Текст книги "Битва на Калке. Пока летит стрела"

Автор книги: Александр Филимонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Глава 19

Князь Мстислав Мстиславич Удалой от природы не был склонен к долгим раздумьям и мудрствованиям. Он был рождён воином и стал им – славнейшим во всей русской земле. А воину много думать некогда. Сознание того, что мир и покой на Руси в немалой степени зависят от тебя лично, придавало внутреннему миру Мстислава Мстиславича некоторую простоту, милую, впрочем, его сердцу. Жить было ясно и понятно: от войны до войны, и как только услышишь призыв о помощи, то, не долго думая, идёшь и помогаешь обиженному и угнетаемому.

Разумеется, Удалой был сильно уязвлён решением новгородских граждан сменить его на злополучного Ярослава Всеволодовича. Но в причинах такой нелюбви Новгорода к нему, своему благодетелю и спасителю, Мстислав Мстиславич разобраться и не пытался. Желания не было. Чувствовал лишь некую обиду, сродни тем, какие случаются иногда в детстве, когда товарищ по играм и мальчишеским забавам вдруг говорит тебе, что не желает больше с тобой водиться, – и это когда тебе кажется, что вы друзья неразлучные.

От горьких мыслей о новгородской неверности и о торжестве Ярослава (рад, поди, хоть таким образом отомстить за Липицу) князя Мстислава Мстиславича отвлекло другое событие, едва ли менее несчастное, чем потеря любимого города. Сын Удалого Василий, единственный сын его, скончался тихо в Торжке, где жил последнее время, ничем не озабоченный и ко всему равнодушный. Несколько лет назад, на звериной ловле, князь Василий, тогда отрок, полный жизни, утеха для отцовского взора, нечаянно получил от загнанного и уже поверженного наземь лося страшный удар копытом в грудь.

С той поры юный князь, хоть и оставшийся в живых, выхоженный знахарями, бессчётно раз выпаренный в банях, растёртый травами целебными, утратил прежнюю живость и силу. Вместе с этим в нём будто погас некий огонёк, оставив после себя какую-то тусклую головешку. Так и стал жить-доживать князь Василий Мстиславич, ни к чему не проявляя любопытства, ничего не желая, кроме тихого лежания в полумраке спальни. Ни уговоры отца встать и попробовать чем-то заняться, ни насильно навязываемое лечение – ничто не помогало. Он медленно умирал. И вот – умер. Хоть и ожидаема была эта кончина, а на Мстислава Мстиславича она подействовала сильно. Горюя по единственному наследнику, Удалой стал частенько спрашивать, то ли себя самого, то ли неизвестно кого: если Бог послал ему такое горе, то ведь не в награду же, а в наказание? Но за что? Чем прогневал Господа князь Мстислав, всеми русскими почитаемый как честный и доблестный витязь?

С такими мыслями Удалой в последний раз прибыл в Новгород – похоронить Василия у Святой Софии, где лежал отец его, князь Мстислав Храбрый и где сам Мстислав Мстиславич должен был получить место последнего успокоения. Ни Ярославов наместник, ни владимирские лизоблюды, коих развелось в Новгороде как мышей в урожайный год, не посмели воспрепятстовать этим похоронам. Простых же новгородцев, желавших проводить Василия и на Мстислава Мстиславича посмотреть, у Великой Софии собралось множество.

Справив погребальный обряд и закончив со всеми сопровождавшими его хлопотами, Мстислав Мстиславич, много не говоря, поклонился Великому Новгороду. Не тая на город никакой уже обиды, он выехал в тот же день к себе в Торопец. Жить с печальной мыслью об утрате, жалеть, что не успел женить сына и дождаться от него внуков, прямых наследников.

В Торопце, городе, полученном им от дяди родного, князя смоленского Рюрика Ростиславича, Мстиславу не раз доводилось сидеть подолгу, ведя размеренную жизнь хозяина и управителя, дожидаясь очередной войны с супостатами земли русской. Так он зажил и теперь – с заботами об урожае и размножении скота, с поездками, звериными ловлями, чревоугодными пирами, сбором дани с проезжающих купцов и всем таким прочим. Хозяйственная жилка была у Мстислава Мстиславича, хоть и не являлась для него главной. А когда войны нет – отчего бы не похозяйствовать?

