Текст книги "Fly (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

XXIV

– Значит так, гостенек дорогой, – ты самый что ни на есть классический джутт– северянин, а значит, – должен любить водку. Водка у меня, конечно, есть – но не советую: тут не север. Давай так, – с явно заметным, подчеркнутым коварством, – продолжил свою мысль хлебосольный хозяин, – ты попробуешь все сорта моего вина, потом то, что прислали мне друзья и соседи, – а худшее у нас посылать в таком разе не принято, – и уж если на тебя так ничего и не произведет впечатления, – тогда ладно! Тогда пей свою отраву, коей только руки поливать… Ну, а мне, с вашего позволения, этого… Сколь лет жду.

Он с кряхтением поставил перед собой бочонок с тем самым пивом и набурил себе огромную глиняную кружку, в то время, как бесшумный слуга лет сорока, смуглый, с иссиня-черными волосами и рублеными чертами бесстрастного лица, разлил по бокалам прозрачное, но при этом темное, похожее на рубин наивысшего сорта, вино. Завтрак был скромный: сортов восемь сыра, свежий хлеб, копченое, твердое аж до хрупкости мясо, нарезанное прозрачными, жгучими, как огонь стружками, огненные фаршированные помидоры, огненные фаршированные баклажаны, довольно-таки острое блюдо из рубленого, разобранного, с извлеченными костями, горного фазана под чесночным соусом, некоего числа жгучих салатиков из неизвестных Дубтаху душистых травок. Хозяин пока что, зажмурив от наслаждения глаза, пил свое пиво под копченую форель из собственного поместья, честно предлагал его собравшимся, но они неизменно отказывались. Наконец, он не вы– держал и обратился непосредственно к Дубтаху:

– Ну неужели ж не нравится?

Ансельм округлил глаза и предостерегающе поднял палец, но было уже поздно. Все подаваемые блюда были потрясающе вкусными, настолько, что голодному человеку и оторваться было невозможно, но при этом имели настолько палящие свойства, вызывали в глотке такой пожар, что его мудрено было залить. Какая там водка! Ухватившись за неусыпно, неуклонно наполняемый бокал, он почти не выпускал его из рук, и только каждый раз слышал: "Газави" девяносто второго года, мало его, потому что засуха была невероятная…" – или же: "Рагуз" восемьдесят девятого, с южного склона, репатриантная лоза…". После каждого следующего бокала слуга с легким поклоном подавал ему чистейшей воды, холодной, но без всякого льда. Гость, таким образом, получал теоретическую возможность отличить "Дрожске" восемьдесят третьего от розового "Латама" восемьдесят пятого, но на практике оказалось просто-напросто много. Да нет, не много конечно же, потому что такого вина много просто не бывает, а этак… Скажем, – немало. Движения обрели приятную плавность, а окружающее начало очаровательно покачиваться, на душе исподволь становилось благостно и тихо, как никогда и ни при каких обстоятельствах не бывает от водки, зато осторожность, бывшая его генетической особенностью, потерпела, как выяснилось, заметный ущерб, потому что, предупрежденный в самолете, предупрежденный сугубо только сейчас, он все равно ответил:

– Ваше Сиятельство, – он одной только головой изобразил изящный поклон, – я первый раз в своей жизни вижу пиво, по виду вовсе никак не отличимое от молока. Очевидно, я более консервативен, чем думал сам, но отсутствие привычки все-таки сказывается. Это вкусный напиток, но я привык называть пивом напиток совсем-совсем другой. Это я и вашему сыну говорил, – Ансельм скорчил такую гримасу, что он заметил ее даже в теперешнем своем состоянии и сделал выводы, – правда и с ним не нашел взаимопонимания…

Ничего страшного не произошло, Мягкой– младший облегченно вздохнул, а старший только махнул с легким презрением обширной ладонью:

– Нет, я просто не понимаю, – ведь жили же когда-то совсем рядом. Ведь одинаковое же пиво варили… Это, между прочим, не просто так, а научно обоснованный факт. И такое забвение традиций! Как вы живете только, – в таком отрыве от корней.

