Текст книги "Fly (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

– И что же ты тут делаешь, маленький шисс, – жирно промурлыкала эта, лишь по недоразумению – человекообразная, тварь, – ну? Я жду рассказа, что ты просто-напросто вышел пописать и ничего-ничего не ведаешь об одном забавном устройстве…

Он и сделал-то как будто всего одно неуловимое движение, а оказался вдруг совсем рядом, каменные лапы клещами вцепились в плечо, а потом каменный палец вонзился ему под ухо, и он не закричал от острой, колющей, костяной боли только потому что не смог, а желтоглазый тем временем продолжал, слегка-слегка, – в самую меру, – свирепея, чтобы ужас в схваченном – отнюдь не слабел бы, а продолжал гореть ярким, нетускнеющим пламенем:

– А ведь ты, наверное, казался себе самым умным – а? Только кое-чего ты все же не знаешь: мы научились прямо в воздухе делать невидимые зеркала, отражающие радио. И мы накрыли зеркалом остров, как завтра – накрыли бы казарму на Гая-Гая. Мы поставили не три, а целых четыре приемника, пеленгующих отраженные сигналы, а все для чего? Все для того, чтобы со всей надежностью прищемить твой хвост, маленький шисс. Так что можешь гордиться, на тебя хорошо потратились…

Время от времени он менял способ хватки на другой, еще более болезненный, но его пленник от страха все равно не решался кричать, а только сипел или, в крайнем случае, задушено блеял.

– …А кроме того ты, мой сладенький краснопопик, все время оглядывался в поиске каких– нибудь больших дядек вроде меня, и совсем-совсем позабыл про маленькие такие камеры для слежения, – говоря все это, он не терял времени даром, а совсем наоборот, – чрезвычайно целеустремленно волок его куда-то в сторону своих бараков, таких же крепких, чистых и аккуратных как и все, что они делали, – и дышать ты будешь теперь так, как я скажу, а если ты будешь крутить, то знаешь, что я с тобой сделаю? Шесть лет тому назад я сажал вот таких вот на бутылку, потом начинал давить на плечи и выдавливал все, что мне нужно, даже из самых упорных сукиных сынов… Я могу оторвать тебе руку, шисс. Могу проволокой отрезать пальцы.

Он остановился в световом круге от яркого фонаря, совершенно противоестественным образом заломив ему руку и, одновременно, не давая опустить лицо. При этом он дышал пленнику в лицо, дыхание его пахло мятой и еще чем-то холодно– безжалостным, и это странным образом пугало, потому что его дыхание просто обязано было смердеть гнилой кровью, как пасть хищного зверя:

– … могу вырвать тебе глаз. Хочешь, – зрачки его от бешенства то сужались, то делались совсем широкими, и он вдруг начал вдавливать свой железный палец во внутренний угол глаза жертвы, – я вырву тебе глаз? Прямо сейчас?

– Силуян! – Раздался негромкий, но очень какой– то мрачный голос из густой те– ни от кустов совсем неподалеку. – Не трать покамест пленного, оставь что-нибудь медицине. Ты слышишь меня, Ворон?

На свет неторопливо вышел невысокий, худощавый человек лет сорока семи – сорока восьми, одетый в старомодную, заношенную солдатскую форму. Беспощадный палец покинул его помятую глазницу, а страшная хватка несколько ослабела. Шисс почувствовал только, что то невообразимо страшное, что подступило к нему совсем близко, несколько отступило, отодвинулось от его зависшей судьбы и уже поэтому, инстинктивно, как животное потянулся к тому, кто чуть разжал безжалостную петлю на его горле. Тут он глянул в глаза своему неожиданному спасителю и содрогнулся; до этого казалось ему, что нет ничего страшнее тигриных глаз Силуяна Ворона, но, как выяснилось, ошибался: глубоко посаженные глаза вновь подошедшего были олицетворением холодной жестокости, такой, которая приличествовала бы, пожалуй, одному лишь Отцу Зла, абсолютной и бесконечной. Нет, он ошибался даже два раза: не солдаты. Люди из частей специального назначения, намеренно подобранные из ветеранов всяких-разных контрпартизанских и противоповстанческих действий. Адские Псы, чудовища, извергнутые преисподней.

