Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

Глава 9

Князья Всеволодовичи, хоть и родные братья, с виду были все разные. Юрий среди них выделялся статностью и красотой смуглого лица, ладностью сложения, которую доспех не только не скрывал, но даже подчёркивал. Ярослав был слегка приземист, широкоплеч, черты его лица, и так не очень привлекательные, сильно портило какое-то застывшее выражение презрения ко всему, не исчезавшее, даже когда он смеялся. Святослав из троих был самым высоким, ещё по-юношески долговязым, нескладным, юное лицо его казалось неспособным затуманиваться от дурных и мрачных мыслей. И при этом все три брата были неуловимо чем-то похожи друг на друга. Словно отец их, покойный великий князь Всеволод Большое Гнездо, обладавший способностью выглядеть по-разному при разных обстоятельствах, как ему было нужнее и выгоднее – от глуповато-простодушного, изнеженного баловня судьбы до грозного правителя и хладнокровного убийцы, – свою многоликость разделил между сыновьями, ни в ком не повторившись полностью и никому не отдав предпочтения.

В большом княжеском шатре, сделанном нарочно для войны и пиров на вольном воздухе, за длинным столом три брата вели разговоры о начинающихся событиях, о своей неизбежной победе над знаменитым князем Мстиславом Удалым, который, несмотря на всю свою воинскую славу, оказался столь недальновиден и глуп, что осмелился так далеко зайти в чужую землю, не обладая и десятой частью сил, потребных для её завоевания.

Победа над Мстиславом Мстиславичем открывала перед братьями такие возможности, о которых даже их великий отец мог лишь мечтать. Вся русская земля в скором времени должна лечь к их ногам – и рассуждать об этом было сладко, и прекращать не хотелось, словно пьёшь хорошее вино.

Больше всех, как старший по положению и по возрасту, говорил Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский. В душе он был рад, что ввязался в эту войну, которую, по справедливости, должен был вести один Ярослав. Ведь это же он повздорил с Мстиславом Мстиславичем из-за Новгорода и дочери!

Поначалу Юрий и вмешиваться не хотел. И даже про себя злорадствовал, будучи уверен, что князь Мстислав обязательно братца побьёт – а битый Ярослав, ослабленный и униженный, был великому князю более выгоден для личного спокойствия.

Но поскольку дело повернулось таким образом, и Удалой сам пришёл к ним в руки, то выгоднее стал военный союз с братом, тем более, что в союзе этом Юрию отводилось положение главного.

   – А брату Святославу Киев дадим и все городки днепровские, – говорил Юрий. – Хочешь на Киевском столе сидеть, князь Святослав?

   – Можно и в Киеве сидеть. Чего ж!

Святослав не возражал. Но и особого желания, казалось, не испытывал.

   – А что? – вдруг оживился он. – В Киеве, сказывают, бабы очень хороши. Хочу Киев!

И засмеялся, откидывая назад свою небольшую голову.

   – Бабы... – проворчал Ярослав, будто с укоризной. – Ты, братец, не о бабах подумал бы. Великим князем станешь, как Юрий. – И он косо глянул на брата: понравится ли тому последнее замечание.

Юрий не обиделся, улыбка его стала даже шире.

   – Вот именно. Кому же возобновить Великое княжение Киевское, как не тебе, князь Святослав? Высоко вознесёшься главою. Нас, смотри, потом не забывай, братьев своих единокровных.

Святослав мечтательно уставился взглядом в какую-то ему одному видимую точку. Ярослав же встрепенулся.

   – А я что возьму? Новгород, что ли?

   – Возьми Новгород. А мало покажется – бери хоть Галич. Хочешь Галич?

   – Не откажусь. – Ярослав выглядел довольным, что ещё больше развеселило Юрия.

   – Что, братья? Никак мы всю русскую землю поделили? Не рано ли? Враг-то ещё живой, грозится.