– Даже и не знаю. Слишком, наверное, цивилизованные стали.

– Это вы-то?! Язычники неисправимые, закоренелые! По сю пору Ругом своим клянутся и Дану поганской! Ладно бы еще верили! А то так, для связки слов в предложении, заместо срамной ругани и с нею вместе!

– О-о, – чувствуя самое что ни на есть подходящее для философского диспута состояние духа, многозначительно воздел кверху пальчик Дубтах, – все это до неузнаваемости изменилось за истекшие полторы тысячи лет… Вот вы тут о традициях говорили, – а мы, между прочим, богов враз не меняли! Не гадили в храмах и на погостах, не позорили символы тех, кому верили тысячи лет, не метали в реки и выгребные ямы кумиры и реликвии, с коими побеждали! Мы не хуже кого-то осознаем величие Неизреченного, Того, Кто Во Всем, но считаем ересью попытку проникнуть в его промыслы… – А интересно, – с чего это он так раздухарился? Хоть бы и впрямь к сколько– нибудь религиозным людям относился, а то и в храм– то не каждый даже год ходит. Правильно говорил папа, что пить вредно. – …которые слишком возвышены и потому никак не соизмеримы с нашими ничтожными нуждами и убогими мыслями, да, и оттого считаем, что и отдельные проявления Воли Его – священны и достойны поклонения. И лично я клянусь Левым и Правым, если приходится, да!

– Ага! И еще Дырой Дану, – сестрицы, Живана со Светлицей, переглянувшись, захихикали, но патриарх, уже неоднократно успевший разбавить непонятно-антикварное, почти ритуальное пиво разного рода, но равно бесспорными винами, не обратил на это никакого внимания, – и Волосатым Концом этого… Как его?

Неоспоримым достоинством пьяной беседы промежду хорошими людьми является во-первых, – ее волнообразность, а во-вторых – чувствительность к управлению, ввиду чего она легко и незаметно меняет направление при самом незначительном поводе. С пива – на скользкие кручи религиозных противоречий оттуда – потихоньку на все понемножку, так что при наличии доброй воли вполне можно не входить в глубокие контры:

– Слушай, – а как это ты моего охранничка завалил? При дебильной внешности и до некоторой степени – сути, – Конхеа, я тебе скажу… На редкость опасная сволочь. Просто – на редкость. А тут – так прям бряк – и валяется… Да нет, пап, – правда! Я даже и заметить ничего не успел… Так прям – бряк себе и лежит себе. И глаза, как у мыша дохлого, под лоб закачены.

Та часть мозга, которая заведовала у Дубтаха рефлекторным, инстинктивным враньем, – протрезвела мгновенно, а сам он, соответственно, начал:

– Мой папа, когда еще я маленький был, показывал мне всякое-такое, вот и…

– Ой, вот это вот мне не надо, это ты лучше брось! Нас в Вартянском Возвышном тоже кое-чему по этой части учили, – так ничего подобного! Так что давай, колись.

– Ладно, – пожал плечами изловленный и начал подчеркнуто– четко, менторским тоном, – оро гуна, пряжа "Пятна", прядь "Большие Руки", нить "Рыбья Кость"… Видите ли, когда оро гуна только складывалась, рыбью кость считали олицетворением остроты и тонкости, из них даже швейные иголки делали. Было бы это дело попозже, так непременно чем– нибудь вроде "руки-стилета" назвали. А так – "Рыбья Кость". Дело, в общем, простое, но сложное: "Удар наносится выдвинутым вперед сгибом среднего пальца, под основание черепа, тычкообразно, таким образом, что средний палец оперт на большой палец и ладонь одноименной руки, а вся верхняя конечность, соответственно, – на корпус, составляя с ним прямую в горизонтальной проекции. Наносится резко, при плавном повороте туловища, обеспечивающем дополнительный маскирующий эффект."

– Бр-р, – Ансельм замотал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя наваждение, – ну т-ты ма-астер! Это ж надо ж так голову заморочить!

