Текст книги "Поединок. Выпуск 7"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Это какой же, если поточнее?

– Фасонистый.

– Вид не главное.

– А что главное? Душа, да? Чтобы душа была хорошая! Это у нас как замухрышистая девчонка, урод уродом и нечего про нее сказать, так говорят: «У нее душа хорошая». А у вас душа – хорошая? И вообще, как вы считаете, вы – хороший человек?

Родионов сознавал, что улыбается довольно глуповато, но ничего не мог поделать.

А ее понесло:

– Ну и не говорите, какой вы человек, пожалуйста, – она прыснула. – А еще знаете, как говорят? «Он не человек, а милиционер…»

Осекшись, Тина покосилась на него и стала серьезной. А Родионов только теперь заметил, что они идут уже ее улицей.

– Ну вот и пришли, – подтвердила она, когда подошли к калитке. – Спасибо, что доставили в целости, сохранности.

– На здоровье…

Он спешно подыскивал слова, чтобы задержать ее хоть ненадолго, и не находил. Поверх ее головы увидел, как в дверях террасы появился Малюгин, встал в проеме и глядел в их сторону. И вскоре оттуда донеслось:

– Валентина, обедать ждать тебя?

– Иду! – не оборачиваясь, отозвалась она. А сама прямо и без выражения смотрела на Родионова.

– Кто это? – тихо спросил он.

– Сергей Корнеевич? Материн муж.

– А… мама?

– А мамы нету… Пошла я.

Зайдя за калитку, прикрыла ее, задвинула засов и добавила:

– Вы не обижайтесь, если болтала много и не то… Вдруг это потому, что понравились вы мне?

Косынка ее стремительно пронеслась меж кустов, с треньканьем стекол хлопнула дверь террасы за ними, во дворе за невысокой оградой опять стало тихо.

И только тогда Родионов ощутил, что изрядно растерян, а с ним такого давно не случалось.

Выпадали дни, когда непременная часовая гимнастика по утрам казалась тягостной обязанностью, но сегодня он делал ее с особенным удовольствием. С таким же удовольствием принял холодный душ, брился, завтракал и вышел в пеший маршрут до работы.

Дойдя до проспекта, не свернул подле гастронома направо, как было бы короче, а перешел на другую сторону, и улицей, ведущей к новому району, вскоре вышел к заборам, ограждающим участки застройки.

Недавно потревоженный продуктовый ларек особенно не обновляли, просто поставили на место, кое–где подкрасили и заново остеклили боковое оконце.

До начала рабочего дня у строителей оставалось с четверть часа, ларек уже работал, и возле него толпилось десятка полтора рабочих.

Отсюда, с некоторого отдаления, было видно, что Раиса Федякина торговала бойко. Впрочем, это было неудивительно, поскольку ее ларек один представлял торговую сеть па обширной территории строительства.

Рядом с Родионовым появился и присел на бетонную тумбу рабочий в брезентовой куртке, ходко жуя пирожок и запивая его лимонадом.

– Смотри, как рано, а не пробьешься! – кивнул на ларек Родионов.

– Угу, – отозвался тот. – Собралися перекусить сейчас, кто из общежитий… Да только жратвы никакой, смех один. Так что учти.

– Да нет, я хотел лотерейчиков взять, тираж ведь скоро. Выиграть захотелось.

– Это тут–то? – перестал жевать рабочий. – У Райки?

– Ну да… А что?

– Пятый месяц по два раза на дню хожу, а билетов не видывал. – Нечаянный собеседник оглядел его и подмигнул: – Ты, верно, шутки шутишь, парень… Или какую другую лотерею ищешь? Давай, давай, она баба обоюдная!

И, поставив пустую бутылку к доскам забора, пошел себе, хохотнув на прощание.

А Родионов еще постоял минут пять, наблюдая, и пока стоял, план работы на день выстроился окончательно.

День снова обещал быть жарким, поднимающееся солнце пригревало все сильнее, напротив, через улицу, шустро мельтешилась белая челка продавщицы в проеме ларька.

Дзасохов сидел ссутулившись, сцепив опущенные руки между колен. Глядя в пол, зябко передергивал плечами, хотя в кабинете было душно, но говорил напористо:

– Сами же обещали. Сами! А теперь и позор, и все… Володька точно говорил, что нельзя вам верить никому, в органах приказ такой: в благородных играть!

