Текст книги "Поединок. Выпуск 7"
Автор книги: Александр Беляев
Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
– Который?
– Вон тот. В шинели и солдатской шапке.
Из окна квартиры, в которой находился Боярский, до Федорова было метров сорок – бинокль был отличный, армейский, – Боярский глядел долго.
– Спокоен, – бормотал он вполголоса, впиваясь взглядом в лицо Федорова. – Так молод и так спокоен. Слишком уж спокоен… – На минуту оторвался от бинокля: – Взгляните, Протасенко, во–он на того, который возле афишной тумбы. И еще на этого, в бекеше, – он уже десять минут болтается на углу.
Протасенко – молодой, черный, будто бы закопченный даже, – подошел, невнимательно глянул, уселся на подоконник:
– Пустое, Николай Петрович.
– Пустое? Ну что ж, Протасенко, может быть, и пустое. Но, видите ли, в чем штука… Вчера я получил из Петрограда депешу. Там – аресты.
Поставил бинокль на подоконник, зашагал по комнате, тесно заставленной мебелью. Говорил, делая множество лишних, рассеянных движений: то проверял пыль на полировке комода, то открывал–закрывал крышку секретера, то любопытствовал какой–то статуэткой.
– Аресты, Протасенко! Настолько серьезные, что можно сказать: боевой организации, которую мы с вами создавали, нет! Но это еще не все новости. Юденич разбит наголову. Но и это не все. Идут обыски по тем адресам, где мы хранили наши средства!
Протасенко медленно посерел, лег на кушетку торжественно и строго – как покойник. Стал глядеть в потолок.
– Что делать? – спросил он равнодушным голосом.
– Что делать? «Что делать?» «Камо грядеши?» А главное – «Кто виноват?»! Дайте–ка я еще раз взгляну на этого юношу…
Опять стал глядеть. Долго.
– Без двадцати минут шесть, – тусклым голосом напомнил Протасенко.
– За эти двадцать минут нам и нужно сделать выбор. Либо мы пренебрегаем знакомством вот с этим юношей, очень мне не симпатичным, пробираемся в Алексин, делим оставшиеся средства и начинаем жить припеваючи – «пропиваючи», как говорил мой камердинер. Либо…
Говоря все это, Боярский продолжал разглядывать Федорова. Тот уже ходил кругами по скверу против дома градоначальника. Лицо его было раздражено ожиданием. Он поминутно взглядывал на часы.
– Либо, Протасенко, мы идем сейчас на рандеву… которое попахивает западней… Вы можете поручиться, что появление в Питере вот этого юноши и аресты – две вещи, меж собой не связанные?
– Я не могу за это поручиться, – ровно отвечал Протасенко, по–прежнему возлежавший на кушетке.
– Взглянем, однако, на дело по–другому… – сказал Боярский и действительно, прежде чем поставить бинокль на окно, с детским любопытством заглянул в окуляры с другой стороны.
– Нас осталось, считайте, двое… – Боярский снова заходил по комнате. – А вдруг за ним и вправду–офицерская организация? Вправе ли мы упускать такой шанс?
Протасенко посмотрел на него пораженно:
– Вы что же, назначили ему свидание, не веря?
Боярский на секунду остановился, затем, не ответив, снова зашагал. Походка его стала заметно энергичнее.
– Нас – двое. То, чем мы владеем, – пустяк в сравнении с тем, что было. Но это – очень большие деньги!
– Без двенадцати минут шесть, – сообщил с кушетки Протасенко и сел. – Я думаю, надо идти. Мы занимались «эксами» не ради своего кармана. Я пойду.
Боярский посмотрел на него строго и изучающе. Затем лицо его помягчело, стало чуть ли не растроганным. Сказал он, однако, слова, которые Протасенко не понял:
– Как я ненавижу декабрь! Будь это любой другой месяц, я ни секунды бы не раздумывал! – Затем грубо сменил интонацию: – Я провожаю вас до Чистых прудов. Если замечу слежку, обгоняю: руки за спиной, в правой – газета, свернутая вот так, фунтиком. Идите! Помогай вам бог, Протасенко!