Он понемногу начал богатеть. Полнились зерном кладовые, в бретьяницах зрели душистые меды, множились на мирных пастбищах стада, в резных ларцах собиралось всё больше серебра и разного золотого узорочья, сработанного и новгородскими, и немецкими мастерами, и хитрыми искусниками из далёких полуденных стран. Дружина ближняя князя тоже богатела – ей от Мстислава Мстиславича перепадала немалая часть доходов. Не занятые ратными трудами дружинники постепенно обрастали хозяйством, строили себе просторные хоромы, заводили челядь, псовые охотничьи своры не хуже Князевых, как княгинь или боярынь, разодевали в дорогие ткани своих жён и дочерей. Не военная добыча теперь кормила воинов, а мирный кропотливый крестьянский труд на земле, не терзаемой ни набегами поганых, ни княжескими междоусобиями.

Находились недовольные такой сонной жизнью. Те, кто, воюя под знаменем князя Мстислава, стали воинами по сути своей, смогли познать восторг победоносной битвы и надеялись испытать его ещё не раз. Им хотелось, чтобы Мстислав Мстиславич не сидел сиднем в Торопце, а водил свою дружину, куда велят честь и долг. Разве спокойно на русской земле? Некоторые старались исподволь напомнить князю о давней вражде с Всеволодом Чермным. Готовы были к походу, ждали только приказа. На пирах жадно вслушивались в речи князя: когда прикажет? В какие земли позовёт?

Шло время, делая вечную и неизменную работу, уносило своим течением всё насущное куда-то вдаль, затягивало песком забвения как текущая вода, что меняет русло: глядишь, а на том месте, где недавно было глубоко, теперь отмель, и водоросли шевелятся на дне, а там, где раньше виднелось дно, нынче темнеет чёрной водой новый омут.

Всё чаще после смерти князя Василия Мстислав Мстиславич стал задумываться о своём зяте, князе Данииле. Молодой князь Галицкий, Даниил, сын знаменитого Романа Галицкого, был женат на дочери Удалого. Мстислав Мстиславич его любил и теперь видел в молодом Данииле Романовиче не только возможного наследника, но и весьма близкую душу. Даниил был, без сомнения, обладателем всех тех качеств, которые Удалой надеялся увидеть когда-нибудь в родном сыне. Он был отважен, не по годам рассудителен, честен и так же, как и тесть, предпочитал мирному житью добывание славы на поле брани. Мстислав Мстиславич знал, что Даниил в нём видит, по сути дела, второго отца.

После нелепой кончины (от случайной стрелы) великого Романа Галицкого юный Даниил стал лёгкой добычей для венгров и ляхов, соседствовавших с Галицкой областью. Помимо этих хищников, против Даниила выступили многие из важных бояр галицких, желавших встать под руку венгерского короля. Им, осмелевшим без Романа, малолетний Даниил виделся не просто лёгкой добычей, а словно готовым упасть в рот куском, нарочно предназначенным для боярской алчности. Дело шло о жизни и смерти Романова сына. Вдова Романа, княгиня Анастасия, вынуждена была скрываться с детьми от убийц, посылаемых по её душу из Галича.

Тогда-то, в первый раз узнав о несчастье Даниила и его матери, Мстислав Мстиславич воспылал жаждой помочь несправедливо обиженному законному наследнику Галицкого удела. Не имея достаточной воинской силы, не оправившись ещё от позора, нанесённого ему Всеволодом Чермным, не колеблясь, покинул он Торопец и двинулся к Галичу. Тогда стояла весна, реки вышли из берегов, дороги развезло – коню и тому не пройти, не то, что человеку. Но распутица была не самым страшным противником. Получилось так, что и венгерский король Андрей, и краковский герцог Лешко, прознав о приближении Мстислава Мстиславича, решили на время оставить спор о том, кому из них в дальнейшем владеть Галичем, и объединились.