   – Грозится-то он не со страху ли? – презрительно произнёс Ярослав. – В Торжок ко мне присылал когда попа своего, так любовь предлагал. Ему бы, князю Мстиславу, меня тогда и осадить бы в Торжке. Может, и вышла бы у нас с ним любовь. А нынче, как он к нам прямо в руки пришёл, любви искать ему гордость не позволяет. Вот он и грозится.

   – Не испугаемся! – громко произнёс Святослав, на время прервав мечтания о золотом Киевском столе.

Но, произнеся это, сразу смутился, вспомнив о недавнем своём постыдном бегстве от Мстислава Мстиславича. Чтобы оправдаться перед братьями, он наплёл им, что там, под Ржевкой, на него напало войско неисчислимое, поэтому-де и не смог он выстоять. Юрий и Ярослав, однако, знали уже об истинной численности противника. И Святослав знал, что они об этом знают.

   – У нас поболее силы, чем у князя Мстислава. Правда ведь? – сказал Святослав, чтобы замять возникшую неловкость. Поглядел на старших братьев искательно.

Те на смущение брата не обратили внимания.

   – Силы-то больше, – брезгливо проговорил Ярослав. – Да ведь сила разная бывает. Мужиков из всех сёл пригнали – это ладно. Но зачем ты, Юрий, со сволочью хочешь дело иметь? С подонцами? Толку от неё не будет, помяни моё слово. Лучше бы поганых побольше назвать, а сволочной полк гнать отсюдова.

Ярослав прищурился и посмотрел на Юрия.

   – Моя бы воля, брат, так я бы им всем камень на шею да и в воду! Люди негодящие, им жить вовсе незачем.

Из сволочи или бродников, обитателей нижнего Подонья, был составлен в войске Юрия целый полк. Бродники эти были сущим наказанием русской земли. Крестьяне, убежавшие от владетелей своих, воры и убийцы, вовремя не схваченные, а также и те, кто не хотел трудиться, а желал жить разбоем, сбивались в шайки и промышляли по лесам и степям, там, где проходили торговые пути. Численность таких шаек доходила иногда до нескольких сотен человек, конных и оружных, и редко какой купеческий обоз мог от них отбиться. Нападали они и на сёла, никем не защищаемые, и даже на небольшие городки. Не брезговали никакой добычей.

Бороться с ними было весьма затруднительно. Отряды их умели быстро передвигаться и исчезать среди лесов, уходя от погони по своим тайным тропам. А ещё наверняка в тех городах, где стояла засада княжеская, имелись у них свои люди – наушники. Как только становилось известно, что против сволочи готовится поход, те тут же об этом узнавали и на время скрывались.

Но сейчас, узнав, что на севере князья собирают большое ополчение, для которого сгоняют народ даже из поселений, бродники решили предложить свои услуги. Смекнув, что раз Юрий Всеволодович ставит в своё войско лапотников, умеющих только землю ковырять да за скотиной ходить, то с радостью примет несколько сотен отчаянных, битых-перебитых мужиков со своими конями и оружием. Так и вышло, Юрий их принял.

Уверенность в победе внушало великому князю и то, что в объединённом суздальском войске находилось и много тех, кому стоять бы за Мстислава Мстиславича.

Целый полк, состоявший из жителей Торжка и даже новгородцев, под знамёнами Юрия Всеволодовича! Это тоже кое-что значило. Свои шли против своих! Сын на отца, брат на брата. Такого никогда ещё не было. Бывало, поднимались, конечно, новгородцы друг на друга, но то были свои, внутренние дела. А так, чтобы против родной земли идти...

Однако не только новгородцы и новоторжцы шли на своих. Неожиданно на стороне Мстислава Мстиславича выступил князь ростовский Константин! Старший против младших братьев – каково?

Давно уже ростовцы с суздальцами не воевали, давно. В последний раз – сорок лет назад это случилось. Здесь же, возле Юрьева Польского. Князь Всеволод, одержав на Юрьевском поле победу, потом за тридцать пять лет своего правления сделал одним народом и владимирцев, и суздальцев, и ростовцев. Кто знает – если бы дал старшинство Константину, то и осталось бы так?