***
«…Почему он сказал: «помогай вам бог»? Нет–нет, я уверен, он не собирается выходить из игры! Миллионы, однако, именно он определял в Алексине, без меня, и в случае чего… Ах, к черту! Не хочу я так думать о нем! Мне тоже не нравится Федоров. Не нравится, что вслед за ним пошла цепочка полу провалов: «Ванька с пятнышком», ограбление квартиры, убийство Марьи Павловны… К черту! К черту! Я все равно иду. Отец, ты видишь? – я иду! Мы все начнем сначала, отец, и своего добьемся. Ну а в случае… Что ж, я всегда успею выстрелить первым».
«…Пять минут – до шести. Если за эти минуты никто не подойдет, значит, все было зря: и изнурительное это актерство, и бессонные головоломные ночи, и напряжение нервов.
Правильно ли я рассуждал, когда предложил осложнить Боярскому ситуацию, позволить, если удастся, кому–то из подручных князя сообщить ему об арестах и обысках? Я рассуждал, как шахматный игрок: создать на доске путаницу, в которой добиться победы легче, чем в спокойной позиции. Но я упустил в расчетах один, наипростейший вариант – тот, при котором партнер просто–напросто не является на игру…»
«…Уходить?.. Уходить! Одному или вместе? А вдруг есть шанс? И вдруг все мои подозрения – пустое, как говорит Протасенко? Все равно – уходить! Пора. Но каково мне будет помнить о Протасенко потом?.. Значит, уходить надо вместе? Ах, если бы не декабрь – этот дьяволом меченный для меня месяц! Но об этом уже – нечего! Об этом уже поздно: Протасенко подошел к Федорову…»
– Который час?
– Без двух минут семь, – буркнул Федоров.
– Семь? Ваши часы то ли опаздывают, то ли торопятся.
– Торопятся, торопятся, милостивый государь! Какого черта, скажите, я должен торчать болван болваном в самом центре Москвы? Или вы разглядывали меня из какой–нибудь подворотни весь этот час?
– Вы почти не ошиблись, – Протасенко отвечал холодно.
– Если вы хотели углядеть мое окружение, – съязвил Федоров, – пожалуйста: на той стороне стоит человек в башлыке, второй – чуть впереди нас – с дровами на тележке… За тем углом будет третий…
– А тот, что читал декреты на афишной тумбе? А тот, что в бекеше?
– Вы хотите, чтобы я указал вам на всех?
(Это была импровизация, рожденная вдохновением, не иначе. За секунду до этого Федоров и думать не думал раскрывать им систему страховки.)
– Зачем вам это понадобилось?
– А вы что же, вышли на эту встречу так–таки нагишом?
– Клянусь!
– Ну и глупо! А вдруг я – чека? А вдруг вы – чека? Меры предосторожности никому еще не вредили. Кстати, могу познакомить еще с одним.
Чуть впереди переходил улицу пожилой мужчина, почти старик, с ребенком на руках.
– Мы далеко направляемся?
– На Чистые пруды, если не возражаете.
– Я–то не возражаю, но ротмистру Жадану придется нелегко, поскольку в одеяльце у него не любимый внучек, а пулемет Гочкиса, а он, как вы помните, тяжел.
– Вы меня пугаете?
– Что вы, сударь! Просто мы взволнованы. Мы нынче, как невеста на выданье. Шутка ли! – такая завидная партия, как ваше почтенное сообщество! Ну а вдруг вы из гордости обидите чем–то наше девичье достоинство? Надо же будет кому–то защитить бедную девушку?
– Мда, – неопределенно сказал Протасенко.
Уверенная веселость поручика приводила его в раздражение. Раздражение было унылым. Всего лишь полчаса назад за ним была сила – полусотня офицеров, готовых на все, и миллионы рублей, способные увеличить силу этой полусотни.
(Боярский любил разглагольствовать, когда они оставались наедине и князь был в подпитии: «Богаче нас в России нет, Протасенко, никого! Придет час, и все эти генералы, адмиралы, верховнокомандующие будут у нас вот здесь, в кулаке. Мы, Протасенко, будем платить им жа–ло–ва–нье!» Все лопнуло, и вот он, Протасенко, член штаба, правая рука Боярского, идет на поклон к людям Федорова).