– А я здесь причем, – хладнокровно ответствовал мастер, – это дословная цитата из соответствующего пособия. Нешто думаешь, что я нечто подобное прямо с ходу могу придумать, да еще если выпивши ?

– М-м-м, – не знаю, но пока, ладно, – верю. А теперь лучше покажи.

Д убтах – показал.

– А теперь – помедленней!

Он показал помедленней.

– Так это ж просто ребром ладони – проще!

– Проще. И еще тем лучше, что потом всякие-разные из Вартянско-Возвышне вопросов задавать не будут…

– Да не обижайся ж ты! Я понять хочу! Вот так что ль?

– Молодец, суть усвоил… Теперь на сенсорном чучеле с полгодика потычешься – и все в порядке будет. Ежели, конечно, способности есть.

– А у тебя, значит, есть?

– Да не особенно. Только что не безнадежен.

– Погоди… Оро гуна. Так это что ж значит, – у вас инструктор черненький?

– Не то слово!

– Ну!? – Усомнился вдруг Мягкой-старший.

– То есть – а-абсолютно! Как сержантский сапог.

– А ежели того, – продолжил тем временем занимавшую его мысль Ансельм, – чересчур выйдет на чью– нибудь натуру?

– Тогда одним Конхеа будет меньше. Мне почему– то показалось, что ты в этом случае не стал бы слишком сильно плакать.

– Не стал бы. Однако и старика не хотелось расстраивать. Он и так с этим сукиным котом премного переволновался, когда он дышать вроде как переставал, мозгой отекал, то да се…

Когда завтрак закончился, и мужчины вышли под свет дня, приглашенные Степаном Мягким на предмет осмотра виноградников, выяснилось, что все кругом – приятно покачивается, солнышко – улыбается, а буквально все вокруг – выглядит необыкновенно симпатичным, дружелюбным и даже забавным. Дубтах вдруг явственно, в меру прозрения, всем существом ощутил не только тот самоочевидный факт, что вся жизнь – впереди и, в принципе, является бесконечной, но и то, что день впереди – бесконечен. Бесконечен, неисчерпаем и, главное, что ему вовсе и незачем кончаться. Они брели себе, потихонечку, в гору, никуда не торопились, и горячий ветерок обдувал их. Откуда Ансельмовы сестрицы добыли ему белого полотна рубаху, как на него сшитую, – оставалось загадкой, но она оказалась именно тем, чего ему не хватало для полного счастья. Сам Мягкой-младший шел с видом самым, что ни на есть, рассеянным и деликатно позевывал в ладошку, на этом основании Дубтах, который при всей охватившей его эйфории был весел, бодр и не прочь поразвлечься, немедленно к нему прицепился:

– Ну че, граф – умаялись нонеча за штурвальчиком? То-то же. Это вам не молитвенные колеса крутить.

– Увы! Как это ни удивительно, но вы правы. Это как с танцами, – умение сохраняется, но нет той выносливости. И я тоже утомлен.

Он явно не был расположен к дальнейшим разговорам, и потому Дубтах в качестве следующей жертвы избрал его отца: у него был какой-то ужасно важный профессиональный вопрос, только он, как на грех, все никак не мог вспомнить – какой. Только сейчас откуда-то выскочило: да травка же!

– Ваша Светлость, я все хотел спросить вас, как вы ограничиваете эту свою травку? Ну, – которая дорожная и взлетно– посадочная. Ведь, распространись эта пакость куда– нибудь на сторону – так страшный бы сорняк получился… Вы только поймите меня правильно: у меня и папа специалист, да и я сам не вполне чужд…

В отличие от сына, старшее поколение было вовсе не прочь обсудить с собеседником столь примечательный предмет:

– О! Наш земляк, доктор философии Сувой Почиток мало сказать, что ученейший человек. Ученых и умников много, а Почиток – человек мудрый. Он все предусмотрел. Вдоль всех полос с "Дендропокрытием А" по обеим сторонам прорезаются узкие канавы глубиной в двадцать пять сантиметров, заполненные грунтом с фикс– фактором, – высокостабильным, малорастворимым, контактным гербецидом видоспецифичного типа. Мало того! Это так называемый "дефектный мутант": без поливки многолетней травы специальным фактором она не способна цвести и, следовательно, завязывать семена. Разумеется, что такого рода поливка производится только в специальных закрытых питомниках. Но мало того! Семена, изволите ли видеть…