То, что Константин передался Мстиславу Мстиславичу, и злило братьев, и смущало их. Больше всех беспокоился Юрий: несмотря на давние споры с братом, он не мог относиться к нему просто как к врагу, которого следует уничтожить. Если Юрий и не жаловал теперь Константина, то помнил свою любовь к нему. И воспоминания эти были Юрию чем-то приятны.

Константин был старше Юрия на пять лет, и в детстве они были очень дружны. А когда Юрий подрос, стали даже неразлучны. Он восхищался старшим братом, завидовал его способности к учению, его вдумчивой рассудительности, умению быть взрослым. В двенадцать лет у Константина уже был свой, небольшой, но настоящий полк, и многие боярские дети почитали за честь служить в том полку дружинниками. Отец в Константине души не чаял – тот был долго ожидаемым первенцем великого князя и несомненным преемником всех его дел и свершений. Константина первого стал Всеволод Юрьевич брать с собою на войну, началось это с того славного похода на половцев, после которого поганым ещё и до сих пор оправиться не удалось. И в этом Юрий тоже завидовал старшему брату, любя его и желая ни в чём не отставать.

И не помнил уже, как получилось, что от всей зависти к достоинствам брата осталась лишь зависть к его первородству, к тому, что наследует он Великое княжение. Со временем мысли Юрия о какой-то несправедливости судьбы по отношению к нему, стали неотвязчивыми. Юрий мучил себя вопросом: отчего не повезло родиться первым ему? Разве из него не получился бы великий князь? Он считал себя великим князем в душе. В то время их отношения с Константином стали заметно холоднее, это замечалось всеми. Юрий подозревал, что старшего брата против него настраивают, грешил на бояр Константиновых. Потом – и, наверное, не без оснований, – стал про себя винить в том отца. Стареющий великий князь (Юрий однажды отчётливо понял это), всё меньше заботясь о преемничестве, вдруг стал видеть в детях, Константине и Юрии, не столько преемников, сколько соперников себе. Всеволод Большое Гнездо так любил власть и величие своё, что ревновал, как старый муж ревнует молодую жену ко всякому.

Он, кстати, и был тогда таким старым мужем. За два года до смерти, шестидесятилетним стариком, вдовцом многодетным, взял за себя красавицу – полоцкую княжну шестнадцати лет от роду. И сразу же приревновал её к Юрию, может быть, и не без оснований, потому что молоденькая мачеха очень понравилась пасынку. Услал тогда отец Юрия в Суздаль, подальше от соблазна. Там, в Суздале, погрустив, Юрий навсегда похоронил надежды на то, что Всеволод Юрьевич проявит к нему благосклонность большую, чем к Константину.

И вдруг через два года – как гром с ясного неба! Почувствовав приближение кончины, отец отчего-то взъелся на Константина и лишил его права на Великое княжение! И отдал его Юрию! Призвал второго сына к себе во Владимир и всё боярство, и всех выборных от разных концов своей земли заставил принести клятву в верности Юрию и целовать крест святой.

Юрий, конечно, понимал, что брата это должно обидеть. Но Константин и сам был хорош! Горд слишком – не захотел отцу простить какую-то малозначащую обиду, а ведь отец за ним в Ростов несколько раз посылал! Нет уж, хочешь быть великим князем – переломи себя, поклонись в ноги родителю, покажи ему сыновнюю любовь. Старый – он ведь как малый: с ним поласковее – и он к тебе ласков станет. Так что Константин сам был виноват в том, что лишился Владимирского стола.

А обвинять во всём стал, конечно, Юрия! Требовал даже, чтобы тот уступил ему Великое княжение – по старшинству! Но и сам, поди, не верил, что такое возможно. Так-то братец! Не проси и не требуй, а силой отними. Маловато силы? Тогда тихо сиди у себя в Ростове и будь доволен, что тебя не трогают.