Силы были слишком неравными. Против объединённого войска бороться было почти невозможно. К тому же на воевод и бояр галицких Мстислав Мстиславич не мог положиться, они всегда были готовы предать. Несмотря на малолетство, юный Даниил отбивался в Галиче от иноземцев, осадивших город, и от собственных изменников в самом Галиче, а Мстислав Мстиславич никак не мог прорваться к нему на помощь.

Тогда удалось отбить у ляхов лишь один город – Владимир Волынский. Во Владимире и укрылся Даниил с матерью. Теперь его жизнь была в относительной безопасности, но за это пришлось заплатить великую цену: и Галич, и Перемышль, и многие другие города отошли Андрею и Лешку краковскому.

За время той войны Мстислав Мстиславич крепко подружился с юным князем Даниилом, полюбил его. И чтобы закрепить дружбу, женил Даниила на своей младшей дочери. С венграми и ляхами был заключён договор о мире. Разумеется, ни та, ни другая сторона не считала этот договор окончательным. Лешко не оставлял надежд когда-нибудь прибрать к рукам и Владимир Волынский, а князь Даниил Романович свято верил в то, что скоро поднакопит сил и вернёт себе законные галицкие земли. Мстислава же Мстиславича неотложные дела позвали к Новгороду.

И вот теперь, по прошествии пяти лет, сидя в Торопце, Мстислав Удалой вдруг получил из Владимира Волынского неутешительные вести и горячий призыв Даниила прийти на помощь. Этот призыв как-то сразу подвёл черту под мирной хозяйственной жизнью, оставив её в прошлом. Мстислав Мстиславич немедленно начал готовиться ко второму галицкому походу.

В этот раз Мстислав Удалой ожидал только победы. Другие мысли и не допускались. Тем более, он не просто хотел помочь народу, стенающему под игом чужеземных захватчиков и восстановить справедливые права своего зятя. Мстислав Мстиславич и сам собирался осесть в галицкой земле, в этом щедром, благодатном крае, где с его приходом будет установлен твёрдый и надёжный порядок, где родятся у него внуки, которым достанется счастливое наследство – мир, богатство, слава. Пора было подумать и о старости: самому уже за пятьдесят. И пути назад из Галича уже никуда не будет – в Новгород не вернёшься, а возвращаться в Торопец и делить тамошний стол с тихим и довольным своей участью братом Давидом Мстиславичем – неуместно, недостойно знаменитого Мстислава Удалого.

Одной своей дружиной, пусть и опытной, но не слишком многочисленной, было не обойтись. Ещё помнилась та, первая галицкая неудача, когда иной раз приходилось уводить своё малое войско от тысячных венгерских полков, чтобы всех своих не положить без пользы и самому не сложить голову. Нужна была помощь.

Мстислав подумал и послал гонцов в Смоленск, к молодому князю Владимиру Рюриковичу. Племянник не должен был отказать в помощи, потому что, крест целуя, обещал Мстиславу Мстиславичу служить верно и во всём являть послушание.

Владимир Рюрикович, действительно питавший к славному дяде большое уважение, всегда готов был встать под его руку с тысячью всадников. А почему бы и нет? В своих собственных землях мир, покой, скука, а князь, да ещё такой молодой и горячий, должен воевать, чтобы душа не ржавела. И где же молодому, полному честолюбия князю стяжать себе славу в бою, как не под знамёнами столь знаменитого воина, как Мстислав Удалой? Владимир Рюрикович сразу согласился разделить с дядей опасности похода на Галич, тем более, что никого другого из князей Мстислав Мстиславич не пригласил, и, значит, славу придётся делить только на двоих.

