Текст книги "Поединок. Выпуск 7"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Леонид Словин,Владимир Рыбин,Геннадий Головин,Иван Макаров,Артур Макаров,Эдуард Хлысталов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Так точно. Одни убитые остались. Наших много полегло, а немцев еще больше.

Сорокин встал и, жестом приказав бойцам следовать за собой, пошел в том направлении, в котором немного раньше уходил Зубков. Пограничники двинулись за ним. Сначала шли кустами. Потом вышли в поле и сразу увидели прямо во ржи четыре сгоревших немецких танка. Между ними, зияя черными дырами проломленных бортов, недвижно застыли бронетранспортеры. Ни танки, ни бронетранспортеры уже не чадили. Это говорило о том, что бег их был остановлен еще накануне, во вчерашнем бою, громовые отголоски которого пограничники слышали в болоте. Когда подошли к разбитой технике поближе, увидели первых убитых немцев. Их было много: в серых мундирах пехоты и черных куртках и комбинезонах танкистов. Сорокин, не останавливаясь, пошел дальше. За полем, на взгорке, начинались окопы полка. Отрыты они тоже были наспех, как и у пограничников, но проходили по очень выгодному рубежу. И все были исклеваны снарядами и бомбами. В нескольких местах виднелись полузасыпанные землей, исковерканные наши орудия и пулеметы. Рядом с ними лежали расчеты. Бой, судя по всему, был жарким и упорным. Потери с обеих сторон были очень велики. И было неясно: отошли в конце концов наши под натиском явно превосходящих сил врага или полегли здесь все до последнего…

– Если это провокация, то она просто чудовищна, – нарушил молчание рядовой Сапожников.

Сорокин, обернувшись, посмотрел на него. Сапожников был толковым, грамотным бойцом, неплохо знал немецкий язык. До службы на границе работал учителем, ездил с лекциями по колхозам Поволжья, выступал с докладами и беседами. Служба его уже подходила к концу. Но теперь все планы круто менялись.

– Думаю, товарищ Сапожников, что это не провокация, – ответил Сорокин. – Ведь если бы только полк отступил. А ведь за ним стоял второй эшелон дивизии. Но и его нет… И боя не слышно… Это война.

– Чу!.. – прервал вдруг разговор Зубков.

Все обернулись к нему.

– Верно, гудит вроде, – подтвердил Закурдаев.

– И я слышу, – обрадовался Борька.

– Разговоры! – оборвал их Зубков.

За лесом, там где проходила дорога, которую оседлал полк и удерживал от немцев своим центром, слышался какой–то неясный шум. Похоже было, что там кто–то ехал. Но кто? И куда?

– С раненым туда идти ни к чему, – сказал Зубков.

Капитан в это время очнулся и застонал. Над ним склонились Сорокин и Зубков. Капитан попросил пить и обвел бойцов мутным, ничего не видящим взглядом. Закурдаев мигом снял с пояса фляжку, отвинтил крышку, подставил горлышко к губам командира.

Капитан пил, а Зубков приговаривал:

– Потерпите еще чуток, товарищ капитан. Должны сейчас к своим выйти.

Колодяжный ничего не ответил и снова закрыл глаза.

– Крови много потерял наш командир, – сказал Сорокин и распорядился, обращаясь к старшине: – Идите. Мы останемся тут. Отойдем в лес и будем вас ждать. Разведайте все один.

И снова Зубков ушел на задание, а группа вернулась по полю в лес. Здесь и маскировка была надежней, и в случае вынужденного отхода легче было найти менее опасный путь.

На этот раз старшину ждали дольше. Он появился лишь через час. И все это время за лесом что–то гудело и шумело. Зубков прибежал, словно за ним гнались. Лицо его было встревоженным и Даже, как показалось Сорокину, растерянным.

– Немцы! – переводя дух, коротко выпалил он.

– Где? – схватился за автомат Сорокин.

– На дороге. Идут машины – конца нет. С пехотой и без пехоты. Что–то везут. На прицепах орудия. Идут танки. Броневики… Я смотрел минут двадцать, – уже более подробно доложил Зубков. – Теперь и я думаю, самая это настоящая война, товарищ старший лейтенант.

Сорокин опустил автомат:

– Вас не заметили?

– До меня ли им? Шпарят как настеганные.

– В таком случае, давайте отойдем поглубже в лес.

