Текст книги "Поединок. Выпуск 7"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

АЛЕКСАНДР БЕЛЯЕВ
НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ

Полковник Ипатов потянулся к ящику своего стола за сигаретой, но, вспомнив, что вот уже третий день сидит за новым столом, у которого вообще нет ящиков, досадливо поморщился и полез в карман кителя. На новом месте службы ко всему надо было привыкать заново, в том числе и к такой, казалось бы, очень простой вещи, как письменный стол. Последние два десятка лет Ипатов служил на Дальнем Востоке. До этого служба его проходила в Средней Азии. Там он начинал ее, там стал начальником заставы… На Дальнем Востоке он женился. У него родился сын Женька. Женька вырос. Сейчас заканчивал десятый класс. И до конца экзаменов вместе с матерью остался там, где они жили последнее время.

А Ипатов принял погранотряд в Белоруссии. Почему именно в Белоруссии? На это были свои основания. Отряд понравился Ипатову. Естественно, за такой короткий срок он еще не успел во всем разобраться досконально, вникнуть во все глубоко. Но первое впечатление от знакомства осталось хорошим. Личный состав был отлично подготовлен, во всем чувствовался порядок, четкий ритм железной воинской дисциплины. Полковник знакомился с делами.

Неожиданно в дверь кабинета постучали.

– Войдите, – разрешил Ипатов.

Вошел дежурный и доложил:

– Вам письмо

Ипатов взглянул на конверт и сразу узнал угловатый почерк сына. «Ну вот, сейчас узнаем и все новости», – с удовольствием подумал Ипатов, поблагодарил дежурного, отпустил его и вскрыл конверт.

«Дорогой отец! – писал Евгений. – Сдал все на пятерки. Наверное, я вас с матерью немного огорчу, но я твердо решил идти по твоему, отец, пути. Подаю заявление в пограничное училище. Это окончательно. Помню, как вы мне говорили, что сейчас не война, что у меня большие способности к физике, что передо мной открыта дорога в науку. Но я послушался своего сердца. Я родился на заставе, вырос среди пограничников, и ничего нет удивительного в том, что меня тянет к ним всей душой. У каждого из нас, отец, есть любимые герои. Героями моего детства были бойцы твоей заставы: Иван Журавлев, Петр Зворыкин, старшина Саидов. Старшина научил меня ездить верхом, на всю жизнь подружил с собаками, принес мне из леса косуленка, который жил у нас потом три года. Они были не только храбрыми людьми, но и верными товарищами, умеющими нежно любить и верно дружить. Мне всегда хотелось быть на них похожим. Я не забуду их никогда. Да и сам ты не раз говорил бойцам, что их жизнь, их подвиги достойны подражания».

Далее Евгений писал о том, что мать здорова, вовсю готовится к переезду и, очевидно, уже в конце недели они выедут.

Ипатов перечитал письмо. Отложил его. И долго еще глядел на синие, написанные шариковой ручкой буквы. Нет, он не расстроился. Не было у него для этого оснований. Да и можно ли огорчаться из–за того, что сын намерен перенять из рук отца боевую эстафету. Больше того, Ипатов даже радовался. Радовался тому, что Женька стал совсем взрослым, коли так самостоятельно и смело решил один из самых сложных вопросов всей своей жизни, точно и окончательно определил в ней свое место. Нельзя сказать, что для него, Ипатова–старшего, это решение сына было полной неожиданностью. Женька не раз и не два говорил о том, что жизнь границы ему по сердцу. Правда, они с матерью в душе лелеяли мечту о том, что Женька станет ученым. Недаром он был победителем всех городских и областных физических олимпиад. К нему самым серьезным образом присматривались преподаватели вузов. Но он все же выбрал другой путь. А ведь Женьке очень хорошо было известно, что уже на первых шагах службы он непременно столкнется с самыми серьезными трудностями. Потому что где–где, а на границе служба всегда полна тревог, риска, напряжения всех духовных и физических сил. С малых лет он был свидетелем и очевидцем боевых будней пограничников: видел, как уходили на охрану границы наряды, как поднималась по тревоге застава, как возвращались после кровавой стычки с нарушителями пограничники, принося раненых и убитых товарищей своих. Видел… и все же решил пойти именно по этому пути.