Состояние духа, всецело владевшее Дубтахом в этот волшебный день имело, при всех своих достоинствах, один явный недостаток: он категорически не был способен слушать что– либо серьезное более пятнадцати секунд подряд. Благо еще, что добрый хозяин его, увлеченный любимейшей темой, вовсе не наблюдал за его реакцией. Хотя, правду сказать, принцип он уловил. Остроумно, ничего не скажешь, но нельзя не признать также, что чего– то подобного он ждал.

– … последние опыты с применением тиомочевины при возделывании виноградников в горных условиях. – Тут он внезапно замолк, и совсем другим тоном, несколько озабоченно сказал в пол-голоса. – Что-то Ансельм вовсе смурной. Ничего, я его расшевелю, есть у меня средство, хотя и говорят, будто вредно. – И тут же, без видимой связи с предыдущим. – Что– то горло пересохло…

С этими словами он достал из полотняной, немыслимой чистоты торбы (назвать это сооружение как-нибудь по– другому просто язык не поворачивался), несомой собственными Его Светлости ручками, оплетенную бутыль литра на три, откупорил, обтер горлышко, протянул:

– Это – "покан", позапрошлогоднее. Оно белое, легкое, отлично утоляет жажду и должно вам понравиться. Да не стесняйтесь, пейте как следует, экие вы какие у себя в Конфедерации… Скоро придем.

И они пришли. Согласно объяснениям графа, эта обширная, чуть наклонная площадка являлась не промышленной плантацией, каковые располагались подальше и совсем в другом месте, а чем-то вроде питомника и игрушки. "Для баловства стариковского" – по лаконичному определению графа. Нельзя сказать, чтобы, будучи профессионалом, Дубтах уж совсем уж не разбирался в винограде и лозах, но знания эти носили, мягко говоря, несколько иной уклон. Поэтому тирады типа: "К сожалению в годы, подобные этому, с дождливым и прохладным июнем, наша гордость, "Глаз Дьявола", произрастающий на этой вот старой лозе, – может и не набрать оптимальной сахаристости. Увы! То, что дает уникальный продукт, неизбежно оказывается дьявольски чувствительным…" – были для него почти чистой абстракцией. Квалификации его в этом вопросе хватало как раз на то, чтобы кивать вовремя и с умным видом.

– Ба-атя! – Раздался тот самый жирный голос Специального Назначения. – У господина Дьен-Дьеннаха не столь уж обширные плантации. И растет на них не более трех– четырех сортов. Так что если б ты продолжил лекцию сопровождая ее соответствующими опытами, она была бы невпример убедительней.

– Ах да! Извините. Конечно, пойдемте…

То, что Малый Похронец находился прямо на поле, граф мотивировал тем, что:

"Нет того лучше для игристых вин, чем быть и зреть на том поле, с коего собран виноград, бывший им в начало". Каждого сорту они попробовали, право же, совсем немного, и попробовали-то куда меньше половины, – а уже изрядно отяжелели, но, как это бывает в подобных случаях не так уж редко, неуклонно прополаскивали рот после каждого "дегустационного" стаканчика. Потом, решившись, хозяин сноровисто разбросал лопаткой чуть притоптанный слой золы от обрезанных лоз и достал оттуда маленький, – фунтов на двенадцать, – бочонок.

– Это, понимать надо, не только в ту сторону, но и наоборот, – непонятно сказал он, ловко заменив затычку – на краник и разлив, – а ежели не переборщить, так оно и не так уж страшно…

После доселе пробованных вин, при всем своем разнообразии – чисто виноградных, от этого зелья, коричневого и жгучего, воистину что захватило дух. Мало того, – у бурого зелья был неуловимо подземный вкус. Объяснить это ощущение было бы делом затруднительным, но это было именно то определение, которое напрашивалось у выпившего.

