Текст книги "Поединок. Выпуск 7"
Автор книги: Александр Беляев
Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
– И–и–и–и! – Марта Гнилушка плакала. – Как же мне жаль Ванюшечку–то! Прям–стону нет, как жаль! – Она плакала самозабвенно, восторженно, сладко. Слезы заливали лицо. Гнилушка аж захлебывалась слезами. Цепляла сидящих у Семеныча, теребила: дескать, глянь! Ага, пропащая! Изнутри вся гнилая. А погляди, как плачу, как жалеть–то умею!
Трое налетчиков сидели в этот тихий час за столом у Семеныча – братья Мордахаевы. Они молча, дремотно пили. Молча, бесстрастно глядели на Гнилушку. У них были одинаковые безбородые лица – плоские, невнятные, как походившая по рукам монета.
…Из–за занавески вдруг вылез Валет, озверелый, багрово–опухший. Шатаясь, подошел к Марте, взял ладонью за скользкое от слез лицо. Толкнул в угол. Она свалилась и стала похожа на груду тряпья. Лишь нога торчала в чулке, подвязанном бечевкой.
– Легавая! – заорал Валет и даже ногами вдруг затопал. – Ты и продала! А теперь белугой ревешь?
– Это я – то? – возмутилась Гнилушка и стала подниматься. – Я–то Ванюшечку продала? Как у тебя стыда хватает говорить такое?
Валет стоял вполоборота к ней, цедил из захватанного стакана белесую брагу. Руки его тряслись.
Вдруг круто обернулся;; со страшной силой метнул стакан в лицо пытавшейся подняться Марте.
Лицо мгновенно залилось кровью.
Мордахаевы молча поднялись и неторопливо проследовали друг за дружкой в соседнюю комнату – там был запасной выход на улицу.
– Ой–ей–ешеньки! Убил! – вскричала Гнилушка не своим каким–то голосом.
– Удавлю! – свирепо зашипел Валет. – Я тебе за «Ваньку с пятнышком»!.. Кто записку в чека подбросил? Думаешь, не знаем? Думаешь, не помним, как ты ему грозилась «устроить», когда он тебя на Юлу поменял?.. Отвечай! – он сгреб ее за платье, выволок на середину комнаты.
Гнилушка забыла плакать. В ужасе гдядела на Валета.
– Не писала я записки никакой! – На губах ее выступила вдруг пена. – Истинный крест, Валетик! Не пи–са–а–а–ла–а–а!!
Она изогнулась в руках у Валета, стала колотиться.
Он швырнул ее на пол.
– Кувыркайся, кувыркайся!
Валет достал из кармана тонкий волосяной шнурок, стал вязать петельку.
Тут Семеныч, в страхе забившийся в угол, как это он всегда делал во время драк, крикнул:
– Ну, не здесь же, Валет! Нельзя же здесь!
– Как же… – старчески усмехнулся тот. – На Невский я пойду ее кончать.
И поволок в беспамятстве дергающуюся Гнилушку в соседнюю комнату,
Семеныч закрыл уши руками.
Валет заметно дрожал, когда через несколько минут вышел. Посасывая окарябанный палец, деловито сказал:
– Теперь вот что, Семеныч! На мушке мы, это точно. Если уж она Ванюху продала, то хазу твою – подавно! Мотать надо. Думаешь, зря два матросика вокруг да около бродить стали? У меня на это глаз битый.
Семеныч обеспокоенно забегал по комнате:
– Но если ты ошибаешься, Валет?
– Одного из них я «срисовал». В августе, помнишь, малину на Крюковом накрыли? Я по крышам уходил и одного из них, точно, видел. Жаль, пьяный эти дни был – давно бы чухнулся.
Семеныч все бегал по комнате.