Всё равно как-то не по себе от мысли, что с братом придётся сражаться как с врагом. Константин теперь был всё равно что покойник; а терять братьев всегда огорчительно. Даже если и ссорился с ними при жизни. Собственно говоря, сюда, в свой шатёр, установленный в поле возле готовой к паводку тихой речки Кзы, великий князь позвал братьев Ярослава и Святослава обсудить не столько грядущее сражение и раздел земель, сколько участь Константина. Ах, глупец! Самое лучшее для него будет, если погибнет в бою.

Но как-то не получилось самому завести разговор о Константине. Увлеклись с братьями дележом великих и знаменитых уделов, словно дети малые, когда им на праздник достаётся большой сладкий пирог.

   – Ну а что с книжником-то делать будем? – спросил Юрий, когда вроде бы уже обо всём переговорили и братья собирались разъезжаться по своим станам.

Во всё время беседы великий князь ждал, что который-нибудь из братьев вспомнит про Константина. Ни один не вспомнил. Святослав удивлённо вскинул круглые глаза на Юрия. Ярослав же понимающе прищурился:

   – Ты о нём не печалься, великий князь.

Называя так брата, что делал чрезвычайно редко, Ярослав как бы помогал ему: переводил вопрос о Константине из области личных и родственных отношений в область государственную. А здесь жалости, и любви места не бывает.

   – Жив останется Константин – его счастье, – продолжал Ярослав. – Но лучше бы ему смерть принять с честью. А то куда его потом девать-то? Ростов ему оставить – жирно будет. Сельцо какое дать для кормления? Или в темнице держать до скончания дней? Так тоже нехорошо будет. Хлопот не оберёшься, великий князь. У него много заступников найдётся. Донимать станут.

Великий князь Юрий Всеволодович почувствовал, что возразить нечего.

   – Ну и ладно, братья, – заключил он с некоторым душевным облегчением. – Как Бог рассудит, так тому и быть. Он, Константин-то, в бою не крепок, как помнится. Слаб, тщедушен. Болеет, говорят. Может случиться, что и погибнет.

После такого хорошего разговора не хотелось больше расстраиваться и думать о неприятном. Братья на слова Юрия ничего отвечать не стали.

Посидев ещё немного, Ярослав и Святослав ушли – каждый к своему войску. Юрий вышел из шатра – полюбоваться весенним закатом, подышать, нагулять перед ужином лёгкого голоду. Стражники княжеские, рассевшиеся вокруг костров, повскакали на ноги: не нужно ли чего государю? Как водится – возникла суета, понабежали все разом – и воевода, и мечники, и кравчий[6]6
  Кравчий – почётная должность и придворный чин в древнерусском государстве. Кравчий служил царю за столом, в его ведении были стольники.


[Закрыть], и конюший. Не поймёшь: то ли услужить великому князю торопятся, то ли просить о чём-нибудь станут.

Если вдуматься, то бестолковый двор у него, у Юрия Всеволодовича. Нет, каждый своё дело, конечно, справляет, задержки не бывает ни в чём – ни в еде, ни в услугах, ни в устройстве забав и развлечений. Но как-то делается всё не так, как должно делаться! Незаметно всё должно быть исполняемо! Будто само собой. А для этих главное не так князю услужить, как выставиться, чтоб князь заметил, с какой истовостью они ему служат. Юрий сам довёл до такого. Учить надо своих приближённых, учить каждый день! Натаскивать. Но Юрию жалко было тратить на это время, да, впрочем, он и привык к некоторой назойливости услужающих. Иногда только сердился, когда злость хотелось сорвать на ком-нибудь. Вот у отца был двор! Это да. По одному шевелению его брови всё возникало и исчезало. И никакой толкотни.

Вспомнив об отце, Юрий в который раз уже поймал себя на том, что невольно сравнивает, и, как всегда, не в свою пользу. В душе всколыхнулась привычная злоба, неизвестно на кого направленная. Не на себя же злиться ему? Чтобы дать злобе выход, хорошо было бы сейчас осердиться на кого-либо из приближённых – да хоть на кравчего: почему ужин не готов? Да по зубам бы ему! Сразу полегчает, дело проверенное.