– Это вы бросьте, Дзасохов. Если все так, как говорите, то и признание ваше учтут, и ходатайства с работы… Лучше вспомните еще раз: не было там свертка какого, ну, пакета, что ли…

– Не было, – подумав, вздохнул Дзасохов. – А то и не заметили, не до того было. Светло уже стало, кругом все видно, а мы… От настырности все и получилось. Володька – малый заводной, а Яшка этот так и подначивал… Ну и поехали.

Родионов напрягся внутри, но голос его прозвучал ровно и бесстрастно:

– Это какой же Яшка? Из монтажников?

– Да он у нас и не вкалывает. Шофером где–то… Перед сменой как раз с ним поддавали, так он и на работу вместе навязался. Все одно, говорит, делать нечего… Смеялся: «Водка рядом, а взять не можете… Сразу видно не шофера, бульдозеристы». Ну, Володька и скажи: «Бульдозер побольше твоей машины стоит. Хочешь докажу?» – Дзасохов вздохнул обреченно: – Вот, доказали!

Родионов досадливо пристукнул ладонью о стол:

– Ах, Дзасохов, Дзасохов… Что же вы мне раньше про этого Яшку не сказали?

– Вроде ни к чему было, – пожал плечами парень. – Он–то при чем?

– Действительно… Коробов его лучше знает?

– Кажется… Помню, говорил, будто и раньше встречались они.

Родионов встал, приоткрыл дверь в коридор, попросил конвойного милиционера:

– Уведите арестованного. А Коробова – сюда.

Снова сев за стол, быстро листал блокнот, по обыкновению забыв нужную страницу. «Как фамилия того сотрудника торга? Ага, Тихомолов! Та–ак, Ти–хо–мо–лов, вот и телефон…»

Трубку долго не брали. Наконец ответили.

– У телефона, – солидно отозвался Тихомолов.

– Это говорит Родионов, из горотдела, вы были у меня третьего дня, с продавщицей Федякиной…

– Да, да, слушаю вас, товарищ Родионов. Нашли грабителей?

– Нашли, нашли… Скажите – Федякина давно у вас работает, вы ее хорошо знаете?

– Н–ну, как… – замялся на другом конце провода Тихомолов. – Даже не решусь, что сказать. Сейчас прикину…

– Подождите, я имею в виду ее… облик, что ли. Добросовестность, если можно так выразиться… Чтобы вы меня поняли, скажу, что есть несовпадения между показаниями арестованных и Федякиной относительно размеров хищения. Кроме того, похоже, что она и вас ввела в заблуждение; лотерейные билеты на этой точке ею не реализовывались.

Тихомолов молчал.

– Вы меня слышите?

– Да, да, конечно… Просто ума не приложу! Мне сейчас не слишком удобно говорить, народ у меня… Давайте так: я сегодня же уточню, что смогу, и завтра с утра буду звонить. Хорошо?

– Только с утра непременно! Жду звонка, до свидания.

Повесил трубку, и как раз ввели Коробова.

Он, в отличие от Дзасохова, был собран, сверлил исподлобья настороженным взглядом. И было видно, что очень озлоблен.

– Садитесь, Коробов.

– Постою, не в гости пришел.

– Верно, совсем не в гости,. И все же сядьте, пожалуйста, разговор может быть долгим.

– Ну, сел… А разговора не будет!

– Тогда один поговорю… Предположим, я склонен верить, что вы и Дзасохов сообщили правду, то есть взяли вы в палатке меньше, чем показывает продавщица. Если это подтвердится, то вас до суда могут отпустить по домам. Однако все предположения надо доказать… Как лучше к доказательствам приступить, скажите?

– Вам с бугра виднее.

– Согласен. Поэтому ответьте мне: вы хорошо знаете Якова, с которым пили до кражи?

– А его за что путать? Он тут ни при чем!

– Вот как? А если представить такой вариант: у продавщицы недостача и надо ее покрыть, поэтому она договаривается с неким Яковом, а он подпаивает двух малоопытных ротозеев, вас с Дзасоховым, например… А потом все ложится на вас.

Коробов облизал пересохшие губы. Торопить его не следовало, и Родионов выжидал.

– Я до этого два раза его видал, – решился наконец Коробов. – В клубе текстильщиков, на танцах познакомились.