– От так–так! От так–так!.. Бежать, конечно! Это ты прав, Валет. – Вдруг остановился в горделиво–нелепой позе, по–адвокатски вытянул руку: – Но – что им Семеныч? Семеныч убивал? Семеныч грабил? Нет. Семеныч – просто гостеприимный человек, – дробненько захихикал. – Семеныч не может отказать знакомым людям в ночлеге, в еде какой–никакой. А чем мои знакомые платят? А чем мои знакомые занимаются? Я, конечно, мог знать, не спорю… А мог ведь и не знать!.. И уныло присел на табуретку. – И все же ты прав, Валет, что нужно бежать. Но мне уже шестьдесят восемь! И – начинать все сначала? Нет! Будь, что будет, Валет, а я не пойду!
Валет неожиданно легко согласился:
– Ну, дело хозяйское… Дай пожрать, Семеныч.
Сидя за столом, поглядывал из–за отогнутой занавески. Был виден дом наискось, и Свитич, который, сидя на крыльце, пьяно двигал руками, перематывая портянки.
Валет ждал долго и наконец дождался – поймал быстрый трезвый взгляд исподлобья, брошенный на дом Семеныча.
А среди ночи вдруг легко и шустро, как картонная, полыхнула хаза.
На пожар сбежался народ со всего проулка. Трудно было даже представить, что в этих молчаливых домишках водится столько людей.
Семеныч бегал вокруг огня, упрашивал, хватал всех за руки, становился на колени:
– Люди! Вы же меня сто лет знаете! Вешчи помогите вынести, вешчи! Одну только вешчь! Лю–юди!!
Люди хмуро отмалчивались.
Свитич цапнул Семеныча за рукав, гаркнул в ухо:
– Где Валет?
Старик глянул на него ничего не понимающими, уже безумными глазами.
– Ах, там… – махнул рукой в огонь. – Все там. Все вешчи там.
13. КНЯЗЬ БОЯРСКИЙ
Вечером следующего дня Шмакову доложили: поступило заявление Боярского о том, что ограблена его квартира. Взломана дверь. Экономка, находившаяся во флигеле, убита.
– А где Стрельцов?
– Стрельцов? Его на посту нет.
– Через полчаса буду. Шмелькова – срочно! – ко мне!
С улицы флигель Боярского выглядел как обычно: плотно задернутые шторы, по скудному снегу – едва протоптанная дорожка к крыльцу.
Шмаков толкнул дверь, мимоходом оглядел и замок.
Сразу от дверей начинался маленький коридорчик. На вешалке аккуратно висела дамская потертая шубка, серый платок засунут в рукав. Чисто, опрятно, небогато, с достоинством…
В полуоткрытую дверь гостиной было видно, как осторожно, словно бы крадучись, двигаются там люди, – шел осмотр.
Шмаков остановился в дверях.
Сущий разгром! Распахнуты дверцы всех шкафов. Грудой лежат в углу книги. Мебель сдвинута. В одном месте целиком ободрана полоса обоев. В соседней комнатке творилось то же самое. В кухне – распахнут люк подпола… Впечатление было такое, будто кто–то яростно, нетерпеливо и торопливо что–то искал.
Шмаков отворил дверь в последнюю, без окон, комнату – и отшатнулся.
В прямом кресле сидела, слегка склонив голову набок, обнаженная женщина. Она улыбалась. Только приглядевшись, Шмаков увидел в полутьме веревку и то, что это не улыбка, а гримаса боли, застывшая на лице женщины навсегда.
– Какой ужас! – сказали у него за спиной.
Высокий, очень прямо державшийся, человек лет пятидесяти стоял перед ним. Короткое толстое пальто, круглая меховая шапка. Боярский.
– Да, – согласился Шмаков. – Вы – хозяин квартиры?
– Так точно. Боярский.
– Пойдемте на кухню, гражданин Боярский. Расскажите, как вы обнаружили все это.
Они уселись на кухне, и Боярский стал рассказывать. Говорил неторопливо, думаючи. Был безукоризненно спокоен.
