Текст книги "Белая Башня (Хроники Паэтты)"

Автор книги: Александр Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 71 страниц)

Глава 60. Казнь

Масштабы заговора действительно впечатляли. Общее количество тех, кто был арестован по подозрению в причастности к нему, достигло полусотни. Кроме двух десятков чернокнижников да двух десятков мелких сошек из числа дворцовой прислуги и работников Компании, в застенках оказалось и несколько весьма крупных фигур. Никого из некромантов взять не удалось. Скорее всего, все они погибли в страшном пламени, уничтожившем шесть портовых кварталов. К счастью, число случайных жертв оказалось небольшим – в результате пожара пропавшими без вести числились около сорока человек, главным образом, грузчики. Когда Малилле стали докладывать об этом, он лишь досадливо поморщился и жестом прервал докладчика:

– Это всё неважно. Переходите поскорей к делу, милейший.

По причине невероятной температуры в очаге возгорания, обнаружить хоть что-то, напоминающее человеческие останки, было просто невозможно. Схваченные представители Компании в один голос божились, что никто из некромантов ни под каким предлогом не мог выйти наружу, так что все они, однозначно, находились внутри злополучного склада. Скрепя сердце, Каладиус был вынужден этому поверить. Надо сказать, что в других кварталах, на которые пламя перекинулось позже, и было уже самым обычным, не магическим, сумели найти более трёх десятков обгоревших тел. Император распорядился выдать семьям всех пропавших во время пожара единоразовое пособие.

Допросы с пристрастием не приводили ни к каким новым результатам. Кажется, великому магу действительно удалось прихлопнуть всех изменников одним махом. Особенно радовало, что общество заклинателей демонов, если и не было уничтожено под корень, то значительно и на долгие годы ослабло. Можно было надеяться, что в довольно продолжительном времени люди смогут спать спокойно, не опасаясь всевозможной нечисти, призываемой в этот мир исключительно по прихоти и любопытству кучки маргиналов.

Уже на следующий день после разгрома заговорщиков Каладиус рассчитывал уехать обратно в Дуондур, благо Кол чувствовал себя вполне хорошо и, по его собственным заверениям, впрочем, подтверждаемым мнением медикусов, вполне мог осилить этот путь. Однако император решительно воспротивился его скорому отъезду, настаивая, чтобы Каладиус присутствовал на казни преступников.

– Прошу освободить меня от этой обязанности, ваше величество, – попросил Каладиус. – Прошли те времена, когда страдания людей доставляли мне удовольствие. Сейчас я нахожу это бессмысленным.

– Вы обязаны быть, мессир! – продолжал настаивать Малилла. – Ведь это вы – виновник их крушения и моего триумфа. Я хочу, чтобы вы были по правую руку от меня, когда эти мерзавцы взойдут на эшафот.

– Стоит ли казнить их так скоро, государь? Не лучше ли заточить их в темницу? Ведь смерть уже ничем поправить нельзя.

– А я и не хочу ничего поправлять! – резко возразил император. – И я не хочу, чтобы эти черви дышали одним со мной воздухом. Я не хочу тратить налоги моих добрых подданных на то, чтобы эти жалкие псы не дохли с голоду. Поскольку я уже узнал от них всё, что мне нужно, они мне больше не нужны.

– А как же сношение Компании с Тондроном? – эта мысль не давала покоя Каладиусу. – Во время штурма Врат Блантура среди некромантов был маг по имени Каирна, который утверждал, что его обучал колдовству один из Герцогов Гурра. А это значит, что он каким-то образом попал на Эллор, а затем вернулся обратно. Как и когда это было? Вряд ли искусство магии можно постичь за год. Стало быть, он отбывал в Тондрон уже давно.

– Если вам хочется, идите, поговорите с Шантой! – бросил император. – Меня эта магическая белиберда заботит мало.

Как, наверное, заметил внимательный читатель, император назвал заговорщика просто Шантой. Действительно, сразу же, как только стало известно о предательстве аль’Шанты, императорским указом он, равно как и весь его род, был лишён дворянского звания. Вместе с титулом, естественно, потерялась и приставка «аль». То же наказание коснулось и других дворян, замешанных в неудавшемся перевороте. Их семьи вместе с дворянским титулом теряли и большую часть имущества, фактически, обрекаясь своим повелителем на почти нищенское существование.

– Так и сделаю, – стиснув зубы, проговорил Каладиус, поворачиваясь, чтобы уйти.