Но, рассудив, Юрий решил гнева не выказывать. Всё-таки не во дворе княжеском дело происходило, а на войне. Перед битвой на своих зло срывать – примета плохая. Да и ужин, скорее всего, у кравчего давно готов.

Так и оказалось.

Великий князь велел подавать себе ужин в шатёр, объявив, что потом ляжет спать. И все чтоб готовились отходить ко сну, ибо завтра сил много понадобится.

Перед тем как окончательно удалиться в свой шатёр, он с удовлетворением осмотрелся по сторонам, оглядел необъятный стан, разбитый для его войска. Не без гордости подумал: «Да, у отца, великого князя Всеволода, и двор был пышнее, и слуги расторопней, но такую рать огромную – созывал ли он когда?» С невысокого холмика над речкой Кзой ополчению Владимирскому и Суздальскому не было видно ни конца ни края. На душе сразу стало спокойно и даже весело. В тот вечер, отужинав, Юрий Всеволодович заснул легко и быстро.

...Утром разбудил его шум снаружи и лёгкое покашливание возле самого входа в шатёр. Слуга всегда так делал: сначала кашлял, дожидаясь приказа войти и доложить, а потом либо входил, либо удалялся, чтобы через некоторое время начать кашлять снова. Смотря по обстоятельствам.

Великий князь поморгал глазами и почувствовал, что отлично выспался. Что там? И так пора было подниматься.

   – Что там? – отозвался он на кашель.

Слуга тотчас возник, отодвинув полог.

   – Прости, государь. С хорошим утром тебя. Там от супостатов гонец прибыл, к тебе просится. Борис Юрятич с ним разговаривает.

   – Одеваться, – кивнул великий князь. И, пока слуга надевал на него тёплые порты, оборачивал ноги мягким сукном и натягивал сапоги, высказался: – А что мне с гонцом этим говорить? Пусть Борис придёт, доложит, как и что.

Борис Юрятич был боярин, приближённый великого князя. Состоял при Юрии с детских лет его. Великий князь Бориса Юрятича любил.

   – Он тебе велел передать, Борис-то, чтобы ты сам вышел, государь, – отвечал старый слуга. – Тот гонец-то непростой, он от самого князя Мстислава к тебе со словом.

   – От са-мо-го!.. – Юрий Всеволодович мгновенно разгневался. – Какого такого са-мо-го? Ты, пёс, одного князя знать должен – меня! Самого! Ещё раз услышу – шкуру спущу! Пошёл! Скажи Борису – сейчас выйду.

Слуга исчез.

Выйдя из полстницы, где располагалась его постель, в собственно шатёр, великий князь присел к столу, на котором, пока он почивал, были расставлены утренние закуски: ломтики вяленого говяжьего мяса, хлебцы белые, варёный белужий бок, тонко нарезанный, крутые яйца, крашеные, ещё от Пасхи, языки копчёные, сладкая репа, сваренная в мёду с душистыми травами. Юрий Всеволодович любил, проснувшись, сразу чего-нибудь пожевать. Он ел и собирался с мыслями.

Хотелось встретить Мстиславова гонца так, чтобы он уехал униженный и испуганный, да чтоб испуг его передался Мстиславу Мстиславичу. Ничего не придумывалось, кроме как наорать, ногами топая и хватаясь за меч. Но это вроде бы недостойно великого князя! Ладно, сам напугается гонец, когда увидит огромное Суздальское ополчение. Уже, поди, испугался. Да и князь Мстислав – тоже. Иначе зачем гонца послал?

Великий князь вышел из шатра, в толпе приближённых сразу выделив Бориса Юрятича. Тот, заметив внимание государя, склонился в почтительном полупоклоне – всегда так кланялся. Прочие же переломились пополам, до земли, словно выставляясь перед Мстиславовым гонцом своею преданностью великому князю.