– Я вернулся домой как обычно. Открывая дверь, увидел, что она не заперта. Иной раз с Марией Петровной – моей экономкой, скажем так… – подобное случалось. Я ее предупреждал неоднократно, но она – особа, видите ли, несколько рассеянная… Впрочем, что теперь об этом!
Боярский помолчал, перемогая что–то в себе, потом продолжил, так же спокойно:
– Я вошел в прихожую и сразу же понял: что–то случилось. Ну, во–первых, дверь в гостиную была распахнута, и в кухню тоже. Но – главное – запах! Вы не слышите его сейчас? Этот запах жженого мяса?..
Я заглянул в гостиную, увидел разгром, кликнул Машу. Я бросился в другие комнаты и вот – увидел ее. Боярский достал портсигар – простой, едва ли не из жести, протянул Шмакову, взял папиросу сам. Курил он «Эксельсиор» – дореволюционный сорт.
– Вы сказали по телефону, что дверь взломана. Между тем я не заметил на ней никаких следов.
– Я сказал «взломана»? – рассеянно переспросил Боярский. – Она была открыта, когда я пришел. Впрочем, может быть, что я и сказал «взломана», не помню.
Сколько Шмаков ни вслушивался, ни всматривался в Боярского – никаких следов волнения, преступной озабоченной суеты в нем не чувствовал. Перед ним сидел простой, откровенный и, видимо, очень мужественный человек, на которого свалилось большое несчастье.
– Что можно было взять в доме?
– Господи! Жалкие остатки! Кое–какая мелочь, оставшаяся от покойной жены, – серьги, несколько колец, кулон. Все мое золото и все мои драгоценности, – он иронически усмехнулся, – при мне. Вот очки в золотой оправе, вот обручальное кольцо. У Маши оставались, кажется, кое–какие мелочи, еще «не съеденные», так сказать.
– У вас нет никаких предположений? Почему из сотен, тысяч домов грабители выбрали именно ваш?
– А разве они руководствуются логикой? – лицо Боярского вдруг исказила ненавидящая гримаса. – Впрочем, я ведь, как вам, наверное, известно, князь. Бывший, разумеется. Но для этого быдла слово «князь» и слово «богатство» – одно и то же.
– До революции вы были богаты?
– Пожалуй.
– И так–таки ничего сейчас не имели?..
– Увы. Когда я вернулся из–за границы, поместья мои были уже разграблены. Драгоценности и золото в сейфах – арестованы. Ценные бумаги… А что они стоят сейчас, эти ценные бумаги? Так я и остался на бобах. Паек на службе, символические отчисления с арестованных банковских сумм – вот весь мой доход.
– Но может быть, вы делали вид, что вы богаты?
– Отнюдь. Я, конечно, служу вашей власти, но требовать от меня молчаливой благодарности за нищенское свое положение – этого вы не вправе!
Шмаков досадливо поморщился:
– Да я не об этом. Мог ли кто–то из ваших знакомых, друзей, сослуживцев, бывших слуг считать вас по–прежнему богатым?
– Я понял ваш вопрос. Слуги… За эти годы с ними произошли такие, наверное, метаморфозы, что я уже не берусь судить о них. Что касается круга моих знакомых, друзей, сослуживцев, то я заявляю совершенно определенно: среди них нет, и не может быть, и никогда не могло быть такого человека, который смог бы столь скотски поступить с женщиной!
– Я почему так настойчиво расспрашиваю вас о ваших знакомых… – продолжал Шмаков, настойчиво всматриваясь в Боярского. – Ключ в двери торчит изнутри. Замок не взломан. Стало быть, ваша экономка сама открыла грабителям дверь.
– Я ей это категорически запрещал.
– Но в двери есть глазок. Она видела своего убийцу и сама впустила его!
Боярский задумался. Шмаков видел, что он задумался всерьез.
– Не знаю даже, что и думать… Знакомых у Маши, которых бы я не знал, в Петербурге не было. Мы сошлись с ней в Париже – к тому времени она уже давно не бывала в России.