– И поспешите! – вдогонку ему крикнул император. – Потому что завтра все они будут казнены!

***

Каладиус вновь спускался в тюремные подземелья, как делал бессчётное множество раз до того. Привычно осторожно ставил ногу на следующую ступеньку – лестницы во всех тюрьмах мира одинаково неудобны. Привычные запахи – сырости, немытых тел, страха и страданий; привычные тактильные ощущения – словно влажные, холодные пальцы липко касаются кожи. Привычное подавленное эхо узких длинных пространств. В последние дни прошлое стало слишком назойливо напоминать о себе.

Затрещал факел, расплёвывая горящую смолу, и кисть, держащую древко, обожгло. Каладиус лишь дёрнул рукой, но мозг его, казалось, даже не заметил произошедшего. Больше всего на свете волшебнику хотелось бы сейчас быть не здесь, не в темнице. Но некая возвышенная необходимость влекла его вниз по лестнице. Впрочем, как и всегда, – невольно подумалось ему. Ведь каждый раз, когда он спускался в казематы, он делал это не по собственной прихоти, а исходя из неких высших интересов. Это не мешало ему, впрочем, во имя этих интересов творить самые настоящие зверства.

Никто не сопровождал мага – он приказал стражнику оставаться наверху, справившись лишь о том, как найти нужную камеру. Может быть, Каладиусу хотелось побыть одному, собраться с мыслями. Может быть, ему не хотелось, чтобы стража видела его теперешнее выражение лица. А может – очередная высшая справедливость взывала к нему, требуя, чтобы всё, что будет услышано, осталось лишь между ним и человеком, который завтра перестанет существовать.

Ключ с лязгом провернулся в замке, а дверь визгливо и натужно отворилась лишь тогда, когда Каладиус как следует налёг на неё. Никакая смазка не могла надолго сохранить металл в этой отвратительной сырости – он ржавел быстро и безнадёжно. В маленькой, не больше шести квадратных ярдов, камере, конечно же, не было никакого освещения – свечи и лампы узникам не полагались, а солнцу, пожелай оно сюда пробиться, пришлось бы сначала прорыть добрых сто футов твёрдой саррассанской земли. Отвратительная вонища, источаемая большим жестяным ведром для нечистот, смешивалась со стойким запахом крови и рвоты.

На ворохе каких-то гнилых тряпок или одеял лежал человек. Он дёрнулся и застонал, когда маг вошёл внутрь, осветив небольшое пространство светом факела. Перед Каладиусом лежал аль’Шанта, вчера ещё – один из самых влиятельных людей Саррассы, а сейчас – переломанный, перекрученный кусок мяса, с пока ещё теплящейся внутри искрой жизни. Пальцы его были раздроблены, и напоминали сейчас чёрно-синюшные окровавленные колбаски, руки были сломаны и выше, и ниже локтя. Да и сам локтевой сустав был повернут под неестественным углом. Лишь ног не тронули палачи, чтобы завтра смертник мог сам взойти на эшафот. Каладиус, правда, весьма сомневался, что у того хватит на это сил.

Аль’Шанта поднял лицо – сплошную кровавую маску с заплывшими глазами, расплющенным носом и разорванным ртом. Какой-то булькающий звук вырвался из его истерзанной плетью груди, и голова вновь упала на окровавленное тряпьё.

– Вы можете говорить? – срывающимся голосом спросил Каладиус, но в ответ услышал лишь какое-то сипение.

Брезгливо подойдя ближе, Каладиус слегка наклонился, освещая лицо торговца. Под распухшими веками едва блеснули два замутнённых болью глаза.

– Аль’Шанта, мне нужно кое-что узнать, – более настойчиво заговорил Каладиус вновь. – Это очень важно. Пожалуйста, ответьте всего на один мой вопрос.

Узник продолжал лежать неподвижно, быстро и неглубоко дыша, так что воздух клокотал в отбитых внутренностях и со свистом выходил из сломанного носа. Он, не отрываясь, смотрел на склонившегося над ним мага, хотя, скорее всего, просто не в силах был повернуть головы.