Кроме одного, незнакомого, который, стоя рядом с Борисом, повторил его поклон. Ага, стало быть, это и есть гонец. По виду – воин и, наверное, умелый, не из простых.

Юрий Всеволодович важно приблизился, стараясь глядеть на посла неотрывным взглядом. Смутить его, однако, великому князю не удалось: тот стоял без страха, но и без наглости, с достоинством. Приближённые уже распрямились и с любопытством смотрели, как вражеский гонец будет играть со смертью.

Однако посланец всё не начинал своей речи. Спокойно разглядывал Юрия, словно видеть великого князя для него было делом привычным: Великий князь даже скрипнул зубами от злости. Унизительно, конечно, начинать разговор первым, но стоять вот так, молчать, ожидая, кто кого перемолчит, означало в глазах окружения соревноваться в выдержке. Ему, великому князю, с каким-то смердом! И надо же – никому вокруг, даже Борису, в голову не приходит напомнить Мстиславову псу, перед кем он стоит! Ишь, выкатили глаза, забавляются. Ну ладно, он им это припомнит.

Не зря вчера отцов двор вспомнился. Отцовы бояре – будь они сейчас на месте Юрьевых – в один миг постелили бы гонца к государевым ножкам: не заносись-ка! Говори живо, с чем послан! Да за словами послеживай!

Приходилось глотать унижение, будто не заметил ничего. Иначе ещё большим дураком окажешься.

   – Ты, что ли, от князя Мстислава гонец? – надменно спросил Юрий Всеволодович.

   – Я к тебе, великий князь Юрий. Слово привёз от господина моего. Зовут меня Явольд, я при князе боярин.

   – Как тебя зовут, про то пускай твой князь знает. А мне не надо. Своих бы запомнить – видишь, их у меня сколько?

Юрий показал рукой, но боярин на войско и не глянул.

   – Мне чужих холопьев знать ни к чему! – озлился великий князь. – Говори, зачем пришёл, да проваливай, пока тебя собакам не кинули!

Сильно было сказано. Боярин Явольд, несмотря на свою выдержку, медленно начал наливаться красным. Тут и бояре спохватились, зашумели:

   – Говори скорей! Перед кем стоишь?

   – Дерзок больно! Не задерживай!

   – Кланяться надо великому князю! В ноги кланяться!

Юрий Всеволодович дал приближённым знак: хватит. Бояре смолкли, стояли, сжигая гонца взглядами огненными. Один Борис Юрятич посмеивался, оглаживая свою короткую ухоженную бороду. Явольд справился с замешательством, расправил плечи и заговорил:

   – Князь Мстислав Мстиславич велел сказать тебе, великий князь, такие слова. Шлёт он тебе свой поклон. От тебя ему обиды никакой не было. Обида ему от князя Ярослава. Помоги урядиться ему с Ярославом, чтобы крови зря не проливать. Вот такое слово велел сказать тебе Мстислав Мстиславич.

Юрий поднял руку, останавливая начавшийся шум.

   – Иди обратно к своему князю. Передай ему, чтобы знал: мы с братом Ярославом – один человек! Пусть князь Мстислав знает: что ему Ярослав сделал, то и я сделал. Всё, пошёл!

И, круто повернувшись, великий князь удалился к себе в шатёр. Вслед за ним и Борис Юрятич: ему одному разрешалось вот так, запросто, входить в государевы покои. Сели за стол.

После короткого, но злого разговора с Мстиславовым гонцом Юрий Всеволодович почувствовал, что снова проголодался, хотя ел только что. Он поискал глазами на блюдах – что бы выбрать, и одновременно показал Борису: бери, дескать, поешь со мной. Какое-то время жевали молча. Юрий – жадно, торопливо, Борис – вяло, словно нехотя. Впрочем, он всегда так ел. Проглотив очередной кусок белужины, великий князь захотел немного поддразнить боярина.

   – Борис, может, мириться будем, а?

