Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Назавтра выступали. С князем отправилась ближняя дружина в сто человек – люди самые проверенные, участвовавшие во многих сражениях. В Торопце же был оставлен Мстиславов воевода Рогволд – сын боярина Явольда, соратника по прежним боям – с заданием в кратчайшие сроки собрать в Торопце всех, кто не успел подготовиться к походу, а также по окрестным сёлам набрать народу, который покрепче да посмышлёней, вооружить всех, снарядить – и отправляться вдогонку. Также оставались в Торопце жёны Котяна со своим скарбом и частью скота. Сам же Котян, сидя в кибитке, ни во что более не вмешивался, понимая, что главная задача стоит теперь перед зятем, а ему остаётся лишь рассказывать о монголах, если спросят. А спрашивать станут часто, в этом Котян не сомневался, поэтому он занялся придумыванием дальнейшей своей речи, с которой не стыдно было бы выступить и перед большим княжеским съездом в Киеве.

Что ещё удивило Котяна, так это быстрота, с которой собрался Мстислав Мстиславич. Наверное, у него давно всё было подготовлено на такой случай, и дружина, хоть и обросшая здесь хозяйством, тоже научена. И вот – случай пришёл, и, значит, все в строй! С самого раннего утра на княжеском дворе уже царила чёткая военная поспешность, и на глазах вырастал воинский обоз, готовый немедленно тронуться в путь.

И сразу тронулись, сопровождаемые, как это водится у русских, многоголосым плачем. Казалось, всё женское население Торопца собралось, чтобы проводить на войну своих родных и близких. А неугомонная ребятня – та просто бежала вслед за обозом, двигавшимся весьма быстро, бежала, пока хватало сил, пока стены Торопца не скрылись из виду.

Шли по-походному, словно уже была война и надо было преследовать противника. Через три дня были в Смоленске.

Там узнали от князя Владимира Рюриковича, что ему уже известно о монголах. Просто он, обдумывая известия, приносимые половцами, которые в панике бежали на Русь, пока не знал, как действовать. И очень обрадовался, увидев Мстислава Мстиславича. Так радуются дети, оказавшиеся в сложном положении, когда приходит некто старший и более опытный: он поможет, он знает, что делать, и теперь остаётся лишь выполнять его приказы. Владимир Рюрикович горячо поддержал Мстислава Удалого, обещал ему всю помощь, которую мог предложить.

Перво-наперво Мстислав потребовал лодок – плыть до Киева, чтобы добраться туда как можно скорее с одной дружиной и Котяном, а обоз отправить своим ходом, чтобы был на месте, когда начнётся съезд. Лодки были ему сейчас же предоставлены.

Мстислав Мстиславич был неузнаваем. Он, казалось, находился одновременно в разных местах, распоряжаясь, устраивая смоленское войско, увещевая богатых жителей Смоленска не скупиться и давать больше серебра на военные нужды. Таким он и сам себя почти не помнил – разве только в те дни, когда защищал городок Торческ, доверенный ему Рюриком, от Всеволода Чермного и половцев. Ощущение выросших за плечами крыльев было таким сильным, что он и спать не мог – летал по городу, подгоняя всех, кого можно. Назавтра, выслав гонцов во все стороны русской земли, погрузил свою дружину на ладьи и отплыл по Днепру до Киева.

Киев Мстислав Мстиславич застал уже взбудораженным, как муравейник, куда случайный прохожий ткнул палкой. Улицы великого города полны были народа, как ратного, так и гражданского, над городом стоял почти не утихающий колокольный звон, то тут, то там стихийно собирались толпы – послушать какого-нибудь беглого половца или гостя заезжего. Рассказы о монголах ходили самые невероятные. Будто и вправду люди те из железа и питаются человеческим мясом – в этом уже никто и не сомневался, и это никем почти не оспаривалось. И что у Чингис-хана три головы, и что вскормлен он степной волчицею – тоже, кажется, ни у кого сомнения не вызывало. Как прикажете сражаться с таким врагом? Да и люди ли они? За разъяснениями бросались к священникам, и те со знанием дела отвечали, что святой воин Гедеон тысячу лет назад победил сих монголов, адово воинство, и заточил их с Божией помощью в тартарары, откуда они совсем недавно, видимо, сумели вырваться. Это говорит о том, что монголам из тартара помогает сам Сатана, будь он проклят тысячекратно во веки веков! Другие же возражали, что не в тартарары, а в гору Елеонскую, что на святой земле, и не Гедеон, а они туда были заточены Господом – за прегрешения свои. Впрочем, большой разницы тут не наблюдалось даже знатоками. Главное дело было – с ними придётся воевать!

