Текст книги "Fly (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Ды-мом за-сте-лем со-о-лнце

Зе-млю за-льем по-жа-а-ром

Серд-це тво-е по-те-е-шим

Ред-кост-ным э-тим да-аром

Нас не за-дер-жат сте-е-ны

Не ос-та-но-вят кре-е-пи

Бу-дешь вла-ды-ка до-во-о-лен

Толь-ко спу-сти нас с це-епи…

А-а, черт! «Полуночная молитва», она же «Литания Крылатых Псов». Своего рода гимн Пятого Полка, сочиненный полковым капелланом, достойным духовным наставником этой жуткой своры, разделенной на четыре эскадрильи… Господь мой, господь силы, ты знаешь, что я не суеверен, но все равно – чур меня, чур!!!

Но не помогло: гитарист двумя изощренно-сложными аккордами оборвал бесконечную литургию Пятого Полка и поднял на Дубтаха черные глаза, исполненные Пустоглазой Скуки в самой ее страшной форме: – Куда же вы? Разве можно в такую ночь – от своих? Тебе и сейчас– то грех пренебрегать нашим обществом, а потом и подавно будет… Оставайся, мы заранее научим тебя нашей песенке, чтобы потом тебе не пришлось тратить времени! Хорошая песенка, – в голосе музыканта изредка проскальзывало какое-то подвыванье, – право слово, уж тебе-то пригодится…

Враз покрывшись холодным потом, он пулей вылетел из комнаты, а вслед ему летел скрежещущий, воющий демонский хохот, и перед глазами все стоял мертвый взгляд и щегольская острая бородка по моде пятидесятилетней давности. Похоже, что за исключением немногих официозных помещений, расположенных прямо за фасадом, здание это многократно перестраивалось и, – особенно, – достраивалось, а оттого чем дальше – тем больше запутывалась череда коридоров и комнат, тем более причудливые углы и закоулки образовывались. И отовсюду слышались звуки незамысловатой, без изысков оргии простых, очень много работающих людей. Изредка он заходил в иные комнаты, и мог бы, при желании, примазаться к какой-нибудь компании, но у него ни разу не возникло чувства, что какое-то из этих мест – его место на сегодняшний бесконечный вечер. Что-то, какое-то беспокойство, демон ли, или пресловутая Суть Вещей, исповедуемая Обществом Белого Храма, гнало его вперед, аки пламенный жупел. В комнате, обставленной наспех, по– дилетантски, но с богатым выбором вин и закусок он увидал троих "скорее-толстых", пожилых, лысовато-седатых, в пиджаках, но с голыми задницами и с вовсе голыми девками на коленках, но он ушел оттуда. Он видел комнату, битком набитую мучительно-пьяными инженерами, – но ему там нечего было делать. И одинокую, растерзанную, слегка заблеванную девицу, горько рыдающую на полу, – но он не пожалел ее. И вдруг услышал и враз остановился:

– Ну ш-што тебе от меня н-надо?

– А ты что, – слегка гнусавый голос показался отчего-то знакомым, – не догадываешься?

– Да от-твяжись ты, от-тстань!

– Слушай, детка, – ты меня чуть не оцарапала! Я не намерен терпеть подобное – от шлюхи!!!

И сразу же, без паузы: "Трах! Трах!" – послышался звук двух несомненных пощечин звонко-трескучего сорту.

– Ай!!!

– А будешь еще выламываться, тварь, я тебе бобо по-настоящему сделаю. Очень сильно бобо, – и вдруг вновь взъярился, – ты у меня с-своих не узнаешь, потаскуха!!!

Послышался истошный вопль, заглушенный, очевидно, чьей– то ладонью, но не сразу и не вдруг, потому что следом же послышалось:

– А-а, так ты кус-саться!!! Ну погоди у меня! Вот та-ак… Ручонки, деточка! Я вообще тебя придушить могу, найдут тебя где– нибудь послезавтра, дохлую и синюю, и никто ничего не узнает. Замнут, и вообще, – кому интересна смерть маленькой шлюхи?

– Ну оставь меня, ну честное слово, ну правда, – не такая я, ну оставь!