– Так ли уж нам обязательно идти мимо этого заведения? – Федоров недовольно кивнул на Лубянку.
– Здесь ближе… – Протасенко коротко взглянул на спутника и разочаровался: у того было напряженное, окаменевшее лицо.
Когда миновали опасный участок и вышли на Мясницкую, Федоров снова заговорил с прежней веселостью:
– А я вас сразу узнал! Недели две назад, на Невском, вы целовались с очаровательной дамой неподалеку от книжного магазина Ясного.
Протасенко ответил сухо:
– Возможно. Мы часто прогуливаемся по Невскому.
Федоров не нравился ему все больше и больше.
– Я вижу, у вас какое–то кислое нынче настроение. Может, отложим разговор? Грустный веселого не разумеет.
– А вы–то отчего веселитесь? – неприязненно спросил Протасенко. У него было отчетливое ощущение, что он – под конвоем.
– Так уж я вам сразу и рассказал! – засмеялся Федоров.
Их перегнал Боярский. Руки за спиной, в руке – газетный фунтик.
– Постойте! – с раздражением крикнул Протасенко. И побежал вслед за Боярским, который без оглядки торопился вперед. Зашагал рядом, что–то объясняя.
«Ах как славно получилось, что я сразу же рассказал о прикрытии! – подумал Федоров. – Ах как славно!»
Они поджидали его на углу Чистопрудного бульвара. Боярский, широко и неискренне улыбнувшись, протянул руку:
– Ну, что ж, господин Федоров, рад познакомиться!
– Я тоже рад, Николай Петрович. Но лучше обращаться друг к другу «товарищ» – долго ли оговориться в неподобающем месте?
Боярский вдруг замкнулся. Потом с усилием и скрытой угрозой спросил:
– Почему вы считаете, что я – Николай Петрович? Нас, кажется, никто никогда не знакомил.
Протасенко – руки в карманы! – быстро глянул вдоль улицы, отыскивая охрану.
«Ах, чертовщина! – досадливо мелькнуло в голове Федорова. – Объясняй! Скорей! – хлестнул он себя. – Сейчас все кончится!»
Вдохновение не оставило его и на сей раз.
– У меня прекрасная память на голоса. Вы говорили со мной по телефону, а перед этим ваш связной, там, в «Европейской», сказал: «Николай Петрович вам позвонит самолично». Впрочем, я вполне допускаю, что вы и не Николай Петрович вовсе.
– Боярский, – буркнул князь и еще раз протянул руку.
– Федоров. Хотя вы, по–моему, вполне допускаете, что я и не Федоров вовсе. Хотите семечек? Мне не нравится, что наш разговор начался так.
– Ну, конечно! – Боярский слабо усмехнулся. – Вы выходите в сопровождении семи вооруженных людей и хотите…
– Шести. С седьмым вы обмишурились. Я хотел произвести на вас впечатление. Кроме того… Но об этом после! Так хотите семечек?
– Я не хочу семечек. Пойдемте. Здесь есть одна квартира…
– Не люблю в духоте. Опять же мои мушкетеры начнут волноваться, ломиться в дверь. Давайте присядем.
Он галантно очистил снег со скамейки, и они сели. Бульвар был пустынен, завален снегом.
– Позвольте, я задам вам несколько вопросов, – сказал Боярский. – В зависимости от ответов мы решим, стоит ли нам разговаривать дальше. Ваша численность, вооружение, средства, цели?
– Численность: шестьдесят активных штыков – мобилизация в течение часа. Около ста тридцати – через два часа. Вооружение: винтовки, шесть пулеметов, револьверы. Средства: я ими вплотную не занимаюсь, но, кажется, оставляют желать лучшего. Цель: борьба за власть. Как вы понимаете, нам пока незачем излишне подробно касаться некоторых вопросов.
– Связь с другими группами?
– Есть. Вопрос о совместных действиях мы пока, правда, не поднимали.
– Когда вы предполагаете производить эти «совместные действия»?
