Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

И кто мог поручиться, что великий князь Юрий не ознаменует своё правление каким-нибудь злодейством? Ведь он охотно позволяет злодейству гнездиться рядом с собой – не наказал, например, как подобает великому князю, Глеба Рязанского, хладнокровно зарезавшего шестерых своих родственников, среди которых были его родные братья, и даже не пощадил брата Изяслава, тихого, добродушного, никогда никому слова поперёк не сказавшего! И не только не наказал Глеба Юрий – говорят, что числит его в ближайших союзниках!

А князь Ярослав? Он, рассказывают, вовсю собирает и вооружает новую дружину. Куда он её поведёт? Какие враги ему мерещатся на Руси? Чтобы насытить свою алчность, скольких детей осиротит?

Нет, не дадут ему, Мстиславу Мстиславичу, дожить спокойно. Сами-то успокоиться не могут, все копят злобу против братьев своих, простить не могут – ни те, ни эти. Вот взять хоть Даниила Романовича. Гордое его сердце никак не может смириться с тем, что после долгих унизительных лет иноземного господства продолжают оставаться безнаказанными худшие злодеи – пособники иноземцев. Недаром Судислав от Даниила прячется. Жизнь свою бережёт.

К числу таких пособников относился князь Александр, владетель близкого к Владимиру Волынскому города Бельза. Александр Бельзский был союзником и венгров и ляхов. Особенно дружеские отношения были у него с ляхами, потому что был Александр тестем краковского герцога Лешка Белого, отдав за него дочь Гремиславу. Он вредил Мстиславу Мстиславичу и во время его первого неудачного галицкого похода. А во время второго похода на Галич осаждал вместе с войском герцога Владимир Волынский, препятствуя Даниилу Романовичу прийти к Мстиславу на помощь. Очень бы пригодилось Мстиславу Мстиславичу в большом сражении войско молодого Даниила. Впрочем, для самого Удалого, человека отходчивого, это все были прошлые дела, подлежащие забвению и прощению. Но не таков был Даниил Романович. Он всё помнил и не собирался забывать.

Это (осада Владимира Волынского) было для самолюбивого Даниила самой большой обидой. Подумать только – Галич, его законная вотчина, город, о котором он мечтал всю жизнь, был освобождён от венгров без его участия! Что с того, что Мстислав Удалой и в мыслях не держал ставить в вину Даниилу его отсутствие в галицком сражении и последующей кратковременной осаде? Даниилу Романовичу было от этого не легче нисколько. Да ещё к этим душевным мукам добавлялись страдания, вызванные безнаказанностью смертельных врагов – бояр Глеба Зеремеевича и Судислава! Ведь это они пытались убить Даниила и брата его, Василька, когда те были ещё младенцами. Мать спасла их тогда чудом, вынесла ночью из Галича на руках. Неотмщённые обиды огнём палили душу Даниила, и он вскоре решил облегчить свои страдания, покарав хотя бы одного из виновных, до кого мог достать – князя Александра Бельзского.

С крепкой дружиной Даниил и Василько подошли к Бельзу и осадили город. Князь Александр отбивался как мог, но принуждён был спасаться – еле-еле ушёл, воспользовавшись темнотой. Разъярённые Даниил и Василько, узнав о том, что врагу удалось скрыться, выместили гнев на его владениях – всю ночь дружина жгла город Бельз и пригороды, не желая оставлять камня на камне. Это, однако, не удовлетворило братьев, и они начали поиски Александра.

Разгоралась война. Пришлось вмешаться Мстиславу Мстиславичу, которому не кто иной, как боярин Судислав, посоветовал – для Данииловой же пользы, – чтобы тот понапрасну не дразнил сочувствующих Александру ляхов, остановить боевые действия и примириться с существованием Александра. Мстислав вызвал братьев в Галич, имел с ними беседу отеческую.

Даниил Романович и брат его Василько возвратились во Владимир Волынский, недовольные заступничеством князя Мстислава, но не считающие себя вправе ему перечить. Мстислав же Мстиславич – наоборот, мог быть весьма доволен, поскольку одним лишь своим словом восстановил мир в близких к Галичу землях. Жизнь опять пошла-покатилась своим чередом.