– Я отдам его тебе, обещаю, но потом. Сейчас с ним должны профессионально поработать господа из Медицинской Службы. Так что не нагоняй на него излишней жути, а то у них могут возникнуть трудности… Никто из этих макак ничего не видел?

– Олекса взялся приглядеть с надлежащей осторожностью. Он сумеет, мальчик опытный…

– Ну и добро тогда, – худощавый вдруг свистнул негромко сквозь зубы, и на его свист откуда-то вышел благообразный господин с мягкими, белыми руками в сопровождении трех громадных подручных с равнодушными, как у акул, физиономиями, – возьмите этого убогонького и сделайте все, что положено… Мне к утру нужны надежные результаты, а не как в прошлый раз… Что хотите делайте, но чтобы к утру поведение его было бы полностью предсказуемым. Чтоб железные коды. Железные. Ты понял меня, лепила?

– Господин тысяцкий! Опять эти несносные выражения! – Голос благообразного был нервным, даже несколько визгливым. – Сколько могут продолжаться эти бесконечные оскорбления?

– Ну– ну, – снисходительно, чуть лениво проговорил тысяцкий, – не обижайтесь, господин военный лекарь… Вы же знаете, что я не со зла. Значит – договорились? А макакам скажем… Сами придумаете, что с ним произошло и когда он будет в порядке.

– Да к полудню, – лекарь, крупнейший во всей армии специалист в своей области возмущенно фыркнул, – чай не бог весть что… А если с электродиками подсуетиться, – так и вообще надежней надежного будет…

– Пожалуй – не надо, – задумчиво проговорил его собеседник, – это ж голову брить, разговоры лишние пойдут…

– У вас, – почтенный медик назидательно поднял палец, – совершенно пещерные воззрения. Наше искусство не стоит на месте…

А в ночь на выходной день, когда все, до единого местные рабочие пили рисовую водку в притонах Гая-Гая, играли в сложнейшие, о ста восьми листах местные карты и курили исключительных достоинств коноплю из Ганчинги, с небес бесшумно, как сова спустилась черная птица. С пилотом разговаривали по кодированному резервному каналу. Ему по всем правилам дали посадку, и все– таки у встречавших возникло чувство, что каким– то образом они его прозевали: вот только что не было – и вот уже есть, стоит на темной полосе кромешно-черный самолет, и пилот с задумчивым видом уже вылезает из кабины. По– настоящему его прибытию обрадовался только один человек, – техник из Конфедерации, который чувствовал себя очень и очень не в своей тарелке среди сдержанно– недоброжелательных имперцев. Кроме того, за время пребывания в здешних богоспасаемых местах у него возникли сильнейшие подозрения, что все они – психи. По контрасту с ними компанейский, светлоглазый пилот был истинным праздником духа для разговорчивого и любящего хорошую компанию техника. Впрочем, странноватые здешние работяги дело свое знали туго: прошли считанные минуты, и из ангара был выкачен "Омега – М – Ультра – 52", а черный самолет занял его место в ангаре. Спустя четыре часа штатный пилот "Омеги" без всякой вины сел под роскошный домашний арест в кабинете главного инженера, а пришелец на его самолете улетел заре навстречу, благо, что до нее было неблизко и столкновение ему не грозило. На прощание он оставил жутким, как лунный ландшафт, строителям опечатанный конверт с директивной дискетой и письменной инструкцией – на всякий случай. На конверте было напечатано неизбежное: "Высшая степень секретности. Вскрыть только…" – и т.д.