Пограничники поднялись и двинулись за старшим лейтенантом. Остановились метров через триста в густом орешнике. Когда бойцы сели, Сорокин сказал:

– Больше ни у кого не может быть сомнений. Началась война. Враг напал неожиданно, вторгся на нашу территорию и потеснил наши войска. Фактически государственная граница проходит теперь по линии фронта. Наша задача – снова занять на этой границе свое место. И мы сделаем это.

Сорокин поднял над головой автомат и поклялся:

– Клянусь, Родина, я снова стану часовым твоих рубежей!

– Клянусь!

– Клянусь!

– Клянусь! – повторили следом за ним пограничники.

– А мне можно поклясться? – спросил неожиданно Борька.

– Даже обязательно, – сказал Сорокин. – Ты же с нами.

– Клянусь, и я дойду до границы и отомщу проклятым фашистам и за мамку, и за батю, и за Гошку! – глухо произнес Борька и поднял руку, как это делают при пионерском салюте.

Пограничники молча смотрели на него, молча подняли сжатые кулаки.

– А пистолет мне дадут, товарищ старший лейтенант? – снова спросил Борька.

Сорокин на минуту задумался.

– Ты можешь называть меня по имени и отчеству: Николаем Михайловичем. А пистолета свободного у нас пока нет. А когда добудем – дадим непременно.

– Я сам добуду, – сказал Борька.

– Может и так статься, – согласился Сорокин. – Однако давайте уясним обстановку. Мы в тылу врага. На руках у нас раненый командир. Мы будем пробиваться к фронту и понесем его. Это возлагает на всех нас особую ответственность и требует максимальной осторожности. Попытаемся догнать наших.

Шли уже четверо суток: в светлое время отлеживались где–нибудь в гуще леса или в болотах, ночами – насколько позволяла местность двигались на восток. На дороги старались не выходить. Они почти везде были забиты немецкими войсками. Можно было бы двигаться быстрее. А главное, смелее себя вести. Но группу сковывал раненый. Все видели, что он мучается, но помочь ему никто не мог. Пограничники спешили, напрягали последние силы. Однако не только не встретили никакой нашей части, но за последние двое суток даже не слышали стрельбы. Война так стремительно продвигалась на восток, что стало ясно: если и дальше группа будет двигаться такими же темпами, она не догонит фронта.

Утром пятого дня Зубков разделил на всех последнюю банку консервов, разломил на семь долей три последних, оставшихся в его личном НЗ сухаря.

Видя это, Сорокин сказал:

– До сих пор мы старались обходить деревни стороной. Теперь нам без них не обойтись.

Зубков тотчас же оправил на себе гимнастерку. Это он делал всегда, когда намеревался обратиться к начальству или сам должен был получить от него какое–нибудь задание. Он был уверен, что и на этот раз старший лейтенант пошлет в разведку его. Но Сорокин решил иначе.

– Пойдет Закурдаев, – распорядился он. – А тебе, Иван Петрович, хоть и маленький у нас отряд, и тут дел найдется.

Закурдаев поправил на голове фуражку и окинул товарищей с высоты своего роста снисходительным взглядом. Сорокин тоже посмотрел на пего и задумчиво сказал:

– Жаль, конечно, что никакой штатской одежды у нас нет. Все–таки была бы маскировка.

И вдруг его осенило: а может, Борису поручить это дело?

– Пойдете вместе. Естественно, вы, товарищ Закурдаев, старшим. Пойдете на восток. Попытайтесь зайти в ближайший населенный пункт. Если память не изменяет, где–то тут должны быть Гречишки. Добудьте хоть каких–нибудь медикаментов. Хотя бы просто йод, марганцовку. Достаньте сколько можно продуктов: хлеб, картошку, одним словом, что дадут. И конечно, соберите подробную информацию о противнике. И вообще об обстановке.

– Я бы, перед тем как идти, сориентировался. А то ведь можно и мимо этих самых Гречишек проскочить, – предложил неожиданно Зубков.

– А чего отсюда увидишь? – недоуменно спросил Закурдаев и огляделся по сторонам.

– Отсюда, конечно, ничего не увидишь. А ежели на верхотуру взобраться – там глазам простор, – разъяснил старшина.

– Так бы и сказал: на дерево залезть, – недовольно буркнул Закурдаев.

– Сам соображать должен. А то только на свою длинную шею надеешься.