– Не заставляй меня быть грубым, ножки врозь – и вся недолга…

… А ведь где-то он уже слышал этот злобно-гнусавый, противный голос. Порождение очередной достройки, непонятно на что годное, но, разумеется, приспособленное под что-то такое сугубо необходимое, помещение имело форму, которую можно было бы охарактеризовать, как "кособоко-толсто-z-образную". Свет, представленный двумя наглыми лампочками без абажура, горел. Он узнал человека, старательно сдирающего одежду со слабо сопротивляющейся черноволосой девушки, и в этих действиях чувствовались приверженность добрым старым традициям, целеустремленность, развитое чувство долга, но – ни грана праздника, неотъемлемо присущего хорошему сексу.

– А вот скажите мне, Гимлах, к какому это жанру относится только что разыгранная вами сценка? Что-то из ранних детективов Теренцуолы? Кажется, именно там человекообразные называли девушек – детками, при каждом удобном случае лупят их по физиономии и все время угрожают прирезать…

Гимлах стоял уже лицом к нему, бешено глядел на Дубтаха сузившимися глазами и молчал.

– Вы, конечно, мне не поверите, – Дубтах серьезно нахмурил свои белесые джуттские бровки и сделал вид, что он доцент из числа любящих ходить во время лекции взад-вперед, – но я именно так представлял себе их голоса, гнусаво-визгливыми и с эдакой ослиной ра-астя-ажечкой. У тебя получилось точь-в-точь, милый…

Провокация удалась, на уроках у доктора М`Фузы он с большим и рациональным вниманием следил за Опасным, и теперь как собственный организм – чувствовал, что для того во сто раз хлеще любой площадной брани придется этакая издевочка, произнесенная менторским тоном, а еще – он почти ПРОВИДЕЛ, как будет себя вести Гимлах, если его заботливо привести в состояние неконтролируемой ярости. Таким образом, когда Опасный прыгнул и даже еще до мига начала прыжка, пакет провизии (если отнести к таковой и бутылку) начал свое маятникообразное движение снизу – вверх и вперед, угодив прямо в бешено-перекошеную рожу зависшего в "фазном" прыжке Гимлаха. За сим последовал шаг в сторону, круговая подсечка навстречу – и догоняющий удар каблуком в левую почку. Миг, – и Дубтах уже сидел на спине однокашника, левой рукой, – за волосы, – отгибая ему голову как можно сильнее назад, а правой – вонзая ему указательный палец в укромное местечко за ухом, – так, что рот у Гимлаха непроизвольно приоткрылся и из него все время текла слюна.

– А ты поостынь пока, поуспокойся, – заботливо проговорил Дубтах, – а если выпил лишнего, так иди и поспи малость.

Тот – молчал, очень сильно напоминая пойманного на воровстве кота, которого уже взяли за шиворот, а бить еще не начали, и только безуспешно пытался втянуть безостановочно текущие слюни.

– Ты пойми, любая твоя идиотская выходка, – можешь считать свою карьеру законченной навсегда, но зато враз… Ты это, – головой кивни, когда успокоишься… Тот – кивнул, показав тем самым, что не является совсем уж окончательным идиотом, и уже через несколько секунд стоял перед Дубтахом, массируя шею и до белизны раздувая в ярости ноздри.

– А тебя-то, тебя-то, – знаешь, как называют? Подкидыш!!!

– Слыхал, – Дубтах пожал плечами, – только не понял, – что с того-то?

– А то! Мы не любим всяких там умников, неизвестно из какой задницы выползших, так что смо-отри…

– Стоп! Скажи сначала, – кто это "мы"? Сказать, чтобы тебя кто– нибудь любил очень уж страстно, даже из твоих сотоварищей, – тоже нельзя. Тебя, наверное, не любила даже мама… И ее трудно в этом обвинить, – а за что тебя любить– то?

Похоже, он опять угодил в чувствительное местечко, потому что выслушав добродушные, дружелюбные речи Дубтаха, Опасный аж побелел, но все – таки сумел сдержаться:

– Ладно, умник! До свидания, и не думай, что тебе все это так сойдет.