Согласие племянника было Удалому приятно, но всё равно соединённых войск получалось маловато. Сражаться-то придётся далеко от дома, где, в случае чего, пополнить войско будет некем. Оставалось последнее средство, к которому Мстислав Мстиславич решился прибегнуть после долгих колебаний. Средство старое, испытанное многими – половцы! Всегда готовые напасть, пограбить, поживиться в русской земле и так же всегда готовые оказать военную помощь, если их попросят. Раньше Мстислав Мстиславич никогда не приглашал их. Русские должны между собой управляться сами, считал он. Позор тому, кто поганых наведёт на Русь! Но здесь ведь был другой случай: воевать-то надо было с чужеземцами. Поэтому он не видел зазорного в том, чтобы пригласить половцев. Надо только следить за ними хорошенько, чтобы выполняли условия договора и ни на какую другую добычу, кроме той, что возьмут на войне с венграми, не рассчитывали. Лучше бы всего, думал Мстислав Мстиславич, пригласить тестя, старого Котяна: с ним и договориться легче будет, и воинов его в узде держать. Вот только где его найдёшь?

Зимой половецкие вежи откочёвывали к югу, чтобы скоту было где пастись. Далеко уходили, снявшись с привычных мест, попробуй сыщи в бескрайних степях тестя и орду его. Но Мстислав Мстиславич знал, что для войны половцы всегда найдутся.

Они и нашлись. Недалеко от Киева зимовала в пустом, покинутом жителями городке орда – с позволения князя киевского Мстислава Романовича, приходившегося Удалому двоюродным братом. За эту милость Мстислав Романович взял с поганых два десятка хороших коней и ещё кое-чего разного. Орду, зазимовавшую под Киевом, возглавлял молодой князёк Буркан, хваставшийся тем, что крещён и носит православное имя Никола (которым, правда, редко пользуется), а также тем, что род его древнее рода самого Кончака, и знаменитый хан будто бы приходится Буркану всего лишь дальним родственником по материнской линии. Впрочем, во всей дикой степи, пожалуй, не нашлось бы половецкого захудалого князька, который не приписывал бы себе родства со знаменитым Кончаком. Главное, что Буркан ставил под руку Мстислава Мстиславича четыре сотни воинов, не знающих страха и искусных в военном деле, – так Буркан отзывался о своих подчинённых.

Теперь людей должно было хватить. Опыт недавних событий показал Мстиславу Мстиславичу, что полторы-две тысячи в любой битве могут справиться со значительно большими силами противника. Небольшим войском легче управлять, легче постоянно находиться у него на виду, и оно не побежит, если видит, что князь не бежит, а сражается.

К тому же Удалой надеялся на поддержку Даниила Романовича, который должен был за последние годы набрать силёнок для войны за свои наследственные уделы.

К Даниилу отправились гонцы с вестью: чтобы ждал прихода тестя не позже конца весны, когда подсохнут дороги. Мстислав Мстиславич не мог забыть злоключения свои в пору дорожной распутицы и разлива рек. Слякотная галицкая зима для военных действий тоже не годилась.

Гонцы возвратились к весне и привезли от Даниила Романовича письмо: он ждал с нетерпением. И, судя по тому, что рассказали Мстиславу Мстиславичу о безобразиях, творимых венграми в Галиче, нетерпение Даниила было вполне понятным.

А в Галиче действительно было плохо. Король венгерский Андрей усадил там своего сына Кальмана. Семилетний мальчик Кальман, не только не умевший править, но и ходить-то как следует не так давно научившийся, тем не менее уже полюбил наблюдать за казнями тех галицких мужей, которые в чём-либо провинились. Собственно власть была в руках боярина Судислава (давнего врага Даниила) и венгерского воеводы Фильния – и те в злодействах своих словно соперничали друг с другом. Судислав указывал, кого надо хватать, а Фильний хватал.

Казни совершались прямо на княжеском дворе, где для юного Кальмана нарочно были сооружены подмостки. С них лучше было видно, как отлетает голова у мятежника, вся вина коего состояла лишь в том, что он оказался некстати богат или, например, вступился за жену свою или дочь, когда какому-нибудь сластолюбивому венгру захотелось полакомиться. Большей вины от русского и не требовалось.