Вторично входная дверь открылась без стука. В кабинет зашел начальник разведки полковник Лобачев.

– Разрешите, Борис Васильевич? – спросил он.

– Конечно, Иван Терентьевич, прошу, – быстро оторвав взгляд от письма, ответил Ипатов.

Лобачев принес подробную карту района. Они склонились над ней.

– Так, так… должен тут быть прудишко, – чуть заметно прищурил глаз Ипатов.

– Озеро тут Липкое. А пруда нет, товарищ полковник.

– Значит, высох, – сказал Ипатов. – А может, наоборот, разлился и стал этим озером…

– Вы бывали здесь?

– Довелось, – кивнул полковник и добавил: – Даже родился в этом краю. Была тут такая деревня Кривуля. Сожгли ее в сорок первом. Да так больше и не восстановили… Здесь и крещение боевое принял. Тут и судьба моя определилась.

***

…В то памятное воскресное утро Кривуля проснулась не от мычания коров, не от звона их колокольцев, не от привычных и всем хорошо знакомых окриков пастуха. В четвертом часу утра, когда солнце только приподнялось над старыми кустистыми, окружившими деревенский пруд ракитами, в противоположной стороне за лесом вдруг загремела канонада. Тишину прорезали раскатистые пулеметные очереди. Ружейная стрельба слилась в сплошной гул. В домах захлопали двери. Люди выскакивали на улицу, взбирались на крыши домов, прислушивались к нарастающему грохоту, испуганно вглядывались в поднимавшиеся над лесом черные клубы дыма. Никто никого ни о чем не спрашивал. Но в глазах у каждого был один вопрос: что же это такое на сей раз? Провокации в последнее время на границе были довольно частым явлением. Бывало, что и стреляли. Бывало, в небе появлялись самолеты безо всяких опознавательных знаков. И, покружив над дорогами и населенными пунктами, улетали за границу, на запад. Бывали случаи, когда местные жители встречали неожиданно в лесу, у линии связи, у перекрестков дорог, у мостов незнакомы к людей. Сообщали о них пограничникам, милиции. Те принимали немедленные меры к задержанию неизвестных. И, как правило, с помощью местного населения задерживали их. А потом становилось известно, что задержанные оказывались нарушителями границы. Всякое, одним словом, бывало. Время было тревожное, напряженное. Война все ближе и ближе подкатывалась к нашей земле, дымила где–то там, по ту сторону границы. Но сегодня за лесом гремело необычно страшно. И люди, вслушиваясь в нарастающий грохот, испытывали недоброе предчувствие.

В пятом часу над лесом, выше черного дыма появилась группа самолетов. Они летели в плотном боевом строю. Лучи утреннего солнца четко высветили на их фюзеляжах большие черные, окаймленные белой краской кресты Самолеты летели из–за кордона, направляясь в наш тыл.

– Эти навряд ли заблудились, – провожая их взглядом, сказал впервые вдруг оказавшийся без дела деревенский пастух Ефим. Сплюнул и добавил: – Без сворота прут, куды–то нацелились.

– А может, еще свернут, – робко высказала надежду какая–то женщина.

– Непохоже что–то, – ответил Ефим.

Самолеты улетали все дальше. И все меньше оставалось надежд у тех, кто смотрел им вслед, на то, что они попали в наше небо по ошибке.

Вместе со своими односельчанами и родичами за самолетами, за черным дымом над лесом наблюдал и четырнадцатилетний Борька Ипатов. Рядом с ним в проулке стояли его отец, колхозный звеньевой, мать и младший брат Гошка.

Борьке очень хотелось на крышу. Но он знал, отец не разрешит: ее только что покрасили и краска еще не засохла. Но отец неожиданно сам толкнул его в бок:

– А ну, дуй на дерево, – подсказал он.

Борька, а за ним и Гошка, словно только и ждали этого, сорвались с места и наперегонки помчались в огород. Там, в самом конце его, за оградой, как три богатыря, стояли три тополя.