– Учту. Спасибо, конечно, за предупреждение, но я от тебя и раньше ничего, кроме пакостей, не ждал…

– Л– ладно! Языком-то ты мастак орудовать…

– Да. И пакетом с ветчиной, как видишь, тоже. А тут у меня есть знакомый, который даже языком – не очень-то… А знаешь, почему я тебе не угрожаю? Потому как бешеную животину не так уж нужно убивать, она сама сдохнет. И знаешь, отчего?

Тут он сделал эффектную паузу, нарочито помаргивая, и собеседник его не выдержал:

– Ну?

– Да от бешенства же! От него же никто еще не выздоровел!

Тот еще с пол-минуты глядел в ясные, наивные глаза Людвига– Подкидыша, а потом резко развернулся и вышел, гулко хлопнув дверью.

И тогда Дубтах повернулся к несколько растрепанной, но не сказать, чтобы очень уж растерзанной девице:

– Ну-ну, – хватит хлюпать носом, – проговорил он, с грохотом сметая на пол целую груду самых неожиданных предметов, возлежавших на какой– то скамейке-лавочке, некогда спроектированной под казенного заказчика, – и вставайте с пола! Нечего тут это… "В позе прекрасно– бессильной…"

Девица медленно поднялась, одернула юбку, вытерла зареванную физиономию, тщательно высморкалась и, привалившись к стене, зарыдала.

– Молодая госпожа, уж если вы категорически отказываетесь прекратить рыдания, то должен вам заметить, что плакать сидя – ку– уда удобней!

Разумеется, она тут же прекратила рев и бросила на него достаточно – злобный взгляд:

– А потом вы полезете ко мне под юбку, но не как захватчик по праву силы, но – как благородный защитник, дабы п-получить заслуженную н-награду! Извечная мужская парочка: Злодей и П– паладин, и оба добиваются одного и того же, и оба, вообще говоря, одинаковы! Так чего тогда ждете?!! Чтобы я б-бросилась вам на грудь, а вы бы ровно три минуты гладили бы меня по головке, прежде чем взяться уже за мою грудь? Гос-споди, – усевшись, наконец, она сжала виски ладонями, – гос-споди, как же я всех вас ненавижу!

Надо сказать, что определенный резон в ее словах был, и часть высказанных ею предположений совпадала с приблизительным сценарием действий Дубтаха. Но, раз так… И он профессионально поднял брови домиком, окатив ее холодным, как змея по весне, изучающим взглядом:

– Уверяю вас, что тут вы ошибаетесь: нет ничего более нелепого, чем ждать от меня жалости, утешения, сердечной теплоты, и этого, – как его? – а, дружеского участия. Даже напоказ. Кстати, – не обольщайтесь, что вы так уж оригинальны, поскольку ваша реакция на мое вмешательство как раз весьма типична. Это – одна из причин, по которым я никогда в подобных случаях не вмешиваюсь. Поэтому не знаю, что заставило меня сегодня изменить привычкам, но результат, как всегда, плачевный…

– У меня от всех вас страшно болит голова. Умоляю – уйдите!

– Это с какой же стати? – Удивился Дубтах. – Честное слово, – вы мне совершенно не мешаете.

И на секунду они встретились глазами, но с этим у него все было в порядке, и не всяким там негодующим незнакомкам было играть с ним в гляделки.

– Тогда уйду я!

– Не смею вас задерживать. Тем более, что прямое действие конституции Конфедерации было восстановлено в год моего рождения. Это как-то обязывает соответствовать.

Она поднялась, с хорошо замаскированной неуверенностью направляясь к двери, и Дубтаху пришлось обращаться к ее спине:

– Хотите – цитату из "Биологии Млекопитающих" Дрогановича?

– Что?

– Ничего-о… Звучит примерно так: "Пятнистая гиена, будучи отогнана от туши более сильным хищником, тем не менее никогда не уходит от нее далеко и находится поблизости."

– Это вы к чему?

– К тому, что зоологи разбираются в повадках гиен. Дальше они пишут, что гиенам, как правило, удается э-э-э… Дождаться.

– Но вам-то почему не уйти?

– Да с какой же стати-то? Я собираюсь выпить и закусить, а для этой цели это место подходит не хуже никакого другого.

И с этими словами он действительно начал выкладывать припасы из своего героического пакета, с чуть модернистской эстетикой раскладывая их на лавочке– скамеечке. И, выпив пол стаканчика, он промямлил набитым ртом:

– Заметьте! Вы меня так запугали, что я даже не предлагаю вам выпить из одной лишь боязни, что это будет неправильно понято. Но я все– таки не буду против, если вы что– нибудь на нервной почве съедите…

XVI

– Слушайте, Людвиг, – а вы страшный человек! Вы – тип убежденного, законченного демагога, и я не могу понять даже, кто вы по профессии…

– Биохимик и системотехник, – поклонился Дубтах. Слова ее, несмотря на враждебный смысл, враждебными все-таки уже не были, и вообще она и подуспокоилась, и слегка раскраснелась после некой толики водки, – ну и, разумеется, – демагог… Короче – продукт нашей до отвращения демократической системы… Видите ли, мне страшно неудобно разговаривать с человеком, не зная о нем ничего, даже имени.

– Пожалуйста, – Тьюлилла Тебиона Альфайре, третий курс факультета журналистики, университет "Сердце Гор".

– Как же, как же – кампус и корпуса над Гемре, в горах. Наслышаны. Вот только позвольте спросить, каким образом вы умудрились попасть сюда? Вы что – не понимали, куда едете? Или это просто способ заработать?

– Ой, нет, что вы… – Она покраснела. – Просто глупость. Галли пригласила, – это подруга, – людей, – говорит, – много будет интересных, самолеты, умные речи… Космический корабль сядет! Приглашение, – говорит, – достану… И достала.

– Но подруга– то – шлюха?

– Чтобы зарабатывала таким образом, – нет, не знаю, врать не хочу… Но так, – да, не имеет привычки себе в чем– нибудь отказывать.

– Знаете, Тьюлли…

– Теби…

– Знаете, Теби, – с одной стороны, фантастично напороться на девственницу среди контингента, отобранного для бардака специально, но, с другой, – хотя бы одна накладка такого рода просто неизбежно должна была произойти. Хотя бы статистически и вследствие энтропии.

Она снова покраснела, – по наблюдению Дубтаха, она вообще чрезвычайно легко краснела, – и сказала, ненужно понизив голос:

– У меня, вообще-то, был один роман…

– Что?! Как вы сказали?! – Он буквально повалился от смеха, услыхав такого рода признание. – Ой, не могу– у!!!

– Не понимаю, – чего тут смешного?

– То есть буквально все! Физическая невинность – это еще было бы ничего, но ваше признание! И стиль, в каком оно было сделано! Нет, вы совершенно неподражаемы!

– А ну вас! Просто… Просто я попробовала, и мне все это оказалось совершенно ненужным.

– Знаете, если не ошибаюсь, мне просто-таки необходимо на вас жениться.

– Опять?!!

– Вот сейчас я как раз невероятно серьезен. Можно сказать – уникально серьезен.

– И многим… Особам женского пола вы говорили это? Всем?

– Клянуся Четой и Нечетой, Левым, Правым, и обоими сразу. Клянусь собственным своим самодовольством, душевным покоем, блюдами, которых не пробовал и неиспытанными еще ощущениями, что никогда и ни разу не делал еще женщинам предложения… Руки и сердца.

– А в любви, значит, признавались?

– Нет, даже и сейчас не признаюсь: я сказал только, что предлагаю вам выйти за меня замуж, а любовь, – откуда любовь, так сразу? Это для меня совершенно невозможно, натура не та. Но за два-три месяца, если вы, конечно, не против дальнейшего знакомства, – непременно влюблюсь. По уши и с гарантией.

– Ой, какой вы неромантичный… Сказали бы, – что я… Ну, не знаю… Прекрасней всех на свете, что вы сходите с ума, что как только увидели меня…

– То бросился, – продолжил он на этот раз самым, что ни на есть, романтическим, – вытирать вам сопли. Дорогая Теби, – он взял ее за ручку и нежно пожал, – ну зачем говорить то, что и так очевидно? И разбавлять очевидность – враньем? А я вам сказал, пока было не поздно, истинную правду.

К этому моменту источник слез давно пересох, следы недавнего потопа делись неизвестно – куда, щечки у новой знакомой горели, и вообще выглядела она, – для тех, кто понимает, конечно, – совершено очаровательно. Он – понимал. И улыбка ее необыкновенно украшает, что, по канону, является признаком хорошего человека. Может, спецслужба подсунула? Так и плевать на это. Пусть ему будет хуже. А она между тем с характерной женской логикой высказалась:

– Вы, наверное, еще хуже этого… Гимлаха?

– Почему это?!!

– Он – понятен и ничего не добился, а вы… Даже понять не могу, – и когда это вы успели меня этак обойти?

– Я повторюсь, можно? Спасибо… Дорогая Тебиона, – он снова встал со своего места, тряся ее за руку, – вы, с прискорбием должен сказать, несете чушь, причем по каждой позиции, причем даже ненаучную: во-первых можно сказать и так, что он почти добился, ему просто помешали, во– вторых – я пока что ничего не добился… В– третьих – а чего я, по вашему, добиваюсь? А самое главное, – плохой человек есть по определению такой человек, от которого хоть кому– нибудь плохо… Согласны? Тогда скажите, на собственном опыте, – стало ли вам хуже из– за моего появления?

А вот мы уже и смеемся… Ах ты моя лапочка! А вот ты, брат, – шут гороховый! Ну да ладно, лишь бы на пользу делу. А дело таково:

– А можно я вас поцелую?

– Ну началось! А потом…

– Ни-ни. Ни в коем случае. Сегодня этого не будет, даже если сами захотите. Причем по вашей вине, из-за вашего вопиющего поведения в самом начале.

Он оторвался от ее губ только через несколько минут, дыша довольно – таки бурно, поскольку воздержание сказывалось, а объятья были достаточно тесными. А девушка лукаво спросила:

– В каком ухе звенит?

– А!? В обеих… К сожалению, – звенит и у меня. А это значит, что, к сожалению, – звенит не в ушах… Черт бы его побрал, это ж надо, – именно в этот момент!

– Что случилось?!

– А вот послушай, – он привлек ее голову к своей груди, где, покоясь в нагрудном кармане, ожил и запел диск– локатор, – меня кто– то куда– то срочно зовет, среди ночи и неизвестно – зачем.

– Ты это сам подстроил?

– Не сходи с ума: сама посуди, – на кой дьявол мне это могло понадобиться, в такой-то момент? Слушай, – он, словно оружие, выхватил из кармана самописку и записную книжку, – давай свой адрес, быстро!

И записал его – "предельным" двоичным кодом. А так как базовое содержательное понятие знал только он один, то о содержание сломали бы последние зубы любые криптоаналитики при любом оснащении.

– Слушай меня: завтра я, возможно, буду занят весь день без преувеличения – до предела, но потом – я з-зубами выгрызу у них выходной, хоть они што… До Гемре шестьдесят километров, автомобиль у меня есть, так что неукоснительно жди в гости.

– После-завтра, – как– то в два аккорда струны проговорила она, – в три.

– Насчет послезавтра все-таки… Боюсь, ждет меня какая-то особо трудоемкая гадость, но четверг – крайний срок! Иначе уволюсь и вообще конституция гарантирует.

– Я буду ждать.

– А уж я-то! А! Ты вот что… Запрись изнутри и ложись спать. Это не больно-то удобно, но все лучше, чем быть нынешней ночью открытой. Приятных сновидений! – Пусть будет легким твой путь.

Стремглав вылетев за дверь и привычно прислушиваясь к звону пеленгатора, он понесся по темным коридорам, повернул куда– то раза два и чуть не сшиб в темноте неподвижно стоящего с опущенной головой Гимлаха.

– Ну что, – спросил тот, – оттрахал? И сильно подмахивает?

Дубтах было вспылил, но не более, чем на миг, вовремя вспомнив, что грех обижаться на тех, кого и без того успело обидеть Небо. он сдержал порыв и, держа Гимлаха за пуговицу, со вздохом сказал ему:

– У тебя не по возрасту воспаленное воображение и бедная фантазия. Я думаю, что проститутки обслуживают тебя не иначе, как по двойному тарифу. А вот если с ней, – не дай бог, – не дай бог что– нибудь произойдет, я не буду тебе мстить. Я просто без колебаний, с удовольствием, во благо всего человечества и на радость ближним сдам тебя в гадовку. Это был бы мой гражданский долг… Так что лучше даже и не пробуй.

С этими словами он оторвал Гимлахову пуговицу, и торжественно вручил ее хозяину, печально сказавши:

– Вот, возьмите. Это, кажется, ваше…

И понесся дальше, и вдогонку услыхал шипение:

– Смотри не заблудись…

– Что? А, не извольте беспокоиться, я по пеленгатору…

Черт бы его драл, этот пеленгатор. Но кому, кому он мог понадобиться в половине второго ночи в поголовно пьяном и до невменяемости гигантском учреждении? Нет, опыт великая вещь: сворачивая, он ни разу не услыхал ослабления тона. Крашеные масляной краской стены и обыкновенные "человеческие" двери исподволь закончились, коридоры в этой части комплекса имели сводчатую, почти полукруглую в сечении форму и сплошное покрытие из грубого серого пластика. Только пол был бетонный. Редкие здешние двери тут являлись либо металлическими щитами, подымавшимися вверх или уходящими в сторону, либо декорированными все тем же пластиком двустворками из металла потяжелее. А чтобы он, не дай бог, не заблудился, при Дубтаховом приближение "его" двери немедленно открывались, приглашая его войти. Пылающие ослепительно а также просто-напросто невидимые лазерочки – гасли, когда он подходил. Так он вышел из коридоров и попал в первое на своем пути обширное помещение. Слева от бетонной тропы, пересекающей этот обширный зал, пол был завален деталями и обломками каких-то механизмов. Некоторые из них даже каким– то образом действовали, с виду напоминая более всего ожившие ультрамодернистские скульптуры из вроде бы несоединимого металлического хлама. Ведро без дужки, болтающееся на узком конце металлического конуса, изображающего туловище, – вместо головы, даже с тремя вроде бы как глазами. Из ведра и из под конуса торчат извивающиеся щупальца из ржавого троса, с невообразимым звуком, кособокими рывками передвигающие все сооружение. Два велосипеда, повыше и пониже, соединенные укосиной между рамами, укосина имеет с землей угол градусов в двадцать, поэтому более высокий велосипед безнадежно перекошен, а у того, что пониже – только одно переднее колесо. Вместо головы – скрывающий рогульку руля полированный деревянный корпус допотопного радиоприемника. Это на ходу только сотрясалось и звякало, но как-то, каким-то образом следовало за ним параллельным курсом, наводя на него телескопический прицел и прибор ночного видения, одинаково ободранные и, на первый взгляд непрофессионала, одинаково и полностью никуда не годные. Тут же виднелись три плоских, округлых возвышения неправильной формы, каждое – около трех метров в поперечнике. На каждом из них, в свою очередь, располагалось по несколько одинаковых плоских лунок. Из них враз, словно по команде взлетали стайки разноцветных, одинакового размера дисков, с разноголосым гудением кружились какое– то время по залу, закладывали рискованные виражи и синхронно располагались по новым ячейкам. Картонно хлопая невообразимыми крыльями, летало, выделывая круги вокруг него, нечто, отдаленно напоминающее несправедливую и злобную карикатуру на изуродованного птеродактиля. Тут были механизмы, способные двигаться только чередуя скребущее шмыганье вперед-влево с перекатом вперед-вправо не скошенном ободе. Все эти конструкции порой сталкивались, сцеплялись уродливыми конечностями, шуршали и звякали, но не ломались и не дрались. И еще – они перемещались с места на место как-то враз, по неслышимой команде, облетаемые дружными стайками разноцветных дисков. Невразумительные, нелепые, диковинные движения, не настолько даже разнообразные и оригинальные, чтобы задеть чувства человека, хоть сколько-нибудь поднаторевшего в сюрреализме.

Справа располагался бассейн, изображавший искусственное море. Искусно сделанные кораблики, самые крупные из которых, – авианосцы, – имели в длину пол– пальца, собирались в эскадры, выпускали стайки самолетов размером с мелкого комара, сверкали вспышками выстрелов и взрывов, заманивали друг друга под огонь береговых батарей и бомбардировки со скрытых аэродромов, тонули, враз исчезая при первом же прикосновении к неровному, просвечивающему дну игрушечного океана. И верфи спускали на воду новые корабли-крошки, что важно отправлялись на волю игрушечных волн и пожаров, расстилающих плотные клубы дыма аж на целые кубические дециметры. Став на колени, Дубтах ловко выхватил из воды крейсер и осторожно, чтобы не раздавить, держа его двумя пальцами, принялся его рассматривать. Даже при его остроте зрения отличий от прототипа Дубтах все-таки не нашел. И пока крейсер находился на расстоянии четверти метра от его носа, над его палубой пролетел разведчик размером с острие канцелярской кнопки, заложил лихой вираж – и исчез. С физической точки зрения это было невозможно. Разумеется, – это не были модели в истинном смысле этого слова, а просто кому-то захотелось поиграть в кораблики, чтобы были точь-в-точь как настоящие, и этому кому-то было наплевать на Физику Мира. Шумно вздохнув, он бережно опустил противоестественную механическую козявку на воду, и кораблик закачался на волнах, неистово борясь за свою живучесть. А, однако же, неплохо было бы повернуть назад, потому что его откровенно пугают летающие модели "О– 13" размером с мошку. В голове гудит от бессонной ночи, и это уже вторая, и кой твари он только понадобился в этот неурочный час… Твари за рядом лазерочков в стенах, под караулом каких-то механических одров с прицелами, за бассейником с авианосцами. Пеленгатор в кармане выл все более настойчиво и противно, и значило это, что вызвавший его находится где-то совсем уж близко. Миновав этот зал и попав в следующий, ночной путешественник был все-таки вынужден остановиться, потому что в здешнем воздухе бесшумно плавали мириады разноцветных, в тысячи оттенков, кубиков с ребром около половины сантиметра. Они состояли, казалось, из чистого света и кружили, напоминая диковинную метель из густо кружащих огоньков. Когда он подставил ладонь под диковинную вьюгу, три огонька враз прошли сквозь его тело, вынырнув с другой стороны, но после этого ни один кубик, кружась вокруг него, не коснулся ни плоти его, ни одежды. Время от времени в разных углах зала огоньки вдруг взвихривались плотным клубком, и в единый миг образовывали чудовищное фантастическое насекомое о шестнадцати конечностях, размером с крупную собаку и висящее в воздухе, полунасекомое– полумашину с суставчатыми сочленениями тощих конечностей, клепаным панцирем и сложным, самого зловещего вида устройством на кошмарной голове, сюрреалистические пространственные конструкции с невообразимо сложным внутренним движением стержней, шайб, ползунов, реек, так что вся машина изгибалась, ползла, диковинно, но вполне естественно выворачивались наизнанку. Порывы огненной метели враз порождали самолеты с крыльями из ундулирующей мембраны, металлически блестящих стрекоз с соосными геликоптерными винтами и глазами из фиолетовых фасеток, летучих рыб с дельтовидными плавниками и остекленной кабиной на щучьем рыле, чуть повыше и впереди глаз, а через секунду плотные вроде бы, замысловатые конструкции рассыпались вихрем носителей чистого цвета. Нечто, очень сильно напоминающее самоходную инвалидную коляску, собралось из огоньков менее быстро, обтянулось, приобрело совершенно реальный вид, с реальной игрой светотени, с правильными бликами на полированных поверхностях. Сооружение это замерло в дециметре от пола, и вдруг стремглав окунулось в один из круглых бассейнов, полных густой опалесцирующей жижи, как кусок горячей лепешки – в острый соус, вынырнуло, оперлось на пол изгибающимися ободьями колес и покатилось к нему, приседая и кренясь, булькая и разбрызгивая мелкие капли зеленой светящейся бурды, и остановилось на расстоянии полутора метров от стоящего Дубтаха. Кубики лениво, по одному, а потом в аккуратном порядке, напоминающем шахматную доску в форме валика, которую раздувает ветер, дующий изнутри, покидали световой каркас, и по мере этого все сооружение оседало, становилось все более пористым и недостоверным, как сугроб мокрого снега, отдельные детали сливались между собой, пока не расплылись бесформенной кляксой, вместе с коляской не расплылись лужей зеленой жидкости, которую по одному продолжали покидать светящиеся нормали. Проследив за полетом одного из кубиков, Дубтах заметил, что поверхность его как будто разграфлена на мельчайшие квадратики. И тут из бассейна стремглав вылетело прогонистое светло-серое тело, сверкнуло горящими багровыми глазами, ощерило пасть полную треугольных белых зубов и стремглав бросилось ему в лицо, прямо в полете преобразуя острые плавники в треугольные крылья сверхзвукового истребителя. Он едва успел уклониться от этого гибрида Шиферной Рыбы – с перехватчиком. Тоже игра, как в первом зале, только на более высоком уровне, не только готовая продукция, но и намек на некую технологию… Сродни технологии некоего Гончара, который, прежде чем взяться за дело серьезно и начать бы творить не бесспорные (А пусть кто попробует покритиковать! Как говорится, – желающие есть?) шедевры, мял себе и мял глину, глядел на полу оформленные комки – и сминал снова, вовсе не спрашивая, как это им нравится. Он было пошел дальше, когда Разлинованные Кубики взвихрились вдруг снова, образовав скелет, – не скелет даже, а схему скелета из зеленых светящихся палочек, увенчанную несколько угловатым, вместительным черепом, и схема эта двинулась, чуть отставая от него, параллельным курсом. Поначалу это было своего рода Обобщенным Шагом, шагом вообще, но потом движения этого макета, норовящего идти с ним в ногу, начали раздражать Дубтаха, непонятно даже чем, безотчетно, а потом фасеточное покрытие здешних стен вдруг вспыхнуло мириадами огней, и на теле его вдруг сошлись, как в фокусе, бесчисленные лучи, сходящиеся радужные жгуты из света. Дубтах остановился, прикрывая лицо, глаза правой рукой, и выругался почему– то шепотом, словно не хотел, чтобы кто-то услышал его площадную, но и наистандартнейшую брань. И сразу же, словно откликнувшись на его недовольство, лучи враз погасли. Здесь кончалась его бетонная тропа, и щит, в который она уперлась в конце концов, с глухим гулом поднялся. Следующий зал был четко разделен на две части дугообразной линией, отрезком громадной окружности, обращенным выпуклостью к нему. Часть до, – на которой находился он, – была вымощена матово-черной плиткой, а та, что была за линией, составлялась тысячами зеркальных ячеек, бывших под углом друг к другу, – и была завешена выпуклым световым пологом. Световые модули предыдущего зала казались примитивом по сравнению с этим переплетением прихотливо изогнутых и перекрещенных нитей света, тончайших, невесомых, и имеющих самые изысканные тона. Параллельно границе, едва видимый за световым пологом, виднелся круглый бассейн. Светящийся скелет бесшумно, все с той же смутно– раздражающей повадкой, невозмутимо прошествовал мимо него, миновал световой полог и исчез в бассейне. Над бассейном, видимые благодаря своему яркому свечению, густо зароились давешние модули. Он стоял, почти позабыв дышать, и даже как будто бы не очень удивился, когда, минуя границу и дерзко глядя ему в глаза, навстречу ему шагнул он сам.

– Кажется, – проговорил двойник, – сейчас самое подходящее время, чтобы нам с тобой поговорить, душа моя! И садись в кресло, потому что стоять вредно.

Дубтах потихоньку глотнул и ответил:

– Между прочим – дешевый трюк. Что-то похожее я даже встречал в каком-то романе, – вот название запамятовал…

– Вот с романами я, каюсь, знаком плохо, зато наглец ты, – да, изрядный. Смутить, во всяком случае, трудно.