– Может, появился кто–то, о ком она вам не хотела говорить?
– Это почти невероятно. Она была очень искренним и честным человеком.
– В квартиру можно проникнуть как–нибудь еще, кроме…
– Есть ход из бывшей оранжереи в дом. Ход прорубили недавно. Но я смотрел: засов, как и всегда, закрыт на замок.
Шмаков поднялся:
– Мне очень жаль, что вас постигла такая беда, поверьте.
– Благодарствуйте за соболезнование. Я, собственно, даже не знаю, как вас величать…
– Шмаков. Я – один из тех, кто отвечает за борьбу с бандитизмом в Петрочека.
Боярский удивленно поднял бровь и, кажется, насторожился.
– Вы удивлены, что я приехал лично? Можете не сомневаться, ваши знакомые за кордоном преподнесут это ограбление как акцию чекистов, как месть взбунтовавшихся мужиков и черт те как еще. У нас на этот счет строгое правило: особо тщательно разбирать дела такого рода.
Повыдвигав ящички в шкафу и комоде, заглянув в фарфоровую вазочку, Боярский продиктовал список похищенного и попросил разрешения уйти ночевать к знакомым. Адрес, который он назвал, значился в списке «Гости Боярского».
Уже уходя, он вдруг обернулся:
– Я совсем забыл, на днях мне ехать в Москву! По службе. Что мне делать? Отложить?
– Смотрите сами. Нам вы пока не нужны, – как можно равнодушнее ответил Шмаков.
Квартира Боярского опустела. Только Шмаков, Шмельков и два инспектора остались заканчивать дела.
Собственно, активной деятельностью занимались инспектора – бродили по флигелю с яркой лампой в руке, выискивали мелкоту, которая могла бы не заметиться с первого раза.
Шмаков и Шмельков беседовали.
– Ну, предположим, всполошились, Вячеслав Донатович. Вчера – сожгли дом Семеныча вместе с Валетом. Сегодня – под видом ограбления – убивают Марью эту – экономку. Похоже на то, что избавляются от лишних. А?
Шмельков, как обычно, то ли слушал, то ли нет. В десятый раз проглядывал заключение судебного врача. Хмыкал, сипло дышал, затем довольно бесцеремонно перебил Шмакова:
– Послушайте: «Смерть наступила в результате проникающего…» ну, и так далее. А вот: «На теле жертвы присутствуют множественные следы ожогов, характер коих говорит о том, что она получила их, будучи еще живой». Вы знаете, Илья Тарасович, если бы я точно не был убежден, что «Ванька с пятнышком» в могиле, я бы сказал, что это – его работа! В Петербурге только он один грабил с применением пыток.
– Но он убит.
– Значит, вы меня не совсем поняли. Я говорю о его, так сказать, «школе», если здесь пристало употреблять сие слово. Я вот тут посмотрел на убийство с исторической, так сказать, точки зрения. Получается очень любопытно. Ограбление на Садовой – тоже с пыткой. Кто участвовал? «Ванька с пятнышком», Сермяга, Валет, Дышло. Сермяга расстрелян в октябре восемнадцатого. Дышло, насколько мне известно, перебрался в Одессу. Остаются Ванька и Валет. Дело старухи Богоявленской. С пыткой. Участники: Ванька, Валет, Грюня, Шелешпер. Грюня убит в драке. Шелешпер удавился в тюрьме, не дождавшись расстрела. Кто опять остается? Ванька и Валет. Бывший ростовщик Шнеерсон. Кто на его глазах поджигал внучке волосы, чтобы вынудить у старика деньги? Ванька, Валет, Лейб–Эстонец, Сахаровский и Гусар. Сахаровский сейчас у нас, Эстонец и Гусар, как вы помните, расстреляны. Опять же остаются «Ванька с пятнышком» и Валет.
– Ванька убит. Валет сгорел.