– Куда ты их? Совсем сдурел. Побьются! – услыхал у себя за спиной Борька встревоженный голос матер».

– Не стеклянные… – ответил отец. И еще что–то добавил. Но Борька уже не слыхал, что именно. Ветер свистел у него в ушах. Да и Гошка уже начал канючить:

– Подсадишь, а?

– Сам залезай, – на ходу бросил Борька и, подпрыгнув, ловко ухватился за нижний сук тополя.

– Подсади, – заныл Гошка.

Но Борька был уже высоко. Цепко, как обезьяна, хватаясь за сучки, он карабкался по стволу тополя все выше и выше. И когда поднялся выше крыши их дома и выше антенны, прибитой к самому коньку, снизу снова донесся голос матери:

– Осторожней, не сорвись!

Борька хотел крикнуть, чтобы она не беспокоилась. Но, увидев несущиеся в клубах пыли по дороге грузовики с красноармейцами в зеленых фуражках, забыл и о матери, и обо всем на свете.

Перед самой деревней грузовики неожиданно свернули с дороги на высотку и, забравшись почти на самую ее вершину, остановились. Из них на землю посыпались красноармейцы, разбежались по всей высотке и начали быстро окапываться. Борька видел, как от грузовиков отцепили две небольшие пушки со щитами, сняли с грузовиков пулеметы и тоже покатили их на высоту. А грузовики развернулись и помчались по дороге назад.

– Ну, что там? – нетерпеливо окликнул Борьку отец.

– Пограничники подъехали, окапываются, – ответил Борька. – Пушки ставят и пулеметы.

– Где?

– Прямо на увале!

Ребятишки, собравшиеся на улице, бросились к околице. Борька позавидовал им. Они–то быстро прибегут сейчас на высотку и все как есть увидят в самой близи. Ему даже захотелось слезть с дерева. Но неожиданно за спиной у него послышался какой–то шум. Он обернулся и увидел, как из леса на дорогу, тянувшуюся к деревне, вывалился угловатый серый танк со свастикой. За ним второй, третий… Когда Борька насчитал их пятнадцать, с высотки по ним ударили из орудий. Один снаряд попал прямо в танк. Другой взметнул землю на дороге. Танки сразу же поползли с дороги вправо и влево. С них начали спрыгивать солдаты и выстраиваться в цепь. А тот танк, в который попал снаряд, остановился на дороге и зачадил черным дымом.

На высотке снова загремели орудия. Еще один фашистский танк завертелся на месте. Но остальные танки открыли по высотке ответный ураганный огонь. Всю ее в считанные секунды заволокло пылью и дымом. Борька глянул вниз и не увидел под деревьями, кроме своей матери, ни души. Деревня вмиг словно вымерла. Люди проворно разбежались по домам.

Мать что–то кричала ему. Но он не слышал ее слов. Вокруг все гремело, стонало и ухало. Потом он увидел отца. Отец снял с крыши лестницу и бегом тащил ее через огород к тополям. Борька понял: родители хотят помочь ему поскорее слезть с дерева.

– Я сейчас. Я сам! – закричал он и не услышал своего голоса. В огороде вдруг вздыбилась земля, и раздался страшный взрыв. Могучий тополь тряхнуло, Борьку чуть не сбросило на грядки. В воздухе что–то завыло и засвистело. Огород утонул в пыли. А когда она немного рассеялась, на том месте, его только что были его отец и мать, Борька увидел большую дымящуюся воронку. Ужас охватил его.

– Мама! – закричал он.

Второй снаряд угодил в угол дома через улицу. В воздух поднялись бревна, щепки. На улицу выскочили люди. Куда–то бежали. И падали один за другим. А снаряды продолжали рваться. Через несколько минут Кривуля стала похожа на большой пылающий костер. Танки к этому времени уже проскочили поле и луг и теперь, прикрываясь дымом пожарища, обходили высотку слева. За ними шли солдаты и, не переставая, стреляли на ходу. Стреляли по людям, пытающимся укрыться от огня и осколков в огородах, стреляли по мечущейся между горящими домами скотине, стреляли даже по курам, когда те поднимались на крыло. Пограничники уже давно могли бы достать их с высотки и из винтовок и из пулеметов, но им пришлось бы стрелять через деревню. А в суматохе, неровен час, можно было зацепить кого–нибудь и из своих. И они прекратили огонь…

Через четверть часа танки навалились на фланг обороняющихся на высотке. Пограничники стояли насмерть. Серые мундиры фашистских солдат буквально устлала склоны высотки. Горело несколько танков с крестами на бортах. Но силы были неравны. И стрельба скоро смолкла. А танки и солдаты в серых мундирах ушли за высотку дальше.