Огорчённая тем, что сыновья не смогли как следует отомстить за свои обиды, мать их, великая княгиня Романова, постриглась в монахини и навечно удалилась в монастырь. Она была достойной супругой Романа Галицкого, её уважали многие сильные государи, и уход её от мира был событием значительным. Даже Судислав, бывший одним из главных противников княгини, в разговорах с Мстиславом Удалым жалел о её необратимом поступке. Малоумная, говорил он Мстиславу Мстиславичу, зачем она оставила детей своих, будучи ещё не старой женщиной? Ведь юным Даниилу и Васильку, несмотря на их кажущуюся взрослость, столь ещё нужна материнская опека и любовь! Как она могла сделать такое, сокрушался, едва не плача, Судислав. А ну, как если теперь Даниил Романович, тоскуя по матери, начнёт винить в том Мстислава Мстиславича, своего благодетеля? Ох, как не хотел этого Судислав! Он ведь чего желал-то? Чтобы Даниил пуще всех почитал на свете князя Мстислава, видя его своим вторым отцом!

А тут ещё дела новгородские. К известиям, приходившим оттуда, Мстислав Мстиславич был особенно внимателен. И каждый раз, узнавая об очередных тамошних смутах и сварах, чувствовал нечто вроде злорадства, хотя никому этого не показывал. А ведь просчитались граждане новгородские, когда попросили его уйти, чтобы призвать суздальскую власть князей Юрия и Ярослава.! Теперь расхлёбывайте свою кашу, может, поумнеете.

После того как Мстислав Мстиславич из Новгорода ушёл, граждане великого города словно забыли про то, чему недавно радовались и чем гордились, – забыли про своё единство, ставящее их над всеми народами и землями. Новгород разделился на две части: одна стояла за посадника Твердислава, вернувшегося в город после изгнания Ярославовых людей, вторая часть поддерживала боярство, тяготеющее к суздальской власти Юрия и Ярослава. Взошли сорняки, посеянные ещё при Мстиславе Мстиславиче! Новгород поклонился суздальцам.

Конечно, сам Ярослав на Новгородский стол не приехал садиться, но поставил, по согласию с братом, юного Святослава, сына Мстислава Романовича Киевского. Сей отрок в Новгород прибыл, но по малолетству ничего не делал сам, пользуясь советами владимирских и суздальских бояр, приехавших с ним.

Тем временем в городе начались серьёзные распри. Первая половина Новгорода, словно опомнившись, стала требовать смещения Святослава, видя в нём ставленника суздальского. Вторая половина, опираясь на поддержку власти, ей противостояла. Распря разгоралась не на шутку. Вечевой колокол на Ярославовом дворище звонил, почти не умолкая. В городе шли настоящие сражения – одна половина города сходилась с другой, и все в бронях, с мечами и топорами. Убитые плыли по Волхову, словно на город напали чужеземцы! В конце концов Святослав попытался сменить посадника своей властью, но новгородцы не дали ему – даже те, кто стоял против Твердислава, вспомнили, что по договору князь таких прав не имеет.

Святослав, перепугавшись, уехал из Новгорода. Его сменил на столе брат Всеволод, который, по твёрдому наущению великого князя Юрия, должен был Твердислава убить. Но сделать этого не смог – слишком много людей стояло за посадника.

Потом так обернулось, что Твердислава помогли скинуть те же люди, что его поддерживали. Войско новгородское, посланное в северные земли за данью, вернулось ни с чем. Рассказали, что возле Белоозера их остановили оружные люди Юрия и Ярослава Всеволодовичей. И будто бы те люди объяснили новгородцам, что не пускать их в Заволочье Всеволодовичам посоветовал именно Твердислав. Весь Новгород сразу поверил в это! Забыли, что Твердислав всю жизнь был противником суздальских князей, и поверили злой клевете!

Твердиславу пришлось спасаться из Новгорода. Едва ушёл. Ну а через некоторое время новгородцы, конечно, опамятовались, припомнили, что посадник их сам пострадал от Ярослава, и призвали его обратно.