Галичане расплачивались головами за то, что не поддержали как следует Мстислава Мстиславича и Даниила в том, первом походе. Думая, что, удалив от Галича беспокойных князей, можно будет полюбовно договориться с королём Андреем и герцогом Лешком, запутавшиеся граждане повесили себе на шею ярмо, из которого мечтали бы теперь выбраться, да не было на это сил.

Судислав, проклятый переветник, открыто называл галицкую область владениями короля Андрея и требовал от венгров усиления власти. Ему казалось, что если переменить здесь православную веру на латинскую, то народ легче признает свою зависимость от Андрея. Причём сделать это надо было не мешкая, пока Русь занята своими делами и вроде бы забыла о Галиче и наследнике его Данииле, сыне Романа Великого. Король Андрей писал в Рим, прося Папу Гонория о содействии в сём деле, и Гонорий посодействовал. Пронырливые латинские попы вскоре вовсю хозяйничали в галицких храмах – выкидывали образа православных святых, праздничные одежды, развешанные прошлыми князьями в память о себе. Такой обычай наглые пришельцы сочли варварским. Изменяли и сами имена церквей. С теми же священниками, что пытались противостоять надругательствам над верой, захватчики поступали особенно жестоко, словно те были не последователями Христова учения, а дикими и кровожадными язычниками. Что могли сделать граждане против латинских попов? Только жаловаться на притеснения. А кому было жаловаться? Да Судиславу же. И тем самым подставлять головы свои под меч, на потеху сопливому мальчишке Кальману.

Венгерские бароны охотно селились в опустевших боярских домах, хозяева которых были умерщвлены. Новая городская знать вела себя так, как и все завоеватели в покорённых странах. Галицкие бояре, пригласившие венгров для собственного спокойствия и выгод, стали теперь захватчикам не нужны. Советов у них никто не спрашивал, никто с ними не считался, имущество их и сами жизни вдруг оказались в полной зависимости от прихотей венгерских баронов – в одночасье богатейшие галицкие мужи превратились в холопов. Крепкая и жестокая рука взяла беззащитный Галич за горло.

Фильний, или, как его проще называли, Филя Прегордый, был олицетворением неправедной власти. Его имя наводило на всех ужас. Он не щадил ни женщин, ни стариков, ни даже малых детей. Детей особенно, говоря, что дурную траву надо вырывать вместе с малыми корешками, чтобы из них не вырастала новая. Любимые изречения гордого Фильния передавались из уст в уста, и по ним одним уже было видно, что это за человек. Он считал себя непобедимым (уверовал в свою воинскую силу, побеждая безоружных граждан). Один камень много горшков побивает, говорил он. Камнем, конечно, был сам Филя, а горшками – русские. Острый меч, борзый конь – много Руси! Это выражение Прегордый Филя, как рассказывали, повторял часто и по всякому поводу. Никогда до сей поры не сталкиваясь с русскими в поле, он думал, что с ними так же легко будет справиться, как и с мирными гражданами.

Мог ли быть на свете враг, с которым Мстислав Мстиславич желал сразиться более, чем с Фильнием? Узнав о существовании этого барона, Удалой стал ждать конца весны с ещё большим нетерпением.

Дни тянулись медленно, и с каждым днём терпения оставалось всё меньше. В конце концов войско Мстислава Мстиславича вышло в поход, как только сошёл последний снег и чуть-чуть подсохли дороги. Обстоятельства для похода складывались благоприятно: при относительно малоснежной зиме весна наступила ранняя и жаркая. Можно было идти и войску, и обоз везти с собой. Даже медленное продвижение к Галичу и к засевшим в нём врагам было для Мстислава Мстиславича предпочтительнее ожидания.

Вместе с войском Мстислава и Владимира Рюриковича в поход напросились идти два других племянника Удалого – сын брата Давида, Ростислав, и двоюродный – тоже Ростислав, сын Мстислава Романовича Киевского. Юные княжичи не имели ещё своих дружин, кроме личной охраны, состоявшей у каждого из десятка, не более, человек. Но оба рвались в бой. Мстиславу Мстиславичу забавно было их юношеское рвение, и он не смог отказать княжичам. Пусть набираются опыта. И с самого начала жизни узнают, что такое война.

