Текст книги "Поединок. Выпуск 7"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Рудик уже ничего не слышал. Он был сейчас там, на заводе.

– …Вся операция продлится десять, – долетели слова Косого, – от силы пятнадцать минут. Жду тебя до половины. Если не придешь к этому времени – уезжаю. Значит, не получилось… На случай доказать невиновность, отвести подозрение, я купил тебе билет в кино, – не спеша, как будто самому себе, говорил шеф и протянул светло–синюю полоску билета.

Они вышли из машины. Шеф пошел провожать до забора. Не привлекая внимания прохожих, вошли в старый дом. Все было тихо.

– Ну что ж, как говорится, с богом! Присядем, по обычаю, на дорожку!

У них еще было время. Они присели на разбросанные ящики из–под апельсинов.

– Я буду тебя прикрывать, сделай так, чтобы не было осечки. В случае чего, отходи спокойно. Не торопись, не беги, пусть видят, что ты не из трусливых… Кто никого не боится, того боятся все, понял? Если кто будет преследовать, выстрели обязательно, чтобы знали, что можешь уложить, – учил Косой. – Но кто много хочет, многим и рискует, поэтому рассчитывай на свои силы да на него… – он вытащил из–за пояса пистолет с черным пугающим стволом и протянул Рудику: – Для обороны, зря не стреляй! – поднялся, дружески ударил по плечу и исчез, как невидимка.

Положив пистолет в правый карман брюк, Крайнов почувствовал себя уверенней и спокойней. Попробуй – возьми! Еще раз огляделся и полез в дырку в заводском заборе. Потом, – укрывшись за огромной бетонной трубой, посмотрел на часы, несколько минут подождал, чтобы успокоиться. Где–то недалеко, метрах в пятидесяти, работал башенный кран, рабочий снизу кричал что–то крановщику.

Подняться на второй этаж было делом нескольких секунд. Толкаясь сильными, когда–то тренированными ногами, перепрыгивая сразу через несколько ступенек по слабо освещенной лестнице, он мягко подкрадывался к двери, ведущей в коридор второго этажа. Приложил ухо к клеенчатой обивке. Тихо. Осторожно попробовал дверь: она не открывалась, потом, словно отклеившись, поддалась. Значит, кто–то, ему не известный, открыл замок раньше. Просунул голову в коридор, там никого не было. До кассы оставалось метров двадцать.

До нужной двери следует пройти как можно тише. Именно сейчас нужны выдержка и хладнокровие. Он осторожно, стараясь не шуметь, подошел к двери с надписью: «Касса». Толкнул плечом. Вошел. Через окошечко в перегородке увидел девушку. Кассир на месте. Вторая дверь в разделяющей перегородке была приоткрыта. Все шло отлично! Вон они денежки, только протяни руку!

– Закрыто. Деньги буду выдавать после обеда, – донеслись слова кассирши.

Заперев входную дверь в кассу на задвижку, Рудик резким ударом отворил дверь перегородки. Подражая Косому, он грозно посмотрел на кассиршу, направил на нее пистолет и, озираясь по сторонам, тихо скомандовал:

– Деньги на бочку!

– Уходите отсюда немедленно! – побледнев, воскликнула Галина, встав на его пути.

Сейчас все внимание Крайнова было сосредоточено на сейфе за спиной кассирши. Он грубо схватил ее за ворот платья, дернул в сторону. Она мешала открыть сейф. Тогда он с размаху ударил ее по голове рукояткой пистолета, она, охнув, осела на пол, по лицу потекла кровь.

Дорога оказалась открытой. Он лихорадочно подскочил к двери сейфа, дернул дверцу – не открывалась. Дрожащей рукой повернул торчавший в замке ключ, распахнул стальную дверцу. Сейф был пуст. Торопливо открыл верхний небольшой ящичек – денег там тоже не было. «Где же деньги? В ящике стола?» Переступив через кассиршу, он неожиданно увидел, как она, пытаясь подняться, смотрит на него презрительным взглядом. Он замешкался, боясь взглянуть ей в глаза, и вдруг понял, что трусит. Единственным желанием было броситься бежать. Но уходить без денег нельзя, они здесь, в ящике стола.