Его Величество, смуглый молодой человек лет двадцати, с хрупким телосложением и выражением неизбывной меланхолии на чеканном темно-бронзовом лице под златопарчовым тюрбаном сказал, тихо и горько:

– Делайте, что хотите, потому что ваша воля. Моей воли в этой стране нет, и вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было. Потому что сами превратили меня в куклу, сидящую на троне.

– Ва-аше Величество, ну, – война же была! Мы готовы признать, что, может быть, погорячились, настаивая именно на таких формулировках этих статей Договора… Не все ошибки являются непоправимыми, и некоторые из них можно исправить даже спустя значительный срок… При наличии доброй воли все можно решить, и я уполномочен конфиденциально сообщить вам, что мое руководство готово к значительному пересмотру статей договора. Более того – у нас есть уверенность в определенном взаимопонимании и со стороны остальных двух стран– участниц Договора…

– Не надо, право же – не стоит. Вы слишком добры к своей игрушке, и не можете понять, что игрушке вовсе и не нужно настоящей власти. Ей вполне достаточно той игрушечной, которая у нее есть. Примите это к сведению и не требуйте от меня того, что мне не свойственно ни по характеру, ни по положению, – лицо его обрело выражение угрюмой, но легкой брезгливости, – и не думайте, что соблюдение вами древних ритуалов может хоть сколько– нибудь обмануть меня или же польстить моему самолюбию. В ваших университетах я получил слишком хорошее образование. К сожалению. Так что будьте любезны сами разрешать свои затруднения. Я не буду даже изображать, что помогаю и саботировать на самом деле. Не хочу. Буду продолжать делать то же, что и раньше. То есть ничего.

И он устремил свой скорбный, исполненный желанием – претерпеть, сухой по причине того, что все слезы уже пролиты, взгляд сквозь и несколько мимо Полномочного Посла Конфедерации в Империи Машшарат. Поняв, что Его Величество, никак не желая терять вполне устраивающей его позы Пострадавшего От Несправедливости, намекает все– таки, что аудиенция – закончена, изобразил на лице выражение легкой угодливости и раскланялся. Все те слова, которые он на самом деле хотел бы подробно изложить Владыке и Покровителю, посол донес до адмирала Теннейре, как доносят до унитаза – неудержимый позыв рвоты.

– Девственница изнасилованная! Возвышенная жертва! – Адмирал судорожно схватившись за живот, заржал. – Т– трагическая жертва содомии! – Адмирал сполз с кресла и покатился по ковру, повизгивая и не в силах подняться. – Печальный марабу!!!

– Ой, хватит! Живот болит! Это вы так о Его Величестве?

– Да о ком же еще?!! Я ему и то, и се… Со всем доступным мне дипломатизмом, а он… А этот… А это…

– Не? Не прорезается?

– Между прочим, адмирал, я совершенно не понимаю, чему вы так радуетесь? В чем причина такого непринужденного веселья?

– Не в вашей неудаче, честное слово! Считайте это данью моего искреннего восхищения столь блестящим образцом истинно дипломатической выдержанности в столь же нерасторжимом единстве со столь же неподражаемым ораторским искусством…

– Да дела-то наши – хреноваты выходят! Че делать– то будем? С этим пингвином задроченным? Вот ведь, – там проблемы возникли, где и не ждал никто…

– А без него – никак?

– Можно, конечно. Все можно. Только…Ой– й, – посол сморщился словно бы от нестерпимой кислятины, – сложносте-ей! Вам то – что, а наш брат и жизни рад не будет. И я не думаю, чтобы этот… Это… Короче, – Его Козлиное Величество этого так уж не понимало бы. Понимает! Но принимает позу из чистого, прямо– таки бескорыстного желания нагадить.

– Вот что, Вульфгар, – адмирал стал серьезным, – а чем он на самом деле может поспособствовать? Равно как и помешать?