Закурдаев стал стаскивать сапоги. Но Зубков остановил его:

– Помоложе тебя найдется, – сказал он и подтолкнул Борьку: – Давай–ка, паря, а мы посмотрим, на што ты горазд.

Борька словно только и ждал этой команды: мигом подтянул штаны и, ловко действуя босыми ногами и руками, вскарабкался на высокий дуб. Прошло несколько минут, и он сообщил уже с самой верхушки:

– Все хорошо видно.

– Доложи, что именно, – сказал Сорокин.

– А все. Поле вижу. И церкву. И деревню…

– Где поле? – спросил Сорокин.

– А вон, – ответил Борька. Но, очевидно, понял, что такой ответ Сорокина не удовлетворит, и уточнил: – Если на солнце смотреть, то совсем влево. А церква и деревня почти прямо.

– Ясно, – ответил Сорокин. – Еще что видно?

– А больше ничего. Лес кругом…

– Дыма нигде не видно?

– Дым справа. Далеко–далеко.

– Много?

– До неба.

– Белый?

– Черный. Как туча.

– Понятно. Слезай, – сказал Сорокин.

Борька проворно спустился вниз. Закурдаев уже был готов к выходу. На плече у него висел автомат. На ремне две гранаты.

– Разрешите выполнять? – обратился он к старшему лейтенанту.

– Идите, – сказал Сорокин и пожал им обоим руки.

Разведчики пошли. Пограничники проводили их молчаливыми взглядами. Но когда те подошли к кустам, Зубков не выдержал.

– Крестника–то береги. Все–таки малой! – крикнул он Закурдаеву.

Закурдаев кивнул и совсем по–домашнему положил Борьке на плечо свою руку.

– А вы, товарищи, вскипятите воды – надо сделать командиру перевязку, – распорядился Сорокин. – Ну и… остальное сами смотрите.

– Понял. Все понял, – отдал честь Зубков и обратился к бойцам: – Давно хочу спросить, кто из вас лапти плести умеет?

Бойцы переглянулись.

– Мне в детстве приходилось, когда на покос собирались, – ответил рядовой Бугров.

– Вот и хорошо, – обрадовался Зубков. – Надери–ка лыка да и сплети нашему мальцу. Он на дерево лез, а я посмотрел: ноги–то у него уже все ободраны. А еще сколько идти?

– Я пожалуйста, товарищ старшина, – с готовностью ответил Бугров. – А чем плести–то? Инструмента–то нет.

– Известно. Кадачик [3]3
  Инструмент для плетения лаптей.


[Закрыть]я тебе не представлю. Без него обходись. Возьми у Гусейнова складень, тесак у тебя есть, намедни подобрал. И орудуй, – решил вопрос старшина.

– Тесаком? – удивился Бугров.

– А не нравится, так пальцами. Сполняйте, товарищ Бугров.

Бугров протянул руку Гусейнову за перочинным ножом.

– Вы, товарищ Сапожников, наладьте все для перевязки, – продолжал Зубков. – Котелок у вас имеется, воды нагреете. А у меня из мешка достаньте рубаху и порвите ее на бинты. Как знал ведь, что пригодится, сунул, – вздохнул старшина. – А вы, Гусейнов и Елкин, займитесь носилками. Лес тут хороший, подберите такие слеги, чтоб вчетвером нести можно было. Легче в пути будет.

– Я давно хотел предложить так сделать, – сказал Гусейнов.

– Вот и хорошо, – одобрил Зубков. – Сполняйте.

***

Молчаливый лес, по которому, придерживаясь направления на солнце, шли Закурдаев и Борька, время от времени оглашался гулом пролетающих в небе самолетов. Они обошли стороной поросшую ромашками поляну и очутились на берегу заболоченной речушки, скорее даже ручья. Закурдаев первым шагнул в воду. Она сразу же залила его выше колен. Он усмехнулся, достал из кармана брюк гранату и повесил ее на пояс. Потом махнул рукой Борьке:

– Давай на закукорки.

– Я сам, дядь Гриш, – заартачился Борька.

– Какой из тебя, из мокрого, разведчик, делай, что говорят, – скомандовал Закурдаев и посадил Борьку на спину.

Они перебрались через ручей, и Борька, поглядывая на новую гранату, спросил:

– Это лимонка, дядь Гриш?

– Правильно надо называть Ф–1, – пояснил Закурдаев.