Великий князь Киевский Мстислав Романович, объявив в городе военное положение, тоже действовал широко. Весь Киев готовился к войне, каждая кузница ковала днём и ночью оружие, каждая швальня шила сапоги, плотники излаживали ладьи и посады, каждая семья должна была вооружить и снарядить одного, а то и двух конных ратников. Боевой дух жителей Киева был весьма высок. Для дальнего похода в половецкие степи (где предполагалось встретить неведомого врага) готовились разные припасы, чтобы у воинов ни в чём не было недостатка.

Каждый день отовсюду съезжались князья. На большой съезд, созванный великим князем Киевским, хочешь не хочешь, а прибудь. Совет, хоть и не в полном ещё составе, собирался с утра и продолжался аж до обеда, и потом тоже спорили, обсуждали, ругань стояла неумолкающая. У каждого приехавшего на Совет князя о монголах было своё мнение, которое каждый считал единственно правильным. Одни говорили, что монголов и вовсе никаких нет, и веры половцам быть не может, ибо они суть главные и всегдашние враги земли русской, и вообще что-то здесь не так. Другие, наоборот, верили в новую напасть безоговорочно, верили также и в то, что пищей монголам служит сырое человеческое мясо. Третьи в монголов верили, но нисколько их не боялись, говоря, что мы-де, русские, любого врага победим играючи, шапками его закидаем. Кто-то призывал послушаться князя Мстислава Мстиславича и объединённым войском идти навстречу врагу. Но были и такие, кто предлагал сидеть тихо, закрывшись в своих городах, – авось монголы и не заметят, пройдут мимо. Южнее пройдут – там, говорят, страны лежат богатые и зимы не бывает. Одним словом, никакого решения принять пока было невозможно.

Мстислав Мстиславич много произносил речей. Не так-то уж он любил это дело, но тут вдруг придумал для себя один образ, показавшийся ему убедительным. Когда от стрелы, пущенной в тебя врагом, легче защититься? – спрашивал он. И сам же отвечал: когда она ещё только пущена. Хочешь – отскочи в сторону, хочешь – щитом закройся. В сторону, братья, нам не отскочить – некуда нам отскакивать. А щит выставить мы очень даже можем и обязаны. Так что войско нам посылать необходимо, чтобы надёжно закрыться, пока стрела летит.

Этот образ понравился некоторым из князей. Но ещё оставались и такие, что сомневались: а летит ли она вообще, стрела эта? Споры продолжались с привлечением всё новых сторон.

Хан Котян, прибывший вместе с Мстиславом Мстиславичем, просто охрип за эти несколько дней, пока в княжеском дворце шла большая ругань. Доказывал, что монголы – не выдумка, бил себя в грудь, клялся всеми своими степными идолами, но веры ему особой не было. Раздавал хан подарки направо и налево, правда, перед этим справившись, кому сколько положено давать согласно его положению и весу его голоса в Совете. В конце концов Котян объявил, что меняет веру диких отцов на православную, потребовал крещения и был окрещён самим митрополитом Киевским. С этого дня он не переставал креститься на каждый образ или луковицу соборную, призывал в свидетели всех святых, и, в общем, теперь ему не верить вроде бы оснований стало меньше. Такой поступок Котяна убедил многих.

Прибыли все. Ждали только, пожалуй, самых важных гостей – с севера должны были прибыть великий князь Владимирский Юрий Всеволодович с братом Ярославом.

Глава 8

Забава предстояла знатная. В лесах владимирских ещё снег лежал, и вот по этому последнему снегу для великого князя обложили в берлоге медведицу с медвежатами малыми да одним пестуном[15]15
  Пестун – молодой (годовалый) медведь.