– Как и обычно в этих проклятых странах, – пожал плечами подуспокоившийся посол, – как будто бы ничем конкретно, а на самом деле – весьма существенно. Вы военный человек, хоть и чиновник, и отлично знаете, что даже знамя – это не просто кусок ткани такой. А тут, – ой, какой– же это не кусок ткани– то! Делать нечего, – он вдруг явно решил что– то такое, – придется обращаться к нашему доброму другу – Великому Визирю. А выпивка – с вас, – злорадно проговорил он, – за ваш смех за гадский…

– О!? – Утробным тоном усомнился адмирал. – Разве наш Избранный Из Многих друг пьет? Им жа религия вроде бы как не позволяет?

– Я пью. А что касается его религии, – так могу только порекомендовать озаботиться тем, чтобы напитки были непременно высококачественные. Особливо наш непьющий друг уважает семилетний "Ван" сорта "Радуга", перцовку "Двести лет дома Кавичей" и коньяк "Грбов Трест Питовы", от шести до двенадцати лет выдержки… Коньяк более старый наш абстинент считает слишком утонченным для такого непритязательного человека, как он. Так что о вине можете не слишком беспокоиться. Так, выберите чего– нибудь на свой вкус, – только чтобы было, а насчет крепких напитков – всерьез обеспокойтесь!

Будучи приглашенным, Великий Визирь Наранги-дай не приминул приглашением воспользоваться. Возводя глаза от осознания совершаемого греха, выпивал время от времени рюмку чего– нибудь такого, уместно подхихикивал шуткам, отпускаемым хозяевами, посверкивал хитрющими маслянистыми глазками завзятого жизнелюба и с видимым наслаждением вспоминал о своей развеселой жизни в Дэмлоте. И не то, чтобы он не понимал сути вставшей перед ними проблемы, и не то, чтобы так уж не хотел им помочь: дело обстояло куда серьезнее. Дело в том, что он и сам пребывал в недоумении по поводу того, что следует в данных обстоятельствах предпринять.

– Он чего хоть любит-то, – безнадежным голосом вопросил посол, вопреки угрозам выпивший вовсе не так уж много, – чем интересуется вообще! Бабы?

– У Его Величества, – назидательно поднял палец Наранги-дай, как раз вплывавший в величаво-приподнятое состояние духа, характерное для начальной фазы действия благородных напитков, – традиционно богатый гарем. Безусловно, там наличествуют экземпляры разных достоинств, но безусловно также, что красивейшие женщины страны там представлены также вполне достаточно. Так вот, – продолжил он, с преувеличенной аккуратностью ставя ополовиненную стопку перцовки на черно– радужную скатерть, – Владыка и Покровитель посещает своих томящихся стерв не чаще раза в десять дней. Потому что доктор посоветовал именно такой режим.

– Чер-рт! Так что, может ему мальчишек надо? Бывает так, что живет– живет человек, и сам того про себя не знает…

– Э! – Визирь пренебрежительно махнул рукой. – Враги моего повелителя могут говорить разное. Но этих вещей не говорят даже и они. Даже и не думайте.

– Ну не может же быть, чтобы у него вовсе не было каких– нибудь страстишек! Вот мне тут один заклятый коллега рассказывал, как ему один особо несговорчивый князек попался, а он обязательно был нужен, потому что под его под пастбищами под паршивыми медь чуть ли не сплошняком лежала, а вождь тоже был зело образованный и шибко культурный вроде бы как и никак даже и погладиться не давал. Это коллеге– то… И что вы думаете? – Адмирал с торжеством оглядел собеседников. – Мигом растаял вождь, когда ему "Гэвэйн-Перламутр" последней модели привезли.

– Да-а… – Собеседники посмотрели на адмирала со странной, чуть брезгливой жалостью, как смотрят на слабоумных детишек. – Осмелюсь предположить, Ваше Высокопревосходительство, что случаю этому, – лет сорок как минимум. А наш страдалец, со всей его мировой скорбью, – вовсе не так уж беден, как это может показаться при взгляде на его кислую рожу.

– Так что деньги под каким– нибудь белым соусом совать бесполезно?