– Все будет зависеть от положения на фронте, от успеха работы в полках Московского гарнизона. Эта работа идет форсированно…
Федоров закурил.
– А какова ваша численность, вооружение, средства, цели?
Боярский словно и не слышал вопроса. Сидел, уставившись взглядом в снег под ногами.
Пауза длилась и длилась. Федоров, однако, не торопил князя, веселыми торжествующими глазами смотрел на сгорбленного врага.
– Это хорошо, Боярский, что вы молчите и не стараетесь наводить тень на плетень. Сколько у вас осталось на сегодня? Два, три, пять человек?.. Да подождите вы, уважаемый! – прикрикнул он вдруг на Протасенко, который вскочил с лавки и, зло ощерясь, сунулся за револьвером. – Да не горячитесь вы, Боярский, я не из чека, я просто видел сводку событий для членов Совнаркома. Можете гордиться: о ликвидации вашей петроградской группы говорится сразу же после известий с фронтов. Вас, Боярский, уже ищут! Вот почему я пошел на рискованное свидание с вами под столь усиленным конвоем!
Боярский, не поднимая головы, спросил:
– Если вы знали обо всем этом, зачем же пошли?
– Нам нужны люди. Тем более такие опытные, как вы. Опять же, судя по разговорам вашего прапорщика Денбновецкого («Дымбицкого», – машинально поправил Боярский), ваша группа имела солидный капитал. Жаль было бы потерять его. Третье: мы не собираемся засиживаться в Москве, а вы знаете Петроград. Вы – тот человек, который может в краткие сроки восстановить порушенное. Согласитесь, что у меня было достаточно много резонов пренебречь осторожностью и выйти на встречу.
– Кто вы? – спросил Боярский и с откровенной неприязнью взглянул в глаза Федорову: – Кто вы?
Федоров удивленно вскинулся. Затем повторил вопрос – с искренней задумчивостью человека, который этим вопросом раньше не задавался.
– Кто я?.. Человек. Который никогда в своей борьбе… – Федоров с усилием подбирал слова, – не руководствовался соображениями личной выгоды… властолюбием… Это я о себе, пожалуй, знаю точно. Если я достиг сейчас достаточной высоты, то в этом моей заботы не было. Кто я? – он развел руками. – Пока я – человек счастливый. У меня есть враги. У меня есть друзья, вместе с которыми, с оружием в руках, мы, верю, победим врагов России. У меня, стало быть, есть и вера…..
Боярский смотрел на него, не скрывая взгляда. Смотрел устало, с равнодушной недоверчивостью.
«Ты мне не доверяешь, – подумал Федоров, – не вполне доверяешь, но у тебя, у голубчика, выхода–то нет!»
– Хорошо, – с усилием проговорил Боярский. – Мы соглашаемся передать в ваше распоряжение оставшиеся средства. Вы со своей стороны гарантируете нам: членство в штабе – это раз; самостоятельность петроградцев после реставрации нашей группы – это два; хорошие документы, явки в Москве, ваши знаменитые бланки Совнаркома, оружие – это три.
Федоров вдруг засмеялся:
– Веселенькая жизнь была бы у москвичей, если бы мы успели войти с вами в альянс там, в Питере! Вы, Николай Петрович, крутехонький, оказывается, человек! – И тут же сменил тон: – Относительно чл–енства в штабе – вопрос, который не могу решить своей властью. Все остальное – приемлемо. Я от имени штаба приглашаю вас завтра на заседание для окончательной выработки нашего согласия. В пять часов. На этой вот скамейке. Пароль ваш: «Сколько времени?» Вам ответят. Советую продумать кратенький перечень действительных дел, с которых вы можете начать в Питере.
Он поднялся, весело и молодо подрожал от озноба:
– Вам не кажется, что деловые переговоры только выигрывают, если их проводить на морозе. Тридцать шесть минут, гляньте, – а мы договорились уже обо всем! До завтра!
Тотчас же невдалеке, за решеткой сквера, возник старик со свертком в руках – будто из–под земли вырос – и побрел вслед за Федоровым. За спиной сидящих, в том же направлении прогрохотала тележка с дровами.