   – Твоя воля, государь. – Борис Юрятич дёрнул плечом. – А мои мысли тебе известны. Князю Мстиславу от брата твоего обида большая, ты ведь сам это знаешь. Не гневайся, а рассуди попробуй. – Боярин прижал руку к сердцу, зная, что это действует на Юрия Всеволодовича успокоительно. – Что он, Ярослав, с Новгородом сотворил – знаешь? Не по-божески это. А дочь Мстиславову, супругу свою, отдал на насмешки и глумление девкам своим паскудным, наложницам бесстыдным? И чего он, князь Ярослав, после такого хочет? Чтобы Удалой простил ему? Честью своей поступился? Да не может такого быть! Скорее... – Борис Юрятич подумал и нашёл сравнение: – Скорее солнце на закате встанет. И это про князя Удалого всей русской земле известно!

Юрий Всеволодович швырнул на стол недоеденный кусок.

   – Не заговаривайся, Борис! Не слышал, что ли, как я сказал: мы с Ярославом один человек!

   – Один да не один. Да не гневайся ты, государь, погоди. Что Ярослав сотворил – такого тебе никогда не сделать. У тебя всё же Бог в душе есть. А и про князя Мстислава никто плохого не скажет. Ярославу надо бы за всё отвечать, а тебе с Удалым договориться бы. По совести будет. Вот – что думал, то сказал. Ты ведь, государь, велел мне всю правду в глаза тебе говорить.

Великий князь промолчал, и разговор далее не продолжился. Чтобы скрыть возникшую у него неловкость от слов Бориса, Юрий встал и вышел из шатра, сделав знак и боярину: дескать, беседы беседами, но и делом надо заниматься.

До самого обеда так больше и не разговаривали друг с другом. Юрий Всеволодович обошёл стан, осмотрел войска, выслушал доклады воевод. Немного погневался, пошумел – как же без этого? К полку сбродной сволочи подходить не стал, удовлетворился тем, что посмотрел на них издалека. Те вели себя смирно, сидели кучками вокруг костров, готовя пищу. Из общего войскового котла кормить их было не велено.

Великий князь подозвал воеводу, который должен был распоряжаться бродниками в бою, и приказал:

   – Объяви им... кто там у них старший... За ними пригляд будет. Если начнут своевольничать или – того хуже – с поля побегут, то рубить их беспощадно. У моих людей рука не дрогнет, так и скажи.

На этом осмотр войска закончился. К братьям Юрий Всеволодович не пошёл. Если что нужно будет – сами прибегут. Пора было обедать. Позвал Бориса, пошли в шатёр.

Погода, как назло, начинала портиться. То всё стояли яркие солнечные дни, а теперь небо стало заволакиваться серой пеленой, задул пронизывающий ветер. Сразу стало темнее. Чувствовалось, что вот-вот посыплет снежок, а то и ещё хуже, дождь. Жаль... Юрий Всеволодович предпочёл бы, чтобы победоносное сражение состоялось при свете солнца, когда хорошо всё просматривается. С какого-нибудь холма весело было бы глядеть, как побежит враг, преследуемый и избиваемый его полками.

Внутри шатра, стены которого вздрагивали и прогибались под порывами ветра, тоже стало холоднее и темнее. Великий князь распорядился зажечь светильники и принести нагретые в костре железные полосы – для обогрева. Когда слуги удалились, устроился за столом, молча кивнул Борису Юрятичу, чтобы тот присел напротив него, и, как будто не прерывались, продолжил разговор.

   – Стало быть, Борис, я тебе всегда правду велел говорить, какой бы она ни была?

   – Иначе и нельзя, княже, – отвечал Борис, слегка настораживаясь.

Похоже, Юрий никак не мог успокоиться. Начнёт сейчас жилы тянуть. Борис знал своего княжича с самых малых его лет – с того времени, когда Юрий принял княжеский постриг. И если он возвращается к спору, да ещё подъезжает издалека, то, значит, совесть его немного саднит, и ему нужно хотя бы наговориться всласть, чтобы потоками слов загасить внутри неприятно жгущий уголёк.