– А у нас называли ее лимонкой, – сказал Борька.

– Известно, в детском саду и названия детские, – скептически заметил Закурдаев.

– А она с запалом? – не обратил внимания на его усмешку Борька.

– Не карандаш же я в нее сунул, – хмыкнул Закурдаев и вдруг насторожился: – А чего это тюкает где–то?

– Не знаю, – прислушался Борька.

– А ну–ка двигай вперед, – приказал Закурдаев.

Борька пошел дальше.

– Не знаю! – передразнил его Закурдаев. – А я же чую! Шо у тебя в кармане?

Борька послушно вывернул карманы. На траву посыпались винтовочные патроны, пустые обоймы, какая–то металлическая коробочка.

– Ничего себе склад боеприпасов, – протянул Закурдаев и взял в руки коробочку. – А это шо? – В коробочке оказались пять патронов от немецкого автомата. – И тут боезапас! – крякнул Закурдаев. – Для чего он тебе?

Борька, не ожидая такого вопроса, заморгал.

– Старший лейтенант обещал мне дать винтовку. А патроны у меня уже есть. И я тогда сразу отомщу этим гадам за всех своих. И за ваших товарищей, – ответил он.

– Да в разведку–то ты зачем все это тащишь! – не на шутку рассердился Закурдаев.

– А куда мне их девать? – насупился Борька.

– А если немцы тебя сцапают? Да обыщут? Да найдут все это? Ты соображаешь?

– А что, нельзя? Я же не у них взял. Я нашел…

– Ну, крестник, чувствует мое сердце: хлебну я с тобой горя, – запричитал Закурдаев. И вдруг грозно скомандовал: – А ну, дай все это сюда!

После этого, положив Борькины патроны себе в вещмешок, он пошел дальше. Борька, стараясь не отстать от него, почти бежал рядом с ним.

– Нас для какого дела послали? – сердито шипел, не глядя на Борьку, Закурдаев.

Борька, чтобы не рассердить его еще больше, молчал.

– В разведку. Разузнать обстановку, – сам отвечал на свой вопрос Закурдаев. – Это главное. И может, именно тебе придется это исполнять. Потому как ты буквально местный житель. И без формы. И тебе зайти в деревню очень даже просто. Поймают, спросят: «Откуда?» Скажешь: «Из Кривули». – «Зачем пришел?» – «Ищу корову». И все чин чинарем. А у тебя неожиданно всякие демаскирующие признаки обнаруживаются. Ну, крестник…

Лес оборвался изгородью, за которой сразу же начиналось большое картофельное поле. Закурдаев сразу замолчал и даже прикрыл ладонью рот, словно побоялся, что ненароком скажет что–нибудь еще. Потом лег и пополз к изгороди. Борька во всем подражал ему. У изгороди они долго наблюдали за полем, за деревней, примыкавшей вплотную к полю с противоположной его стороны. В поле не было видно ни души. В деревне тоже будто все вымерли. Только раз–другой кто–то быстро пробежал со двора во двор, и опять никого.

– Я поползу. А ты иди вон той тропкой. Будто и впрямь идешь из Кривули, – вполголоса сказал Закурдаев. Никого не бойся. Ни от кого не прячься. Ищешь корову – и точка. Зайди в крайнюю хату и, если порядок, открой окно. Нет – беги ко мне. Я прикрою. Давай!

Они разминулись. Борька пошел к тропе и дальше в деревню. Закурдаев пополз между грядками, прикрываясь густой ботвой.

Хатенка, на которую нацелился Борька, стояла несколько на отшибе от остальных дворов, была невысока и ветха. Борька не испытывал страха. Но все же, когда он подошел к крыльцу хатенки, сердце у него забилось сильнее обычного. Может, поэтому, сколько он ни прислушивался и ни присматривался, он не обнаружил в хатенке никаких признаков жизни. У него даже мелькнула мысль: «Может, и здесь всех постреляли? Зайду, а там все побиты?» От этой мысли ему стало совсем не по себе. Но он заставил себя пересилить страх и постучать в окно. Хатенка не отвечала. Борька постучал сильнее. За окном кто–то или что–то пискнуло.

– Чего надо?

Голос был женский. И Борька обрадовался.

– Напиться у вас можно? – спросил он.

– Напейся.