Вячеслав Донатович с нескрываемой насмешкой и с снисхождением поглядел на Шмакова. Он опять был на белом своем коне.
– Ванька убит, я верю… – сказал он с расстановкой, – а Валет, вы что, сами видели его мертвым? Кто видел Валета?
– Семеныч показал, что в доме был только Валет. Кости в пожарище… – Вдруг подскочил Шмаков, закричал: – Ды–ымов!
Появился один из инспекторов.
– Живо, Дымов! Подними Глазова. Спроси, достал ли он почерк Валета. Второе – срочно! – докторское заключение о костях, которые нашли в доме Семеныча!
Дымов мялся:
– Вы бы лучше Окоемову это поручили.
– Эт–то еще почему?
– Куриная слепота у меня, товарищ Шмаков, а сейчас ночь.
– Тьфу! – с чувством плюнул начальник. – Ну а если ночью на операцию пошлют?
– Не пошлют. Начальство знает. Потом – недавно это у меня. Доктор сказал, от какого–то недостатка. Витамина, что ли, какого–то не хватает.
– Зови Окоемова!
– Ах какая куриная наша слепота! Какие ошибки делаем! – Шмаков сел на стул, но тут же как обожженный вскочил, зашагал по комнате. – Если все окажется по–вашему, то дела не такие уж и плохие… – он оживленно потирал руки.
Шмельков скромненько слушал, но глаза его лучились ехидством.
– Вы хотите сказать, что автор письма – Валет, а труп в доме Семеныча – не Валет?
– Именно!
– И что Валет убил наложницу Боярского, и что это именно он искал драгоценности в доме?
– Возможно!
– Ну а теперь–то, – торжествующе хмыкнул Вячеслав Донатович, – признавайтесь: кто был прав, связав Боярского с хищениями ценностей?
– Вы, вы, дорогой наш товарищ Шмельков! Хотя это – пока еще предположение.
Не так уж много надо было старику, чтобы ощутить блаженство.
– Да–с, Илья Тарасович! – актерским ублаженным баритоном пророкотал он. – Нюх в нашем деле, согласитесь, что–нибудь да значит! Валет, правда, меня несколько озадачил. Не ждал я, признаться, такой прыти от вчерашнего школяра… Он, видимо, решил, что все похищенное хранится у Боярского. И, не сомневаюсь, он догадывался, что Ванька готовит точно такое же дело. Решил упредить. Он у Ваньки многому научился, этот гимназист, – и как пытать, и как напарника из дела выводить. До Одного только недодумался: что Ванька может знать какое–то другое место хранения. А может быть, понадеялся на осведомленность экономки? А может, просто спешил?
14. ИВАН ГРИГОРЬЕВИЧ СТРЕЛЬЦОВВ день, когда была убита экономка, Стрельцов вел наблюдение за флигелем…
– Наполеона–то как звали? Бонапарт звали. А мамашу Наполеона? А мамашу – Летеция. Ты по–французски соображаешь, Елизарыч, или подзабыл малость?
– Подзабыл, Ванюша… – смущенно прокашлялся старик.
– Тогда слушай. «Бонапарт» по–французски – «лучшая часть», понял? А «Летеция» опять же по–французски – «лето»! «Лучшая часть лета» – это что будет?
Старик восхищенно засмеялся:
– Опять солнце получается! Как ни крути, а все по–ихнему получается: не было Наполеона, обшиблись, солнце заместо него приняли! – и опять задребезжал донельзя радостным хохотком. – Мы уж с соседом эту книжку скрозь прочли – по десяти раз, ей–богу, не вру!
Ваня Стрельцов, наблюдавший из окна каморки за дверями флигеля и за коридором, вдруг вскочил.
– Погоди, Елизарыч! – тревожным голосом перебил он старика. – Никак знакомого встретил! – и выбежал из комнаты сторожа.
Он увидел Валета, который сбежал с крыльца Боярского и, оглядываясь, заторопился по Литейному.