– Абсолютно. Он имеет от аренды, имеет от налогов, имеет от таможенных сборов, и от пиратов, опосредованно, он тоже в конечном итоге имеет. И пяти-шести тонн фамильных драгоценностей "в счет возмещения ущерба" – у него тоже никто не отбирал.

– Ну конечно! – Посол от досады на собственную тупость ударил себя кулаком по лбу. – Какие, к черту автомобили, если Его Заднепроходное Величество – островитянин? Ему ж – яхту какую– нибудь, регату парусов на триста!

– Забудьте. Точно так же, как про рыбную ловлю, подводную охоту и океанологию. Повелителя укачивает даже при виде аквариума.

– И это – сын своего отца! Тот, покончив с гаремом, был способен влезть на дерево к недоохваченным любовью и лаской обезьянам. Самолично на абордаж ходил! Не, но ведь какая же п-подлость, однако! Вместо того, чтобы заниматься делом, мы сидим тут и выдумываем, чем бы нам поразвлечь разочарованного в жизни двадцатилетнего вырожденца!

– Тут есть кое– что, – неохотно начал Наранги-дай, – только не знаю, насколько это может быть полезным…

– Ну?!!

– Интерьеры.

– Так. И насколько?

– Вполне. Это его заводит куда больше, чем он хочет показать. Самое смешное, что и впрямь вроде бы понимает в этом деле. Да вы сами вспомните…

– Так. – Посол, по всей видимости даже не чувствуя вкуса, вылил в себя предназначенный для минеральной водички фужер перцовки, взгляд его стал страшным. – Теперь я вынужден категорически настаивать, чтобы все присутствующие напрочь отгреблись от нашего Возвышенного Друга. То есть полностью. Будто и не было с ним никакого разговора. Скажите, господин адмирал, у нас еще в запасе есть хотя бы недели три?

Иоганнас Саар, в ходе учебного боя разделав под орех молодых, нахрапистых и самоуверенных пилотов своего «крыла», с присущим ему тяжеловесным, лишенным всякой показухи шиком опустился на палубу авианосца, вылез, и меланхолично разоблачался, когда к нему подошел коммандор Огэн Гэссиди, сухощавый пилот, специально присланный из Гох Левита Схоле на предмет подготовки пилотов к непосредственным боевым действиям – и командованию ими в этих самых боевых действиях. Штатного командира крыла послали, пока что, на переподготовку.

– Послушайте, Саар, – проговорил он, вперившись в белесые буркала меестре– флегер пронзительными, как кинжалы, и ярко– голубыми, как гляделки кинозвезды, глазами, – ни для кого не секрет, что вас поставили под мое командование по определенной рекомендации, исходящей с такого уровня, что я не мог отказать. Я вообще не люблю подобных штучек, а кроме того, помимо понятного предубеждения, вы мне попросту не понравились. Показались этаким куском вареного мяса. Тогда еще я дал себе слово, что если вы и впрямь окажетесь некудышником, в бой я вас не пущу. Протекция там или не протекция, а за людей, которых вы подставите, и за дорогостоящую машину, которую вы угробите, в бою отвечать мне, а вовсе никаким не деятелям из штаба. Этот разговор я затеял только для того, чтобы признать свою ошибку. Мне приходилось видывать пилотов и похуже.

– Еээ, – медленно кивнул головой Саар, в общем – знавший себе истинную цену, – порой попадаются и такие, что летают похуже.

– Должен вам сказать, что я – не в восторге от нынешнего своего подразделения: сброд, Саар. По сути – наемники. Я не люблю подобного контингента в основном за то, что никогда не знаешь, чего от них ждать. У меня к вам дело. Еще составляя вам протекцию, меня одновременно попросили дать вам особую машину. Теперь, по прошествии месяца, я решил все-таки сделать это.

– Очень удачно, – снова меланхолично кивнул меестре– флегер, – потому что мне вовсе не нравятся эти ваши "К – 21". При всех этих ваших наворотах – так себе машина. Очень так себе.