Борька зашел в хатенку. В ней неожиданно оказалось чисто. В углу стоял большой, покрытый клеенкой стол. Напротив него кровать. Возле печки сидела старуха. Она посмотрела на Борьку подслеповатыми глазами и сказала:

– Ковш в ведре. А ведро на скамейке.

Борька быстро нашел и то и другое, сделал несколько глотков и спросил:

– Немцы в деревне есть?

– Вчера были. Возле церкви стояли. К вечеру за речку ушли, – ответила старуха.

– А сегодня не приходили?

– Не слышала… Сам–то откуда?

– Кривулинский.

– Это там, у кордона? Далеко…

– Ага, – сказал Борька. – Пожгли наш колхоз дотла. И поубивали всех. А можно и мой товарищ напьется?

– Кличь, – разрешила старуха.

Борька быстро распахнул окно. Но никого в поле не увидел и выбежал на улицу. И тотчас, за сараем, нос к носу столкнулся с Закурдаевым.

– Куда? – схватил его за руку пограничник.

– За вами, – даже оторопел Борька.

– А я как велел меня вызывать?

– Я открыл, а вас нет, – оправдывался Борька.

– Значит, так надо, – оборвал его Закурдаев. – Ну, что там?

Борька доложил обстановку.

– Старуха надежная? – спросил Закурдаев.

– Добрая. Воды дала.

– Была бы добрая, молоком бы напоила, – проворчал Закурдаев. – Ладно, рискнем.

Они вошли в хатенку. Старуха, хоть и плохо видела, но сразу разобрала, кто явился к ней в дом. Увидела и сразу побежала к окну закрывать занавеску.

– Здравствуй, мать, – снял фуражку Закурдаев.

– Здравствуй, сынок, – даже поклонилась немного старуха.

Закурдаев кивнул Борьке.

– Иди–ка к тому окну, смотри вдоль улицы. Что заметишь – докладывай, – сказал он и присел на скамейку рядом с ведром. – Значит, немцев нет, мать?

– Были, – повторила старуха.

– А куда ушли?

– Мужиков согнали и повели к реке. И старика мово тоже увели…

– Зачем?

– Вроде переправу налаживать. Соседка сказывала…

– А где же у вас река–то?

– А за церквой, за лесом, верст семь.

– В соседних деревнях немцы есть?

Старуха кивнула головой:

– В Сизовке есть. А более не знаю.

– А почему знаешь, что в Сизовке есть?

– Вчера скотину оттель гнали.

– Далеко эта Сизовка?

– Пятнадцать верст… Туда дорога по берегу.

Закурдаев встал:

– Спасибо, мать, за разговор. Спасибо. Нет ли у тебя еще йоду? Раненого нам перевязать надо.

Старуха полезла в красный угол и вытащила из–за иконы пузатый флакон, на три четверти заполненный темной жидкостью. Она посмотрела на флакон, вздохнула и протянула его бойцу. Закурдаев спрятал флакон в карман гимнастерки.

– И за это, мать, спасибо, – сказал он и, потоптавшись, спросил еще: – А с харчами, мать, не поможешь нам малость?

Старуха будто ждала этого. Согласно кивнула.

– Кто же вам еще подсобит, если не мы, – вздохнула она. – Бульбы дам. И хлеба дам…

В этот момент под кроватью вдруг хрюкнул поросенок. Глаза у Закурдаева сразу заблестели.

– Чую, кабанчик есть, – заметил он и проглотил слюну.

– От ворога припрятала. Как пришли, первым делом но дворам направились кур стрелять, – сказала старуха.

Закурдаеву очень хотелось попросить у старухи поросенка. Ведь последние двое суток бойцы питались в основном грибами и ягодами. Но язык не повернулся.

– Хотела до зимы сохранить, – продолжала старуха, думая какие–то свои думы, – да видно, не получится. Сведут со двора ироды. Так уж берите и его. Все–таки своим пойдет.

Закурдаев совершенно оторопел, вдруг вытер рукавами рот и поцеловал старуху. – Звать–то тебя как, мать?

– Ульяной. Ульяна Касьяновна, – поправила сама себя старуха. – Да что уж…

– Мы, Ульяна Касьяновна, этого вовек не забудем. И берем мы взаймы. Истинное слово, – поклялся Закурдаев.

– Буде пустое говорить, – попросту махнула рукой старуха. – Где вас искать–то? Да и будете ли еще живы?

– Непременно будем!