[Закрыть]. Юрий Всеволодович любил такую охоту! Да и мясо медвежье, после того как он целую зиму в берлоге лапу сосёт, хорошо очищается, теряет резкий запах, делается мягким и рассыпчатым. Осенью-то его, косолапого, только из-за шкуры бить можно. Ну что ж, придёт осень, добудем и шкур медвежьих.

Князя одевали для охоты. Кафтан посвободнее, сапожки любимые его, разношенные, перстатые рукавицы. Вот только шапку никак не могли подобрать. Юрий Всеволодович раскапризничался, какую бы ему не предлагали – ни одна не нравилась: то слишком новая, то не в цвет, сукна алого, то, видишь ли, мала, а то ещё не знамо что.

   – Да ты скажи, какую тебе хочется, батюшка, мы враз подберём, – чуть ли не стонал старый слуга великого князя.

   – Я вот тебе дам – какую! – ругался князь. – Была ведь шапка моя всегдашняя, куда дели?

   – Так ты ж её отверг, кормилец! Вон она лежит!

   – Ничего не она! Я ту шапку помню! Та – счастливая, на охоте удачу приносила мне. Ни разу зверь меня даже не оцарапал! Вы что же – погибели моей хотите?

   – Ну-ко, вот эту ещё попробуй, батюшка...

Нет, не нравилась и эта. Косо как-то сидит, весь вид портит. В самом деле стало казаться, что та шапка, про которую говорил, была удачливая. Хорошо мужику: у него на все случаи одна, нахлобучил – и пошёл.

   – Жарко стало. Пить дайте!

Слуга, который помоложе, кинулся за питьём. Старик же схватил что-то из одежды и принялся обмахивать князя, словно опахалом, гнать свежий воздух. Полетела пылища. Юрий Всеволодович подумал, подумал и соизволил чихнуть. Потом ещё раз, со смаком, потом ещё – и так до пяти раз, пока не успокоился.

Старый слуга стоял ни жив ни мёртв.

Неожиданное чханье привело великого князя в благостное расположение духа. Словно вычихал утреннюю дурь. С лукавой усмешкой глянул на старого слугу:

   – Ишь ты! Из тебя, что ли, пыль-то выходит, а, Яков?

Тот расцвёл в ответной улыбке всеми морщинами:

   – Из меня, уж песок сыплется, государь-батюшка!

   – Ну гляди, – вдруг притворно нахмурился великий князь. – А то и на покой пора? Зачем ты мне тут нужен чихать от тебя каждый раз?

   – Да я... Да как же...

   – Ладно, ладно, шучу. Этот ещё куда запропастился? Пить хочется!

Молодой слуга с подносом, на котором стоял кувшин и глубокая чарка, уже просовывался в дверь. Запахло квасом с хреном и мёдом.

   – Сюда давай, сам налью... А ты пойди-ка, спроси там – скоро ли? Да князь Ярослав готов ли?

Великий князь налил себе квасу, недовольно поморщился – на поверхности плавала мятая брусничина, плохо процедили, но справился с собой и выпил. Квас был холодным, ядрёным, ударял в нос, глаза заволокло слезой. После второй чарки захотелось рыгнуть, и Юрий Всеволодович рыгнул. Знатный квасок! Умеют бабы.

В светлицу вошёл, предварительно покашляв за порогом, главный княжеский ловчий Ефрем, Мужчина он был росту огромного, слыл грубияном и сквернословом, но великого князя отчего-то смущался и разговаривал с ним голосом тихим и воркующим, как у голубя. И никогда сам разговора не начинал, ждал, когда спросят.

   – Ну, что там? – спросил Юрий Всеволодович.

   – Так точно, великий княже, – заворковал Ефрем. – Уже и ехать пора, из леса человек прибяжал, говорит – шаволится недмедица-то, голос оттудова подаеть. Самое время бы её тово, этово.

   – А князь Ярослав? Готовы ли?

   – Так что ждуть. Уж все готовы, одного тебя ожидають, государь.

   – Яков, шапку! – потребовал Юрий Всеволодович.

Не глядя схватил ту, что подал ему старый слуга, нахлобучил и широким шагом вышел вон. Следом за ним заспешил огромными ножищами Ефрем.

   – Ехать-то долго? – спросил великий князь, не оборачиваясь. Знал, что будет услышан.

   – Недалече ехать, совсем тут рядышком. Часу не будет.

   – Поразвели медведей-то, прямо под городом, – пошутил Юрий Всеволодович. – Этак и в лес скоро войти нельзя будет.

   – Дак что ж... Недмедь – это дело такое... Где ему охота, там и ляжеть... Что с им сделаешь...

   – Ну ладно. Это шучу я.

На дворе и вправду все были уж готовы. Брат Ярослав, завидев великого князя, снял шапку и поклонился первым, за ним – остальные. Свора собак, удерживаемая на постромках дюжим выжлятником, радостно залаяла, понимая, что раз сам князь вышел, то сейчас и отправляться.

Тотчас же и отправились.

День был пасмурный, но тёплый. Конские копыта чавкали в апрельской дорожной грязи, по жухлой траве, не пуская собак в грязь, вели свору. Ярослав Всеволодович подъехал к брату вместе с сыном Александром.

Для мальчика это была первая медвежья охота, и он весь был охвачен тревожным предчувствием, сидел весь напряжённый, то и дело оглядывался по сторонам, словно ожидал, что каждый миг может медведище выскочить из-за дерева. Что тогда делать?

   – Что, Ярославич? – добродушно спросил своего любимца великий князь. – Боязно?

   – Поздоровайся с дядей-то, – упрекнул сына Ярослав Всеволодович. – Что насупился, как неродной?

   – Здравствуй, дядюшка Юрий, – словно спохватившись, сказал Александр и с облегчением улыбнулся, осознав, что раз здесь великий князь, то и плохого ничего не может случиться. А ведь полночи не спал, переживал. – Было боязно немножко, а вот теперь – ничего. Прошло. А медведица большая?

   – Большая, – ответил Юрий Всеволодович, с любопытством разглядывая румянцем наливающиеся щёки отрока.

   – Вот бы на меня она выскочила! Я бы её!

   – Ты только, Ярославич, не суйся там, куда не следует, – сказал великий князь. – Сперва приглядись, как другие работают, потом научишься – будешь медведей этих в одиночку брать!

Мельком глянул на брата: понравилось ли тому, что сына назвал Ярославичем, как взрослого? Ярославу, судя по его довольному виду, понравилось.

   – А почему с нами князь Василий не поехал? – спросил Александр. – Я его ужас как люблю! Мы с ним такие дружки! Он, наверное, не знал, что я тоже буду – вот и не поехал, да, дядя Юрий?

   – Дела у него дома неотложные, – ответил Юрий Всеволодович.

Ростовский князь Василько, сын Константина, не слишком любил бывать во Владимире. И великий князь подозревал, что именно из-за нелюбви к нему, родному своему дяде. Хотя, став великим князем, никакого зла Юрий Всеволодович племяннику не причинил, наоборот – всегда старался помогать ему. Совет дать или ещё что. Когда отец его, великий князь Константин, чуя близкую смерть, передавал Юрию великое княжение и мирился с ним на смертном одре, тогда неё и упросил брата стать юному Васильку вторым отцом. Над телом умирающего Константина Юрий Всеволодович дал в том клятву и с тех пор ни разу её не нарушал, уважал себя за это, считая, что, отплатив Константину добром за все унижения, исполнил свой христианский и человеческий долг. Но кто знает, что перед смертью Константин наговорил Васильку? Что тот замышляет, прикидываясь любящим племянником? Юный Александр Ярославич прав в своей детской непосредственности: нужно было позвать на эту охоту Василька из Ростова и в дальнейшем всегда приглашать его. Пусть на глазах будет, так спокойнее – и великому князю, и всем.

«Да что это я? – вдруг оборвал свои мысли Юрий Всеволодович. – Чего такого мог брат Константин своему сыну наговорить про меня? Уж Константин-то никогда не хитрил, не лукавил, и помирились мы с ним хорошо. Ярослава-то он не позвал к смертному ложу своему! Потому что видел его насквозь, душу его неверную, лукавую! Я вот люблю Ярослава, брат он мне, а всё про него знаю. Много на нём грехов, ой, много! Отнять у него нужно сына Александра под каким-нибудь предлогом: пусть-де у греческих книжников во Владимире обучается премудростям науки! Умная голова князю никогда не помешает. А что он в Переяславле видит? Отцовские безобразия, да и только. Нет, это именно Александру надо будет великое княжение передать!» – подумал неожиданно для себя Юрий Всеволодович, и мысль эта была такой сильной и ясной, что у него горло перехватило. Он с натугой стал прокашливаться, чувствуя, как на него сразу все обернулись. Один Александр смело приблизился и, еле дотягиваясь, стал стучать кулачком великому князю промеж лопаток.

«Ему, ему передать престол Владимирский, Александру, больше никому!» – подумал Юрий Всеволодович, переводя дыхание.

   – Вот спасибо, удружил, Ярославич! – поблагодарил он мальчика. Оба засмеялись.

   – Чем это ты так поперхнулся, великий князь? – ревниво спросил едущий неподалёку Ярослав, будто чувствуя, что между Юрием Всеволодовичем и Александром возникли некие новые отношения. – Меня бы лучше попросил, я же рядом.

   – Сворачивай! Сворачивай! – донеслось спереди.

Свернули с дороги в лес. Под копытами захрустел подтаявший снег, все разговоры смолкли, словно люди боялись спугнуть зверя. Впрочем, замолчали по привычке давней, охотничьей – в лесу не шуми, слушай больше. Перед княжеским выездом бежал, неловко переваливаясь в войлочных сапогах, человек – показывал дорогу.

Ещё пришлось проехать достаточно, пока за деревьями не показался кафтан Ефремова помощника – мужика бессловесного и почти глухого, с которым один ловчий и умел разговаривать.

Спешились, пошли пешком. Лошадей привязали к деревьям, оставили сторожей. Помощник Ефрема, сам похожий на медведя, почтительно подковылял, поклонился в пояс.

   – Там, – хрипло произнёс он, указывая пальцем куда-то вдаль. Там ничего не было видно, кроме леса.

Пошли туда, куда указал мужик. Идти пришлось ещё долго, пока не открылось место, подготовленное для охотничьей забавы.

Широкий и неглубокий лог, полный рыхлого снега, одним концом своим упирался в подножие поваленных деревьев – то ли буря их повалила, то ли землю подмыло дождём – они и рухнули. Рухнув, образовали корнями могучий навес. Под этим навесом и была берлога. Устраиваясь на зиму со своим семейством, медведица по-хозяйски навалила сверху ещё разных сучьев и еловых лап, так что укрепление получилось надёжное. Зев берлоги был слегка растревожен жердями загонщиков, которые уважительно держались на некотором расстоянии. Длинные их жерди были наготове. Из берлоги слышался ровный низкий рык обеспокоенного зверя. Иногда в него вплеталось слабое тявканье проснувшихся медвежат и ломкий рёв молодого пестуна, которого мать, видно, допустила в берлогу зимовать. Впрочем, если лето было щедрым на еду, такое случалось часто.

   – Это ей лет восемь будеть, – задумчиво, созвучно с медведицей, проговорил Ефрем, с виду – весь внимание и настороженность.

   – Почему – восемь? – жадно спросил юный Александр, сжимавший сейчас обеими руками копьё.

   – Такая у неё... этот... возраст. От двух помётов детки с ей тама, – пояснил Ефрем. – Когда молодая, так не пустить. А старая, так ей всё одно: то детки и это детки, давай, залязай.

Александр задумался. Потом порывисто вздохнул и отважно пошёл прямо по снегу к зеву берлоги.

   – Ярославич! Погоди! – воскликнул великий князь. И, махнув рукой загонщикам, велел: – Начинай там!

Те послушно полезли вперёд, целясь концами жердей в чёрную дыру. Просунув жерди внутрь, они стали ворошить там, совсем как бабы ворочают горшки в печи ухватами.

Страшный рёв был им ответом. Из дыры высунулась огромная медвежья голова, лапой махнула по одной жердине – державший её загонщик покатился с откоса вниз. Тут же другие стали тыкать в медведицу, отвлекая её от упавшего. Схватив зубами жердь, медведица перекусила её и отступила, пропав в темноте лаза. Оттуда послышался высокий медвежий крик, полный страдания.

   – Это она сеголетка свово дерёть, – пояснил Ефрем Александру.

Великий князь приказал ловчему ни на шаг не отходить от княжича, и Ефрем держался рядом, как привязанный. – Сильно обозлилася. Счас вылетит, держись!

Берлога уже была окружена людьми. Чуть впереди всех, но сбоку от дыры стоял Ярослав, занёсший копьё. Напротив зева встал сам великий князь с двумя помощниками по бокам. Выйдя наружу, первым делом медведица должна была увидеть его и, напав, напороться на рогатину, задний конец которой Юрий Всеволодович упёр в снег.

Внезапно страшная голова зверя снова вылезла из дыры. Медведица словно раздумывала – кинуться ей вперёд или снова отступить, потом кинулась.

Тут же князь Ярослав кинул своё короткое копьё ей в бок. Копьё пробило шкуру и повисло, Ярославу услужливо подали другое. Но медведица словно и не заметила этого укуса, лишь огрызнулась пастью и, встав на задние лапы, попёрла на Юрия Всеволодовича. Зверь был велик, покрыт свалявшейся за зиму шерстью, вонял псиной и так ревел, что ушам было больно, а свору ярившихся на связке собак, которых пока отпускать знака не было, не слышно вовсе. Юрий Всеволодович, дождавшись, пока медведица не подойдёт на нужное расстояние, изловчился – и ткнул её остриём рогатины в пузо. И сразу осел всей тяжестью, прижимая конец рогатины к земле.

В этом месте оказался неожиданно толстый слой снега. Зверь нажал – и конец провалился. Юрий Всеволодович тоже, взмахнув руками, провалился в снег до самого паха. Медведица сноровисто ударила лапой по древку рогатины, перешибла его и, с сочащимся кровью пузом, двинулась на обидчика.

   – Собак! Собак! – закричал Ярослав, кидая копья одно за другим – и промахиваясь. – Держи её!

Пока великий князь выкарабкивался из ямы, вся свора вцепилась в медведицу. Те, кто был поумнее и поопытнее, хватали её сзади за ляжки, а кто из собак был помоложе, те бросались спереди, брызжа пеной с клыков. Медведица занялась собаками. Вот первая отлетела в сторону с вырванным боком, вот вторая закрутилась на снегу с перебитым хребтом, окрашивая вокруг себя снег в алый цвет. Но тут Ярослав, наконец, попал медведице в шею.

Почувствовав удар, та грузно села на задние лапы, повернулась к Ярославу и попыталась вырвать железное остриё из себя. Но великий князь уже выбрался из ямы и, не давая зверю опомниться, подскочил к ней и всадил копьё слева под мышку. Медведица закричала, завертелась, мотая головой. Потом упала на бок. Следующее копьё вошло ей прямо в незащищённое горло. Она ещё немного полежала, вздрагивая всем телом, испуская стоны, почти как человек, и затихла.

Княжич Александр, весь дрожащий от возбуждения, с копьём наготове, бросился к поверженному зверю, не обращая внимания на предостерегающие вопли Ефрема. Это именно Александр последним копьём, попавшим медведице в горло, прикончил её, и он чувствовал себя сейчас самым главным охотником.

   – Куды ты, княжич! Погоди! – Ефрем ухитрился поймать Александра за полу кафтана. – К ей нельзя сразу-то! Ты ухи у ей посмотри! Вишь, прижатые будто?

   – Где? Где?

   – Вона! Стало быть, она живая ещё, только притворилася! Давай, копьём-то вдарь ещё разик!

Александр стоял, смотрел на медведицу и не решался бросить копьё. Ему вдруг захотелось, чтобы медведица была уже мертва и не нужно было её ещё раз убивать.

Она и была мертва, и уши её не были прижаты. Но этот урок, насчёт того, что не надо приближаться к поверженному зверю слишком быстро, Александр запомнил на всю жизнь. Эта охота вообще его научила очень многому. Например, тому, что не всегда сила, направленная бесхитростно, в лоб, может одолеть, если этой силе нанести удар сбоку. Княжичу Александру предстояло прожить большую и трудную жизнь, видеть и хорошее, и плохое; плохого – гораздо больше. Но цепкий до всяческих знаний ум всегда помогал Александру Ярославичу выходить победителем из самых сложных положений. Он не жалел людей, но не жалел и себя ради них. Мог бросить толпу плохо вооружённых мужиков на стройные ряды закованных в железо рыцарей, а мог съездить на поклон к врагу, терпеть унижения, но отвести угрозу от своего народа. Сейчас же он стоял над мёртвой медведицей и с любопытством её рассматривал, превозмогая наваливающийся сон. Почему-то очень захотелось спать – хоть в снег вались, заснёшь, пока падаешь.

   – Эй, Ярославич! Пойди-ка сюда! – позвал Александра великий князь.

Мальчик, пошатываясь, подошёл. Загонщики уже опростали берлогу – вывалили оттуда задранного медведицей пестуна и двух вёртких, кусающихся медвежат. В другой раз такая добыча забрала бы всё внимание юного княжича, но теперь он равнодушно глядел на малых деток медведицы, думая, что скоро их посадят на цепь, и они смогут спать хоть целыми днями, не заботясь о добывании еды.

   – Э, да ты, я гляжу, на ходу засыпаешь! – весело сказал Юрий Всеволодович. – А ну-ка, подсобите княжичу, отнесите его в телегу. Да накройте потеплее, пусть спит.

Двое – Ефрем и его помощник – как пёрышко приняли мальчика на руки и, стараясь не тряхнуть лишний раз, понесли к телегам. Загонщики прилаживали медведицу и пестуна к жердям – уносить. Медвежат посадили в мешки. Охота кончилась.

Обратно, во Владимир, возвращались не спеша. Юрий Всеволодович и Ярослав ехали рядом, удовлетворённые удачным завершением забавы. Глядишь – и вечер скоро, вот и ещё один день прошёл. «Да пора и честь знать, – думал Ярослав. – Дня через три покину брата, поеду к себе. А то что-то вон Александр по матери скучает, по братьям. Зажились у великого князя».

   – Ты ещё недельку-другую у меня поживи, брат Ярослав, – вдруг, словно прочитав мысли, сказал Юрий Всеволодович. – Ему тут хорошо, Александру-то. Видишь, как спит, – прямо богатырским сном! Ишь раскинулся! А то возьми съезди в городок свой, на Волгу. Посмотри, как там. А сына у меня оставь, пусть поживёт, у меня его учить станут. Читать-писать он, чай, умеет, счёт знает – надо ему науки постигать. Как ты, не против?

   – Да как скажешь, великий князь, – покорно ответил Ярослав. – Можно и на Волгу. Только опасно там, говорят. Бегут оттуда люди. Половцы тоже бегут, под крыло просятся. У тебя не просили защиты?

   – Как не просить? Много их нынче приходит. У меня вон на конюшне верблюды стоят, так кони будто взбесились. Пришлось раздельно держать скотину. Подарки всё же. А не выдержат они нашей зимы, подохнут. Это же надо, какую только тварь Господь не сотворит!

   – Сдохнут, точно, – подтвердил Ярослав, понимая, что скоро забрать Александра от великого князя не удастся. – Помнишь, отцу как-то привозили зверя пардуса? Из южных стран? Да должен помнить! Ты ведь меня постарше!

   – Да, помню, помню, – покивал Юрий Всеволодович.

   – И сдох.

   – Да, сдох. Шкура где-то ещё валяется.

   – И половец любой в наших местах долго жить не может, болеет. Это я к чему говорю? К тому, что русская земля – она для русского человека и звери в ней живут только наши, можно сказать, родные. Вон, медведи, волки, зайцы. Лисы, птица всякая. Ежи тоже – пожалуйста.

   – А лось? Олень, буйвол? Коза дикая, – подхватил Юрий Всеволодович. Мысль о национальной принадлежности зверей позабавила его.

   – Вот и я говорю. Насчёт города-то на Волге. Может, зря я туда сунулся, может, там русских городов нельзя строить? Почему там люди не живут? Так, сброд какой-то, разбойники одни. У меня в том Новгороде, Нижнем-то, человек поставлен, сам новгородский.

   – Это кто такой?

   – Домажир, боярин. С Новгорода.

   – Знаю такого.

   – Дак знаешь, конечно. Он ещё князя Мстислава в Торопец выпроваживал. Но я не о том. Пишет мне, что, мол, трудно стало. Ушкуйники эти, сбродная сволочь, покоя не дают. Днём работаешь, ночью от них отбиваешься. А теперь и половцы оттудова бегут. Вот и выходит, что русский – живи на русской земле, а дальше Бог рассудит. А то, что про монголов рассказывают, так я считаю, что им место в степи, и из той степи они к нам не пойдут. Надо сидеть у себя – и тихо, они к нам и не пойдут. Сожгут мой Нижний Новгород – а пускай себе. Зато мне наука, впредь не суйся куда не следует. Хочешь город – стройся, но на своей земле. Мало ли её у нас? Вон сколько! – Ярослав развёл руки в стороны, как бы желая обнять всю русскую землю. Он был взволнован, видимо, высказал старшему брату нечто заветное, до чего сам дошёл в долгих и мучительных рассуждениях.

Великий князь хмыкнул довольно невежливо, но отвечать ничего не стал. Всё, что высказал Ярослав, как-то шло вразрез с его собственными убеждениями. Ишь ты, как зверей-то, дичь всякую, подверстал к человеческим делам. Нет уж, братец, будет Русь расширяться и на новых землях города строить! Так наши отцы и деды завещали. А придут монголы, про которых в последнее время что-то много разговоров идёт повсюду, так и уйдут обратно, кто уцелеет. Не родилась ещё та сила, что русскую силу переборет.

Дальше ехали молча, думая каждый о своём.

Сильно перевалило за полдень, когда вернулись во Владимир, расположились с добычей на широком княжеском дворе. Пир намечался. Ради такого праздничка – доброй звериной охоты. Юрий Всеволодович распорядился, чтобы молодого пестуна запекли целиком. В углу двора для этого была приготовлена яма со стенками, обмазанными глиной. Хочешь – так можно и буйвола целиком запечь. Сейчас с годовалого медведя снимали шкуру, подвесив его за задние лапы. Помощничков набежало много, работа спорилась, тем более, что каждый, кому не досталось места возле туши, всегда готов был подать умный совет.

   – Голову отрезать – и собакам! И лапы тоже! – крикнул готовщикам великий князь. – А то на человечка уж больно смахивает, – пояснил он Ярославу.

Тот, впрочем, ел уже не первого в своей жизни медведя и хорошо знал, что сходство ободранного зверя с человеком неприятно действует на воображение.

В дом не пошли – вдруг прорвало серую завесу облаков, и солнечные лучи стали быстро нагревать воздух и вообще всё, к чему прикасались. Широкая лавка, на которую уселись оба брата, скоро стала совсем горячей, и сидеть на ней, сквозь кафтан чувствуя тепло, было очень приятно. Ярослав, забыв о своих мудрствованиях, жмурился как кот на завалинке. Даже сам великий князь, скинув необходимую ему по званию шапку, сидел вольготно, откинувшись на тёплые брёвна стены, поглядывал по сторонам, всё примечая.

Первым он и приметил, как у ворот княжеского двора возникла суета, как при неожиданном госте. Придерживая меч левой рукой, к Юрию Всеволодовичу побежал старший начальник стражи – докладывать.

«Вот ещё морока! Кого это там черти принесли – только расслабился, – подумал великий князь. – Велю сказать, что никого не принимаю, и всё тут».

   – Государь! – подбежавший стражник как-то странно был возбуждён. – Приехал человек из Киева! До тебя, говорит, приехал!

   – Хм... Из Киева, говоришь? Почему это вдруг? А ну, давай его сюда, пред мои очи!

Стражник бросился к воротам. На бегу сделал знак своим: открывай! Створки начали распахиваться. Не ожидая, пока они полностью отворятся, внутрь двора въехал на белом коне человек. Он был молод и высок ростом, одет богато, на боку имел меч в искусно сделанных ножнах. Сопровождали молодого человека двое всадников в бронях. Охрана, наверное.