Когда самолет отыскал в океане серовато-белый, с бежевым "Валуур" и по всем правилам опустился на его палубу, Дубтах с облегчением вздохнул: хозяева, какими бы святыми они ни были, авиацию на палубе принимали вполне профессионально. Невысокий смуглый человек в белой одежде находился среди немногочисленной группы встречающих – и впереди них. Когда он с заранее готовой улыбкой протянул руку бодро выпрыгнувшему из кабины пилоту и глянул в его лицо, улыбка эта вдруг застыла:

– Юноша, вас посылали чрезвычайно легкомысленные и неосторожные люди. Ради бога, идемте скорее, посмотрим, что тут можно сделать…

– Дану – праматерь… Что случилось– то?

– Да вы только гляньте на свое лицо!

– А что такого, вроде бы лицо как… Тьфу! Их извиняет только то, что есть еще больший идиот… Потому что это, в конце концов, МОЯ шкура! И что же нам делать, э-э-э… Посвященный?

– Кажется, – у нас был какой– то подходящий краситель. В предвидении именно таких случаев мы запаслись чем– то таким… Идемте скорее, потому что наш друг – человек точный, погода стоит… великолепная, и прибыть он должен не более, чем через три с половиной часа.

Впрочем, уже через два часа физиономия Дубтаха своим великолепным красноватым колером ничем не выделялась среди дубленых лиц старожилов, и сам он с большим удовольствием затерялся среди разного напалубного люда, с вялым интересом наблюдавшего за прибытием несколько ободранной парусно-моторной шхуны, – обычнейшей в здешних водах посудины, равно любимой и рыбаками и пиратами.

На борт "Валуура" на этот раз поднялось всего два человека: вид первого из них доставил Дубтаху огромное удовольствие, поскольку на все сто совпадал с его почти подсознательным, еще детскими книгами навеянным представлением о том, как должен выглядеть настоящий пират. Это был высоченный, атлетического сложения мужчина с многодневной неряшливой щетиной на почти черном от загара лице и обманчиво– вялыми движениями. На голове – неопрятная повязка из какого-то лыка, выцветшие шаровары, заправленные в раздолбанные ботинки с высокой шнуровкой, короткий полосатый халат на голое тело. Натурально – портупея с кобурой и ножнами, из которых торчала зловеще– изогнутая рукоятка ножа. Увидав страшный, кривой шрам, стягивающий книзу угол левого глаза, Дубтах помимо удовольствия испытал еще и некоторое облегчение: по крайней мере хоть что-то определилось… Затем, заглянув в глаза высокорослому, он все-таки усомнился, не мог не усомнится, встретив взгляд не то чтобы свирепый, а неимоверно мрачный и злобно-настороженный, полный чего-то существенно более поганого, нежели какое-то там примитивное зверство. Чего там греха таить, во времена непутевого детства, проведенного отчасти на улицах не больно благополучного пригорода, он нагляделся на местную шпану с морщинистыми, старообразными с самого раннего детства, жестокими мордами, на людей с колыбели обреченных тюрьме, на полные темной беспощадности глаза их, – этот взгляд был и еще похуже. Второй был пониже, с непременным "люсингом" на ремне, он вертел головой, с явным удовольствием разглядывая многолюдство на чистейшей палубе и непрерывно улыбался дебильноватой улыбкой педагогически запущенного, тупенького ребенка. Высокий, не теряя времени на какие– либо церемонии, обратился прямиком к Посвященному, и голос его оказался неимоверно низким басом, таким же угрюмым, как и сам его обладатель:

– Привет, шаман… Слыхал я, что твоя лоханка направляется к Улулу, так что подбросишь нас к Капу-Риу, там небольшой крюк. А сейчас отведи нас куда– нибудь, где можно сделать бряк… Я рано встал и до смерти хочу спать. Ну че вылупился? Зенки слипаются, говорю…

