с помощью глиняного горшка. Парень улыбался, будто встретил в лесу знакомого. Под уздцы он держал коня.

   – Ты кто? – испуганно спросил Иван, пытаясь вытащить меч из ножен. Меч не вытаскивался. Может, ножны погнулись или что ещё там. Иван поразился – как тонко и хрипло прозвучал его голос в лесной тишине.

Парень громко, весело и свободно рассмеялся. На вид ему было не больше двадцати лет.

   – Князь пришёл! – наконец выговорил он сквозь счастливый смех. – А я тебе, князь, коня привёл! Сядешь на него и поскачешь! Скок-скок! Ха-ха-ха!

Иван, начиная догадываться, что парень, видимо, сошёл с ума, непонятно как оставшись в живых после монгольского набега, посмотрел теперь на коня повнимательнее.

Рыжий с белым, неказистый конёк стоял спокойно, лениво попрядывая ушами и время от времени отгоняя хвостом мух.

   – Вот, князь! – радостно говорил парень. – Садись! Взмахни мечом, поезжай на врага!

Не веря в то, что происходит, Иван осторожно приблизился и принял у паренька поводья. Надо же – и засёдлан, и почищен, и грива расчёсана. А как с ногами, здоровы ли ноги у него?

Иван сунулся к ногам, осмотрел передние бабки, задние. Конёк был, хоть и неказист, но вполне пригоден для езды. При седле с обеих сторон даже два походных мешка были приторочены. Полез в мешки. Там оказались и смена белья, и сухари, и мясо вяленое, словно конька только что собрали в дальний поход.

Кто его собирал? Где этот человек? Ведь не сумасшедший же парень сделал всё это? Надо всё-таки у него спросить, вдруг он знает?

Иван огляделся. Никого вокруг не было и ничего не было слышно, кроме обычного лесного шума. Не звучал нигде весёлый смех, не трещали сучки под ногами идущего. Ощущение было такое, что на целом свете Иван сейчас один. Он и этот конь.

Иван бросил поводья и попятился.

   – Уходи, – попросил он коня.

Тот, однако, не стал уходить, а отфыркнулся от назойливой мухи и медленно поплёлся за отдаляющимся Иваном. Не хотел с ним расставаться.

Тогда Иван решительно взял его за повод и залез в седло. Телу стало сразу вольготно.

   – Спасибо тебе, добрый человек, – громко произнёс Иван в никуда. Если рядом, то услышит. – Не знаю, человек ты или ангел божий, но всё равно – спасибо. Жаль только, имени твоего не знаю. Но помнить буду всегда!

И толкнул конька обеими пятками под мягкое брюхо.

* * *

Через несколько дней Иван увидел вдалеке знакомые купола киевских церквей. День был ясный, от травы после прошедшего ночью короткого дождя поднимался пар. Иван уже оправился после всех потрясений, чувствовал, по мере приближения к дому, всё возрастающую радость оттого, что остался жив. По пути он много видел горя в посёлках и городках, русская земля оплакивала своих сыновей, не вернувшихся от реки Калки. Но счастье жизни было таким полным, что Иван не ощущал уже смертного ужаса, владевшего им на поле рокового побоища.

Он постепенно подружился с коньком. Всё никак не мог придумать ему прозвище. Потом отложил до приезда домой: конь, похоже, непростой был, и человек, подаривший его, был не прост. Уж не ангел ли взаправду? Ивана это не удивляло. Ничего особенного, если Бог, насмотревшись на его страдания, решил их немножечко облегчить и послал ангела на помощь. А иначе откуда бы коньку взяться?

Иван уже слышал, что монгольское войско, стремительно появившись, разорило и сожгло несколько городов – и вдруг исчезло. Куда? Никто этого не знал. Лишь особо умственные утверждали, что ушли монголы обратно в свои тартарары, откуда и появились нам на погибель. Смилостивился Господь над Русью.

После полудня Иван въехал в Киев, коротко объяснившись со стражей. Его пропустили, посмотрев вслед с жалостью и изумлением.

А вот и родное Подолье. Вон кузня виднеется из-за тополей, но туда он поедет после. Теперь же – вперёд, к дому.

Жену Арину он увидел издалека. Она стояла у ворот в чёрном платке, вглядываясь во всадника, который медленно ехал в её сторону по улице.

Потом ахнула, прикрыла ладонью рот и, хватаясь свободной рукой за воротный столб, стала оседать на землю.

* * *

Монголы, как оказалось, действительно ушли. Пришёл Субэдею и Джебе приказ от Чингис-хана возвращаться, прервав русский поход, пусть и весьма удачный. В Китае вспыхивало одно восстание за другим – военный опыт и полководческие таланты очень нужны были Императору именно там.

Князь Мстислав Мстиславич так и не сумел справиться со своей тоской и обидой. Хотя на кого было ему обижаться? Только на себя. Он стал злобен, подозрителен, во всяком слове собеседника видел насмешку над своим чудовищным поражением у Калки. Стал много болеть, дышал с трудом. Разругался со всеми, кого раньше любил, и в первую очередь – с князем Даниилом Романовичем. Под конец жизни обвинял его, как главного виновника монгольской победы. Перед смертью окончательно переехал в Торческ, где принял монашеский сан и вскоре тихо скончался, позабытый всеми и никем, кроме жены и дочерей, не оплаканный.

Прочие же князья, выжившие в битве, через некоторое время оправились, забыли про монгольскую угрозу и занялись своим обычным делом: войной друг с другом. Тем более, что было из-за чего воевать: много уделов обезглавилось и новые хозяева жаждали прибрать их к рукам. Владимирский и Суздальский князья не отставали от прочих.

Так и текло последнее свободное время.

До следующего прихода монгольских орд оставалось четырнадцать долгих лет.