– Где он работает, знаете?

– Шоферит. А где – не знаю.

– Попытайтесь вспомнить, может, он все же упоминал – где… Так, между прочим, в разговорах.

– Не… Не помню. Только… Да нет – ничего.

– Говорите, говорите… Что – только?

Часто бывало, что «вспоминали», лишь бы отвязаться от расспросов, но Родионов видел, что сейчас Коробов действительно перебирает в памяти свои несложные беседы со случайным приятелем.

– Вот он раз сказал: «У нас на комбинате…» И все.

– «И все», – невольно передразнил Родионов на радостях. – Это не «все», а почти все! Комбинат–то в городе один… Домостроительный. Выглядит он как?

– Такой… Симпатичный.

– Глаза какие, волосы, ну же!

– Глаза как глаза… Серые вроде. Нос обыкновенный… Волосы, как у меня, блондинистый он.

Поскольку Коробова можно было определить блондином лишь с большой натяжкой, Родионов понял, что ожидаемый словесный портрет получить не удастся.

– Негусто, – констатировал с сожалением. – Если что вспомните – сразу проситесь ко мне… А пока я вас отправлю.

Он подошел к двери, чтобы вызвать конвойного и обернулся, потому что сзади тихо донеслось:

– Вот тут у него, – Коробов ткнул пальцем в щеку под глазом, – пятнышко такое, синее…

Тина Барышева явно погрешила против истины, сказав Родионову, что наверху у нее так уж чисто – теплыми потоками пыль заносило высоко. Сейчас, разделываясь с бутербродом, она лишний раз убеждалась в этом, когда на зубах поскрипывал песок.

Барышева и две ее подружки сидели, свесив ноги, на ферме мостового крана, время было обеденное. Беседовали все о том же:

– …Пошел провожать, говорит: «Если с кем теперь увижу – голову оторву!»

– Ой, надо же! Тебе?

– Да не–ет – тому… Ну, с кем увидит. А я ему: больно много отрывать придется, устанете… Он прямо занервничал, ага! И сразу вежливый стал.

– Вот умеешь ты… А дальше чего было?

– Когда?

– Ну, когда к дому пришли…

– А ничего… Договорились сегодня в клуб пойти. Я, говорит, на такси заеду.

– Во дает! Тинка, а ты чего грустная?

– Слушаю. Завидую. Вот живете вы красивой жизнью: танцы, такси… Роскошно!

– А ты, учись больше. От ученья волосы лезут… Не, я люблю на машине кататься! Так бы и ездила целый день.

– Вон бежит какая–то, попросись, может, прокатят… «Волга».

– «Москвич» это, темнота ты, Зойка…

– Ну и пусть. Все равно начальство, наверное… Ты чего, Тина?

Она, привстав, следила, как, выйдя из машины, Родионов что–то сказал водителю и вошел в одну из дверей административного барака. «Это он меня ищет. В отдел кадров справляться пошел… Ах, чудак!»

– Ой, Зойка, что это с ней? Ты куда, Барышева?

– Тише, убьешься, сумасшедшая!

Не слыша окликов, она стремглав пролетела по ферме к лесенке, быстро–быстро, цепляясь за металлические перекладины, заскользила вниз, меж опор ограждения.

Начальник отдела кадров поначалу взялся ворошить папки без особой охоты, но постепенно вошел в раж… А закрыв последнюю, развел руками:

– Нету. Видите сами: среди шоферов ни одного Якова…

– Вижу, – сокрушенно согласился Родионов. – И хорошего в этом мало. Для меня, естественно.

– Я понимаю и рад бы помочь. Если хотите, завтра выясним, кто у нас с таким именем в других цехах… Только надо во–он сколько документации поднять, а у меня, как назло, времени в обрез, райком вызвал. Завтра, договорились?

– Договорились. Если не заеду, то позвоню обязательно.

Вошли они вместе и, уже пожав Родионову руку и направившись к своему «газику», начальник отдела кадров спохватился:

– Подвезти вас? Усаживайтесь.

– Спасибо, у меня машина, – откликнулся Родионов.

И увидел выбежавшую из–за угла Тину… Грузно устраиваясь на сиденье, начальник отдела кадров распорядился:

– В райком, Сережа.

А когда «газик», развернувшись, проехал мимо встретившихся молодых людей, благодушно хмыкнул:

– Хм! Ну вот – не одно, так другое нашел.