К Галичу войско подошло как раз накануне праздника Святого Благовещения.

Глава 20

Верный друг и мечник княжеский Никита, вернувшийся из дозора, докладывал Мстиславу Мстиславичу о расстановке вражеских сил.

   – По правую руку они ляхов выставили, княже, – говорил он, стараясь утишить частое дыхание: только что соскочил с коня. – И стоят далеко друг от друга, на разных концах. Хитро стоят! Пойти на одних – так другие в спину и ударят!

   – Поглядим, кто кого ударит... Ляхи, говоришь?

   – Ляхи, княже. Помирились с королём. Знак ихний видел – орла белого.

Это была новость. Мстислав Мстиславич знал, что венгры вывели войско ему наперерез, чтобы не допустить до Галича. Но о том, что успели, проклятые, дождаться помощи от герцога краковского, не знал. И не понимал ещё, как к этой новости отнестись. Как использовать взаимную нелюбовь венгров и ляхов, которая, несмотря на теперешний союз, несомненно оставалась. Да иначе и быть не могло.

   – Сам посмотрю попозже, – сказал Мстислав Мстиславич. – Князь Владимир! Не миновать и нам войско делить, как ты думаешь? Так ты, значит, видел ляхов – и много их? – снова обратился он к мечнику.

   – Издалека не сосчитал, княже. Но так, на глаз, и тех и других поровну. Побольше, чем у нас, если по правде говорить, – сказал Никита, и на лице его появилась лукавая улыбка.

   – Зря смеёшься раньше времени, – одёрнул его Мстислав Мстиславич, у которого, правда, в это утро тоже было хорошее настроение. – Смеяться после с тобой будем. Ты чего дышишь так? Устал, что ли?

   – Не устал, княже. Запыхался маленько.

   – Поедем со мной. Покажешь. Князь Владимир, давай тоже с нами. Вдвоём что-нибудь придумаем.

Князь Владимир Рюрикович, в отличие от Удалого находившийся в состоянии сосредоточенной задумчивости, молча влез на подведённого ему коня. По пути к Галичу он немного поссорился с князем Мстиславом из-за того, что движение войска проходит недостаточно скрытно. Неужели Мстислав Мстиславич забыл о том, какие преимущества даёт внезапное нападение? Нет – понадобилось зачем-то делать долгие ненужные остановки, дожидаться оставшихся обозов с припасами, вместо того, чтобы идти налегке, а всё необходимое брать в близлежащих сёлах. Война есть война, и жертвы на ней неизбежны. Но Удалой упорно не соглашался разорять сёла. Во-первых, считал эту землю уже своей, а к своему следует относиться по-хозяйски, рачительно. И во-вторых, всегда говорил, что народная молва о князе, который щадит простых людей, может князю в войне оказать помощь не меньшую, чем несколько дополнительных полков.

   – Ну хорошо, – не возражал Владимир Рюрикович, – не хочешь тревожить поселян – ладно.

Но когда Мстислав Мстиславич не велел гнаться за встретившимися войску чужими оружными людьми (возможно, это был вражеский дозор), Владимир Рюрикович сильно рассердился: ведь теперь узнает враг! Но Удалой и этой беспечности нашёл объяснение.

   – Незаметно к Галичу всё равно не подойти, – сказал он. – А брать осадою его трудно, да и сил может не хватить. Так что пускай враги знают, что я иду! Пусть в поле выходят – только так их можно взять.

Теперь Владимир Рюрикович был зол из-за того, что князь Мстислав со своими военными премудростями и неспешным, будто нарочно на виду, передвижением, оказался неправ. Дождался, пока ляхи подошли! Вот и получается: вместо одного врага дерись с двумя, да ещё так умело расставившими свои полки! Но правоту свою князь Владимир сейчас доказывать не собирался. Старику всё равно ничего не докажешь.

Однако князь Владимир Рюрикович не угадал, если думал, что Мстислав Мстиславич, увидев удвоившиеся (из-за его нерасторопности) вражеские силы, хоть как-то – взглядом или другим намёком – даст понять, что недооценил полководческой прозорливости молодого союзника.