Тогда князь Всеволод Мстиславич, возмущённый тем, что Твердислав вернулся, потребовал его смерти открыто. И послал вооружённых людей за головой посадника. Но тут уже весь Новгород вооружился в ответ и приготовился к сражению. Хорошо, что Твердислав, не желая больше крови, сам сложил с себя должность и удалился от дел. Узнав об этом, Мстислав Мстиславич, сохранивший о Твердиславе хорошие воспоминания, решил, что тому просто надоела эта вечная новгородская неразбериха, эти вечные семь пятниц на неделе – сам чёрт ногу сломит. А ведь Твердислав был новгородский уроженец, знал и понимал своих людей, как никто. И вот даже он не выдержал.

Но на этом несуразности новгородские не закончились. Вдруг вспомнили вольнолюбивые граждане изгнанного ими несколько лет назад епископа Митрофана, живущего теперь в Торопце. И призвали его назад. Митрофан-то приехал, но епископ Антоний, заместивший его, отказался место владыки покинуть.

Опять Новгород поделился надвое: одни за Митрофана, другие за Антония. Двое владык в одной епархии! К их чести сказать, кровопролития не допустили, всё-таки пастыри душ, миротворцы. Обратились к митрополиту Киевскому, чтоб рассудил. Митрополит восстановил в Новгороде епископа Митрофана, а Антония послал поближе к Мстиславу Мстиславичу, в Перемышль галицкий. Мстислав Мстиславич был рад этому.

Не было мира и на окраинах новгородской земли. Орден снова оживился. И новгородцы обратились к великому князю с просьбой о помощи. К Юрию Всеволодовичу обратились, словно забыв, что есть у них свой заступник. Забыли, под чьими знамёнами стяжали себе славу в войне против того же великого князя Юрия! Совсем, видно, решили отдаться под суздальскую власть, которая ещё недавно с таким упорством их душила.

Мстиславу Мстиславичу узнать об этом было так обидно, что просто слов не находил для бывших своих подданных! И чего добились новгородцы от щедрот великого князя? Отправил им Юрий в помощь своего брата Святослава Всеволодовича, хотя всем было известно, что он за военачальник. Святослав осадил немецкий город Кесь, постоял под стенами и через несколько дней бежал от магистра Вольквина. С большими потерями.

И, как всегда бывает, – один глупый дурак своим разгильдяйством похерил всю воинскую славу новгородскую. Соседи, узнав о бегстве Святослава с новгородским ополчением, больше не боялись военной мощи Новгорода. Литва, латыши, рыцарские отряды Ордена зачастили в новгородские пределы как к себе домой. Усмирённые в своё время Мстиславом Мстиславичем, они теперь оправились и обнаглели. Дня не проходило, чтобы где-нибудь не сожгли городок, не вырезали село, не разбили купеческий обоз. Влияние Ордена на севере усиливалось, влияние русских – падало. До самых окрестностей Новгорода доходили хищные разбойные отряды! Добычи брали столько, сколько могли унести, остальное уничтожали – лишний вред русским. Даже скот убивали, забирая лишь быстроногих коней.

Мстиславу Мстиславичу обо всём этом было известно. Сокрушался он: отчего о нём-то никто в Новгороде не вспоминает? Сердясь на новгородцев, всё же не мог выкинуть их из сердца. И не упускал случая расспросить какого-нибудь очевидца о тамошних делах. Однажды даже сам хотел отправиться к Новгороду, помочь отогнать немцев и литву. Но передумал. Или советники отговорили. Такие советники теперь были у Мстислава Мстиславича, что умели дать совет чрезвычайно тонко: скажут что-нибудь этакое умное, и тебя же уверят, что это – твоя собственная мысль. И какая удачная! Мстиславу Мстиславичу, который всю жизнь привык решать всё сам, это даже нравилось.

Дружина Мстиславова понемногу оседала в Галиче, строила дома, обзаводилась хозяйством, укоренялась. Что ещё делать, когда нет войны? И всё реже князь собирал своих боевых товарищей в гриднице дворцовой, за пиршественным столом. Собеседниками Мстислава Мстиславича теперь по большей части были люди мирные, много понимающие в государственных делах, в хитром и тонком умении влиять на людей. Тот же Судислав. Или боярин Глеб Зеремеевич – умнейшие, богатейшие люди! Разговаривать с ними было для князя всегда большим удовольствием.

Чем они оба ещё нравились Мстиславу Мстиславичу, так это тем, что не держали никакого зла на князя Даниила, хотя тот называл их главными виновниками Галицких бедствий, несколько раз просил тестя расправиться с предателями или выдать их ему, Даниилу, и он сам придумает, как посчитаться за старые обиды. Нет, ни слова жалобы не услышал от них Мстислав, несмотря на то, что Даниил предупреждал его, что главным и самым страстным желанием Глеба и Судислава будет поссорить Мстислава и Даниила и тем обезопасить себя, и упрочить своё влияние на князя галицкого. И Глеб Зеремеевич, и Судислав многое прощали молодому, пылкому Даниилу. Часто о нём беседовали с князем Мстиславом – восхищались храбростью Романова сына, предсказывали ему великую судьбу, высокий полёт, огромную силу и могущество, которые он приобретёт, становясь старше.

Боярин Судислав – так просто на Мстислава Мстиславича надышаться не мог. Не уставал восхищаться его мудрой миротворческой деятельностью. А и вправду, разве нашёлся бы где-нибудь государь, сделавший столько добра и своим, и чужим подданным? Светоч христианского милосердия, говорил Судислав, ты словом своим гасишь огонь войны, а грешников прощаешь, как завещал нам прощать их Господь наш Иисус Христос! Нет большей чести, нет большей благодати, чем служить такому великому господину, как князь Мстислав Удалой!

Судислав говорил всё это, и многое ещё в таком же роде не выспренно, не торжественно, как священник, например, говорит в храме, а просто, вроде как в обычной беседе, тихим голосом, потупясь, смущаясь, иной раз – отворотясь и промакивая глаза расшитым рукавом. От этого слова его проникали в самое сердце.

И Мстислав Мстиславич понемногу научался ценить себя, свою мудрость, своё миролюбие – и радоваться этому. Душа его просила новых и новых свершений во имя мира и всеобщего спокойствия.

А самым важным и решительным шагом, конечно, должно было стать установление и закрепление мира с соседями. И в первую очередь – с венгерским королём Андреем. Такой мир мог составить честь князю Мстиславу. Ведь он не попросит о нём, а сам предложит! Судислав был такого же мнения. Венгры никуда не уйдут, никуда не денутся, говорил он. Они всегда будут жить с нами по соседству. Так уж лучше жить с ними в любви – первым делом отпустить Кальмана к отцу, благодарный Андрей никогда не забудет этой милости!

И хорошо бы с королём породниться, это – самое испытанное средство. У Мстислава Мстиславича подрастает дочь Марья, у короля есть младший сын. Поп, который их повенчает, сделает неизмеримо больше, чем самое большое войско.

Поначалу странно было слышать о таком браке. Княжне Марье едва пять лет исполнилось, да и с королём только что закончили воевать. С ним бы самим, с Андреем, сойтись в чистом поле, поучить его немножко, показать, что русские не такой народ, который он может считать подданными своей короны. Он же об этом всегда говорил во всеуслышание и сейчас ещё, потеряв Галич и сына, продолжает говорить! И вдруг – сделаться с королём свояками, почти братьями. Невозможно.

Судислав рассеивал сомнения. Во-первых, говорил он, не женить детей сразу, а лишь помолвить их. Подождать, пока вырастут. Когда люди галицкие будут знать, что дочь их князя помолвлена с венгерским королевичем, враждебное отношение к венграм быстрее затихнет. Пройдут годы, прежде чем дело дойдёт до брака, и все эти годы будут мирными. И во-вторых, опять же помолвка – это ещё не женитьба. Она будет как поводок на Андреевой шее, а конец поводка – в руках Мстислава Мстиславича. И если венгры в чём-то провинятся, то поводок этот можно будет выпустить, и честь княжеская от этого не пострадает. И не только венгерского короля можно приручить подобным образом. Это и Даниила Романовича, мужающего и набирающего силу, заставит к тестю относиться с большим почтением: хочешь сесть когда-нибудь в Галиче – будь послушен и угождай, а то и кроме тебя найдётся, кому отдать древний город.

Мысль о помолвке дочери с венгерским королевичем нравилась Мстиславу Мстиславичу всё больше. Наконец он решился и известил Андрея о том, что задумал. Король отозвался с радостью. Воевать с галицким князем ему тоже было не с руки: незадолго до этого король ходил с войском в Святую землю, ко Гробу Господню, навоевался там вдосталь, истощил силы, и угрозы его, когда требовал освободить Кальмана, были пустым звуком. Теперь король Андрей передавал князю, что скрепить с ним дружбу считает великим делом.

Немедленно Кальман с супругой были выпущены из Торческа, привезены в Галич, обласканы и отправлены в Угорщину. О помолвке княжны Марьи и королевича было объявлено всем. На этот брак, правда, королю не дал согласия Папа Гонорий, потому что юный королевич уже был помолвлен с армянской царевной. Но дело удалось уладить. Судислав посоветовал князю чем-нибудь задобрить венгров, и тогда о прошлой помолвке будет благополучно забыто. Так и сделал Мстислав Мстиславич: в знак своего расположения подарил королевичу Перемышль – город, находящийся недалеко от угорских рубежей. Юный жених приехал в Перемышль со своей дружиной, двором и толпой латинских священников, чем вызвал у епископа Антония сердечный приступ.

Мир был установлен настолько крепкий, что Мстислав Мстиславич мог не надеяться когда-нибудь сесть на боевого коня. С кем было ему воевать? Вокруг только добрые соседи и родственники. А о новгородских беспокойствах теперь уже и думать не хотелось. Пусть сами разбираются.

Так и шло время, пока однажды Даниил Романович, приехавший в гости со всем семейством, за обедом прямо не спросил тестя: что же это получается? За что ты, князь Мстислав, сражался? За то, чтобы, побив короля Андрея, землю галицкую ему же и отдать обратно? Или, может быть, какая-то у тебя тайная мысль есть на этот счёт? Объясни мне, неразумному, помоги понять. Венгров-то вон, снова полный город, и Перемышль уже ихний, и епископа они оттуда выгнали, и ходят по нашей земле, как у себя дома. Посмеиваются. Глядишь – скоро опять наших вешать начнут.

Мстислав Мстиславич отшутился, но на самом деле был потрясён. Не ответив Даниилу Романовичу, он после обеда удалился к себе в покои, запёрся там и стал думать. Действительно, что же это получалось? Прав Даниил. Стоило ли идти в галицкую землю, губить своих людей – зачем? Не для того ли, чтобы надеть на себя венец мальчишки Кальмана, поваляться на пышных перинах, пожрать вволю, отрастить пузо и снова навесить венгерский хомут на галицкую шею? Вся жизнь его последних двух лет предстала вдруг перед глазами, как длинная череда обманов, как путь в гибельную трясину по тропинке, поросшей мягкой травою. Отчего же так вышло? Ведь ещё немного – и сам Галич упал бы в чужие руки, как перезрелая груша, а Мстиславу Мстиславичу и в голову бы не пришло удивиться этому! Вот так царь Галицкий!

Через несколько дней, оставив Даниила Романовича в Галиче, собрав дружину, Мстислав Удалой уехал к себе в Торопец.

Глава 5

Во Владимире, во дворце княжеском, сегодня царило непривычное оживление. Великий князь Юрий Всеволодович с утра пребывал в весёлом расположении духа. Таким государя видели нечасто – он всегда был хмур, отвлечён, казался углублённым в себя. А вот сегодня с самого утра на его лице играла довольная усмешка, и даже в церкви, на молебне, он то и дело улыбался каким-то своим мыслям. После службы потребовал коня (чего давно уж не случалось) и уехал за город кататься. Конная стража и кое-кто из ближних, последовавшие за ним, находились в недоумении: как сопровождать хозяина, ехать ли чуть поодаль или отпустить его подальше вперёд, а самим двигаться на порядочном расстоянии? Обычно он сам давал знак, а нынче что-то расшалился, как юный отрок, впервые севший на коня и осознавший свою над ним власть. Свита поспешала, то останавливаясь, то нагоняя великого князя, который или пускался вскачь, или ставил коня на дыбы, заставляя его плясать под седлом.

Ехали, миновав пригородную слободу, по-над высоким и крутым берегом Клязьмы, готовившейся освободиться ото льда. День был под стать княжескому настроению: яркий, солнечный, почти без ветра; береговые речные откосы совсем уже очистились от снега, и если приглядеться к кустарнику, тянущемуся вдоль Клязьмы, то можно было увидеть еле-еле увеличившиеся почки: весна набирала силу. Ещё день-другой – и треснет лёд на реке, вздыбятся льдины, полезут одна на другую, зашумит, затрещит по всей реке, двинет ледяное нагромождение вниз. А там и половодье раскатится во все стороны, зальёт впалые места, водяным зеркалом покроет прибрежные поля – эх, хорошо! Какой простор откроется взгляду, каким покоем повеет от этого ежегодного праздника наступления весны!

Великий князь остановил коня над самым краем высокого речного обрыва, стоял, отдыхал после недолгой скачки, смотрел вдаль. Там расстилались поля, черневшие проталинами, темнел синей полосою лес, а возле него лепилась деревенька, над одной из изб вился дымок. Если присмотреться, то можно было разглядеть, как мелкие людишки копошатся по хозяйству. Не видя ничего толком, великий князь знал, что они сейчас готовятся к скорой пахоте, севу, налаживают сохи, упряжь конскую. Ну-ну, готовьтесь.

   – Дрова-то жалеют, не топят сегодня, – произнёс он вслух. – Весну почуяли, сукины дети.

   – Что, княже? – тут же раздался голос из-за плеча. Свита уже приблизилась, но совсем подойти не решалась, и боярин Кондрат, советник великого князя, не расслышав его слов, переспросил на всякий случай.

   – Да вот, говорю, весна идёт, – обернулся великий князь к свите. – Ещё неделю – и развезёт дороги, не проедешь.

   – Верно, верно говоришь, государь, – закивал Кондрат, глядя на улыбающееся лицо Юрия Всеволодовича. Ой, не весна его так развеселила, не дороги у него на уме. Чему радуется? Вчера к великому князю человек приехал – может, вести радостные привёз?

Кондрат не ошибся. Как раз давеча гонец, прибывший от князя Романа Киевского, доложил великому князю о делах, произошедших в Галиче. Больше всего повеселила Юрия Всеволодовича развязка всего предприятия – ай да царь Галицкий, вот так учудил! Поделом тебе, гордый князь Мстислав, сиди теперь в своём Торопце, надутый от обиды, как пузырь. На кого обижаться-то, на самого себя разве?

Ну это просто смех, да и только, никогда такого не было! Пожалеешь, что ты не птица – не можешь слетать, посмотреть на лицо Мстислава Мстиславича. Вот что значит мечом попусту махать, не умея задуматься о будущем. Из Новгорода выгнали, из Галича сам убежал. Может, сходить на него, на князя Мстислава, осадить в Торопце? Дружины-то у него теперь прежней нету. Впрочем, скоро весна разгуляется, не то, что до Торопца – вон до той деревни и то в три дня не доедешь.

То-то, надо полагать, веселятся теперь враги Мстиславовы. А значит, липицкую обиду можно считать почти уже забытой, снять с души тяжёлый камень, жить, не оглядываясь на князя Удалого. Велеть, чтоб рассказали во Владимире про незадачливую судьбу Мстислава Мстиславича. А то многие, наверно, до сих пор забыть не могут, как князь Юрий в одной рубашке под стенами владимирскими скакал, кричал жителям, чтобы вооружались. Это воспоминание вдруг так ярко вспыхнуло перед великим князем, что весёлое настроение померкло и он даже слегка устыдился своего злорадства.

   – Да, – послышался рядом глубокомысленный голос боярина Кондрата, – дороги-то скоро прямо реками станут, и на коне не проедешь. А на ладье только.

   – Домой поедем, – резко бросил Юрий Всеволодович и, не продолжая разговора, повернул коня назад. Ехал теперь без прежнего баловства, чинно. Свита следовала за ним.

Великий князь ждал в гости брата Ярослава. Тот всю зиму, почитай, провёл на Волге, где – вот душа непоседливая! – строил городок, а за какой надобностью – неизвестно. Говорил, что городок сей по прошествии некоторого времени затмит собою сам Великий Новгород. И чтобы прочнее это сбылось, дал городку название: Новгород Нижний. Звал туда Ярослав великого князя, хотел похвастаться, да Юрию всё было недосуг: то одно, то другое, вот с рязанским князем Глебом пришлось разбираться, с душегубом. Недаром кровь-то в нём течёт половецкая, в Глебе-то, вот он и решил всё разом для себя устроить – вырезал родичей, обманно заманив их на пир. Так половцы делают. «А впрочем, кое-кто из русских тоже, – подумал Юрий Всеволодович. – Великий отец наш, царствие ему небесное, тоже таким образом расправился – и тоже с рязанским князем Романом. Было, было. Что тут скажешь? Рязань – это такое дело...»

Так и не съездил, не посмотрел на город Нижний Новгород. А места там, говорят, знатные, красоты неописуемой. Река Ока с Волгой сливается, обе реки широки и полноводны, пускай по ним ладьи и вези товары куда хочешь. Может, и вправду станет когда-нибудь Нижний Новгород знаменитее своего северного мятежного собрата?

Вообще великий князь был доволен младшим братом. Ярослав за время, прошедшее со дня Липицкой битвы, словно пришёл в себя, поуспокоился – как мальчуган-задира после хорошей трёпки, стал больше думать о государственных делах, чем о телесных наслаждениях. И жену новую взял, которая ему принялась деток хороших приносить одного за другим, и все мужского пола, наследники. Старшенький, Александр, уже и разговаривать умеет разумно, такой отрок ясноглазый, что хоть выпрашивай его у Ярослава себе на воспитание!

Да, исправился младший братец. Девок бесстыжих от себя удалил. Правда, как сказывают, не очень далеко, иной раз навещает их, тешит плоть свою, но хотя бы втайне от супруги законной, и это уже хорошо. А то ведь просто срамно было смотреть да слушать, какие о его наложницах рассказы ходят.

День между тем расходился, растеплился. В городе звон капели перемежался с чириканьем многочисленных воробьёв. Ещё полмесяца пройдёт – и Вербное воскресенье, а там и Пасха! Живи и радуйся, великий князь, всё тебе подвластно, недругов у тебя нет, которых можно опасаться, а стало быть, и у всей твоей земли спокойная жизнь будет. Главный обидчик, князь Мстислав, навеки завяз у себя в глухом своём уделе, осталось ему только стареть да вспоминать, каким удалым рубакой был когда-то.

Прибыв во дворец, великий князь снова повеселел и супругу свою Агафью навестил во внеурочное время, что для неё было приятной неожиданностью. После того заняться бы делами, да что-то охоты не было. Просто посидел у окошка, пожмурился на яркое солнышко, готовясь к обеду.

И тут вдруг во дворе – шум, звон! Прибежали. Радость-то какая, государь! Брат твой едет! Вон, приехал уже. Из окна Юрий Всеволодович и сам теперь мог увидеть, как во двор въезжает младший братец с сыном своим, Александром, и небольшой охраной. Обоз оставил, спешил, наверное, повидаться с великим князем. И то – давненько не видались. Александр-то как вырос!

По случаю приезда дорогого гостя ударили в колокола на звоннице Дмитровского собора. Во дворце поднялась суета – впрочем, с самого утра было так, то ли от того, что государь непривычно весел, то ли от предчувствия приезда давно ожидаемого гостя.

А вот и сам Ярослав вошёл, предшествуемый юным княжичем Александром, который торопился первым успеть к дяде. Сначала великому князю пришлось потискать мальчишку и только потом обняться с братом.

   – Ну, здравствуй, князь Ярослав!

   – Здравствуй, великий княже, – ответил Ярослав почтительно, глядя на Юрия Всеволодовича с улыбкой.

   – Как съездил? Достроил город-то свой?

   – Да что. Строим потихоньку. Ты, княже, прикажи там баню истопить, а то мы с мальцом в пути-то грязью заросли. Помыться бы!

   – Ну а как же, с дороги-то. Эй, там? – позвал Юрий Всеволодович. – Истопить баню для дорогого гостя! Да подавать на стол в большой горнице, нынче у меня праздник – брат с сыном приехали!

Слуги, ожидавшие у дверей хозяйского приказа, мгновенно бросились его исполнять.

   – Ступайте-ка, помойтесь, – благодушно произнёс великий князь. – А я тут насчёт стола прослежу да позвать кое-кого велю на пир. Нынче долго пировать будем. Ты про князя Мстислава Мстиславича слыхал?

   – Ты, княже, погоди гостей звать, – вдруг сказал Ярослав, нахмурившись. – Разговор у меня к тебе есть, да такой, что не для посторонних. Беседа важная.

Юрий Всеволодович приподнял левую бровь, удивившись. Привычку эту завёл недавно, и теперь, едва ему стоило чему-то удивиться, как бровь сама лезла вверх. Он и в зеркало глядел на себя – нравилось, очень получалось значительно. А сейчас удивился тому, что его-то новость, о том, как давний обидчик князь Мстислав неказисто управился своим царством, оказывается, не настолько любопытная для брата, чтобы он с ходу загорелся её выслушать. Ишь, строгий какой сидит.

Великий князь проводил взглядом брата и племянника и почувствовал на душе смутную тревогу. Неладные какие-то вести привёз князь Ярослав. Половцы, что ли, городок его пожгли? Да вроде нет, сам же сказал, что строится потихоньку...

В доме уже вовсю шли приготовления к большому застолью. По случаю Великого Поста мясного не полагалось, но с кухонь доносился густой рыбный запах. Юрий Всеволодович поморщился, хотел было сходить к кухарям, разбранить их, да передумал. Удалился в свою верхнюю светёлку, где иногда сиживал в одиночестве. По дороге отдал приказание, чтобы князя Ярослава, как из бани воротится, вели сразу туда. И чтобы за мальчонкой Александром присмотр был.

В светёлке сидя, он вдруг ещё раз подумал о том, как расскажет брату о неблагоразумии Мстиславовом, – и неожиданно для себя увидел всё это дело словно с другой стороны. А что, собственно, случилось? Ну не вышло у заклятого врага управиться с завоёванным Галичем – так он ведь, Мстислав-то Мстиславич, никогда и не был управителем земель! Его дело – мечом их защищать, а вовсе не править ими. Может, тамошние бояре, понимая это, и воспользовались, внушили венграм, что миром от Мстислава Удалого можно вдесятеро больше добиться, чем если войной на него пойти? Точно, так оно и было. И почему он, великий князь, решил, что у Мстислава не осталось ни дружины собственной, ни сил, ни огня в душе? Сказывали, что Галич теперь у молодого Даниила Романовича, а этот князь своё имение оборонить сможет и венграм все свои обиды припомнит!

Тут Юрий Всеволодович поймал себя на том, что судорожно вспоминает о собственных делах последнего времени – не обидел ли кого? Не нарушил ли слова княжеского? Не помогал ли какому злодею?

Он, великий князь Владимирский, как напроказивший отрок, заранее пугался того, что вот-вот появится некто старший с розгою в руке и тогда хочешь не хочешь, а укладывайся на лавку животом вниз. И хотя одно только злодейство знал за собой – даже не злодейство, а так, потворство злодею, – почувствовал, что кожа на спине так и пошла мурашками, будто в ожидании порки.