– Клянусь вам, аль’Шанта, если вы скажете мне то, что я хочу услышать, я добьюсь от императора смягчения вашего приговора. Вас казнят усекновением головы, как и подобает казнить людей вашего происхождения. Клянусь…

Какой-то странный звук зародился в истерзанном горле купца, и Каладиус не сразу понял, что это – смех. Всхлипывающий, булькающий, почти рыдающий – но смех. Поначалу маг решил, что узник просто сошёл с ума, но тот вдруг раззявил свой изорванный, беззубый рот. Отчаяние словно ударило Каладиуса под дых: у аль’Шанты больше не было языка…

***

Уже в десять часов утра кварталы Золотого Шатра огласились непрекращающимся барабанным боем и истошными звуками труб. Все, от мала до велика, отлично знали, что это означает. Наверное, Шатёр был единственным городом в мире, где самую широкую, одну из самых центральных площадей города (конечно, лежащую вне пределов стены, отделяющей мир избранных от черни) именовали Эшафотной. В дни, подобные сегодняшнему, даже это широкое пространство, которое в обычные дни было наводнено торговцами, не могло бы вместить всех желающих увидеть казнь.

Недвижимость на Эшафотной площади была одной из самых дорогих в нижнем городе. Но квартиры в домах, ежели когда-то и продавались, то тут же расхватывались чуть ли не вместе с руками. Правда, это касалось лишь тех квартир, чьи окна выходили на площадь. Счастливые домовладельцы в такие дни продавали места у окон желающим поглядеть на казнь иной раз и за серебряную корону – опять же, в такие дни, как сегодня. Во время обычных казней цена была, конечно, в десять, а то и двадцать раз ниже.

Казнь должна была состояться в полдень, и к этому времени, без преувеличения, добрая половина города стремилась попасть к месту её свершения. Понятное дело, такое количество людей не могла вместить никакая площадь, так что основной массе только и оставалось, что заполонить все прилегающие улицы и улочки, чтобы хоть почувствовать себя причастными к свершающемуся действу, если уж не поглядеть на него.

Озверелая от натиска толпы стража, стоящая сплошной стеной, то и дело тыкала в толпу тупыми концами копейных древок. В ответ летели проклятия и плевки, что, учитывая состояние здоровья значительной части собравшихся, могло иметь плачевные последствия для солдат. Большинство стражников замотали нижнюю часть лица тряпицей, оставив открытыми лишь глаза и уповая на то, что на сей раз сифилис, или какая другая зараза их минуют.

Раздолье было лоточникам и карманникам. И те, и другие самым бессовестным образом вытягивали сбережения из карманов зевак, только первые делали это куда артистичней вторых. Чего только не предлагалось собравшемуся люду – и толчёные зубы эллорских драконов, помогающие при мужском бессилии, и невероятных размеров чёрный жемчуг, который пачкал руки сажей, а сам был не более, чем дешёвой стекляшкой. Предлагали нетупящиеся ножи, эссенции вечной молодости, качественные подштанники, которые специально шились для императорской армии, но по страшному блату достались торговцу с честными глазами. И это, конечно, кроме всевозможных лакомств, воды, вина, мяса и других яств, способных скоротать ожидание зрелища.

В общем, было видно, что население Шатра крайне любило подобные мероприятия, находя в них своеобразную отдушину от своей серой, унылой жизни. Кроме того, ничто так не бодрит, как созерцание ближнего, которому ещё хуже, чем тебе. И надо отдать должное императорам Саррассы – они всегда давали то, чего так алкал народ. Хлеб и зрелища, зрелища и хлеб – опираясь на эти два глиняных столпа, колосс империи вполне уверенно пробирался сквозь многие и многие века.

За четверть часа до полудня с новой силой взревела медь нагревшихся на солнце труб, возвещая появление императора и его свиты. Словно судорога прошла по многоликой толпе – все устремили лица в сторону широкой улицы, ведущей со стороны Койфара, по которой и должен был прошествовать августейший повелитель. С удвоенной силой заработали древками стражи, расчищая проход процессии.

Выход императора был эффектен, словно он с триумфом возвращался из тяжёлого похода, а не направлялся к месту казни своих подданных. Каждый из приближенных правителя стремился быть не просто здесь, но быть на виду, ведь никому не хотелось, чтобы на него пала тень подозрения. Наверное, единственными, кто открыто демонстрировал свою неприязнь происходящему, были Кол и Каладиус. На их вытянутых лицах за милю читались раздражение и гадливость. И это несмотря на то, что лошадь Каладиуса шла бок о бок с лошадью Малиллы, а Кол двигался хоть и чуть поодаль, но тоже в первых рядах.