– Ну, дай бог! – вздохнула старуха. – Только уж сам за ним полезай. Мне, сынок, нагибаться хуже смерти. Поясница совсем замучила.

– А вы каленым песочком погрейте. Или еще лучше солью. Враз снимет, – обнадежил Закурдаев. И быстро стащил со спины вещмешок. Развязал его и опустился на колени. Нагнулся под кровать. Но вспомнил про гранаты, снял их с пояса и положил на пол. Опять хотел было залезть под кровать, но не полез и окликнул Борьку.

– Сбегай–ка ты, брат, пока на улицу, да посмотри, что там делается.

Сказал и уж теперь распластался на полу. Он полез к поросенку и не видел, как Борька ловко схватил с пола лимонку и выскочил из хатенки. Закурдаев поймал поросенка, завязал ему на всякий случай рыло и сунул в мешок. А Борька в это время вприпрыжку бежал по улице. Он миновал четыре проулка, когда неожиданно услыхал визгливые чужие голоса и увидел троих немцев. Размахивая полотенцами, в полурасстегнутых кителях, пьяно горланя песню, они двигались вдоль улицы ему навстречу. Борька мгновенно шмыгнул за поленницу. Немцы прошли мимо, не заметив его. Закурдаев тоже услыхал песню, взвел на боевой взвод автомат и замер у окна. Теперь ему казалось, что он зря послал на улицу Борьку. Были бы они вместе, действовать в такой неожиданной ситуации было бы легче. Его немного успокоила старуха.

– Опять в баню направились, – сказала она. – Вчера там весь вечер буянили.

– А где баня?

– У пруда. До нас не дойдут, – объяснила старуха.

– Принесла нелегкая, – проворчал Закурдаев. – И где этот шкет запропастился?

А Борька внимательно следил за немцами через просветы поленницы. Немцы свернули в проулок, пошли к пруду. Потом они зашли в баню, оставив распахнутой дверь.

Выходя из хатенки, Борька не думал встретить на улице врага. Старуха уверила их, что немцев в деревне нет. И гранату он стащил у своего старшего больше из озорства. Но когда немцы оказались вдруг совсем рядом, у Борьки сердце заколотилось от неудержимого желания швырнуть им под ноги лимонку. Он смотрел через поленницу на немцев, а видел страшную черную воронку, образовавшуюся на месте, где стояли его мать и отец. Немцы горланили песню. А он слышал крики обезумевших от ужаса односельчан. Поленница, к которой он прижался, испускала душистый аромат сосны. А у него горло перехватило от воспоминаний об удушливом дыме пожарища, оставшегося как память о Кривуле. Немцы удалялись от него по проулку все дальше. А у него все настойчивее крепло желание рассчитаться с ними.

Когда они скрылись в предбаннике, Борька ужом выполз из–за поленницы и, пригибаясь к траве, побежал напрямик к бане, по лугу. Он подбежал к двери, первым делом закрыл ее и подпер колом. Потом достал из кармана гранату, вырвал чеку и втолкнул гранату в слуховое оконце. Он не успел забежать и за угол, как внутри бани громыхнул взрыв, из окошка со звоном вылетело стекло, а из–под крыши повалил дым и посыпались пыль и сажа.

Когда Борька подбежал к хатенке, Закурдаев с автоматом в руке и мешком за спиной был уже на крыльце.

– Ну! – только и мог выговорить он и вприпрыжку сбежал с крыльца. – За мной, стервец! – на ходу крикнул он Борьке и через поле побежал к лесу. Борька едва поспевал за своим старшим. И хотя погони за ними не было и вслед им никто не стрелял, они проскочили поле без единой остановки. И еще больше километра запутывали следы, петляли по лесу, прежде чем Закурдаев вволю отвел душу и на чем свет отругал Борьку.

– Какой ты боец?! Шпана ты и анархист! Вот ты кто есть! Под трибунал тебя отдать надо! Вот что я тебе скажу!

У Борьки от пережитого волнения еще стучали зубы. И он плохо понимал, за что его ругает старший. Но когда Закурдаев заговорил о трибунале, Борька насторожился.

– А за что трибунал? – повторил он не совсем понятное, но тем не менее страшное слово.

– Как за что? – вскинулся Закурдаев. – Задание не выполнил? Тебе что было приказано? Чуть что заметишь, сразу же докладывай. А ты?

– А я… – начал было объяснять Борька. Но Закурдаев не дал ему договорить.