Тут же, бесцеремонно отвернувшись, он свесился через борт и оглушительно заорал что-то на каком-то местном диалекте, безобразно изуродованном на потребу разношерстого люда, составлявшего "Хон Санджир Камрат", обращаясь к оставшимся на шхуне. Выслушал ответный вопль, и заревел еще громче. Минуты через три подобного общения он удовлетворенно кивнул, а шхуна, стуча мотором и оставляя облачка вонючего голубого дымка, развернулась и отправилась прочь. Вновь обернувшись к встречающим, он обвел их взглядом прищуренных глаз и безошибочно нашел ясные глаза Дубтаха. Трудно сказать, сделал ли он это движение в сторону сотоварища красиво поднятой бровью или просто глазами, но только Дубтах понял. В переводе на общегуманистический это обозначало, – убрать. Причем, – насколько он понимал в неотъемлемых правах личности, – убрать как можно скорее. Правду говоря, подобного он не ожидал, но реакция выручила, как выручала и всегда, так что к составлению экспресс– плана пилот приступил тут же. По пути к месту отдохновения низкорослому обладателю "люсинга" вдруг сделалось нехорошо, он обмяк и повалился, гремя автоматом о пол, в связи с чем и был доставлен в медицинский изолятор, на попечение озверевшего от безделья эскулапа из числа Стоящих На Пути. Прирезать болезного, – чтоб не мучился, – на чем категорически настаивал человек со шрамом, Посвященный так же решительно не позволил:

– Насла, благословенный брат мой, – я сам займусь этим беднягой. И доктор поможет, так что я ни в коем случае не жду с его стороны никаких осложнений… Если хочешь, я и тобой займусь прямо сейчас.

Человек со шрамом отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, Посвященный и спасибо тебе. Может быть, – позже, даже непременно, но пока – не время. Я много чего узнал о том деле, которое ты поручил мне, и знаю, что обязан довести его до конца. Может быть, – до страшного конца. Если придется – до сколь угодно страшного конца, и да простит меня Господь со всей его бандой лакействующих угодников и охреневших святителей, потому что по-другому, боюсь, ничего не выйдет. Так что потом, а пока мне лучше остаться тем, чем я был два этих года… Эй, а этот где? – Он обернулся, и увидел безмятежно улыбающегося Дубтаха. – Дай-ка я погляжу на тебя…

К этому моменту Дубтах, в общем, овладел собой и глядел в темно– янтарные глаза пирата, никак не выдавая внутренних содроганий натуры, ясно, улыбчиво, – в общем, как то и надлежит при выполнении приема "Отражение Зла".

– А ничего! – Между тем продолжала Персона, оглядев и сделав из уведенного выводы. – Хор-рошего мне пилотягу прислали! Расстарались, – вижу!

– А как узнали, ежели не секрет? Фотографию видели?

Посвященный тихонько отвернулся, чтобы скрыть улыбку, пират – откровенно заржал:

– Маска твоя, в серебристо-зеленых тонах, – просвечивает насквозь, как кисея. У тебя мало того, что нет практики, но еще и школа того… Архаичная и грубая. У того, кто тебя учил, может, чего и получилось бы, да и то…

– Простите, но, насколько я понял из имеющихся планов, помимо вашего телохранителя ваши былые спутники тоже… нуждаются в определенной заботе. Так не сочтете ли вы полезным, если я слетаю за ними вслед и подумаю, что там можно в этом плане сделать…

– Не думаю, – Посвященный задумчиво покачал головой, – предлагаю спуститься вниз, в гидроакустический пункт, молодые господа… Потому что после твоего выхода в мир, Анслам, нам пришлось… Значительно модернизировать некоторые из комплектов корабельного оборудования.

XXII

– Хотя в тебе с первого же взгляда виден Человек Зрения в чистом виде… Ведь ты же не склонен к музицированию?

– О, нет! Что угодно, но только не это: музыку я воспринимаю, как шум, по большей части откровенно неприятный… Но это еще мелочи по сравнению с тем, как я пою сам! В скаутах вожатый кидал мне в голову первые попавшиеся предметы при первых же звуках моего голоса, а потом сержант в армии официально приказал мне Не Петь Ни При Каких Обстоятельствах, – кроме, – как он выразился, – "разве что случаев, когда надо особенно срочно объявить боевую тревогу".

– Я рад, что не ошибся, хотя, должен тебе сказать, Люди Зрения в столь чистом виде тоже встречаются нечасто… Так вот, – этот аппарат настолько хорош, что ты все-таки послушай.

С этими словами Посвященный довольно– таки профессионально задействовал оборудование, и там, где оказался Дубтах, в фокусе колонок звуковоспроизведения со специальной, неискажающей геометрией, все наполнилось звуками: скрипами, бульканьем шорохами, гулом каких– то механизмов, пару раз из какого– то далекого далека донеслись глухие, неимоверно– низкого тона звуки ударов. Человек со шрамом, бывший тут же, под боком, вдруг насторожился, подняв вверх указательный палец, призывая к тишине и вниманию, но хозяин сверхсовременного и, в то же время, весьма комфортабельного пункта за невзрачной дверцей, продолжал возиться с оборудованием, усиливая одни звуки и отфильтровывая другие, пока даже напрочь лишенный музыкального слуха Дубтах не услыхал нечто: другой человек назвал бы это отделенным, неторопливым перебором басовых струн, только сделанных не из металла, а из какого-то гораздо более мягкого и эластичного материала.

– Это они? – Непонятно спросил Анслам, а хозяин, не оборачиваясь, молча кивнул головой. – Спешат…

И на эти, все так же непонятные слова Посвященный все так же безучастно кивнул головой, а лицо человека со шрамом исказила хищная улыбка.

– Имперцы?

– Нет. Отдельная группа морской пехоты Рифат. Те самые, кого они предназначили к десантированию с подводных лодок. Говорят, что до предела натренированные ребята.

– Ой, да не в том дело, – Анслам досадливо поморщился, – тренированные– ненированные… Разве ж в этом дело? Было обговорено, что это дело выполнят согласно определенной… Процедуре. А Рифат не играла в войнушку уже лет, – дай бог не соврать, – двадцать! Так что эти твои тренированные боевого опыта не имеют почти что наверняка! Туда б зверье послать, наемников каких, или еще кого, чтоб это дело просто любили…

– Минуточку, – вмешался Дубтах, – это не им я привез вторую инструкцию? Первая, на мой взгляд, попала в очень достойные руки…

– Именно им. Дело в том, что я принимал непосредственное участие в составлении этой инструкции. Потому и психую. Я тогда еще на передаче боялся влопаться, никогда такими массивами информации не перекидывался… Нет, ну ничего доверить нельзя этим людям! Инструкции составили – так зато выполнять их прислали вовсе не тех…

– Слушай, – а передать твоя бывшая команда ничего не передаст? Бо-ольшой облом может выйти!

– Это вряд ли, – покачал головой человек со шрамом, – дело в том, что это моя посудина. Так что я знаю, кого ко мне приставили, чтобы стучал, у кого что есть и кто на что способен… О рации я позаботился, вставив туда одну хитроумную штуковину, при посредстве которой рация работает, но передает своего рода код, – только ключа к нему никто, включая меня, не знает. Пока они разберутся, что там что-то не то, переключатся на какой-то неизвестный мне резерв… Потому что об известном я позаботился. Кроме того – инструкция как-никак предусматривает и это…

Когда по правому борту шхуны вынырнуло, обтекая шустрыми ручейками воды, зеленовато– серое, пятнистое, давяще-обтекаемых форм тулово подводного транспорта ВМФ Рифат, на шхуне, по неизбывному человеческому легкомыслию, поначалу даже не заподозрили ничего дурного и смотрели на сверхсовременную субмарину с любопытством. Поспешая, эта штука запросто делала тридцать один узел в подводном положении, трехслойный корпус из разнообразных полимеров – почти не поддавался активной акустической локации. Кроме того патриоты флота Рифат были убеждены, что и двигатель "Влак Куул" услышать совершенно невозможно, – но это только потому что никто не водил их в помещения, подобные гидроакустическому пункту "Валуур", где оборудование устанавливали специалисты одной небольшой фирмы, расквартированной в Директории Саармаа и руководимой одним большим любителем музыки, потому что эта аппаратура их двигатель – слышала. Другое дело, что только на форсированном ходу… Период детской доверчивости среди бывших на шхуне продлился недолго, поскольку очень скоро жизнь предстала перед ними во всей своей несправедливости и жестокости: пологий горб посередине корпуса лодки вдруг выкатил, как выкатывают глаза, два шестиствольных "Роллера" с калибром пятнадцать миллиметров. Они с жужжанием шевельнулись, отыскивая цель, после чего левое орудие коротко полыхнуло прозрачным, трепещущим пламенем. Раздался жуткий, омерзительный звук, от которого делалось холодно в животе, верхушки двух тощих мачт исчезли вместе с антенной, обсыпав находящихся на палубе недифференцируемым крошевом, а гигантский, нечеловеческий голос проревел с равнодушной угрозой:

– На борту вашего судна находятся незаконно удерживаемые граждане Рифат, приготовьтесь для приема досмотровой команды. Любая попытка помешать проведению досмотра будет пресекаться силой. Повторяю…

Голос, монотонно произносящий равнодушные слова, тем не менее давил, заставляя почувствовать и поверить, – не послушайся, и тебя раздавят, словно насекомое, не по злобе, а просто так. Впрочем, даже и помимо всякой психологии сопротивление организовывать было и впрямь поздновато, потому что шестистволки стерли бы в порошок любого, кто начал бы делать хоть что– то мало-мальски подозрительное. И все так же, держа шхуну под прицелом, с подводного корабля со сноровистой неторопливостью спустили две резиновых лодки с подвесными моторами. Хотя, впрочем, – какие к черту лодки? Целые плоские резиновые баркасы, на двадцать пять человек каждый. Хозяевам шхуны прибывшие показались похожими, словно близнецы, – особенно по контрасту с их собственной разношерстностью и живописной пестротой: это были рослые, белозубые, улыбчивые парни, как один – очень хорошенькие и совершенно с виду бесхитростные. В общем – дураки– дураками, которых и обманывать-то малость стыдно. Правда, – кое– что необычное в облике все– таки наличествовало: вместо "G-18" "Гарц – Ипсофер", которой была вооружена вся армия Рифат и еще около пятой части всего человечества, в руках у Пряничных Принцев были в основном "люсинги", а впрочем – весьма пестрая коллекция разнокалиберных стволов, отчасти – потертых и имеющих самый что ни на есть заслуженный вид. Давней слабостью вооруженных сил республики было плохое владение личным составом какими бы то ни было иностранными языками, поэтому красивые ребята, горохом рассыпавшиеся по помещениям, объяснялись с хозяевами в основном при помощи свиста, простейших жестов и несильных зуботычин, но при этом их странным образом вполне понимали. Большую часть экипажа собрали в самом большом помещении, выполнявшим на этой посудине роль чего– то вроде кают– компании, но некоторых, впрочем, развели и по другим местам. Улыбчивые парни ставили моряков в классическую позу мордой-к-стенке-руки-на-стену-ноги-на– ширине-плеч и приводили эту позу к надлежащему единообразию при помощи чрезвычайно умелых тычков и подсечек. Когда процесс был завершен, а корабль – заново обшарен сверху донизу, возникла пауза, исполненная странной неловкости. Громадный желтокожий сержант в соответствии с какими-то, – сразу видно, заранее обусловленными принципами, – раздал некоторым из своих людей кривые ножи, кинжалы с волнистым лезвием и даже что-то вроде коротких сабель, все – исключительно местного происхождения и только вчера купленное в Квартале Оружейников на столичном рынке. Пауза продолжалась, и тогда он, чуть зажмурив и без того узкие глаза про– бормотал:

– Простите, парни, но у нас – приказ с инструкцией…

Разумеется, что те, кого эти самые приказ с инструкцией касались больше всего, – не поняли ни единого слова, сержант взмахнул рукой, но пару секунд все еще было тихо, а один из обладателей кривого ножа вполголоса попросил:

– Старшой, я ему сначала горло, а глаза уже потом, ага?

– Какая разница, – пожал плечами громадный, толсторукий сержант, – давай…

И тут, как будто слово это было командой, – грянуло. Те, кому не было суждено другое, получили причитающуюся им порцию разнокалиберных пуль в спину или в затылок, другие, в ужасе обернувшись, успели увидеть вспышку клинков, вскрывающих им горло или до позвоночника вспарывающих животы, остальным, не столь уж многочисленным, расчетливо стреляли в грудь или прямо в лицо, потому что были стрелявшие – элитным подразделением, и ролей, расписанных заранее, никто из них не забыл. Когда резня закончилась, – но не раньше, – двое солдатиков едва успели добежать до борта, чтобы конспиративно поблевать в море, а носители холодного оружия, с зелеными мордами и во главе с сержантом приступили к завершающим всю акцию штрихам, обрезая носы и уши – приблизительно каждому третьему покойнику, выкалывая глаза – каждому четвертому и обрубая гениталии – каждому, – согласно все той же приблизительной калькуляции, – седьмому. Двое, следовавшие за носителями ножей, со сноровкой, говорившей о том, что они все-таки имеют касательство к флоту, вязали искромсанным трупам руки при посредстве измазанного в крови линя. Уже погрузив своих дрожащих бойцов на лодки, сам сержант задержался и еще на пару минут: достав из одного кармана – баллончик дешевого красящего аэрозоля производства транснациональной "Синто у Элементаль ", а из другого – записную книжку, – он старательно, норовя повторить даже саму манеру начертания диковинных хвостатых букв, перевел при помощи летучей краски на стену надстройки имевшуюся в книжке, совершенно непонятную ему надпись. Присоединившись к своим бойцам и обведя внимательным взглядом их лица, он вдруг понял, что почти не узнает своих людей.

– Так. – Сказал он. – Мы примем уже сейчас, на борту, понемножку, – но когда мы высадимся на берег, когда мы высадимся на берег, говорю я, – всей абордажной команде разрешаю надраться, и пусть они там хоть чего… Объяснения с начальством – на мне, но чтоб уже завтра все были как генеральский сапог – на месте, целые и чтоб блестели.

И добавил, помолчав, непонятно:

– Мне тут только психов не хватает … Под хвост рыжему быку всех этих умников…

– Вам еще повезло, – испытывая непонятное возбуждение, болтал Дубтах, помогая человеку со шрамом облачиться в летные доспехи, – это уже несколько усовершенствованная модель… Так, чуть присядьте… Ажур… А то, – говорю, – одному тут вашему предшественнику и вообще пришлось путешествовать, сидя в сральнике…

– Облезешь, – любезно ответил пассажир, – я б тебя самого туда запихал…

– А что, – сообразив что– то, с любопытством осведомился Дубтах, – приходилось за рукояточку держаться?

– Та було малость… Ничего серьезного.

– А место ваше, – продолжал тем временем свою экскурсоведческую деятельность пилот, – официально именуется Постом Оператора, не абы что! Это ж понимать надо! Одно только не понимаю – на хрена мне оператор… Вы перегрузки как?

– Приемлемо.

– Это очень с вашей стороны предусмотрительно, потому что полоса коротковата.

– Совершенно не стоит волноваться, уверяю вас.

В общем, он не соврал, и попросил только, чтобы связь действовала в двустороннем режиме. Поэтому, поскольку делать было, в общем, нечего, они могли периодически обмениваться теми или иными замечаниями. На этот раз Дубтах решил, без изысков, дать самолету показать все, на что он способен в плане скорости, чего парадоксальным образом раньше никогда не делал. "Утренний Ветер" плавно всплыл на высоту четырнадцать триста и будто бы завис в сияющей голубой пустоте, потому что погода была отменной, а утро на этой высоте уже наступило. Впрочем – это было не надолго, потому что "Утренний Дождь" – убегал от солнца и делал это достаточно резво. Поэтому, из тьмы тропического утра поднявшись в сияющий день, машина как бы вползала в холодную тень, что надвигалась на мир и океан снизу. Машины этой серии не задумывались в качестве рекордсменов скорости, так что способность "Утреннего Дождя" без особой натуги держать на этой высоте скорость в три с половиной "М" следовало считать свойством, достигнутым по ходу дела и решая более важные задачи. Двигатель ровно гудел и свистел, а оттого пилот не сразу понял, что слишком знакомая мелодия на этот раз звучит не только в его голове, а, наоборот, доносится по внутренней связи:

– Уважаемый пассажир! Не будете ли вы любезны сказать.. Короче, – что это еще за вокал?

– Не знаю. Так, ерунда какая-то прицепилась, – и напел приятным голосом:

"Ес-ли при-ка– жешь – затра-авим

Солн-це в е-го поле-ете

Все пре-вра-тим живо-ое

В го-ру кро-ва-вой пло-оти

Гон-чим Ди-кой Охо-оты…" – ну и так далее. Сам не знаю, откуда взялось, но только с того момента, как мы окончательно влетели в ночь, это прелесть все поется и поется, и я не знаю, что с ней делать. А что, мешаю? Эй, пилот, эй! Чего не отвечаешь?

Дубтах, чувствуя, как у него без особой видимой причины похолодело в животе, – молчал. Он молчал в ответ и на какие– то еще слова своего пассажира, одолеваемый совершенно не присущей ему пляской идей вкупе с мистическими настроениями, а потом, наконец, ответил не слишком понятно даже для самого себя и сразу на все:

– Казалось мне, что вывезти тебя – простое дело, и зачем для этого понадобился именно я, – было непонятно мне. Но сейчас, услыхав от тебя песню, которую ты не мог знать, песню, слова которой нельзя толковать двояко, – еще раз убедился я, что мало было бы пользы пытаться перехитрить судьбу… Хотел бы я оказаться скверным и непрофессиональным пророком, но лучше все-таки приготовься плыть по морю крови, пассажир…

В ответ раздался странный, сухой смешок, чуть напоминающий кашель:

– По рекам крови я уже плыл, достопочтенный. Поэтому ты не слишком удивил меня, сообщив, что все реки рано или поздно впадают в море. Но и не обрадовал, а потому я постараюсь утянуть в это плавание и тебя. Как ты к такой компании?

– Лучше чем к другой. Если, конечно, не удастся отвертеться от самой экспедиции.

– По-моему – ничего не выйдет, – мягко сказал человек со шрамом, – и ты вот еще что… Сдается мне, что через четверть часа этот твой агрегат войдет в воздушное пространство Империи. Так что давай прекратим болтовню, а ты пока что лучше напрягись и соберись…

– Так ведь, вроде бы, уже обо всем договорено?

– Знаю. Но лучше все-таки собраться.

– Принял к сведению. Прямо сейчас проверю еще раз створ входа и начинаю непрерывно передавать код.

– Гм. Ну если это так уж необходимо… Я, правда, имел ввиду не знаю что, но что– то иное.

– Слушай, у тебя тоже есть так– планшет, глянь– ка, что делается… Набери…

– Однако – разберусь… Ну, включил, – и что дальше?

– Во-он там, у левого края, как раз посередке, – два крайних перехватчика из "Оперативной Группы 15", это я знаю, потому что меня предупредили, их предупредили, и так все и должно было быть. Но вот с пол-третьего выдвигается аккурат навстречу к нам еще какая-то пятерка, причем в очень компактном строю. Насколько я знаю имперцев, ничего такого в неположенном месте быть никак не может… Так, может, ты мне объяснишь, что все это значит?

– Не группа сопровождения?

– Договорено, что не будет. Во избежание.

– Тогда – о-ой! Ежели это то, что я думаю… Ты смыться можешь?

– Не от "Гржим – 888м" с гиперзвуковыми ракетами.

– Ну тогда…

Но Дубтах так и не узнал, что было бы "тогда", потому что голос, аж даже гнусавый от подлости, внезапно провыл в гермошлеме:

– Вы вторглись в воздушное пространство Империи, немедленно садитесь на указанный аэродром, иначе открываем огонь на поражение…