– Что? – не понял Сережа.

– Я говорю – искал молодой человек одно, а нашел другое. Между делом к ладной девушке подкатился.

– А что? Это нам никогда не вредно, – рассудил шофер и мельком оглядел себя в зеркальце.

Он был очень недурен собой, и синяя мушка под глазом, дань своеобразной моде, его совсем не портила.

…Обрадовавшись встрече, Родионов невольно задержал руку Тины в своей, и сейчас она, хоть и не сразу, осторожно освободила ее.

– Что же теперь обо мне думать станут?

– Вы о чем? – не понял Родионов.

– Ну как же… Милиция через кадры ищет! Интересуется… Или вы не назвались – откуда?

– А–а… – он решил, что в этой ситуации ничего объяснять не надо. – Не назвался.

– Во–он моя работа, – кивнула она наверх. – Видите, девчонки руками машут? Перерыв кончается, долго вы там, в кадрах, выясняли.

– Что вечером делаете, Тина? Свободны? Она отрицательно покачала головой:

– Занята. – А взглянув на него и с радостью убедившись, что он огорчился, объяснила: – Школа у меня сегодня… Раньше не удосужилась, теперь догоняю. Вот если завтра…

– А встретимся где?

– Домой приходите… Часов в шесть! – крикнула Тина, уже отбегая, и взмахнула рукой: – Счастливо!

Родионов тоже помахал на прощание и, все еще улыбаясь, пошел к машине.

Тесное помещение, в котором он ютился, было переоборудовано из чулана, названия, комнаты не заслуживало, и обычно он возвращался домой без особой охоты.

Но сегодня по дороге домой настроение оставалось отменным, на четвертый этаж взбежал, прыгая через несколько ступеней разом, и квартирный звонок просигналил весело.

Дверь открыла Катя, это только еще улучшило его настроение – с братом отношения были сложные.

– Что это вы сегодня такой радостный? – Кате было двадцать шесть лет, но выглядела она старше. – На работе похвалили?

– Работа есть работа, работа есть всегда! – попытался он вспомнить мотив. – Во–первых, не работой единой жив человек, во–вторых, я не люблю, когда ты называешь меня на «вы», а в–третьих, у меня к тебе просьба…

– Большая? – тоже заулыбалась она.

– Во! – он, как мог, широко развел руки. – Выстираешь мне рубашку на завтра, а?

– Ох и просьба! Я думала, что такое у него? – Катя понимающе усмехнулась: – А у него завтра свидание. Правда?

Родионов поднял руки, скроив постную мину:

– Сдаюсь. Разоблачен мгновенно, и отпираться бессмысленно… Разбор дела закончен, суд удаляется. – Он вышел на кухню, вернулся и все показал дальше: – Суд возвращается, все встают, а меня сажают… Десять лет строгой изоляции без любви!

В серенькой Катиной жизни поселение родственника все еще составляло приятное новшество, и сейчас она весело смеялась до тех пор, пока в скважине входной двери не заскреб ключ. Тогда убежала в кухню и там загремела посудой. Родионов успел скроить глубокомысленное лицо, и как раз вошел брат.

Старший Родионов уже к пятнадцати годам ухитрился сформироваться в солидного человека и с тех пор приобрел лишь избыточный вес и кислую мину брюзгливой официальности.

– Здравствуй, Игорь.

– Здравствуй, Леонид.

Брат снял и повесил шляпу, сбросил туфли, вдевая ноги в шлепанцы, с облегчением распустил пояс на брюках и заглянул на кухню:

– Из–за двери слышал, ты что–то про любовь рассказывал… Не анекдот?

– Про любовь? – Напускная глубокомысленность на лице младшего Родионова сменилась недоуменной задумчивостью. – Разве было произнесено это слово? А ведь действительно…

В торге только что начался рабочий день.

В коридорах собрались на первый за день совместный перекур мужчины, женщины за столами доводили до полной кондиции наспех сделанные перед выходом на службу прически, но где–то уже сухо щелкали счеты, вразнобой постукивали машинки.

Молоденькая сотрудница со вздохом спрятала зеркальце в сумочку, а сумочку – в ящик и, пройдя меж столов, постучала в дверь с надписью: «Старший товаровед».

– Вот сводки, Валерий Кузьмич.

– Хорошо, оставьте, я потом просмотрю.

Когда она вышла, Тихомолов перевернул страницу календаря, нашел записанный номер и взялся за телефон. Набирал медленно, додумывая, поскольку было о чем думать.

– Товарищ Родионов? Тихомолов говорит, приветствую вас… Да не слишком хорошо получается! Почему? Выяснилось, видите ли, одно неприятное обстоятельство… Такое, что оказались вы правы, а мы проявили известное разгильдяйство… Конкретно – то, что Федякина, как судимая в прошлом, вообще не могла быть допущена к работе у нас. Я же говорю – вопиющая халатность! И с этим мы разберемся… Что? Хорошо. Хорошо. Обязательно! Будьте здоровы.

Повесив трубку, Тихомолов достал большой платок, отер лоб, щеки, шею… Ему было очень жарко.

Маленького крепыша Гундарева за глаза величали Колобком, и, кроме того, он славился отзывчивостью, какую многие нещадно эксплуатировали.

Родионов при первой же встрече начал уважительно называть его по имени–отчеству, заслужил горячую признательность шустрого инспектора и лишь по его просьбе перешел на «ты».

Гундарев как раз выходил из своей комнаты, и Родионов порадовался, что застал его вовремя.

– Паша, я к тебе… Дежурный сказал, что машина до обеда – за тобой, а мне в одно место надо, не посодействуешь?

– Об чем речь? Завезем и не бросим… Далеко ехать?

– В новый район… Там палаточка одна есть, вроде бы терем–теремок, а в теремке мышка–норушка. К ней и надо.

По дороге Гундарев обсуждал с водителем преимущества моделей машин с переднеприводной тягой, а Родионов размышлял, правильно ли он сделал, что едет к Федякиной, а не вызвал ее к себе.

С одной стороны, к себе вызвать – солиднее, но тогда она могла встревожиться и версию заготовить… А тут он как бы заедет кое–что уточнить, а уж дальше разговор подскажет. Нет, пожалуй, правильно он поступил.

Подъезжая, еще издали увидел толпу у ларька. Очередь заняла даже проезжую часть, и, едва Родионов опустил стекло, сразу стал слышен нестройный гул негодующих голосов.

– Что это там? – спросил ближайшего из двух жестикулирующих рабочих.

– Замок там, душа ее копилка! – раздраженно рявкнул тот. – Пахать – паши, а пожрать не спеши, так получается… Теперь до магазина киселя хлебать, туда да назад, и за перерыв не управишься.

– А мы торопиться не станем! – поддакнул второй рабочий. – Пускай начальство почешется, раз такой расклад пошел…

Гундарев сочувственно поглядел на помрачневшего Родионова:

– Не в бега твоя мышка пустилась? У тебя ее адреса нету?

– Кажется, с собой, – потянулся к папке Родионов. – Сейчас, сейчас… Вот: Советская, шесть.

– Давай на Советскую, – распорядился водителю Гундарев. – У меня еще запасец есть, успеем.

Советская застраивалась давно, и, глядя на тенистые дворики, Родионов в который раз подумал, что согласился бы с удовольствием на квартирку именно в старом доме с садом, а не в блочном клетушечнике. Да уж скорее бы дали!

Дом под номером шесть оказался двухэтажным, стоял в глубине двора, и на второй этаж вела деревянная скрипучая лестница.

Дверь в квартиру нашел распахнутой, но сразу же из кухни справа высунулись две женщины.

– Федякина где живет? Здравствуйте…

– Здрассте, здрассте, молодой–интересный, – многозначительно поджав губы, ответствовала одна из жиличек. – Раиса–то? А вот и прямо ее комнаты… Да дома ли она?

На стук никто не ответил, но легкая дверь подалась при нажатии.

В нос ударил застоялый запах прокуренности и несвежей еды – стол в первой комнате не убрали после пирушки… Проход в соседнюю комнату был завешен кружевной самодельной занавеской.

– Есть кто–нибудь? – спросил Родионов.

Звучно тикали старинные напольные часы, в стекло с негодующим жужжанием пыталась пробиться залетевшая оса. Он откинул занавеску и встал на пороге…

Раиса Федякина была дома. Она лежала на кровати одетая, крашеные губы ярко, выделялись на белом лице. Левая рука свисала с кровати и выпавший из нее шприц не откатился далеко.

Когда после доклада он выходил от Бакрадзе, первым его встретил Катин. Как всегда, подтянутый, бравый и шумный.

– Ну–у, наслышан, наслышан уже! С окончанием дела тебя.

– Да окончание больно скверное.

– Ничего не попишешь: видно, за ней еще провинностей было в запасе… – Он тут же спохватился суеверно: – Но это теперь не наше дело, грех покойницу тревожить!

– Все–таки, значит, ее грех был! – не удержался Родионов. – А вы все торопили: «Бери, сажай их!», помните? Ребят этих…

– Так ведь и так придется сажать, – удивился Катин. – Факт хищения налицо, а что дадут меньше, так, может, и зря, а? Да, там тебя опять Талгатов дожидает, притопал.

Талгатов сидел в кабинете, глядя на тополь за окном. Он обрил голову, бритая голова и тюбетейка молодили его, белая рубаха с закатанными рукавами делала, крепче.

– Ну что, на коне? – пожимая руку, он пытливо смотрел на Родионова.

– Да, все. Трагично, правда, но – все. А то, понимаете, всплыл там один тип, я уже начал его разыскивать, целую версию вылепил! Думаю, ребятам этим могут условное натянуть… Дзасохову особенно.

– Могут, – задумчиво согласился Талгатов, все так же пытливо разглядывая молодого человека. – Очень даже возможно.

И, наконец, Родионов заметил и странность его тона, и эти приглядки.

– Вы что–то хотите спросить, Абид Рахимович?

– Хочу. Скажите, Игорь Николаевич, вы эту свою версию, что вылепили, как изволили выразиться, вместе с ней, с Федякиной, намерены похоронить?

– Не понимаю, – нахмурился Родионов. – А что же с ней прикажете делать? Литературно записать?

Талгатов задумчиво выбил пальцами дробь по подоконнику:

– Тут одно меня смущает…

Он замолк, но следующая дробь прозвучала длиннее и громче.

– Что же вас смущает? – ощутил раздражение Родионов. Талгатов снова казался ему пожилым, нудным и… слегка завистливым человеком.

– Смотрите, – оживился Талгатов. – Опытная женщина, имеющая судимость, битая, как говорят, – и вдруг кончает с собой из–за не слишком крупной аферы. А?

– Ну, знаете! – вскинулся Родионов. – Подвергать все сомнению полезно, конечно, но до известных пределов! Разное может быть причиной… Ну устала, ну жизнь не сложилась, в состоянии аффекта, наконец! Многое тут может быть.

– Вот именно, многое! Квартира опечатана?

– Опечатана…

Талгатов встал, приблизился к нему и взял за локоть:

– Вы не сердитесь на меня… Я понимаю: ваши предположения подтвердились, вы рады за этих парней, что они вас не обманули, и за себя, что не обманулись. А тут я, со всяким–разным… Хожу, надоедаю, под ногами путаюсь! Но сделайте мне одолжение, съездим с вами туда, а?

И столько горячего и искреннего было в лице и голосе этого пожилого человека, что, глядя на него с гневной беспомощностью, Родионов почувствовал, как несправедливо было бы ему отказать.

В комнатах Федякиной почти все осталось в том же виде, что и днем, даже смятая кровать хранила очертания тела.

Место на полу, где лежал шприц, белело меловой отметкой, и Родионов все время возвращался сюда взглядом. Он курил уже третью сигарету и с растущим раздражением следил за кружащим по комнатам Талгатовым.

– Отпечатки на рюмках отработали?

Родионов сделал вид, будто не расслышал вопроса, и, покосившись на него и нагнувшись над столом, Талгатов осмотрел рюмки, вилки… Затем поднял из–под стула в углу смятую газету.

«И чего он ее разглядывает? Нюхает даже… Вот Шерлок Холмс на мою голову навязался!»

– Вы, простите, не знаете случайно: есть ли в этой квартире Илясова?

– Случайно знаю: нету. Я двух соседок в понятые приглашал и помню хорошо. – И все же любопытство взяло верх в Родионове: – А почему вы интересуетесь?

Талгатов отошел к окну, аккуратно разгладил на тумбочке найденный обрывок.

– А вот, обратите внимание, газетка… «Комсомолка» вчерашняя, так тут надпись карандашом: «7–3–35, Илясова». Тэк–тэк–тэ–эк… Это ведь, знаете, почтальоны так пишут, для удобства доставки! Ну, предположим, что семь – это номер дома…

– Тогда три – номер квартиры, а что же такое тридцать пять?

– А не надо торопиться, – посоветовал Талгатов раздумчиво. – Поспешность, знаете, она хороша в определенных обстоятельствах… Она–то хороша, а мы? Ну–ка, ну–ка… Стоп! Ротозеи мы. Вторая цифра может быть номером корпуса, Игорь Николаевич! И получается у нас: дом семь, корпус три, квартира тридцать пять, Илясова. Улицы не хватает! Пустяка.

Родионов едва не ругнулся от досады на собственную несообразительность. Но ему и так было обидно, что опростоволосился с отпечатками, хотя они были совсем ни к чему, и больше не хотелось попадать впросак.

– Да зачем все это нам? Такие домыслы?

– Затем, что эта Илясова могла последней видеть Федякину. Илясова, или тот, кто эту газету принес! Пятна на ней жирные, либо колбаса была завернута, либо еще что… Записки ведь нет, Игорь Николаевич, а женщины в таких ситуациях обычно бывают расположены записки оставлять.

Ощутив резкость своего тона, Талгатов подошел к Родионову, сказал примирительно:

– Я же понимаю, Игорь Николаевич, что денек был у вас хлопотный, но ведь лучше все обстоятельства до конца доводить… Давайте так, а? Отдохните немного, а после, к вечерку, – ко мне. Вокзальная, семь, чайку попьем, обсудим то да се не торопясь… Давайте?

Ну нет, больше он его не упросит!

– Вечером я занят, – сухо отрезал Родионов. – Так что принять приглашение не могу.

– Видимо, свидание? – язвительно поинтересовался Талгатов.

– Именно оно. Может у меня быть личная жизнь?

– Может. Смотрите только, чтобы она у вас безличной не стала!

Талгатов еле заметно кивнул и пошел из комнаты, вздернув подбородок и молодцевато выпрямившись, а Родионову почему–то стало жалко его и хотелось вернуть, но он не сделал этого. Простучали по коридору, по лестнице шаги, смолкли…

Родионов взял с тумбочки газетный лоскут, прочел еще раз: «7–3–35, Илясова». И пожал плечами.

Со стены на него, доверчиво улыбаясь, глядела пухленькая девица с челкой над светлыми глазами.

Умываясь из рукомойника под деревом, Тина чувствовала, как наблюдает за ней в окно отчим, и старалась не дать понять, что чувствует это.

Когда шла к себе через проходную, его комнату, Малюгин закрылся газетой.

Она перебрала нехитрый запас кофточек, выбрала цветастую, с короткими рукавами, быстро пришила крючок к юбке. Уже оделась и у зеркала конструировала прическу, а отчим коротко стукнул в дверь, вошел и остановился за спиной. В ней все поджалось, одеревенело, по обыкновению…

– Гляжу – прихорашиваешься? – сверху он видел ровную линию ее пробора.

– Прихорашиваюсь.

– Наладилась куда или гостей ждешь?

– Гостей жду.

– Нет, это хорошо, только вот с посудой у нас… Может, к соседке сбегать?

– Я одного гостя жду.

В углу глаза дрогнула и пульсирующе забилась какая–то жилка, Тина едва не прижала ее рукой.

– А–а–а… Это кого бы? Уж не пижона того, милицейского?

– Его.

– Ага! Тогда, может, мне погулять пойти? – миролюбиво предложил Малюгин.

Она посмотрела на него в зеркале. Отчим улыбался, и в какой раз вызвало удивление, что у него такие ровные, крепкие и белые зубы.

– Ну, зачем вам себя утруждать… На крайний случай у меня эта комната есть.

– Это так. Только я все же пройдусь. А то все дома и дома.

Когда он вышел, Тина глубоко перевела дыхание, оглядела себя и, бросив гребень, отошла от зеркала. Надела старенький сарафан, в котором ее впервые увидел Родионов, вышла на террасу и села на ступеньки, заплетая косу.

У сотрудника НТО на запястье виднелся след сведенной татуировки, толстые короткие пальцы поросли рыжеватыми волосками. Но все, что брали эти пальцы, они брали бережно и аккуратно.

– …Таким образом, на ее рюмке отпечаток сохранился, а на другой нет. Аналогичная картинка с вилкой – видите смазь? – она вытерта, а это вилка гостьи, гостя, уж кто там с ней был, не знаю, это вам устанавливать… И на ноже то же самое.

Сотрудник потер усталые глаза, шумно отодвинувшись вместе со стулом, достал из ящика стола «Беломор». И, прикурив, затянулся несколько раз подряд.

– Ограничиваю себя, дошел до семи штук в день и каждую жду не дождусь! – пояснил, посмеиваясь над собой. – Так что этот, эта, гость или гостья, намудрили явно, потому что такие действия не могут подозрений не вызвать…

– Да и способ самоубийства необычный, не находите?

Родионову, по определенной причине, собственный вопрос казался звучащим фальшиво, хотя сейчас он искренне находил странным предполагать, что при самоубийстве можно воспользоваться шприцем.

– Отчего же? – удивился со вкусом куривший собеседник. – Тут разные любопытные склонности проявляются иногда… Некоторые очень часто задумываются о том, как будут выглядеть перед теми, кто их обнаружит после смерти. Шприц не уродует, как, скажем, петля, как падение с высоты или колеса поезда. Правда, состав введен редкостный, его не вдруг достанешь… Но ведь для себя и постараться можно.

– И все–таки тот, кто с ней ужинал, тщательно протер все, к чему прикасался, вот что важно, – задумчиво резюмировал Родионов.

– Именно так. Вы, сделайте одолжение, оповестите меня, если найдете поступившего таким образом и сочтете нужным ближе познакомиться… Мне будет интересно взглянуть. Следы, отпечатки и прочее – это одно, а въявь адресата увидеть – совсем другое.

– Обязательно сообщу вам, – уверил Родионов. – Спасибо большое!

– Не на чем… На то направлены.

Оставшись один, «алхимик» из НТО загасил окурок, выдвинул ящик стола, встряхнул пачку с двумя оставшимися папиросами и опять задвинул ящик.

– Обещают мно–огие, – напомнил себе ворчливо. – Но помнят о сем далеко не все, вот оно как! Ну, что же тут у нас еще на сегодня?

В шесть Родионов не пришел.

Его не было и в половине седьмого и в семь, а в начале восьмого, когда перебрались во двор на вечернюю прохладу соседи, Тина ушла в дом.

Ее комната не имела лица, и, уж во всяком случае, по ней нельзя было составить представления о хозяйке. Почти все осталось так, как было при жизни матери, и лишь угол у окна – стол, книжная полка над столом и рядом тумбочка с магнитофоном, были от нее, от Тины.

– Вот так, – сказала она, щелкнув по носу сидевшего рядом с магнитофоном медведя. – Не очень–то к вам и стремятся… А вы небось ждали? Ждали, ждали, не притворяйтесь. И еще как ждали!

За окном синел вечер.

Ее взгляд скользнул по странному складу на подоконнике: высились одна на другой коробки конфет, рядом строем стояли духи. Духи в коробках, просто флаконы, туалетные наборы… Поглядев на эти богатства, Тина нажала клавишу магнитофона.

– Работа есть работа,

Работа есть всегда…

пропел и замолк остановленный Окуджава.

– А я никак не мог мотив вспомнить, – сказал в дверях Родионов. – Здравствуйте. Постучал – молчание, а дверь открыта… Потом вот, слышу, знакомое. Извините, что так опоздал… Очень получилось скверно.

– Ничего, ничего, – она смотрела странно, на ощупь включила лампу на столе, встала и молча продолжала смотреть.

Родионов несмело подошел ближе:

– Сердитесь?

Она покачала головой.

– Нет, я собирался ровно в шесть, а потом вышло так… Ох какая у вас выставка! Парфюмерно–кондитерский отдел можно открыть.

– Подарки, – быстро сказала Тина. – Это все подарки – на день рождения друзья подарили.

– Вкусы у ваших друзей довольно схожие! – заметил он. – Значит, праздник уже прошел? Жаль.

И бегло оглядел комнату:

– «Соната». Ничего себе магнитофон?

– Ничего. По лотерее выиграла, представьте…

– По лотерее? – Его мысли сразу направились в привычное русло. – Да, лотерея… Надежды, билеты и прочее.