Все это произошло так быстро и так неожиданно, что было больше похоже на страшный сон, чем на правду. Но сон этот не проходил. И Борька понял, что он остался жив чудом. Его спас тополь, надежно скрыли листья. Солдаты в серых мундирах его не заметили. Осколки не задели. Он уцелел. Уцелел один из всей деревни. Он просидел на дереве до вечера, не зная, что делать и куда идти. Его душили слезы и злоба на свою беспомощность. Но что он мог предпринять? Возможно, он все же слез бы с дерева, не дожидаясь сумерек. Но на дороге то и дело появлялись все новые и новые части врага. Двигались танки. Катили машины с прицепленными к ним орудиями. Ехали броневики. Шла кавалерия. Тарахтели мотоциклы. Горланя песни, маршировала пехота. В небе то и дело пролетали вереницы самолетов. Где–то там. впереди, вновь и вновь гремела стрельба. Но это было уже далеко.

Весь день дорога гудела, ухала, рычала. Только с наступлением темноты пыль над ней улеглась. Поредел и дым пожарищ. Но еще повсюду на пепелищах краснели угли и тлели головешки. Ночь обещала быть душной. Однако Борьку знобило. Он дрожал. От усталости руки плохо повиновались ему. Он начал медленно сползать по тополю вниз. То ли это ему показалось, то ли так было на самом деле, но, чем ниже он опускался, тем теплее было дерево. К горлу снова подкатил ком. Дыхание сдавило, на глазах выступили слезы. Он размазал их но лицу кулаком и, пригибаясь, побежал низиной в лес. И чем дальше он уходил от деревни, тем горячее слезы жгли ему глаза. Всей своей маленькой душой он чувствовал, что навсегда прощается с самым родным ему уголком земли, на котором родился и вырос. На котором жили его отец и мать и младший брат Гошка. И ему безудержно захотелось мстить за всех них проклятым фашистам.

Взошла луна. В лесу стало светло как днем. На опушке за высотой он наткнулся на сгоревшую машину. Возле нее валялся убитый гитлеровец, а рядом с ним винтовка с расщепленным прикладом. Борьке стало страшно. Но злость пересилила страх. Он пнул убитого гитлеровца ногой, схватил винтовку и снова нырнул в кусты. Он понимал, что пинать гитлеровца было глупо, тем более босой ногой. Гитлеровец даже не пошевелился. А он чуть не свихнул себе палец на ноге. Но странно, именно после этого пинка у него вдруг пропал всякий страх. И только еще сильнее закипела ненависть в его душе.

***

Пограничники даже не успели окопаться, когда немецкие танки ударили по высоте из орудий. Они били прямой наводкой. На высоте появились первые раненые и убитые. И все же немцы не рискнули атаковать высоту в лоб. Две имевшиеся в распоряжении пограничников сорокапятки с первых же выстрелов подожгли три танка. Пулеметы прижали пехоту гитлеровцев к земле. Тогда фашисты подожгли деревню и, прикрываясь дымом пожарища, обошли высоту стороной, ударив обороняющимся во фланг.

Пограничников было немного больше роты – весь резерв начальника погранотряда. Но они с честью выполнили поставленную перед ними задачу. Они заставили врага развернуться в боевой порядок, заставили его принять бой, задержали его и тем самым дали возможность занять выгодный рубеж для обороны одной из наших частей, выдвигавшейся навстречу врагу. В первые же минуты боя был тяжело ранен командир пограничников капитан Колодяжный. Командование взял на себя его заместитель старший лейтенант Сорокин. В бою погибли все командиры взводов. Таяли силы пограничников, иссякал боезапас. Замолчали одно за другим противотанковые орудия. Не осталось ни одного станкового пулемета. Очередную атаку врага бойцы отбили гранатами, огнем ручных пулеметов, автоматов и винтовок. В полдень на позицию пограничников из тыла прибыл связной. Он передал Сорокину письменный приказ отходить. Старший лейтенант, прижимаясь к земле, так как гитлеровцы вели сплошной огонь по высоте, прочитал приказ.