Император выглядел благодушным и довольным. Он благосклонно кивал своим верноподданным, иногда даже приподнимая руку в приветствии. В ответ летели здравницы и восторженные крики, глаза людей горели неподдельным восторгом. Самое интересное, что значительная часть собравшихся даже не представляла, по какому поводу и кого здесь сегодня казнили. Большинство простолюдинов связывали это с пожаром в порту, но объяснения выдвигались самые разные и невероятные. Ясно было лишь, что казнят каких-то очень уж провинившихся преступников, а это значит, что чернь ждёт занимательное зрелище.

Заняв место на специальной деревянной ложе, пристроенной к одному из зданий на постоянной основе, император кивнул распорядителю казни. Тот воздел к небу церемониальный жезл, обитый кроваво-красным бархатом, и громко возвестил:

– Его императорское величество, солнцеликий властелин и император Великой Саррассанской империи Малилла повелевает начать экзекуцию! Ввести приговорённых!

Все взгляды обратились в сторону улицы, ведущей к тюрьме. Толпа подалась вперёд, и стражники вновь принялись восстанавливать порядок, не давая запрудить последний путь смертников. Через несколько томительных минут вдали послышался свист, вой и улюлюканье. Это означало, что повозки с осуждёнными приближаются к площади, а зеваки привычно злорадствуют над сидящими в этих повозках, от всей души уповая на то, что они никогда не окажутся на их месте.

Мерзкий шум толпы приближался, чуть опережая самих виновников этого своеобразного торжества. Вот уже даже знатные дамы, сидевшие в той же ложе, что и его величество, хищно подались вперёд, с нетерпением ожидая увидеть повозки с приговорёнными. И они наконец появились – несколько ползущих друг за другом обычных крестьянских телег, жидко застланных соломой, в которые были впряжены флегматично взиравшие на окружающий хаос волы.

Толпа же просто бесновалась. Самые ярые зрители уже даже принимали участие в действе – в несчастных смертников летели плевки, гнилые фрукты, комья грязи и даже камни. Наверное, не будь двойной цепи стражников, толпа в мгновение смяла бы несчастные повозки, превратив находящихся в них людей в кровавые лоскуты, ведь участвовать всегда интереснее, чем смотреть. Но стража не дремала, вовсю работая уже не древками копий, ибо это было теперь невозможно, а толстыми короткими дубинками, метя иной раз прямо в оскаленные зубы исступлённо вопящих морд. Однако обладатели этих самых морд будто бы даже и не обижались, воспринимая это как должное, как часть представления. Утирая разбитые губы, они набирали в рот побольше слюны, смешанной с кровью, чтобы выхаркнуть её в сторону медленно проезжавших телег.

Целый десяток телег въехал на площадь. К ним тут же бросились помощники палачей, подхватывая лежащие в них едва живые тела. Их пытались ставить на ноги, но мало у кого из допрошенных с пристрастием хватало сил – физических и душевных – чтобы на них устоять. Тогда помощники по двое обхватывали несчастного, словно перепившего в кабаке товарища, и волокли его ближе к ложе императора, где им надлежало выслушать приговор.

Хищное многоглазие толпы горело от предвкушения – такие массовые казни были редкостью, так что можно было ожидать увидеть поистине великолепное разнообразие способов лишения человека жизни. Надо сказать, что император Малилла в подобных случаях лично указывал – кого и каким способом будут казнить. Словно гурман, сладострастно выбирающий среди множества блюд наиболее искушающие, правитель Саррассы иногда мог часами засиживаться с пергаментом в руках, увлечённо записывая виды казней для предстоящей экзекуции.

И вот все приговорённые предстали пред глазами императора. Помощники придерживали их, стоящих на коленях, хотя многие почти в беспамятстве обвисли в руках подмастерьев-заплечников.

– Его императорское величество, солнцеликий властелин и император Великой Саррассанской империи Малилла обвиняет стоящих пред ним злодеев в величайшем преступлении, которое только может быть замыслено человеком – заговоре против своего правителя! – провозгласил распорядитель. – Я, аль’Корпа, императорский распорядитель казней, присягаю пред собравшимся здесь народом Саррассы в том, что все эти люди виновны в данном преступлении, и что вина их полностью доказана. Я обвиняю их в том, что они замыслили убить нашего великого императора и всю его семью, чтобы возвести на императорский трон злодея Паториуса.