– Что – я? Там взрыв! Надо уходить! А тебя нет!

– Не успел я сразу…

– Вот и не выполнил задания. Раз! Гранату спер? Два!

– Не спер, а взял, – поправил Борька.

– Какая разница, если без спросу? Спер, и амба. Где она?

– Я же бросил ее. Вы же слышали, – даже удивился такому вопросу Борька.

– Что? – оторопел Закурдаев и остановился как вкопанный.

– Бросил в баню. А там были три немца, – объяснил Борька.

– Так это ты? – вытаращил глаза Закурдаев.

– Бросил я, – подтвердил Борька.

– Мать честная! А я думал, что там за грохот? Кто бьет? По кому? Знаю одно, немедленно надо уходить! А это, оказывается, он. Три немца!

– Три…

– А если бы их было пять?

– Все равно бы бросил.

– А в соседнем доме еще десять? Тогда што? – Тогда не знаю…

– А я знаю: сцапали бы тебя как миленького да выпустили бы из тебя кишки! А ты бы нюни распустил! А они бы до всего дознались и взяли бы всю группу! Вот чего стоит твое геройство…

Борька молчал. Понуро смотрел себе под ноги. Ему казалось, что на войне все проще: увидел врага – бей. А выходит?..

– Да что с тобой толковать, старший лейтенант во всем разберется, – закончил разговор Закурдаев и двинулся быстрым шагом дальше, в глубь леса.

***

Выслушав доклад Закурдаева, Сорокин сразу поднял группу:

– Не думаю, что немцы станут нас разыскивать. Но нельзя забывать, что с нами раненый командир. Поэтому рисковать не стоит.

Пограничники подняли носилки и двинулись в обход деревни. Уже на ходу решали все проблемы. И в первую очередь – куда идти дальше. Сорокин советовался только со старшиной. Зубков был человеком рассудительным, и к его предложениям стоило прислушиваться. В конце концов решили, что самое правильное будет выходить к реке километрах в трех ниже переправы, которую, по сообщению Ульяны, возводили деревенские мужики. Карты у Сорокина не было. Поэтому направление движения выбрали приблизительно.

Сорокин шел впереди группы. Зубков переместился замыкающим. Борька только того и ждал. Он тоже начал потихоньку отставать и скоро незаметно поравнялся со старшиной.

– Ты чего? – сразу обратил на него внимание Зубков.

– Ничего, – испугался вдруг говорить правду Борька.

– А чего нос повесил?

– Закурдаев сказал, что меня трибуналом судить будут, – признался Борька.

Зубков сокрушенно усмехнулся.

– Самого–то его, черта долговязого, взгреть бы полагалось: с мальцом совладать не смог. Да так уж, учитывая ситуацию, – махнул он рукой.

– Да, это вы так думаете, – не поверил Борька. – А старший лейтенант?

– Что – старший лейтенант? – не понял Зубков.

– Старший лейтенант, наверно, по–другому думает. Он, наверно, как Закурдаев, – объяснил Борька.

– А ты спроси поди, – посоветовал Зубков.

Борька поспешил в голову цепочки. Когда обгонял Закурдаева, заглянул ему в глаза. Закурдаев сощурился и погрозил ему пальцем. Борька ничего Закурдаеву не ответил и прибавил шаг. Поравнялся с Сорокиным. Но спрашивать его ни о чем не стал. Старший лейтенант был чем–то озабочен. Борьке казалось, что старший лейтенант наверняка сейчас думает о нем. А точнее, обо всей этой истории с гранатой и т.д. И конечно, он также осуждает его, как и Закурдаев. И не только осуждает, а, возможно, даже обдумывает, как теперь с ним поступить, может, и на самом деле отдать под трибунал?