«Как же это я прозевал его?» – досадовал Стрельцов. Через пять минут, когда Валет на одном из углов оглянулся, Иван понял, что замечен. Но что–то подсказывало Стрельцову: отпускать Валета нельзя. Он припустил бегом:
– Валька! Валька!
Валет остановился, зло глядя на подбегающего Стрельцова.
– Ты чего ж это? Я тебе кричу–кричу, а ты…
– Чего надо? – Голос у Валета был неприязненный. Он время от времени поглядывал в конец улицы, словно ждал погони.
– Ф–фу! Дай отдышусь…
Они пошли рядом, Валет шел все так же торопливо.
– Помнишь, ты предлагал мне… ну, работу? Помнишь?
– Не помню.
– Да ты что, Валька! Меня же с фарфорового уволили! Одна надежда на тебя. Я теперь на все согласен.
– Опомнился. Нету больше работы. Нету! И – вали отсюда!
Валет был рассвирепевшим и таким страшным, каким Стрельцов его и представить не мог. Лицо дергалось какими–то волнообразными движениями, глаза были пустынны и мертвы.
– Ва–альк! – заканючил Стрельцов, снова увязываясь за Валетом. – Жрать ведь нечего! Тебе хорошо, при деле, а чтоб товарища пристроить…
Валет в какой–то подворотне вдруг резко остановился. Стрельцов налетел на него и тотчас же почувствовал возле горла – щекотно и колко – нож.
– Ну, слушай, ты, товарищ! Я тебе сказал, пшел отсюда! Или по–другому объяснить?
– Да как же я, Валька, уйду, если ты меня за грудки держишь?
Тот оттолкнул его. Пошел не оглядываясь. И вдруг опять услышал за спиной:
– Валь! А Валь!
Валет повернулся и обомлел: Стрельцов держал в руке наган.
– Я же не собака, Валя, чтобы говорить мне «пшел»… Руки подними! Кому, гад, говорю! – вдруг вскрикнул он с ненавистью.
Валет поднял руки:
– Ты что ж это, Ванька? Да погоди ты! Давай поговорим… договоримся…
– Не о чем договариваться! В чека с тобой договорятся!
Лицо Валета стало изумленным.
– Так ты из этих, что ли? – и показал глазами куда–то за спину Стрельцова. – И они тоже, значит, с тобой?
Тот невольно оглянулся, и этого было достаточно, чтобы Валет резким зигзагом выскочил из подворотни во двор.
Стрельцов бросился следом и дважды, почти не целясь, выстрелил. Валет закричал, припал на одну ногу и, волоча ее за собой, тем не менее очень быстро нырнул в ветхую сараюшку, наполовину уже разобранную на дрова.
Сарай стоял, притулившись к высокой бетонной стене забора. Деваться отсюда Валету было некуда.
Тут же что–то больно хлестнуло Стрельцова по лицу. Он отпрянул назад в подворотню. К счастью, это была всего лишь кирпичная крошка от пули, ударившей рядом с головой. Следом же ударила вторая – о стенку подворотни, срикошетила, завизжав.
Иван задумался. Положение было сложное: Валета он в западню, конечно, загнал, а как извлекать его оттуда?
Двор был заброшен. Нежилой дом в форме квадратной буквы «с» и высокий бетонный забор.
Район был на редкость безлюдный. Иван вспомнил, что, когда они шли с Валетом, навстречу им попалось от силы три–четыре человека. Да и сейчас никто из прохожих не мелькнул в проеме подворотни. А ведь надо как–то предупредить своих – в одиночку ему Валета не взять…
И патронов всего пять штук. У Вальки – тоже. (Однако это неизвестно, – налетчики, Иван знал, часто носят при себе по два револьвера).
«Что ты там делаешь, Валет?» Стрельцов поднял с земли дощечку, надел на нее шапку и осторожно высунул из–за угла.
Страшной силы удар вырвал дощечку из рук. Шапка отлетела метра на три – на открытое для выстрелов место. Тяжко почему–то заныли пальцы.