– К сожалению, – стеклянным голосом проговорил Гэссиди, бывший, как и все граждане Рифат, жутким патриотом, – особого выбора мы вашей милости предоставить не можем.

– Еээ, – согласился Саар, – это, конечно, жаль.

– Придется пережить. Так вот, с виду машина – практически тот же самый "К– 21". Весь фокус тут в начинке. После пятнадцати лет нигде не афишируемой работы наши специалисты сумели избавиться от всей электроники и от девяноста процентов электричества. Там, где без всего этого уж совсем не обойтись, – в локаторе там, в связи, – установлена многоэшелонная защита как активного, так и пассивного типа. Клянутся – божатся, что этой машине не смог бы повредить даже ЭМИ ядерного взрыва. Что скажете?

– Я так думаю, что от всех этих новаций ваш аэроплан навряд ли стал лучше. У меня на родине говорили, что дерьмо – останется дерьмом, даже если осыпать его звездами.

– То есть вы отказываетесь?

– По– моему, – Саар недоуменно пожал плечами, – я ничего подобного не говорил. Меня допускают к полетам, да еще платят за это деньги, поэтому я во всяком случае не буду отказываться ни от каких заданий. Хотя, правду сказать, – грех испытывать подобные агрегаты на живых людях. Почти обязательно, – переусложненное управление, уверен – что эффективность рулей несколько ниже обычной. Еще, поди – индикаторы с дисплеями тусклые…

– Слушайте, Саар, – работа велась в обстановке глубокой секретности. Вы не могли знать подобных деталей!

– А я и не знаю. Я жизнь знаю. И еще то, каким дерьмом поначалу бывают концептуальные машины, особенно если в них еще какие– нибудь принципиально новые решения. К "Оззеру", разумеется, мои слова не относятся.

Безучастно, равнодушно, вовсе не желая обидеть, – и это было особенно неприятно, – меестре-флегер всем весом, от души наступил на любимую военно– патриотическую мозоль республики Рифат. У ВПК республики с удовольствием покупали бомбардировщики, дальние разведчики, тяжелые ракетоносцы. Вертолеты – особенно легкие. Тем более – экранопланы любых номенклатур, только давай. А вот многофункциональные истребители с перехватчиками – не покупали . Ходили кругом, цокали языками, вежливо восхищались остроумными техническими решениями, а от покупки почему– то воздерживались. Семьдесят процентов продаж на международном рынке составляли "Оззеры" разных модификаций и "Ольфтары", почти тридцать – разные "Гржимы", а вот их истребители не брали, – и все тут! Но Гэссиди умел брать себя в руки:

– Как бы то ни было, а надежность оборудования тоже возросла в несколько раз.

– Понимаю. И, в конце концов, – кому еще летать на этой штуке? Не этим же – жалко молодых дураков. И не вам. Потому что практика показывает, что нелепая гибель командира в разгар боевых действий может скверно отразиться на боевом духе личного состава. А я как– нибудь выживу. Извините. Я, разумеется, хотел сказать: бесконечно горд и счастлив оказанным мне доверием.

Он ни на секунду не забывал о том задании, которое дал ему Колюшич, равно как ни на миг не сомневался в том, что он это задание выполнит. И нет нужды, что он никогда в жизни не выполнял работы частного детектива. Тому, кто знает суть вещей, такой опыт не слишком– то и нужен. Когда заварится каша, а она – заварится обязательно, и будет обязательно кашей, как бы она не называлась, нужно будет всего– навсего найти самую большую кучу паутины, в ней – отыскать середку, а уже там, в этой самой середке, как раз и будет сидеть искомый нами хитрожопый паучок. Если он вообще будет в той каше присутствовать. Трудно допустить, чтобы не участвовал. Почти невозможно. А что-нибудь уж особо засекреченное, скрытое особо густым туманом, в особо густой тени произлегающее он уж как-нибудь заметит. Не впервой. Он бы и не выжил, если бы не научился замечать подобные штуки. А потом посмотрит, как это удается летать тому самому паучку. И что можно сделать, чтобы он больше не летал. Еээ. Это он сделает самолично и с особым удовольствием.