При этих словах по толпе пробежали вздохи и ропот. Так вот, оказывается, что привело на эшафот столь разношёрстную компанию.

– Вы видите, почтенные граждане империи, что гниль измены глубоко поразила чудесный плод нашей великой державы. И сегодня мы с прискорбием, присущим всем человеколюбцам, будем вынуждены иссечь эту дурную плоть, дабы она не поразила здоровую. Выслушайте же вы, добрые подданные его императорского величества, приговор вместе с этими несчастными, и посудите – мог ли он быть ещё хоть на толику мягче?

Толпа жадно замерла, готовясь услышать имена и способы казни. Хотя оборудование, заранее размещённое на площади, уже давало понять опытным горожанам, какого рода развлечения их ждут. Чуть ли не единственный из всех, кто глядел на эти страшные установки с недоумением, не понимая, каково их назначение, был Кол. И он многое бы сейчас дал, чтобы никогда этого не понять.

– Бывший дворянин, бывший министр морской торговли аль’Таура, повинный в подготовке мятежа против его императорского величества, приговаривается к лишению дворянского звания для него и всего его потомства до двадцатого колена, – продолжил распорядитель. – Он приговаривается к конфискации всего недвижимого имущества, а также выплате штрафа в государственную казну в размере шестидесяти тысяч золотых корон. В случае неимения средств у обвиняемого, оные будут взысканы с его родственников, включая двоюродных и троюродных. Также осуждённый Таура приговаривается к смерти через Чахский Винт.

Примерно такие же обвинительные речи прозвучали и в адрес других высокопоставленных обвиняемых, включая аль’Шанту. Всех их ждал тот же Чахский Винт. Кол тщетно гадал, что из расставленных на площади пыточных орудий является этим самым Винтом, но с уверенностью ответить себе на этот вопрос не мог.

Следующими приговор зачитали магам-чернокнижникам. У каждого из них на шее был застегнут тонкий мангиловый обруч, блокирующий их возможность манипулировать возмущением. Все они, в отличие от того же аль’Шанты были пытаны не в имперских застенках, а в казематах башни Кантакалла, однако, судя по всему, от этого участь их не была более завидной. Сразу видно, что мессир Кассар был истинным мастером своего дела.

Приговоры, вынесенные магам, несколько разнились, в зависимости от положения, которое занимал изменник в иерархии Ордена. Четверо наиболее влиятельных были приговорены к сожжению на костре. Ещё тринадцать человек должны были подвергнуться казнью кислотой, остальных же император милостиво повелел четвертовать.

Мелких сошек из Западной компании приговорили к любимому простонародьем виду казни – их должны были бросить в толпу на растерзание. Это была лёгкая смерть, так что данный приговор являлся, по сути, не более, чем уступкой черни, на которую император пошёл сознательно. Дворцовые слуги частью должны были быть посажены на кол, а остальных приговорили к тому, чтобы заживо стереть им кожу. Услышав это, Кол решил, что ослышался, и что распорядитель, наверное, имел в виду «содрать кожу».

Одно только зачитывание приговора заняло почти час. К этому времени стало жарко, однако никто из зрителей (за исключением двух) ни за что не ушёл бы отсюда, даже если бы их заманивали прохладными бассейнами и замороженными фруктами. Вот-вот должно было начаться самое интересное.

Первыми к месту казни отвели приговорённых к сожжению. Четыре металлических столба, вбитых в землю, к которым цепями привязали несчастных, обложили хворостом так, что тот едва покрыл им щиколотки. Сухой толстый хворост практически не давал дыма, так что можно было не волноваться о том, что чернокнижники задохнутся в дыму – столь лёгкой смерти они позволить себе не могли. Но и количество топлива было явно маловато для того, чтобы разгулявшееся милосердное пламя прекратило мучения несчастных. Увы, они были обречены умереть от нестерпимой боли, когда нежаркий огонь будет глодать их ноги. Кроме того, нельзя было допустить, чтобы тело казнённого сгорело – он не был достоин священного обряда погребения. Обожжённый труп после скинут в ров за крепостной стеной, на поживу бродячим псам и шакалам.

Когда площадь огласили истошные, нечеловеческие вопли сжигаемых заживо, настала очередь тех, кого должны были освежевать. Их распластали на каких-то столах, накрепко привязав к ним. А затем заплечных дел мастера, вооружившись странными деревянными приспособлениями, напоминающими лопатки для снятия хлеба, приняли тереть их обнажённые тела.