Сорокин действительно был погружен в размышления. Но конечно, не о Борьке. Он думал о том, что они вряд ли донесут до своих живым капитана Колодяжного. Потому что, когда командира сегодня перевязывали, он ясно увидел вокруг раны на бедре сиреневый овал гангрены. А это значило, что дела командира очень плохи. А для него, Сорокина, капитан Колодяжный был не только командиром, но и другом, который научил его многому хорошему. Когда в тридцать восьмом году Сорокин прибыл молоденьким лейтенантом на заставу для прохождения службы, Колодяжный был начальником заставы. Не все тогда, на первых порах, ладилось у Сорокина. Многого он еще не знал, не умел. И Колодяжный не пожалел ни сил, ни, времени, чтобы помочь молодому командиру стать на ноги. Не такая уж большая и разница была у них в летах. А был он, Антон Семенович Колодяжный, и бойцам и командирам как отец. Обо всем об этом и думал сейчас Сорокин. И поэтому, когда заметил неожиданно возле себя Борьку, то в первую очередь вспомнил не о том, что докладывал ему о нем Закурдаев, а о его несчастной доле. Вспомнил и от всего сердца пожалел парнишку, с которым так неожиданно свела их судьба. А парнишка–то оказался смелым и находчивым. И Сорокину уже хотелось не жалеть его, а гордиться им и подбодрить его. И он спросил:

– А из боевой винтовки ты когда–нибудь стрелял?

Борька не ожидал такого вопроса, но обрадовался ему:

– Из боевой, товарищ старший лейтенант, не приходилось. А из мелкокалиберной выбил на «ворошиловского стрелка».

– Вот и я думаю, тяжеловата для тебя будет боевая, – сказал Сорокин.

Борька понял: винтовку, пожалуй, ему не дадут. И взмолился:

– Я справлюсь, Николай Михалыч…

– Ничего, – успокоил его Сорокин. – Мы тебе автомат раздобудем.

«А судить меня не будут?» – так и подмывало спросить Борьку. Но он спросил о другом:

– Какой – наш? Немецкий?

– Скорее всего, немецкий. К нему и с патронами легче, – ответил Сорокин.

Борьке снова захотелось спросить: «А когда добудете?» Но неожиданно в чаще деревьев обозначился просвет. И все стали смотреть в этом направлении. Казалось, что в конце просвета лес обрывался и начиналась пустота. А за ней снова росли деревья.

– Ведь там, наверное, река, – сказал Зубков. – Иначе чего бы лесу через даль видеться?

– Возможно, – не стал возражать Сорокин. – Быстро мы пришли.

– Так ведь и шли ходко, товарищ старший лейтенант, – заметил Зубков. – Гимнастерку на спине хоть отжимай.

– В таком случае, оставайтесь здесь. А я осмотрю местность, – сказал Сорокин.

И пошел дальше. Зубков отпустил его метров на сто и кивнул Закурдаеву:

– Давай–ка вместе с Сапожниковым за ним.

– Ну да. А он заругается, – возразил Закурдаев.

– Сполняй! – даже не пожелал объясняться Зубков. – Быстро сполняй!

Закурдаев кивнул Сапожникову, и они двинулись следом за старшим лейтенантом. Сорокина они увидели лежащим. Старший лейтенант, прижавшись к земле, старался разглядеть реку из–под молоденьких елочек. Но впереди, как назло, висела надломленная береза и закрывала весь вид. Сорокин решил перебраться на более удобное для наблюдения место и увидел пограничников. Но отнесся к этому совершенно спокойно и только сказал вполголоса:

– Давайте немного правее возьмем.

Они продвинулись вниз по течению метров на сто и снова подползли к берегу. И сразу все трое, словно по команде, замерли. Метрах в пятнадцати от берега на воде спокойно покачивался белый катер. На корме сидел немец и смотрел на поплавки удочек. Ни справа, ни слева от него никого больше видно не было. Пограничники отползли назад, в глубь леса. Но настолько, чтобы не потерять белый катер из виду.

– Откуда он тут взялся? – недоуменно спросил Закурдаев.

– Наверно, оттуда, с переправы пригнали, – решил Сапожников. – Захотелось немецкому начальству ушицы отведать, вот он и бросил якорь в тихой заводинке.

– А что у него на борту написано, не заметили? – спросил Сорокин.

– «Белая роза», – ответил Сапожников.

– А другая надпись? – вспомнил Закурдаев.

– На каюте? Курить запрещается, – объяснил Сапожников.

– Хм, – хмыкнул Закурдаев. – Гранату бы ему туда. Сразу бы и ухи отведал, и дыму понюхал.

– Были бы одни, так бы и сделали, – сказал Сорокин. – А сейчас все по–другому делать будем.

Оставив Сапожникова наблюдать за катером, Сорокин и Закурдаев пошли к своим. Зубков несколько удивился, увидев их только вдвоем. Но спрашивать ни о чем не стал. Решил, что начальству видней, где кого оставлять. Тем более что старший лейтенант безо всяких предисловий объявил: