Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Глава 5

Всю ночь новгородские посланники и купцы, пленённые Ярославом, не спали. Советовались, раздумывали над предложением супостата. То, что князь отпустит в город, да с обозами – это хорошо, о таком и мечтать перестали. Но как пойти против Мстислава Мстиславича? Против благодетеля Новгорода? Многих из пленников в своё время Удалой водил на чудь, на немцев, рыцарей Ливонского ордена, и все вернулись с победой, славой и богатой добычею. Любили новгородцы Мстислава. А ведь Ярослав их в Новгород не пустит, прежде того, как заставит их крест целовать на недоброе дело! А поцелуешь крест – деваться некуда. Всюду клин, куда ни кинь.

Сам-то князь Ярослав какую угодно клятву нарушит, это всем известно. Нарушит и глазом не моргнёт, да ещё и поглумится над обманутыми. Думает, что раз он князь, то ему все грехи простятся, даже и те, неудобосказуемые, коим он предаётся в своих палатах с непотребными девками и прислужниками своими. А честному человеку как быть?

Думали-думали, кряхтели, в затылках чесали, пока один кто-то не промолвил:

   – А что, братья? Чай, такого злодея обмануть – не то, что нового греха на душу не возьмёшь, а, думаю я, прости меня, Господи, что и старые грехи простятся?

Сидели все грустно задумчивые, а после таких слов прямо грохнули от смеха. Даже сторож прибежал посмотреть, чего тут, мол, новгородцы затевают? А ну, тихо!

На том и порешили: князю Ярославу не супротивничать, на всё соглашаться и обещать. Пусть и крестоцелование, и на это соглашаться. Доберёмся до Новгорода, а там видно будет. Прямо с утра через Ефима-сотника передали князю, что волю его выполнить готовы.

Ярослав сам выбрал, кого отпустить. Не погнушался, все свои темницы и узилища[4]4
  Узилище (устар.) – темница, тюрьма, где содержались заключённые.


[Закрыть] обошёл. Ничего не скажешь – глаз у злодея верный, отобрал самых крепких да знатных новгородцев сотни полторы. После этого целых три дня собирались в дорогу. Князю Ярославу хотелось, чтобы посольство его не выглядело как толпа оборванцев (пообтёрлись, пообносились в плену-то), а произвело впечатление представителей грозной силы, единственно достойной решать судьбу Новгорода.

Со всего Торжка понагнали баб – стирать, мыть посольскую одежду, стричь новгородцам отросшие лохмы. Под присмотром Ярославовой челяди собирались обозы: велено было купцам не брать с собой слишком много съестного.

Ярослав так воодушевился своей придумкой – изгнать опасного тестя из Новгорода руками самих новгородцев, что даже клятвы верности с них не взял, отправляя в путь. К тому же сам, видимо, поражённый своим недавним свинством, которое учинил над княгиней Еленой, невольно старался не думать ни о чём таком, что связано с отправлениями церковных обрядов. Не до креста было. Потом, когда всё поутихнет, решил всё-таки покаяться перед святыми отцами.

Посольство тронулось. И надо же, какой счастливый случай: подъезжая уже к Новгороду, встретились на перепутье с самим князем Мстиславом Мстиславичем и его дружиною.

Радость великая! С саней, с коней послезали, окружили Удалого, в полтораста глоток стали ему жаловаться на притеснения со стороны зятя. Было при посольстве несколько соглядатаев Ярославовых, коих тот отрядил присматривать – ревностно ли новгородцы его волю выполняют. Соглядатаи эти, завидев Мстислава Мстиславича, сразу начали науськивать новгородцев, чтобы гнали князя от городских ворот, но на людей Ярослава так было прицыкнуто, что вмиг сделались шёлковые. Ещё и славу князю Удалому кричали громче всех. Боязно, поди, за свою шкуру.

Через час, сопровождаемая новгородцами, дружина князя Мстислава Мстиславича уже шла вдоль Волхова, мимо Софийской стороны – прямо к мосту, от которого дорога вела на княжеский дворец. Отроков надменных, стороживших этот мост от голодного люда, словно ветром сдуло. Побежали посаднику Ярославову доносить.

Перед этим, проехав по улицам Новгорода, Мстислав Мстиславич сам воочию увидел, какое зло сотворил с его любимым городом зять Ярослав.

Город сей был для Удалого местом особенным.

Так уж сложилась жизнь отважного князя, что, несмотря на знатность происхождения и воинскую славу его великого отца, носившего прозвище Храбрый, ничто Мстиславу Мстиславичу в руки легко не давалось. Всего он должен был с юных лет добиваться сам.

У Мстислава Храброго он был первенцем. Казалось бы, отец обязан души не чаять в сыне, будущем наследнике и сподвижнике в больших ратных делах. Но было не так. Мстислав Ростиславич Храбрый более всего на свете любил княжескую честь, доблесть в бою, себя полагал (и справедливо) защитником всех обиженных. Наследное Смоленское княжество и сам прекрасный город Смоленск, где Храброму принадлежал престол, мало заботили его. Он не был домоседом-хозяином, который день и ночь печётся о низменных мирских делах, благодетельствуя подданным и пополняя свою казну. Нет, у Храброго сердце болело за всю Русь! Отнял ли какой князь у брата имение – Мстислав Ростиславич собирал свою, всегда готовую к битве, дружину и летел туда, наказывать провинившегося, восстанавливать справедливость, а потом и мирить рассорившихся братьев. Мирился всегда охотно, если побеждённый просил прощения. Навалилась ли половецкая жадная орда на соседнюю волость – Храбрый уже вскоре был там и гнал мечом поганых, пока не растворялись они в своих диких степях. Война за правое дело – вот что было главной заботой Мстислава Ростиславича. На единственного же сына ни времени, ни сердца почти не оставалось (правда, два раза всё же брал Храбрый с собой сына на войну с половцами, но в жаркие сражения старался не допускать). Юный Мстислав Мстиславич с самого детства находился под опекой и присмотром дяди своего, Рюрика Ростиславича Смоленского, который, собственно, и правил в родовом княжестве.

Вот князь Рюрик, тот был полной противоположностью храброго своего брата. Как раз его-то больше всего и заботили дела хозяйственные, войну он не любил, а княжеской честью полагал накопление богатств, постройку храмов и новых городов, и самой его заветной мечтой было воссесть на Киевский престол, на великое княжение.

Когда Мстиславу Мстиславичу минуло двенадцать лет, мать его умерла, и отец тут же взял себе молодую жену. Мачеха родила Храброму ещё двоих сыновей, Владимира и Давида – и у стареющего Мстислава Ростиславича вдруг проснулись нежные отцовские чувства. Увы, эти чувства направлены были на сводных братьев первенца, а на него самого не распространились. Мстислав Мстиславич, однако, был наделён добродушным нравом и на братьев не злился, любил их, как родных.

Вскоре Храброго призвали новгородцы: приходи, княже, и владей нами. Это было честью и для Новгорода, и для самого Мстислава Ростиславича. Там, в Новгороде, и дожил Храбрый свою беспокойную жизнь, верно служа подданным, крепко обороняя земли новгородские от чуди, литвы и прочих алчных соседей. Там он и скончался, по-христиански, приняв перед смертью монашеский постриг. Там и похоронен был в приделе храма святой Софии. Умирая, просил любящих его новгородцев не оставить вдову с малыми детками, Владимиром и Давидом. О первенце почему-то не вспомнил.

А Мстислав Мстиславич так и жил у Рюрика, то в Смоленске, где к его услугам всегда были покои в большом княжеском дворце, то в дядином городе Овруче – там и отдельные палаты были. Может быть, так и прожил бы всю жизнь приживалой при влиятельном и богатом дяде. Ну, к зрелым годам получил бы от Рюрика малый город или тот же Овруч. Но, к счастью, дядино радение о высоком Киевском престоле круто изменило всю жизнь Мстислава Мстиславича.

Не один Рюрик хотел Киева. Главным его соперником вдруг стал могущественный князь Черниговский Всеволод Чермный, из Ольговичей, рода великого. Ольговичи эти, владеющие южной Русью, были издавна противниками другого великого рода – потомков Владимира Мономаха, к которым принадлежал и Рюрик. Так что война началась не на шутку. Всеволод Чермный, решив покончить с притязаниями Рюрика на Киев (да и с самим Рюриком, если получится), пошёл на подлость, весьма часто применяемую Ольговичами, – назвал половцев себе в подмогу. А тех только помани! Словно половодье залила орда половецкая Рюриковы земли. И самое деятельное участие в войне принял Мстислав Мстиславич.

Ему досталось оборонять важный город Торческ. И тут-то Мстислав показал, что не зря является сыном столь знаменитого отца.

Отрезанный от союзников, со всех сторон окружённый превосходящими силами врагов, Мстислав Мстиславич защищался умело и отважно, словно всю свою молодость провёл в битвах. В городе установил железный порядок: собрал все припасы под свой присмотр, чтобы расходовать их бережно и по справедливости. Выгнал всех жителей, которые были способны держать оружие или перевязывать раненых, на городские стены и заставил их трудиться наравне со своей дружиной (а в дружину к нему с охотой пошло несколько человек, служивших ещё отцу его. Видно, почувствовали в Мстиславе Мстиславиче будущего, не менее славного витязя, чем был Храбрый).

Жителей Торческа, кстати, и заставлять-то было не особенно нужно. Знали они, чем для них обернётся сдача города – под Торческом стояли в основном половцы, и со стен хорошо были видны сотни телег, предназначенных под добычу. Да и сами поганые, похваляясь, показывали, сколько у них заготовлено длинных кожаных ремней, чтобы связывать вереницей захваченных пленников и гнать их потом в степи.

На третью неделю затянувшейся осады под Торческ соизволил явиться сам Всеволод Чермный. Он недоумевал: отчего это столь малый город не поддаётся такому многочисленному войску? Прибыв к Торческу, князь Всеволод Святославич понаблюдал за тем, как обороняются жители, узнал, кто ими руководит, и понял, с кем имеет дело. С того дня он свою дружину в бой не пускал, предоставив все союзникам.

Несколько дней Чермный развлекался, глядя на бессильную злобу половецких воинов. Трудно им было понять, почему они, всегда удачливейшие в набегах на мирное крестьянское население, такими беспомощными оказываются перед небольшой, но крепко сплочённой русской силой.

Чермный, для виду сочувствуя союзникам, притворно жмурился, удручённо покачивал головой, но в глубине души смеялся, наблюдая, как с визгом падали со стен поганые, сшибаемые точными ударами дубин и топоров. Половецкая ярость расшибалась о русскую умелую работу.

Наибольшую злобу у врага вызывал, конечно, сам Мстислав Мстиславич. Его можно было видеть везде, на всех участках обороны. Приобретя некий опыт, поганые уже не решались карабкаться на стену в том месте, где среди защитников мелькали серебряный шлем и красный, с золотым оплечьем, кафтан отважного князя. Поняли половцы, что там, где Мстислав, – там особенно ожесточённый отпор. Неуязвимый, казалось, для стрел и бросаемых камней, князь начинал наводить на них суеверный страх.

А Мстислав Мстиславич будто помолодел за эти дни на добрый десяток лет. Не чувствуя усталости, с утра до позднего вечера он непрерывно находился в движении, переходя с одной стены на другую, всё время подбадривая своё воинство, ввязываясь в возникающие то тут, то там схватки. Он был счастлив тем, что множество восторженных глаз были обращены на него, и многие уста благоговейно повторяли его имя. И как не быть счастливым? Ведь уже одно то, что ты находишься рядом, заставляет людей, ещё вчера тихо-мирно занимавшихся своими житейскими делами, превращаться в бесстрашных и даже весьма искусных бойцов.

Он был уверен в победе. На многочисленные предложения сдать город отвечал презрительной отмашкой руки. Ему кричали снизу, что общая война проиграна, что сопротивление по всему Приднепровью уже сломлено, что Рюрик Ростиславич, за которого сражается Мстислав, давно бежал в свой Овруч и не может помочь племяннику.

Все уговоры были напрасны. Мстислав Мстиславич знал, что до наступления осенних холодов продовольствия ему хватит, что половцы не крепки на осаду и длительное стояние под неприступными стенами им не выгодно, и рассчитывал удерживать Торческ сколь угодно долго, пока откуда-нибудь не придёт подмога. Не бросят же его Ростиславичи! Горели окрестные деревни, вытаптывались поля, от копоти и запёкшейся вражьей крови почернели стены Торческа, но Мстислав Мстиславич держался.

Всё же Чермному удалось тогда взять верх. Но не воинской силой, а коварством невиданным! Хитроумный Чермный, понял, что не любит Мстислав Мстиславич, когда проливается русская кровь. Едва лишь Чермному надоело насмехаться над безуспешными попытками поганых взять город, он посоветовал им воздействовать на князя Мстислава по-другому.

Для начала половцы подвели к стенам – так, чтобы осаждённым было лучше видно, – десяток пленённых мужиков и, словно играя, отсекли им головы. Со стен в ответ раздался горестный крик: в городе поняли, чем поганые собираются взять. А половцы взялись за дело с большой охотой – легко и весело ведь рубить безоружных, да ещё и связанных людей, чем бегать на стены, дышащие смертью. Следующими жертвами для казни были приготовлены бабы с малыми ребятами. Их тоже посекли всех, но не так быстро, как до этого мужиков – старались и себе продлить удовольствие, и чтобы осаждённым было на что посмотреть.

Такого Мстислав Мстиславич не смог перенести. Он кричал со стены Чермному, прося его прекратить невиданное злодеяние, и, наконец, пообещал сдать город, если Чермный заступится за пленников.

Чермный за пленников заступился и на следующий день въехал в Торческ. Война была закончена.

Всеволод Святославич Чермный получил во владение все приднепровские города, в том числе и Торческ, половцы ушли к себе в степь, увозя огромную добычу и множество пленных – сколько русских невольников продавалось в те времена на базарах полуденных стран! – а Мстислав был с честью отпущен, и его небольшая дружина вместе с ним.

За отважную защиту своего бывшего города князь Рюрик наградил племянника уделом Торопецким. Наконец-то Мстислав Мстиславич получил во владение собственный удел, пусть и небольшой.

Но как и у отца, душа Мстислава не лежала к тихой и мирной хозяйственной жизни, с тягучим, привычным распорядком, со своими хлопотами, со своими малыми радостями и огорчениями. Не по нему была такая жизнь. Ведь он уже стал всей Руси известен, как витязь отважный, гордость и надежда русской земли. И в степях половецких говорили о князе Мстиславе с уважительным страхом. Половецкий хан Котян, на дочери которого Мстислав женился несколько лет назад, во время большого замирения Руси с половцами вдруг приобрёл (имея такого зятя) немалый вес среди своих соплеменников – в великую досаду доживавшему свой век старому Кончаку, который славен был тем, что разбил на Каяле-реке войско князя Игоря Святославича.

И тут-то возникла новая, на взгляд Мстислава, несправедливость. Сидя в Торопце, узнал он, что великий князь Владимирский и Суздальский, Всеволод Юрьевич, по прозвищу Большое Гнездо (из-за многочисленного потомства), притесняет Новгород, стремясь взять этот непослушный город под свою руку. Всеволод занял Торжок – ключ ко всей земле Новгородской, посадил там сына своего, малолетнего Святослава, и привёл туда силы владимирской немерено.

Надо сказать, что до этого главной мыслью, что наподобие занозы тревожила душу Мстислава Мстиславича, была мысль – отомстить Всеволоду Чермному за его злодейства и поруганную честь Мономаховичей. Но, узнав про дела новгородские, Мстислав словно проснулся: вот оно! Вот куда идти надо! Не на Чермного, а к Новгороду!

Выступить против владыки, величайшего на Русской земле! Одному с небольшим войском – против могучей силы, которой трепещут знатнейшие на Руси князья!

Но Мстислава Мстиславича это не пугало. Он чувствовал, что в захвате Всеволодом Торжка кроется несправедливость, всегда обжигающая его сердце желанием помочь обиженному! Он решительно выступил в поход, неожиданно объявился у стен захваченного города и стремительным ударом выбил оттуда владимирцев! И сейчас же потребовал от новгородцев, чтобы избрали его своим князем, как когда-то избрали его отца, Мстислава Храброго. Новгород, благодарный своему избавителю, с восторгом отдал ему княжеский стол.

При всей своей силе Всеволод Большое Гнездо не стал больше воевать с Новгородом. Умудрённейший властитель, он понял, что Мстислава (которого уже тогда стали называть Удалым) гораздо выгоднее иметь в друзьях, чем врагом. А может, великий князь в глубине души восхитился отвагой и решимостью знаменитого витязя – кто знает? Во всяком случае, у Всеволода появилось желание дружить с Мстиславом и даже породниться с ним. Он предложил женить своего сына Ярослава на юной дочери Удалого. Свадьба откладывалась на несколько лет, но состоялась, хоть и после смерти Всеволода Большое Гнездо: Мстислав Мстиславич сдержал слово, данное великому князю.

Целых пять лет правил Новгородом Мстислав. И правил так же справедливо и усердно, как когда-то отец его. Земля новгородская вздохнула с облегчением: язычники из соседних земель перестали беспокоить её набегами – Мстислав усмирил их, а многих даже крестил в православную веру. Купцы свободно могли проезжать во все концы земли, наладилась торговля, в городе наступил порядок, почти не случалось больше всеобщих драк с кровопролитием, коими известен был Новгород, всё реже звонил колокол вечевой на Ярославовом дворе – все дела решались мирно, своими управлениями концов и улиц.

Казалось бы – жить да жить. Но не таков был Мстислав Удалой, чтобы удовлетвориться достигнутым. Всеволод Чермный, сидящий в Киеве, не давал душе успокоиться. В конце пятого года Мстислав пошёл на своего злейшего врага и выгнал из Киева! Отобрал все захваченные земли, все поднепровские города! Затем, вернувшись ненадолго в Новгород, снова отправился в южную Русь: там много было дел. Венгры собирались захватить Галич, польский король Лешек тоже имел притязания на исконные русские земли. Половцы продолжали тревожить своими набегами. Да и Чермный был жив, а сего зловредного князя нельзя было оставлять в покое.

Там-то, в южной Руси, Мстислав Мстиславич узнал, какая беда пришла в Новгород. И особенно обидно, что виной этой напасти был его зять Ярослав.

Получив дурные вести, Удалой, не раздумывая, бросился новгородцам на помощь.

Глава 6

Беда, постигшая новгородцев, о которой столько думалось по пути сюда, теперь предстала перед Мстиславом Мстиславичем наяву. Он видел вымершие подворья, переполненные мёртвыми телами скудельницы, видел и просто трупы, валяющиеся там и сям, объеденные псами, а вот самих псов уже не видно было на улицах, что могло говорить лишь об одном – сами стали пищей.

Князь смотрел туда, через Волхов, на дворец, возвышающийся над городом, дворец, где ещё недавно жил, считая эту жизнь скучной, томясь по большим делам и новым воинским подвигам. Роскошное и любезное взору это строение сейчас казалось Мстиславу Мстиславичу неким гнойным волдырём, что, испуская зловоние довольства, выпивает последние соки из города, из его слобод и улиц, раньше кипевшими жизнью.

Такие же чувства, очевидно, владели и его верными дружинниками. На их лицах всё было написано. Люди бывалые, много повидавшие, не раз вместе с князем стоявшие бок о бок в сражениях, не раз устилавшие поле битвы сотнями вражеских тел, сейчас они испытывали вместе с гневом и определённую растерянность: такого злодейства ещё не приходилось видеть. Князь бросил взгляд на своего мечника Никиту, который находился рядом неотлучно, и увидел, что тот готов разрыдаться. Неудивительно: Никита-мечник сам был новгородец, и где-то здесь, на Софийском конце, жили его близкие. Застанет ли он кого-нибудь в живых? Пора было, однако, начинать. Мешкать не следовало.

Мстислав Мстиславич подал знак, махнув рукой: вперёд! Все уже ждали этого знака, поэтому через мост дружина прошла быстро, не растягиваясь, как одно слитное тело. Ещё с моста заметили: перед главными, западными воротами детинца[5]5
  Детинец – центральная укреплённая часть древнерусского города, обнесённая стенами.


[Закрыть], поднялась суета и беготня. Взятые врасплох, люди Ярослава готовились, сами не зная к чему, – то ли встречать гостей, то ли биться с ними. Впрочем, зная уже о том, кто идёт во главе дружины, непонятно откуда взявшейся, готовились, скорее, к схватке.

По владимирцам было незаметно, что ими управляет чья-то единая воля. Метались вразброд, то выбегая наружу и пытаясь построиться в боевой порядок, то обратно убегали в ворота. Можно было и их понять: не ждали никого, житьё им тут было сытное да бездельное, хоть день-деньской на подворье в бабки играй да с девками из посадниковой челяди шутки шути. В тепле, в холе. И надо же – ни с того ни с сего крик: хватай брони, оружие, беги воевать! Засуетишься.

Всё же они почти что опомнились. На виду у приближающегося Мстиславова отряда успели выстроиться стеной, ощетиниться копьями. И даже десятка два человек на коней посадили. Те пока что стояли позади пешего строя, шевеля мечами да топорами, – чтоб ударить, когда чужое войско будет задержано пешцами.

Выйдя на широкий утоптанный подъём, дружина Удалого стремительно – словно под гору катилась – бросилась на владимирцев. Мечник Никита даже в первые мгновения потерял князя из виду, закрутившись, как щепка в водовороте. И сразу же с обеих сторон, и с той, что нападала, и с той, что защищалась, взметнулся к небу боевой рёв сотен глоток. Посыпались удары, зазвенело железо.

Чтобы определить, где находится Мстислав Мстиславич, мечнику Никите не нужно было долго оглядываться. На ходу уклоняясь и отбиваясь от бестолковых в сутолоке ударов, он направился к самым воротам – там кричало и звенело особенно громко, и, значит, князя следовало искать именно там. Оба войска, начав бой, смешались, и каждый бился будто бы сам по себе.

Протолкавшись сквозь своих и чужих, Никита увидел знакомую широкую спину Мстислава Мстиславича. Князь работал своим излюбленным оружием – двуострым топором, укладывал удары поочерёдно направо и налево. По опыту Никита знал, что во время битвы князь не терпит, если кто-то из своих находится слишком близко от него, – может попасть под горячую руку. От мечника Никиты требовалось одно: защищать князя со спины, вообще следить за тылом.

Он завертелся в седле с поднятым мечом – так, чтобы каждому это было видно и у врагов поубавилось желания напасть на князя сзади. Конь Никиты, знавший, что от него требовалось, послушно заплясал под седлом, в любой миг готовый броситься туда, куда прикажет хозяин.

Вокруг шла отчаянная рубка. Мстиславовы дружинники, перемешавшись с владимирцами, работали умело и хладнокровно. Но и им порядочно доставалось: люди князя Ярослава понимали, что спасение их жизней зависит от них самих, и бились отчаянно.

Быстро и хищно оглядываясь по сторонам в поисках опасности для Мстислава Мстиславича, Никита с мгновенной острой горечью заметил, как его добрый товарищ Путята, побагровев лицом, схватился за острый наконечник сулицы, вылезший у него из груди – как раз посередине. Покачался немного Путята и от чьего-то толчка свалился кулём под ноги своему коню, взмахнув, будто прощался, белым древком, торчащим в спине. Вот ещё один знакомый прижал ладонь к шее, из которой хлестала кровь. Вот ещё один дружинник от удара тяжёлым обухом в грудь закашлялся, припал к конской гриве, выронил оружие и поехал как-то боком, всё ниже клонясь и сплёвывая длинные красные слюни.

Огромный владимирец с окровавленным лицом вдруг свирепо, неизвестно откуда взявшись, наехал на Никиту, клокоча злостью и размахивая мечом. Никита бросился ему под левую руку и ударил наугад. Выпрямился, посмотрел – и похолодел: удар, видно, пришёлся по брони и не нанёс противнику повреждения. И бешеный владимирец, потеряв Никиту из виду, забыв о нём, прорывался теперь уже к незащищённой спине Мстислава Мстиславича.

Коню владимирца оставалось сделать всего два-три прыжка, чтобы донести своего седока, занёсшего меч, до князя. А Мстислав Мстиславич, никак не ожидая удара сзади, был занят рубкой последнего заслона перед воротами. Тогда Никита сделал единственное и последнее, что мог сделать: не задумываясь, он метнул свой меч в спину врагу.

Сверкнув в воздухе, увесистый меч вошёл в широченную спину с тем особым звуком, который издаёт протыкаемая плоть и который в бою всегда слышишь, несмотря на стоящий вокруг тебя крик, звон и стук. Возблагодарив кого-то – он даже не успел осознать, кого благодарит, – за небывалую удачу, Никита догнал убитого врага и за рукоять меча, выглядывающую как раз из-под левой лопатки, сдёрнул того с седла. Меч засел крепко, пришлось спешиваться и, загородившись на всякий случай конём, вытаскивать оружие, придерживая ногой тело, сразу ставшее мягким и студенистым.

Когда он снова взобрался на коня, увидел, что битва почти закончена. Уцелевшие владимирцы, поняв, что прорваться за привычные стены и отсидеться там не получится – ворота уже были заняты князем и его людьми, – начали деятельно спасать свои жизни. Кто бросал оружие и сдавался на милость, кто бежал, в эту милость не веря. Всех ловили, вязали, как овец, сбивали в кучу. За теми же, кому удалось бежать, была отряжена погоня. Хотя куда им было деваться в городе, где каждый житель испытывал к ним лютую ненависть?

Дружина Мстислава Мстиславича вошла в детинец.

Удалой, ещё не остывший после тяжкого ратного труда, сразу велел гнать к нему Ярославовых бояр и наместника – всех, кто был повинен в новгородской беде. Пока дружинники обшаривали боярские хоромы и владычный двор, князь расположился на площади перед собором Софии и ждал. Он был гневен, и гнев его ещё усиливался, когда князь видел, сколь благополучна и сыта была жизнь здесь, на городище, по сравнению с городом.

Судя по тому, что доложили ему люди, которые прошлись по кладовым, хлеба здесь могло хватить всем городским жителям на долгое время. Да и не только хлебом полны были хранилища, а и всяким другим припасом, потребным человеку для жизни. Всего было вдоволь – и мяса, и рыбы солёной и вяленой, и мёда в тяжёлых липовых кадях, и овощь всякая заложена была в погреба. Одним словом, изобилие плодов земных.

Здесь, возле Великой Софии, был похоронен отец Мстислава Мстиславича. На этом месте и было справедливее всего учинить допрос и расправу людям Ярославовым. Наконец их собрали перед Князевы очи всех.

Перепуганные, они стояли на коленях перед Мстиславом Мстиславичем, а он, не ощущая к ним никакой жалости, разглядывал знатных пленников. Нешуточно подумывал: а не взяться ли ещё раз за топор, пока рука не остыла?

Среди них был, конечно, и наместник новгородский, Хотей Григорович. Князь безошибочно определил его в толпе коленопреклонённых по тому, как сей старец пытался держаться. Изо всех сил он сохранял на лице гордую надменность, и лишь непокрытые его седины – лёгкий белый пух, – едва вздрагивая, выдавали страх. Наместник был испуган не меньше других, но, поскольку был стар и опытен, понимал, что самый верный путь к спасению – спрятаться за князя Ярослава, за его волю и приказы. А для этого надо было и выглядеть Ярославовым доверенным человеком, спокойным и сознающим своё значение. Чувствующим за собой могучую поддержку суздальского князя. Он и держался так: не тобой, князь Мстислав, я здесь поставлен, не тебе и отчёт стану давать! И только в глаза князю Мстиславу старался не заглядывать, опасаясь, что если взглянет, то немедленно прочтёт в них себе смертный приговор, и никакие ссылки на волю Ярослава Всеволодовича не помогут. А жить Хотею Григоровичу очень хотелось!