Когда мечник Никита привёл их на то место, откуда хорошо видны были обе части войска – левая и правая, Мстислав Мстиславич ещё больше повеселел. И это вконец расстроило и повергло в смятение молодого Владимира Рюриковича.

Опасно идти со стариком в бой, размышлял князь Владимир. Он слишком уж уверовал в свою непобедимость и военную удачу! Эта Липицкая победа, видно, застила ему глаза. Гордыня поедает Мстислава Удалого! Теперь ему противника подавай числом поболее, а то биться с равным хотя бы по силе для него недостойно!

Только ведь тут не Липица. И полки, рядами обнявшие весь дальний край широкого поля, за которым Галич лежит, – это не какие-нибудь поселяне, оторванные от своих мирских забот и согнанные Юрием и Ярославом под свои знамёна! Эти полки состоят из отборных воинов. Каждый из них умеет драться. Они не побегут, испуганные чьей-то там славой.

А половцы, которых неизвестно зачем пригласил Мстислав Мстиславич? Князь Владимир им никогда не доверял. Ему приходилось иметь с ними дело, и он прекрасно знал, что поганые не будут стоять насмерть – они всегда спасаются бегством, если видят, что перевес не на их стороне!

Но Мстислав Мстиславич будто и не замечал, что князь Владимир находится в дурном расположении духа. Он внимательно рассматривал поле будущей битвы и уже начинал понимать и даже ясно видеть, как вскоре здесь всё произойдёт.

Поле было ровное, уже покрытое невысокой, но густой зелёной травой. По такой траве кони пойдут легко, размашисто, без задержки. Если ударить отсюда – а больше неоткуда, и враг это знает, – то, дойдя до середины поля, как раз окажешься на одинаковом расстоянии и от венгров, и от ляхов.

   – Князь Владимир! – обратился Мстислав Мстиславич к хмурому союзнику. – Хорошо стоят, а? Этак нам их и не взять будет!

   – Говорил я: скорее надо было идти. – Владимир Рюрикович безнадёжно махнул рукой.

   – Говорил, говорил, – согласился Мстислав. – Ну теперь уж ничего не поделаешь. Делиться, значит, надвое станем?

   – Зачем это – делиться? – тревожно спросил князь Владимир. – Нас и так меньше, князь Мстислав! По одному они с нами легче управятся!

   – Вот и поглядим. – Мстислав Мстиславич перестал улыбаться, глаза его сделались непривычно строгими. – Всё станешь исполнять, князь Владимир, как я скажу! И не спорь. Мой поход. Я здесь главный!

Владимир Рюрикович пожал плечами.

   – Да я разве спорю? Хочется, чтобы как лучше получилось.

   – Ну, коли хочется – тогда слушай. Войско наше с тобой делим надвое.

   – А поганых куда?

   – Им дело найдётся. Ты, князь Владимир, Буркана не обижай. Он крещёный, как и ты.

   – Да я и не в обиду. Просто говорится так.

   – Ну и слушай. Ударим отсюда. Ты пойдёшь на ляхов – вон, видишь знамя ихнее? А я на венгров ударю. До середины поля вместе дойдём, а там сразу делимся – твоих людей возьму, сколько дашь – и вперёд. Ты понял, как пойдём?

   – А Буркан? – спросил Владимир Рюрикович. – Может, его и возьмёшь себе?

   – Он особо пойдёт. Я ему скажу, что делать. Всё.

Заметив колебания своего молодого союзника, Мстислав Мстиславич больше не подшучивал над ним, а говорил голосом твёрдым, не допускавшим возражений. На этом военный совет закончился.

Поехали к войску. Если Удалой что и задумал, то поделиться с людьми этой задумкой не спешил. Сказал коротко, что враг к бою готов, что наступать надо немедленно и что часть смоленского полка на время переходит под его начало. Ратники, лязгая оружием, поправляя конскую упряжь и тихо переговариваясь, начали готовиться к битве.