– Зубкова ко мне! – приказал он лежавшему рядом с ним рядовому Закурдаеву.

– Старшину!

– Старшину к командиру! – полетело по цепи. Через несколько минут старшина подполз к старшему лейтенанту.

– Приказано отходить! Мы свое дело сделали! – почти на ухо прокричал ему Сорокин.

– Понял! – ответил старшина.

– Сколько у нас раненых?

– Тяжелых трое. Остальные сами могут передвигаться.

– Переводи всех на правый фланг, ближе к лесу!

– Понял!

– Подготовь заслон из пяти человек!

– Понял!

– Оставь им один ручной пулемет! Отходить будут через тридцать минут за нами!

– Понял!

– Даю тебе на все десять минут. Через десять минут вызываю огонь артиллерии.

Зубков, вдавливая свои богатырские плечи в наспех отрытый окоп, проворно пополз выполнять приказание старшего лейтенанта. А Сорокин, и не помышлявший до сей поры ни о каком отходе, впервые попытался наметить наилучший путь к лесу.

Он начинался прямо за высотой довольно редким кустарником и постепенно переходил в густой дубняк. По этому дубняку танки врага, конечно, пройти бы не смогли. Но тем не менее не на дубняк следовало надеяться пограничникам. Полоса могучих дубов неожиданно обрывалась на краю топкого, заросшего камышом болота. Вот в нем–то и могли укрыться те, кому суждено было уйти с высоты.

Сорокин взглянул на часы. Он дал старшине всего десять минут. Больше не мог. Сейчас немцы обстреливали высоту и подтягивали силы. Через десять минут – Сорокин понимал это – они снова будут штурмовать позицию пограничников. И тогда вряд ли удастся кого–то куда–то перетаскивать и где–то сосредоточиваться.

Прошло три минуты. Сорокин увидел, как по траншее на правый фланг потянулись раненые. Потом потащили, где волоком, где на руках, тех, кто сам передвигаться уже не мог. Сорокин снова посмотрел на часы. Отведенное им для этой операции время истекало. А по склону высоты густой цепью следом за танками шли немцы.

«Ничего. Мы успели», – подумал Сорокин и вложил в ствол ракетницы красную ракету. Высота молчала. Экономя патроны, бойцы без команды не стреляли. И немцы шли в полный рост.

Когда осталось метров сто, Сорокин громко скомандовал:

– Огонь! – и выстрелил из ракетницы в небо.

Пограничники ударили по врагу. Немцы падали. Но цепь их не дрогнула. Огонь обороняющихся был слаб и редок.

К Сорокину снова подполз Зубков. Он тяжело отдувался. На голове у него появилась повязка.

– Раненые все до одного собраны на правом фланге, – доложил он.

– Отправляйте их немедленно в лес! – приказал Сорокин.

Всегда расторопный Зубков на сей раз даже не пошевелился. Сорокина это немало удивило.

– Чего же ты ждешь? – нетерпеливо спросил он.

– Я думаю, не успеем мы уже, – ответил Зубков. – Может, пока еще в окопе сидим, вдарить из последнего всем разом…

– Выполняйте, старшина, приказ, – сердито прервал его Сорокин. – Я же сказал, нас поддержат!

Он послал в небо вторую ракету. И, уже провожая Зубкова взглядом, поднял ракетницу и выстрелил в третий раз. Над высотой стоял неимоверный грохот. И, естественно, старший лейтенант не мог слышать, как где–то, за несколько километров от высоты, в тылу, приняв этот сигнал, в помощь пограничникам открыл огонь гаубичный дивизион. Но ему показалось, что он все же уловил сквозь треск автоматной стрельбы отзвук далекой канонады. Во всяком случае, он очень хотел этого. Очень. Потому что немцы были уже совсем близко. И было ясно, что на сей раз, своими силами, пограничникам их не остановить, от танков не отсечь и к земле не прижать. Сорокин взял винтовку и, тщательно прицелившись, выстрелил. Шагавший в цепи высокий гитлеровец будто переломился пополам. Сорокин стал целиться снова. Уложил еще одного. Для него, «ворошиловского стрелка», промазать с такого расстояния было просто невозможно. Руки привычно перезаряжали оружие, глаз наметанно совмещал мушку с очередной целью, а в голове неустанно билась одна и та же мысль: сбиты заставы, уже больше часа ведет жестокий, кровавый бой последний резерв их погранотряда. В действие вступают регулярные войска Красной Армии. Вот связной, он же из стрелковой дивизии военного округа. Значит, война? Конечно, для них, для пограничников, она началась уже давно: необъявленная, скрытая, но самая настоящая – беспощадная и коварная. Шпионы, диверсанты лезли на нашу землю чуть ли не каждую ночь. Их ловили. Они лезли снова. Пуля, нож врага на каждом шагу поджидали пограничников. Такова уж специфика службы на границе. Но сейчас перед ним на высоте были не шпионы и не диверсанты. Судя по всему, это были регулярные войска вермахта, с артиллерией, танками, авиацией.

Выстрелить в очередного гитлеровца Сорокин не успел: в боевых порядках атакующих вдруг начали рваться снаряды. Они взметали в небо огромные фонтаны земли, высоту затрясло, со стенок окопа посыпался песок. Артиллерийский налет, начавшийся так неожиданно, ошеломил гитлеровцев. К тому же на одном из танков прямым попаданием снесло башню. Два других тут же повернули обратно. Цепь кое–где залегла. Частью покатилась по склону высоты вниз. Сорокин понял: другого подходящего момента для отхода у пограничников не будет – и подал команду. Пограничники, продолжая вести огонь, начали отход. Артиллерийский налет продолжался минут десять. За это время некоторые бойцы успели отойти к лесу. Остальные почти достигли кустарника. Но отсюда добираться до леса было уже не так сложно. По крайней мере, так казалось Сорокину. Но, как это часто бывает на войне, обстановка вдруг резко изменилась. Артиллеристы перенесли огонь в лощину, куда по логике должны были откатиться атакующие, и в тот же момент немцы рванулись на позиции пограничников. Они смяли заслон, отсекли одну группу бойцов от другой и начали быстро продвигаться к лесу, явно намереваясь отрезать путь отступающим. Но в лесу уже были раненые. Их ни в коем случае нельзя было оставлять одних. И Сорокин с группой бойцов, находившихся рядом с ним, забросав немцев гранатами, прорвался в лес. Возле раненых был Зубков и еще несколько человек.

– Поднимайте на руки тяжелораненых и несите их к болоту. Остальные, товарищи, отходите сами. Желательно по разным направлениям! – скомандовал Сорокин.

Тяжелораненых понесли. Скоро под ногами бойцов захлюпала болотная жижа. Потом началась топь. Идти стало значительно трудней. И в это время немцы открыли по болоту огонь из минометов. Они не видели бойцов и били по площадям. Но огонь был плотным, и бойцам, чтобы спастись от осколков, то и дело приходилось окунаться в воду с головой.

Ночью в лес на противоположной стороне болота вышло всего семь человек и вынесли одного тяжелораненого.

Отошли от болота с полкилометра и остановились. Надо было передохнуть, а главное, сделать носилки для раненого. Нести его дальше на руках было тяжело и для него невыносимо мучительно. Только здесь Сорокин оглядел бойцов. Он знал их всех, кого лучше, кого хуже, но знал. Вместе с ним в лесу оказались старшина Зубков, опытный солдат, имевший на своем счету немало задержаний, человек немногословный, решительный и крепкий; рядовой Закурдаев, рослый, сухощавый боец из донских казаков, уже заканчивавший службу на границе, безудержно смелый, с несколько своеобразным, строптивым характером; рядовой Сапожников, бывший учитель, рядовые Гусейнов, Бугров и Елкин. Раненым был капитан Антон Семенович Колодяжный. Его ранило осколком в грудь во время отражения первой атаки немцев. И потом в плечо – уже теперь, в болоте. Он был почти без сознания.

Носилки сделали из двух жердей и двух шинелей. Положили на них капитана.

– Кто–нибудь еще вышел? – спросил Сорокин.

– Вроде левее у мысочка кто–то бултыхался, – сказал Закурдаев.

– Еще?

Пограничники молча переглянулись.

– Значит, не видели, – решил Сорокин. – Пойдите, Закурдаев, поищите людей. Должен же еще кто–то выйти!

Закурдаев исчез в кустах.

Бойцы в ожидании его залегли под деревьями. К Сорокину подполз Зубков.

– Кого теперь найдешь? Темно. Да и кто тут будет сидеть? – вполголоса проговорил он.

– Мы должны попытаться найти своих, – ответил Сорокин.

– А сами что будем делать дальше? – спросил Зубков.

– Выполнять приказ, – коротко сказал Сорокин.

– Понятно, – привычно ответил Зубков.

Но Сорокину показалось, что произнес он это чисто машинально, и потому добавил:

– Нам приказано соединиться с полком. Мы это и сделаем.

Помолчали. Каждый думал о том, как теперь будет. Хорошо, если полк надежно сдержит врага и останется на своем рубеже, а если начнет маневрировать? Прошло минут тридцать. Вдруг послышался легкий шум. Будто кто–то раздвигал ветки. Потом треснул сучок. Пограничники насторожились. Прошло несколько минут, и в просветах между деревьями показались два силуэта: Закурдаев вел какого–то паренька небольшого роста, щуплого, в белой рубашке.

– Вот. Под кустом нашел. Из местных, – объяснил Закурдаев.

– Как зовут? – спросил Сорокин.

– Борька, – ответил парнишка. И добавил: – Борька Ипатов.

– Откуда ты?

– Из Кривули.

– А что же ты здесь, в лесу, делаешь?

Борька рассказал обо всем, что с ним произошло.

– Видели мы, как горела твоя Кривуля, – сказал Сорокин. – Что же ты теперь делать будешь?

– Не знаю, – всхлипнул Борька.

– Родичи какие–нибудь у тебя здесь проживают? – спросил Зубков.

– Нигде нет…

– Осиротел, значит.

– Крепись, Боря. С нами пойдешь, – решил вдруг Сорокин. И посмотрел на Зубкова: – Не пропадать же ему тут одному?

– Оно, конешно, товарищ старший лейтенант, – поддержал командира старшина. – Хотя, с другой стороны, с нами идти – тоже не мед пить.

– И все же для него это выход из положения, – сказал Сорокин.

Борька слушал разговор пограничников молча. Трудно было в его состоянии чему–нибудь сейчас радоваться. Но он действительно обрадовался, когда старший лейтенант вдруг сказал, что они возьмут его с собой. Ведь они были свои, советские. И не просто свои, а пограничники–люди, которым в деревне всегда доверяли как родным. И хотя лично знакомых ему пограничников Борька пока не встретил, это, в конце концов, было не так уж и важно. Но потом, в какой–то момент, Борька вдруг испугался, что старший лейтенант может передумать. Передумает и не возьмет его с собой. Борька так испугался, что даже схватил старшего лейтенанта за РУку.

– Товарищ старший лейтенант, я все буду делать, что вы прикажете! – быстро заговорил он. – Только разрешите мне идти с вами. Мне ничего не надо. Я сам все умею. И плавать умею, и по деревьям лазить, и стрелять могу…

– Тише, хлопец, – остановил Борьку Зубков. – В лесу сейчас далеко слышно.

– Я у нас в деревне лучше всех стреляю, – сразу перешел на шепот Борька. – И противогазом я пользоваться умею. И гранату бросать – пожалуйста. Нас учили. И винтовка у меня есть. Я нашел…

– Да ты чего так волнуешься? – даже усмехнулся Сорокин. – Как же мы можем тебя тут бросить? Не бросим мы тебя. А то, что ты умеешь стрелять, это даже очень кстати. Теперь это оказывается самым нужным делом. Так что пойдешь с нами. А мы, товарищи, давайте–ка посчитаем боеприпасы, разделим их поровну, приведем себя в порядок и через час тронемся. Пока не рассвело, нам надо выйти полку во фланг.

Сказав это, старший лейтенант сел на траву, быстро снял сапоги и вылил из них воду. Зубков понял, что указаний больше не будет, и приступил к делу.

– Приготовить оружие и весь наличный боеприпас на поверку, – тихо скомандовал он и поманил к себе пальцем Закурдаева. – Сполняй!

***

Через час, как и приказал Сорокин, группа двинулась на сближение с полком. Пограничники шли гуськом, пробираясь сквозь чащу, прислушиваясь к отдаленной стрельбе. Как доложил связной, полк занимал позиции между болотистой поймой реки и поднимавшимся ни высоту дубовым лесом в четырех километрах от Кривули, или от рубежа, на котором сражались пограничники. Позиция полка была очень удобной. Не переправившись через болото, противник не смог бы зайти обороняющимся во фланг. Дубняк на высоте был так же практически непреодолим для немецких танков Атаковать полк можно было только с фронта, развивая наступление вдоль дороги Кривуля–магистральное шоссе Висомля–Слоним. А с этого направления все подступы к позициям полка надежно простреливались. Сорокин имел все основания считать позицию полка непреодолимой, тем более что, как сообщил связной, в тылу полка развертывался второй эшелон дивизии. Неожиданно в стороне и сверху послышался нарастающий гул. Пограничники остановились, пытаясь что–либо разглядеть сквозь деревья. Но небо было еще темным. А кроны деревьев почти непроницаемы. Было ясно одно летят самолеты.

– Похоже, наши, – высказал предположение Гусейнов.

– Наши, – обрадованно подтвердил Бугров.

Все стали смотреть вверх. Сорокин посмотрел тоже. И без труда определил по внешнему виду самолеты врага.

– К сожалению, это не наши, товарищи, – сказал он.

– А вон еще три, – разглядел в темноте еще одну партию Бугров. – Да не три. А пять. Пожалуй, даже семь, девять.

– Под ноги гляди лучше, не по шоссейке идешь, – оторвал его от этого занятия Зубков.

– И то верно. Нам спешить надо, – поддержал старшину Сорокин.

От болота отошли километра на три. Позиции полка должны были быть где–то уже недалеко. Но, странное дело, это не подтверждалось ни приближающимся грохотом стрельбы, ни нарастающим гулом техники. Даже наоборот, чем ближе подходили пограничники к району обороны полка, тем отдаленней становилась канонада.

Вскоре лес, начал редеть. Деревья разбежались в стороны. Впереди вытянулась полоса кустарника, дальний конец которой невидимо тонул в сумраке душной и светлой июньской ночи. Сорокин остановился. Остановились и бойцы. Сапожников и Елкин, пользуясь случаем, опустили носилки с раненым на траву. К Сорокину тотчас же подошел Зубков.

– Опасно, пожалуй, с раненым–то на свет выходить, – сказал он Сорокину.

Старший лейтенант молча кивнул.

– Если разрешите, я бы прошел вперед, разведал, – предложил Зубков.

– Иди. Не нравится мне это затишье, – признался Сорокин. – Только далеко не забирайся.

Зубков ушел и скоро пропал в кустах. А пограничники на всякий случай залегли, приготовившись к возможному нападению врага. Было уже совсем светло. Косые, неяркие лучи солнца нежно румянили верхушки деревьев. Прошедший день был жарким. За ночь земля и лес не успели остыть. Роса не выпала. Воздух был напоен сухим, терпким настоем трав. Прошло с полчаса томительного ожидания. Розовые лучи солнца заметно посветлели, зазолотились. И тогда откуда–то сбоку, из леса вышел Зубков. Пригибаясь к земле, прячась за кусты, он добрался до пограничников и, опустившись перед Сорокиным на землю, доложил:

– Похоже, опоздали мы, товарищ старший лейтенант.

– Что значит? – не понял Сорокин.

– Ушла часть.

– Не может быть, – не поверил Сорокин.