Крайнов быстро раскрывал ящики, разыскивая деньги, выбрасывая на пол попадающиеся под руку бумаги и папки. Пачек денег, перевязанных бумажными лентами, не было. В верхнем ящике оказались шариковые ручки, заточенные карандаши. Несколько рублей и трешница. Он схватил их, сунул в карман.

– Где деньги? – зашипел он.

– Уйдите отсюда, вам хуже будет!

Он нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Еще больше бледнея, она схватилась руками за живот и затихла. А наверху уже загромыхали чьи–то шаги. Медлить больше нельзя. Резким движением он отодвинул задвижку и выскочил в коридор. В противоположном конце увидел бегущего к кассе мужчину. Для острастки выстрелил вверх, опередив всех, метнулся на темную лестницу, кубарем скатился вниз. Еще несколько прыжков… и он, словно кошка, скользнул в спасительные многометровые железобетонные панели.

Дальше отходил так, как было запланировано. Выскочил к забору. Хрипя и задыхаясь, вылез через лаз наружу. Теперь – к старому дому. На бегу сбросил куртку. Прыгая, на одной ноге, пытался снять брюки, одна штанина застряла, не вылезала. Матерясь и зверея, он бросил в сторону с трудом снятые рабочие брюки. Оставшись в спортивном костюме, еще раз оглянулся. Погони не было. Пистолет за пазухой. Можно выходить. Стараясь двигаться бесшумно, вышел на улицу. Косой сидел за рулем, нетерпеливо поглядывая в его сторону. Крайнов свалился на заднее сиденье. У–у–ф!

– Как дела? – спросил Косой тихо и робко, как будто бы это был не он.

– Гони скорей! – только и вымолвил Крайнов.

– Деньги взял? – лицо шефа исказилось. По смертельной усталости на лице, по тому, как беспомощно упал на заднее сиденье Рудик, он понял все.

***

…Казалось, этой лесной дороге не будет конца. Вот уже несколько часов, напрягая последние силы, не щадя себя, не давая ногам ни минуты отдыха, уходил Крайнов все дальше и дальше от того страшного места, страшнее которого в жизни не бывает ничего. Под горячим июльским солнцем смешанный с колючей хвоей песок раскалился, идти по нему было пыткой, но его не останавливало ничто. Проваливаясь по щиколотку, он все шел и шел. Его лицо, шея, руки, словно пудрой, покрылись мелким золотистым песком, рубаха намокла от пота, волосы неприятно спадали на лоб. «Пудра» попадала в глаза, скрипела на зубах, не давала глубоко и свободно вздохнуть. Тупыми, гулкими ударами билось сердце. Он шел и шел вперед.

Бабушкин дом он увидел издалека. Сама бабушка три года назад умерла, дом стоял заколоченным. Вот к нему он и шел через все трудности и преграды. Этот дом он узнает среди тысячи других. Только по одной покосившейся террасе и одинокому, забытому серому журавлю колодца. В прошлое лето он приезжал сюда в поисках старых икон. Оставалась от бабушки одна «Божья матерь», прихватил он ее и в Москве сразу продал Носу, как потом понял, за бесценок. Надеялся еще сшибить одну–две иконы, но зайти в чужие дома испугался. Хоть двери в деревенских домах не запирались, утащить побоялся. Вдруг поймают, здесь для воров законы строгие.

Дом стоял на косогоре в стороне от деревни. Вдруг Рудик заметил, как в правом незабитом окне дома дрогнула занавеска, потом резко кто–то распахнул рамы, и в глубине комнаты мелькнуло девичье лицо. Мелькнуло на мгновение, но он его узнал. Это – Надя, его Надежда.