Какой–то нагловатого вида мастеровой прошел мимо петроградцев, насвистывая «Соловей, соловей, пташечка».
– Не нравится мне этот Федоров! – с досадой сказал Боярский. – Чудится в нем что–то очень и очень чужое!
Протасенко кратко и зло хохотнул:
– Это в вас говорит князь, волей судеб упавший в грязь!
21. ВЯЧЕСЛАВ ДОНАТОВИЧ ШМЕЛЬКОВ«Никогда не видел его таким пустым, нет, опустелым, скучным, – подумал Шмаков. – Что–то неладное творится с Вячеславом Донатовичем. Может, устал? Может, голодуха подкосила? Может, захворал? Никогда не видел его таким!..»
А Шмельков действительно за последние дни изменился. Вдруг стал горбиться, пришаркивать даже ногами. Жалкая, вполне стариковская растерянность засквозила вдруг чуть ли не в каждом жесте, чуть ли не в каждом слове его. Посреди разговора, заметили, стал «пропадать»: устремляется взглядом в стенку, в окно, а во взгляде этом – тягучая, как мычание, немая тоска.
…Он говорил себе: разумеется, нет никаких сомнений, что Лиза ни малейшего касательства к драгоценностям не имеет. Во всем повинен Илья, ее муж. Он когда–то вращался в тех же кругах, что и Боярский.
Боярский или его люди знали, конечно, кого–то из родных Лизы. Кто мог помешать им воспользоваться этим адресом? «Вы меня не помните? Как Илья Петрович поживает? Как Сережа? Вы, кстати, не смогли бы приютить на время мои вещи? А то приехал, знаете ли, а квартира заселена какими–то прачками… Как только устроюсь, сразу же заберу».
(Что говорить, Боярский избрал методу хранения оригинальную, простую и надежную: какой воспитанный человек позволит себе сунуться в чужие вещи?..)
Лиза конечно же ни при чем. Она ни о чем не догадывается, как не догадывались те пятнадцать (из восемнадцати), среди которых Боярский распределял на хранение награбленное. Но разве незнание не спасет ее от допросов в чека? Может быть, даже от ареста? О господи…
…И он представлял себе Лизу – среди марафетчиц, тоскливо думал: «Я, я буду тому виной!..»
Но и не только это было причиной его бессонниц. До стонов, до коверканий в душе мучило его еще одно, главное обстоятельство. Если Лиза окажется вдруг в чека, она неминуемо узнает, что он работает в чека, и тогда его случайный визит к ней будет выглядеть совсем по–иному! И он в ее глазах неминуемо будет выглядеть по–иному! Этакий старикашка, явившийся к ней на квартиру и разыгравший сцену нежности с единственной целью выведать нечто – вот как он будет выглядеть в ее глазах!
Безвыходным казалось положение.
…Он не заметил, как подошел к дому.
Под аркой ворот его поджидал человек: драный зипунчик, треух, сползший на глаза, руки в рукавах, сизый от холода нос.
Пошел рядом и сразу же торопливо заговорил:
– Из Москвы приехали трое – один, точно, Краковяк – будут брать железнодорожные склады. Митька Рогатый склеил дело на Вознесенском, там ювелир бывший, в пай берет Родимчика и Марусю. Про Шурку Родионова, как вы просили, ничего сказать не могу – как в воду канул. Еще поимейте в виду, хлопцы теперь гуляют у Хлыста, ну, вы знаете где…
Шмельков слушал со странным выражением боли и брезгливости на лице. Стараясь не глядеть на спутника своего, нашарил сколько было в карманах бумажек, сунул:
– На–ка, братец. Я как–нибудь потом… позову.
– Премного благодарен, ваше благородие… – театрально громко прошептал зипунчик и, сделав плавный круг, повернул от подъезда, в который входил Шмельков.
Его зазнобило от омерзения, когда он встал на пороге и снова увидел свою комнатенку.
Сальные пятна на обоях, несвежесть дико всклокоченной постели, сиротский свет сквозь пыльные окна, ржавый подтек в углу, от потолка до полу, и – въедливый сырой холод!