Мстислав Мстиславич, расталкивая стоящих на коленях, как кули с мякиной, пробрался к старику, взял его за бороду и поддёрнул вверх.

   – Ты наместник?

   – Я князем Ярославом поставлен, – с дрожанием в голосе ответил Хотей Григорович.

Приготовился ещё говорить, устраивая поудобнее лицо, чтобы борода, зажатая в сильной княжеской руке, не мешала плавной речи. Но Мстислав Мстиславич ему говорить не позволил.

   – Собака ты! Пёс, кровопиец! Что вы с Новгородом сотворили? Молчи, а то убью на месте!

Взгляд Хотея Григоровича безнадёжно потух. Всё ещё не отпуская его бороды, Мстислав Мстиславич распорядился:

   – Этих всех – в цепи и в яму! Пускай в холодке понежатся! Да не давать им ни воды, ни еды никакой – пока я не велю! А ты, пёс, – он ещё выше вздёрнул наместника за бороду, – ты лично всех людей в городе накормишь! Нынче же! Понял?

Старик, извиваясь в княжеской руке, всем телом показал, что приказ Мстислава Мстиславича ему понятен как нельзя лучше.

Короткий зимний день близился к концу, когда князь, решив, что дел на сегодня достаточно, разместился во дворце – в тех самых покоях, где жил раньше. После тяжёлого и беспокойного дня, мрачный, он сидел в своей любимой светёлке с окном, выходящим на Великую Софию и покрытый льдом Волхов. Летом вид отсюда был ещё лучше.

Мстислав Мстиславич, несмотря на нынешний воинский успех и справедливо сделанное дело, досадовал, что тогда, год назад, покинул Новгород, позволив случиться такому несчастью. Ведь среди самых дурных предчувствий ничего подобного не предвиделось, не должно было произойти! Отчего зять, князь Ярослав Всеволодович, оказался таким злодеем? Что хотел выгадать на народной беде? Власти? Какой ему ещё власти надо, если новгородцы сами его призвали? Богатства? Но много ли богатства выжмешь из умирающих от голода людей?

Да он и так ведь богат, князь Ярослав. Обделив наследством и преемничеством старшего сына – Константина, великий князь Всеволод почти всё своё имение поделил между Юрием и Ярославом. А там было, что делить! Городов, сел, земель пахотных, лесных и рыбных угодий, пастбищ, всяких промыслов искусных – и камнерезных, и литейных, и оружейных, и златокузнечных – всего и не сосчитаешь! У Ярослава в ларях и укладках золота, серебра да каменьев драгоценных побольше, чем у иных владетельных князей. Чего же ещё зятю понадобилось? Когда отдавал за него Еленушку, не думал, что любимую дочку поручаю такому злыдню беззаконному. Вот здесь, во дворце этом, она с мужем и жила, голубка моя. Не говорят мне впрямую, а так, стороной, мельком слышал я про зятя и вовсе непотребное. Будто живёт хуже половчина, поганца некрещёного, и наложниц при живой жене завёл дюжину целую. Ну, коли подтвердятся слухи эти, подумал Мстислав и почувствовал, что усталые за сегодняшний день руки сжимаются в кулаки, словно для боя.

К князю Константину, обделённому первенцу Всеволода Большое Гнездо, имел Мстислав Мстиславич невольную душевную склонность. Ведь и сам когда-то в немилости был у отца. Кроме того, ему, прирождённому воину, нравился Константин своим тихим нравом, благочестивым поведением, учёной начитанностью и государственным умом – не то, что у братьев. Вот бы за кого выдать Еленушку. Да ещё при жизни Всеволода! Тогда бы, зная, что старшенький имеет тестем Удалого Мстислава, пожалуй, передал бы Большое Гнездо Константину великое княжение Суздальское и Владимирское. Не говоря уж, что Елена, сама склонная к благочестию, была бы за Константином счастлива и не одним внуком одарила бы Мстислава Мстиславича. От Ярослава же внучат не дождёшься, он с Еленой – говорят люди – не живёт как с женою.