Отойдя от леса метров на двести, Крайнов случайно, боковым зрением, увидел, как слегка колыхнулась упругая нижняя ветка невысокой елочки, стоящей на самом краю к полю. В его сторону выдвинулся ствол винтовки. Какой–то осторожный и жестокий стрелок, скрывая лицо за ветками, начинает целиться в него. Он понял: выстрел оборвет жизнь. Двести метров для винтовки не расстояние, но прицелиться должен любой, даже очень искусный стрелок. Тем более он сразу не выстрелит – все–таки один патрон. Для этого стрелку нужно несколько секунд. А если Рудик не покажет вида, что заметил, тот будет целиться дольше обычного.

Нет, он, Рудька Крайнов, себя так просто не отдаст! Собрав в кулак все силы, всю волю, он прошел еще несколько шагов вперед. Один, два, три, четы… Резко в сторону, раз! Два шага вперед, влево, раз! Резкими, длинными прыжками он уходил от прицела стрелка, все дальше и дальше от него удаляясь. Пробежать еще метров двести – и стрелок в него не попадет.

В этот момент из дома навстречу выбежала Надя. Она бежала в своей красивой белой кофточке с вышивкой на груди, протянув к нему руки, бежала через голубое овсяное поле, не понимая, что может стать случайной жертвой жестокого стрелка.

Сухой выстрел ужалил слух, остановил. Но сначала он услышал полет пули. Оборванной струной она пролетела где–то в стороне, не причинив ему вреда. Все, кажется, ушел! Цел!

Но почему медленно опускается на землю Надя? Почему у нее такое печальное лицо? И вдруг Надя подняла на него свои печальные глаза и стала пропадать, растворяться в серо–зеленом цвете. Неужели за все нужно так дорого платить? Неужели это кара за его деяние? Он подскочил, протянул к Наде руки… и наткнулся на холодную стену. Тут он проснулся. Все понял и закричал…

***

В небольшое зарешеченное стальными прутьями okhq пробивался бледный нерадостный свет, напоминавший о том, что наступило очередное утро. Голубым облаком растаял сон, уступив место тяжкой реальности. Мысли, мутные и свинцовые, сдавливали обручем лоб и виски.

Он еще немного полежал, не в силах подняться, потом вздрогнул, резко вскочил на койке, лихорадочно отыскивая под подушкой папку с бумагами. Найдя, развязал тесемки, развернул, стал доставать страницу за страницей копии документов, собранные после заключения в следственный изолятор. Все бумаги целы. Он знал наизусть каждую фразу, запятую… Ведь над составлением этих писем он просиживал целые дни, подыскивая самые точные слова, переписывая по нескольку раз каждую строчку. Эти бумаги были сейчас в его жизни самыми важными. Дороже их сейчас ничего не было.

Перечитывая их ежедневно, он находил все новые и новые аргументы в свое оправдание, поэтому раз от разу нападение на кассу завода представлялось ему все более невинным. Он даже стал сомневаться в своей виновности и иногда злился на то, что его держат под стражей. Что случилось, того не вернешь! Зачем же теперь над ним хотят совершить расправу?

«Прошу Вас учесть, что без отрицательного влияния Горчилова я никогда бы не встал на преступный путь. Прошу учесть мою молодость, неопытность…»

Прочитал эти слова и не поверил, что сам их написал. Ему показалось, что текст о помиловании писал какой–то другой человек, очень образованный и умудренный жизнью. Уж больно строчки эти за душу хватают, в самую точку бьют. Если бы ему самому пришлось рассматривать такую просьбу о помиловании, он решил бы не задумываясь…

– Все бумаги, собранные в папке, он написал здесь, в камере. Сразу же после приговора. Принес тогда по его просьбе контролер стопку бумаги и тонкую шариковую ручку. За ночь, в один присест, написал больше ста листов, и как написал!.. Даже сейчас, перечитывая текст, он не мог зачеркнуть ни одного лишнего слова. В свои способности он верил всегда, стоило только ему захотеть.

Русский язык и литература давались всегда с трудом. В школе за все десять лет больше четверки никогда не получал. Классный руководитель Варвара Ивановна сколько раз повторяла: «У тебя, Крайнов, с лексикой слабовато, а русский язык – такой богатый! Нет в мире языка, на котором можно выразиться более точно. Тебе нужно больше читать!»

После приговора он метался в следственной камере, как зверь в клетке, и вдруг почувствовал, что стал ощущать самые тонкие эпитеты, мельчайшие языковые нюансы. При составлении прошений, ходатайств о помиловании, жалоб и заявлений он подбирал такие точные слова, словно всю жизнь занимался словесностью. Случилось так, что много раз прежде слышанное слово теперь, на бумаге, приобретало особый смысл.

«Прошу Вас проявить! ко мне милосердие. Мне трудно себя защищать и писать что–либо в свое оправдание. Я просто пишу, надеясь на Ваше великодушие и справедливость, замените мне…»

Нервно потирая руки, он забегал из угла в угол. Стройность мыслей оборвалась, в голове все перемешалось. То он вспоминал себя маленьким мальчиком, то школьником, то студентом. Пьянки вспоминать не хотелось. Чаще всего он видел дальнюю бабушкину деревню, куда мать отправляла его прошлым летом, стараясь, как она говорила, оторвать от дурной компании.

Случись сейчас чудо, выйди он на свободу, уехал бы куда–нибудь далеко–далеко, лучше в лес, и никакие деньги, богатства ему не нужны. Поселиться бы с Надей в лесной избушке, собирать грибы, ягоды, рыбу ловить…

От размышлений защемило в груди, перехватило дыхание. Лицо передернулось, из глаз хлынули слезы. Стекая по щекам, они падали на рубашку. Он застонал, заскрежетал зубами. Как подкошенный упал навзничь на постель, уткнувшись лицом в жесткую подушку.

Ненавистнее Горчилова нет у него сейчас человека. Он ненавидел его всеми фибрами души. Попади тот сейчас к нему в камеру – своими бы руками задушил! Как мерзкую змею! Схватил бы пальцами з# тонкую морщинистую шею повыше острого кадыка, до хруста сжал бы… Ведь провал произошел именно из–за него. Как услышал, что деньги в кассе взять не удалось, нажал на газ и с ходу врезался в грузовик. Очнулся от удара, хотел выскочить из салона, да водитель грузовика схватил: дождись милиции, пусть увидят, кто в аварии повинен… Но после такого удара далеко и не убежишь, перелом руки и ноги… Только потом узнал, что Горчилов украл где–то машину, сменил номер и ездил на ней до первого милиционера, даже прав–то у него никогда не было. У–у, гад! Крайнов в бессильной злобе сжал кулаки.

Вспомнились сцены суда.

– Я прошу суд выслушать мнение потерпевшего, мужа убитой… – предложил прокурор.

Высокий очкастый парень, сидевший в зале, сначала не понял, что ему нужно отвечать прокурору. Его осторожно толкнули в плечо. Он оглянулся, поднялся. Невидящим взглядом посмотрел перед собой. Прокурор повторил вопрос. У парня задрожали губы.

– …Пусть они живут….. – и отвернул лицо, закрыв ладонью глаза.

Дошла очередь до защитника Горского. Поднялся он тогда из–за столика, сделал паузу, глотнул воды, оглядел притихшую публику.

– Товарищи судьи! – раздался голос в напряженном зале. – Через некоторое время вы уйдете в совещательную комнату и будете решать – какое наказание следует назначить моему подзащитному Рудольфу Крайневу, – он сделал паузу. – Нет слов, он достоин самого тяжелого наказания, но при вынесении приговора прошу принять во внимание одно очень важное обстоятельство и не назначать исключительной меры наказания. Мать подсудимого Крайнева находится здесь, в зале судебного заседания. За эти дни она поседела… Прошу вас, пожалейте ее…

В этот момент Рудик сорвался, не удержался, закричал в ответ на плач матери высоким срывающимся голосом, забился в истерике за барьером. И пока его приводили в чувство, как–то незаметно для публики, поднялся из–за своего столика прокурор, молча посмотрел на подсудимого, защитников, обвел взглядом зал судебного заседания. Видимо, для него эта минута была самая тяжелая в процессе. А когда Крайнов немного поутих, заявил:

– Я полностью согласен с защитником… Мы должны жалеть матерей… В свою очередь я также прошу пожалеть мать… Только не подсудимого Крайнева, а мать погибшей Галины Колесниковой, которая после гибели ее дочери находится в больнице и вряд ли поправится. Прошу суд вынести самый справедливый приговор… Предлагаю назначить подсудимому Рудольфу Крайневу высшую меру наказания – расстрел!

– Как можно, – запротестовал Горский. – Слепое стечение обстоятельств… Он же молод, без году инженер, знает английский язык, образованный человек, он еще будет нужен обществу!

– Нашему обществу нужны граждане, а не образованные преступники, – парировал прокурор.

«…Во время суда прокурор постоянно нарушал основной принцип советского судопроизводства, был откровенно субъективен…»

Он ненавидел прокурора, пожилого человека со значком участника войны, постоянно глотавшего какие–то таблетки.

Когда объявили: «Расстрел», Крайнов решил – теперь побег! Бежать сразу из зала невозможно – их охраняли несколько вооруженных военных, да и сил не было. Вспомнил, как в какой–то книге читал, что легче всего скрыться, когда поведут в туалет. Охранник будет стоять у двери, а он тихо откроет окно и… поминай, как звали. Но осуществить свой план не смог – на окнах туалета решетки из толстенных железных прутьев. Охрана рядом, глаз не спускает. Решил попробовать бежать из камеры. В голове четко созрел план: заходит охранник, приносит пищу. Он ударяет его, быстро переодевается в его форму и выходит на свободу.

Пищу ему ставили в окошко, не открывая обитой листовым железом двери. А когда один конвоир входил в камеру, то другой находился в коридоре. Металлическая дверь, отделявшая выход в галерею, закрывалась с внешней стороны на захлопывающийся замок, так что, если бы ему удалось вырваться из камеры в коридор, побег все равно исключался. Во всех выходах с этажей, в переходах, на лестницах имелись массивные двери, открыть которые можно только ключом. Выхода отсюда не было.

И когда он это понял, забегал как дикий зверь по углам своей небольшой камеры, в бессильной злобе колотя кулаками по глухим оштукатуренным стенам. Удары больно отдавались в правую руку, которая хоть и срослась, но переломанная кость еще ныла.

«…Я сделал не по злому умыслу. Мне вложил в руку и положил палец на спуск изощренный преступник. Я нажал случайно…»

…После столкновения с грузовиком прибежали работники уголовного розыска, схватили, обыскали, из–за пазухи вытащили пистолет, из вывернутого кармана выпали два скомканных рубля и трешка. Старые, потрепанные рубли, упав на асфальт, как бы прилипли, а трешка, еще новенькая, смятая в кармане, вдруг будто ожила, стала, словно живая, распрямляться. Так и запомнились они ему – сморщенные, презренные деньги… Зачем он их взял? Что бы он купил на них? Бутылку водки? Будь она проклята, эта водка!

Зато какое значение, этим нескольким рублям придали в суде! Следователь специально отметил в обвинительном заключении, что потерпевшая Колесникова приготовила пять рублей, похищенных убийцей, для уплаты в кассу взаимопомощи… А прокурор именно на них обращал внимание судей, подчеркивая, что убийство кассира Крайнов совершил с единственной целью – завладеть деньгами. А то обстоятельство, что деньги остались в кассе, свидетельствует лишь о том нервном напряжении, в котором находился нападавший, не заметивший на столе фибрового чемодана, где они в это время лежали. Следовательно, все его оправдания в случайности выстрела суд во внимание не принял.

Он проклинал тот день, когда встретился с Горчиловым. «Реставратор Иван Иванович!» Никакой не Иван Иванович, и не реставратор, а Федот Кузьмич Горчилов, старый вор–рецидивист, только год продержавшийся на свободе. Хитрый лис, и в суде выворачивался, пытаясь представить дело так, будто сам никакого отношения к нападению на кассу не имеет. «Он попросил подвезти на машине. Больше ничего не знаю. Где он взял пистолет – не знаю!» Спасибо, прокурор разделал Косого несколькими жгучими, как осы, вопросами и, сколько тот ни вертелся, изобличил.

Сейчас его охватило такое бешенство, что, дали бы ему винтовку, застрелил не задумываясь!

В изоляторе его содержат полгода. И каждый день – испытание! Давит ожидание, гнетет тишина. И какое испытание! Все шаги по бесконечно длинным коридорам, лязганье железных запоров – все к нему! Вчера вывели из камеры и повели, думал – все, ноги подкосились, тошнить начало. Потом оказалось – на осмотр к врачу. Все жалобы выложил, а что жалобы! Потом до вечера лежал, отходил. Ест мало, пища кажется горькой. Часами сидит без движения, устремив взгляд в одну точку, а в голову приходят такие мысли…

Ночью спит мало. Вместо сна наступает какое–то безвольное отупение, или вдруг по нескольку часов трясет как в лихорадке. Ночью звуки слышней, чувства обостренней. Когда замолкают на шоссе машины и за толстой тюремной стеной затихает московская улица, изредка в камеру доносится стук женских каблучков, спешащих по ночному асфальту. Мужские шаги не доносятся, а вот женские слышатся. И тогда он подкрадывается ближе к окну, с волнением, напряженно прислушивается к этим шагам. Стук каблуков скоро затихает, вот тогда–то и приходит страшная злоба и жуткая зависть к тем людям, живущим по другую сторону двухметровой стены, для которых самые большие заботы – мелочь по сравнению с его бедой. Бедой, из которой он по своей воле выйти никак не может. Он полжизни бы отдал, чтобы выбежать из этой безразличной к его судьбе камеры хотя бы на час, чтобы вдохнуть полной грудью воздуха, обрадованно, во весь голос закричать на опушке леса.

Он не мог себе представить, что его, молодого, сильного, кому–то нужного человека, лишат жизни. Сейчас он всех боялся и всех ненавидел.

«…Я клянусь, что честным трудом искуплю свою вину…»

Конечно, искупит трудом, так все пишут. Стране всегда нужны рабочие руки. Да, слова в просьбе о помиловании он написал правильные. Какие емкие слова! Они должны затронуть тех людей, от которых сейчас зависит многое, они не могут не задеть их чувства. Ведь как они действуют на него самого! Когда читает, даже мороз идет по коже.

«Прошу Вас помиловать меня ради моей маленькой дочки, которую я еще не видел, она родилась без меня…»

О своей беременности Надя рассказала ему тогда, когда изменить что–либо было невозможно. «У нас будет дочурка! – шептала ему Надя. – Мы ее назовем Машенькой!» Ее слова проходили тогда мимо него, все мысли были заняты подготовкой к нападению на кассу… Оставалось всего три дня…

Потом два… Потом – один… «Неужели со мной поступят несправедливо, не примут во внимание мою молодость?» С каждым часом жалость к себе становилась все острее. Убитую Галину Колесникову старался не вспоминать. Вернее, он гнал от себя эти воспоминания. «Случившегося не вернешь, – говорил он себе. – Сама виновата. Видела же, в каком я состоянии. Отдала бы сразу деньги! А теперь вот из–за нее…» Он искренне считал ее виновницей происшедшего.

Но не может быть, чтобы он, молодой, физически сильный, был не нужен государству! Ведь должна же быть у людей разумность в действиях и поступках, не все же они и не все решают примитивно и однобоко! Ну, хорошо, он виновен, признает свои ошибки, готов нести любое наказание. И так сколько перенес мук и страданий за полгода тюремного заключения! А сколько пережили родные, мать, Надежда?!

Когда утром раскрылась дверь и вошедшие передали ему приговор, он не поверил тому, что прочитал:

«Ваше ходатайство о помиловании отклонено. Приговор будет приведен в исполнение…»

Дальше читать он не смог.