После своей недолгой речи Мстислав Мстиславич поехал к половецкому стану, расположенному в лесу, на некотором отдалении от русских. О чём-то наскоро переговорил с Бурканом и вернулся к своим. В стане половцев тут же началась беготня и поспешные сборы.

Отвечая на вопросительный взгляд Владимира Рюриковича, Мстислав только и сказал:

   – Собираются. Вслед за нами пойдут.

И, более ни на что не отвлекаясь, принялся осматривать свой сборный полк. Он теперь состоял из собственной его дружины и двух сотен смоленских воинов, пожелавших сражаться под рукой Мстислава Мстиславича. В противоположность своему князю, они не сомневались в правильности действий такого опытного военачальника, как Удалой. Всё войско было уже на конях, ждать было нечего.

Князь сделал знак трубачам – они задудели в свои трубы пронзительно и слегка вразнобой. И под эти резкие и тоскливые звуки войско тяжело тронулось с места. Двинулось, ускоряя ход.

Вышли в поле и сразу услышали ответные трубные завывания – и справа и слева. Противник словно оповещал, что заметил их и тоже готов к сражению.

Русские шли впереди единым строем. Половецкое войско двигалось позади, на расстоянии в сотню шагов, не пытаясь его сократить.

Владимир Рюрикович, видя оживление во вражеском стане, всё посматривал в сторону князя Мстислава – не будет ли от него какого-нибудь дополнительного приказа, который помог бы молодому князю убедиться в осмысленности происходящего? Новых распоряжений не последовало.

Доведя войско до середины поля, Мстислав Мстиславич, как и обещал, принялся делить русских на две силы.

   – Расходись, расходись, братцы! – закричал он. – Князь Владимир! Иди на ляхов, помогай тебе Бог!

Видя, что ничего другого делать не остаётся, князь Владимир Рюрикович повёл свой полк туда, где над войском противника колыхались знамёна с белыми орлами. Уже можно было разглядеть, что ляхи начинают встречное движение, по ходу растягивая свои ряды. Понимая, что их больше, они решили поступить со всей возможной простотой – сблизившись с противником, охватить его спереди и с боков, отрезав все пути, кроме отступления.

Мстислав Мстиславич, отделив свой полк, направил его в сторону венгерских знамён.

Половцы, всё так же сохраняя начальное отставание от русских, круто приняли вправо, вслед за полком Удалого, словно давая всем, кому это было видно, понять, что они отказываются поддерживать Владимира Рюриковича.

Без сомнения, ляхи увидели это и оценили – их движение навстречу смолянам ускорилось, и торжествующий победный вой понёсся над полем.

В полку Мстислава раздалось несколько недоумённых восклицаний. И в самом деле, всё выглядело так, будто князь Владимир брошен на произвол судьбы. Удалой резким окриком заставил всех замолчать.

Дальше он стал делать нечто совсем уж непонятное.

Справа от его полка, удалённый от венгерского войска, возвышался небольшой холм, поросший редкими кустами, этот холм ограничивал плоскую равнину. Если бы встать на этом холме, то можно бы увидеть перед собой, как на ладони, венгров, изготовившихся к отпору, а вдали – ляхов, всё ближе и ближе подходящих к полку Владимира Рюриковича.

Но встать на этом холме, с которого всё так хорошо видно, значило уклониться от сражения, бросив своего союзника. Тем не менее Мстислав Мстиславич именно туда повёл своих воинов, и вслед за ним потекли половцы.

Всё так же, не позволяя никому из своих выражать сомнения в происходящем, Удалой велел двигаться к холму как можно скорее; для этого ему пришлось даже покинуть место впереди полка, зайти в тыл и, грозя мечом, гнать недоумевающий полк, словно стадо. Ему повиновались: так страшен вдруг сделался князь.

У подножия холма, приказав всем подниматься на него и выстраиваться в оборонительный порядок, Мстислав Мстиславич подозвал к себе мечника Никиту. Сам же стоял и смотрел туда, где вот-вот должна была произойти сшибка Владимира Рюриковича с белым орлом.