«Надо что–то сделать, иначе…» – невнятно подумал он. Присел перед печкой, отворил дверцу – дров не было. Есть книги! Да! Вот именно: надо разжечь огонь, иначе…
Хватал без разбору книги с полки, драл, морщась от усилий, страницы. Пусть будет огонь, иначе…
Что там, за этим «иначе», он не знал, но зябко поеживался.
Все, что можно было сжечь из мебели, он сжег давно. Оставалась только эта книжная полка. Здесь, в уголке, напрочь забытый, лежал крохотный браунинг – развеселенькая перламутровая рукоять, орнамент с цветочками и птичками по вороненой стали.
Шмельков тихо присел на табурет.
Тихо и вкрадчиво кто–то полуспросил:
«Это – выход?»
И кто–то тихо, но уже настойчиво, сказал ему, как чужому:
«Это – выход».
«Постой! Ну а как же Лиза?»
«Что ж? Ты уйдешь – уйдет и Лиза. Не надо будет мучиться: «Что же делать? Что же делать?» Ты просто уйдешь, и все. Будет темно. Будет тихо».
Господи! Как все просто!
Он снова поднялся, подошел к полке.
Пистолетик сиял в уголке – перламутровые щечки, а каждый винтик, гляньте–ка, в форме розанчика!
Шмельков аккуратно снял полку с гвоздей. Врассыпную побежали мелкие тощие клопы. Не притрагиваясь руками, одним движением выкинул пистолет в угол.
Затем принес колун и стал с мстительным хряском дробить полку в мелкую деревянную дребезгу: чем мельче, казалось, тем лучше.
«Ну нет! Не на того напали!» – колотил он по субтильным дощечкам.
Набил щепками печь. Загудело пламя, настоящее пламя – тугое, свирепое и веселое. Он тяжело дышал, довольный.
Кратко подумал, что бы сделать дальше, и вдруг полез в стол за пузырьком со спиртом. Глубокомысленно уставился на отсветы огня у печки. Затем скучно произнес:
– А выход–то есть…
Дежурный был удивлен, когда среди ночи увидел перед собой Шмелькова.
– Что это вы полуночничаете? Ваших же сегодня по домам отпустили.
– Не спится. Да и холодно, братец.
Кабинет Шмакова был свободен. Вячеслав Донатович взял ключи, поднялся на этаж. Плотно и тихо прикрыл двери. Сразу же направился к телефону.
Телефонистка пропела в трубку не по–ночному ясненько и звонко:
– Ста–анция!
– 4–24–40, – сказал он, – 4–24–40, барышня… Лиза! – сказал он, и голос его вдруг запрыгал. – Об одном умоляю: не спрашивай меня ни о чем! Тебе необходимо завтра же куда–нибудь переехать. Тебе есть куда переехать? Лиза! Я ничего не могу тебе сказать, кроме этого: завтра же съезжай с квартиры. Это очень опасно. Для тебя. Или – лучше так: – ты завтра придешь ко мне. Я попытаюсь тебе объяснить, хотя и не смогу, наверное. Об одном умоляю тебя: завтра же. Утром я буду ждать тебя. Завтра, Лиза!
– Давай, Шмаков, докладывай!
– По Москве: состоялось свидание Боярского и Федорова. Боярский согласился деньги отдать взамен на членство в штабе, на возможность быть автономным и так далее.
Новости по Питеру: найдены адреса последних двух телефонов. Первый – в пустой квартире на Офицерской. Номер бывшего депутата Думы Переверзева, умершего год–полтора назад от тифа. Сын – на юге. Офицер. По слухам, будто бы тоже не живой. Хозяйку квартиры Елизавету Григорьевну видели три дня назад. Больше она там не появляется. В квартире изъят чемодан: золотые украшения, монеты, камни из собрания Волконской.
Второй телефон – в юсуповском дворце. Пока ничего не обнаружили, да и мудрено: там около сотни комнат. Управляющий – из бывших слуг Юсупова. Контра.
– Что ж, Шмаков? Похоже, что дело «с большими нулями» кончается? Поздравляю!
– Не кажи гоп, а то сглазишь…
– Не бойся. У меня глаз голубой.