   – Иначе нельзя, – повторил он. – А рассуди сам, государь, почему ты меня и спрашиваешь тогда? Сам же правду хочешь знать.

   – Я её и так знаю, Борис!

   – Не спорю, великий князь. У тебя своя правда, ты по своей воле её творишь. Другую правду от бояр своих знаешь. А есть ещё третья правда.

   – Не много ли будет? – Юрий ухмыльнулся, как делал всегда, если чувствовал, что может одержать словесную победу над Борисом.

   – Может, и многовато, а никуда не денешься, – невозмутимо продолжал боярин. – Да ты ведь не о том хотел меня спросить, государь. Спрашивай, чего хотел. Может, вдвоём и отыщем её, третью-то правду?

Юрий покусал губы. Потом хлопнул в ладоши, позвал:

   – Эй! Кто там? Подавайте на стол.

Борис Юрятич, понимая, что великий князь раздражён и всю эту возню с накрыванием стола затеял, чтобы оттянуть неизбежный разговор, приготовился к неприятному. Вот чёрт дёрнул за язык, сокрушался он про себя, лицом, однако, ничего не выказывая. Не надо было сейчас, пред битвой, его дразнить. Всё равно ни в чём не убедишь. Только рассердится. Может и в голову чем-нибудь запустить.

Удалив слуг движением руки, Юрий впился взглядом в боярина, словно стараясь сквозь выражение безграничного терпения ещё что-то высмотреть в лице его. Наконец процедил:

   – Ты, значит, думаешь, что я не прав?

   – Помилуй, государь! – искренне удивился Борис Юрятич. – Да в чём же это?

   – А вот – что руку, мол, поднял на князя Мстислава. Ты ж сам мне его хвалил всё время, чуть не в пример мне ставил. Ну-ка, говори свою правду!

   – Эх, княже, – укоризненно произнёс Борис. – Я ведь не про то. Князь Мстислав сам сюда пришёл – свою правду искать. А хозяин здесь – ты, как решишь, так и будет по правде. Захочешь – помиришься, захочешь – побьёшь его. Никто тебе не судья, кроме Бога единого да тебя самого.

   – Ну, а всё же, Борис? До конца договаривай! – велел Юрий, и боярин увидел, как за суровой надменностью на лице великого князя проглядывает желание услышать что-то невысказанное, о чём сам смутно догадываешься, но желаешь услышать подтверждение из чужих доверительных уст.

   – До конца? – Борис вздохнул и растерянно улыбнулся. Юрию Всеволодовичу даже странно было видеть таким своего ближнего боярина, всегда уверенного в себе. – Скажу тебе до конца, государь. Князь Мстислав Мстиславич – хороший человек. Может быть, самый лучший во всей русской земле. Не подумай, княже, – Борис прижал руку к сердцу, – не ставлю его выше тебя. Против него в поле выйду и сражаться буду, как и против любого, кто руку на тебя поднимет. А только он – честный витязь, и добрая слава о нём не зря идёт. И хоть я, государь, завтра с ним лицом к лицу встречусь и смертью паду, может быть, а нет на него у меня злости. Мил он моему сердцу. Да ведь и ты, государь, – Борис, всё так же смущённо улыбаясь, поглядел на Юрия Всеволодовича, – ты ведь тоже его любишь?

Пришёл черёд великому князю прятать глаза. Помолчав, он тихо произнёс, как бы обращаясь к самому себе:

   – Язва ты, Борис. Как я терплю твою наглость – понять не могу! Ладно. – Он поднял глаза. – Верно ты меня понимаешь. А раз понимаешь, то не береди душу.

Пусть Бог всё рассудит. Я же ничего теперь менять не буду, да и не могу ничего изменить. И не хочу. Это тебе ясно, Борис?

Борис Юрятич вылез из-за стола, встал и поклонился великому князю:

   – Ясно, государь. Прости, если сказал что не так.

   – Садись. Обедать будем.