«Теперь у Вальки четыре выстрела. Может, и больше, но я буду считать – четыре. Так мне легче», – подумал он.
В подворотне насвистывал ветер. Сухой серый снег шевелился от его порывов под ногами, как живой. Стрельцов начал замерзать.
По–прежнему никто из прохожих не мелькнул в проеме ворот. Начинало смеркаться.
Иван рискнул и на секунду выскочил на улицу. И вправо и влево – пустыня.
Он замерзал все больше и с каждой минутой все больше ощущал нелепую безвыходность своего положения: и отлучиться нельзя, и долго сторожить Валета он не сможет – из–за холода.
…Метрах в десяти, слева от ворот, ведущих во двор, поскрипывала на ветру дверь, повисшая на одной петле. Вход в здание был открыт.
«Если успеть проскочить туда, – подумал Иван. – Если б туда проскочить…»
И вдруг, испугавшись, что не решится на это, Стрельцов отчаянно топая сапожищами, побежал к дверям. Разлетелось стекло в доме – Валет выстрелил.
Головой вперед, как в воду, сиганул Иван в темноту подъезда, и тут будто горячим хлыстом стегануло его.
Он сразу упал, и это спасло его. Пуля всего лишь прошила ягодицу – вдоль и насквозь.
Он вскочил, чтобы взглянуть на сарай, и вскрикнул от боли. Он услышал, как побежала горячая кровь по ноге. И едва понял, что это кровь, что это его, Вани Стрельцова, кровь, ему стало плохо.
Наскреб с подоконника пыльного снега, потер лоб.
Теперь из темени подъезда ему был хорошо виден сарай. Иван отковылял поглубже в темноту, пристроился за бочонком с истошно пахнущим клейстером, «А ведь Валет дважды стрелял», – подумал он.
Кровь все бежала и бежала. Как перевязать рану, он даже не представлял. Отодрал кусок исподней рубахи, сунул сзади в штаны.
«Герой, – прошептал он, морщась от боли, – а у героя – геморрой. То–то веселья всем будет!..» Но подумал об этом он спокойно. Потому что боль была настоящая, и кровь текла настоящая, и напротив был враг – тоже настоящий.
Он поймал себя на том, что будто бы проснулся. На миг вдруг дернулось все перед глазами, исчезло, потом медленно, нехотя появилось. Он всполошился. «Это меня от клейстера мутит», – решил он и захотел встать. Очень трудно оказалось встать. У него даже в глазах потемнело, настолько трудно оказалось встать.
Его качало, как пьяного.
– По стеночке, по стеночке, – бормотал он себе, пробираясь к окну.
Стал виден сарай. «Ну, стреляй же!» Валет молчал.
В сапоге хлюпало от крови.
«Что же это творится со мной? – удивленно подумал он. – Ну, кровь. Ну, больно. А вот сейчас я лягу, а он уйдет. На одной ноге, с двумя патронами, а уйдет».
Он посмотрел вниз и с изумлением заметил, как немощно и вяло болтается в его ладони револьвер. И испугался: через пару минут он уже не сможет даже и выстрелить!
Он заметил, что щеки его мокры, когда вновь очнулся после мгновенного обморока.
Потом, дождавшись, когда его ненамного отпустила слабость, торопливо доковылял до входа, вывалился плечом вперед в проем двери и, медленно сползая по стенке на пол, пять раз, с усилием нажимая спуск, старательно выстрелил по сараю наугад.
Он не услышал ответного выстрела. Не видел, что произошло дальше. Дряхлый сарайчик вдруг принялся скрипеть и коситься, передняя стенка его рухнула, и вместе с ней головой вперед грохнулся Валет, на которого сыпались ветхие остатки крыши.
Стрельцову повезло. Неподалеку оказался патруль. Услышав выстрелы, прибежали матросы. Не случись этого, Иван наверняка бы погиб, потеряв столько крови.