Поначалу ничего особенного не происходило, но вскоре стало видно, что кожа начала краснеть – видимо, поверхность этих лопаток была достаточно шершавой. Вероятно, уже сейчас прикосновения причиняли боль, поскольку пытаемые уже кричали во весь голос. Но вскоре на коже выступила кровь, затем появились первые стёртые раны. Через какое-то тела корчащиеся, агонизирующие тела были покрыты сплошной кровавой кашей. Спустя довольно продолжительное время большинство из них могли лишь слегка вздрагивать, а затем и вовсе затихли, убитые болевым шоком.

Распорядитель казни не спешил начинать новые экзекуции, давая возможность зрителям рассмаковать каждый акт, насладиться видом мучимых людей. Начали пытку кислотой. Повергаемых ей распластали прямо на брусчатке, как следует привязав конечности к вбитым колышкам. Затем над ними повесили небольшие сосуды с кислотой. После того, как вентиль был открыт, кислота медленно, по капле, стала сочиться, падая на нижнюю часть живота жертвы, постепенно прожигая и сам живот, и кишечник. Умереть от кровопотери в данном случае надежды не было, а терявших сознание тут же приводили в чувство стоящие рядом палачи.

Посадили на кол слуг, поставив возле каждого из них пыточного мастера, задачей которого было контролировать положение тела, дабы казнённый не проткнул себе раньше времени какие-либо жизненно важные внутренности и не умер до срока. Эта казнь обещала быть одной из самых длительных.

И вот, наконец, настала очередь Кола узнать, что такое этот Чахский Винт. Жертв поставили стоймя и сжали их грудную клетку с двух сторон широкими деревянными досками. Доски скреплялись между собой кожаными ремнями, которые палачи стали медленно закручивать винтом с помощью деревянных колышков. Постепенно жертвы стали задыхаться, поскольку сжимаемые всё сильнее доски затрудняли дыхание. Однако, в конечном итоге смерть обычно наступала от перелома рёбер, одно из которых, если очень повезёт, могло впиться в сердце. Если не повезёт – жертва медленно умирала от внутреннего кровотечения.

Четвертование почти не заинтересовало толпу. Распорядитель это знал, поэтому из этого вида казни практически и не устраивали никакого шоу. Всё сделали быстро, чётко, по-деловому.

Ну и, спустя примерно два с половиной или три часа после начала казни, кровожадная чернь дождалась наконец десерта – шесть кричащих от ужаса человек были брошены в толпу в разных местах площади. Зрители с восторженным воем набросились на несчастных. Кол с омерзением смотрел, какой нечеловеческой жестокостью искажались лица людей – стариков, женщин, даже детей, и как они старались хоть ногтем, хоть кончиком пальца зацепить уже мёртвое тело, чтобы как-то приобщиться к общему пиру. Как рвали, едва ли не зубами, и без того уже истерзанную плоть…

Теперь Кол до конца постиг смысл тех слов, что были сказаны ему тогда в порту Шэдом Кошкой. Может быть, природа людей везде и всегда одинакова, но сейчас Кол всей своей душой ненавидел эту страну, этот город и этих людей. Его тошнило от всего этого и он мечтал лишь о том, чтобы побыстрей покинуть эту жуткую площадь.

Однако Малилла встал со своего места лишь около шести часов вечера. К тому времени в живых оставалось разве что двое или трое посаженных на кол, чьи палачи оказались чересчур искусны, да подавало признаки жизни одно из ошкуренных тел. Вероятно, императору наконец наскучило зрелище. К тому времени, надо сказать, толпа заметно поредела. Людей всё ещё было очень и очень много, но было видно, что значительная часть их уже разбрелась по своим повседневным делам.

Особенно поразил Кола один момент, когда слуги принесли обед для императора и его свиты прямо сюда, в эту ложу, куда доносился запах крови и горелого мяса. При одном виде лакомств, лежащих на серебряных блюдах, Кол, никогда не страдавший от особой чувствительности, почувствовал такую непреодолимую тошноту, что, вероятно, лишь благодаря вмешательству самого Асса удержал в себе содержимое желудка. Сам же император, а также его приближенные вполне отдали честь трапезе. Придворные дамы откусывали своими белоснежными зубками куски хорошо прожаренного мяса, равнодушно поглядывая на обвисшие над пеплом тела, удерживаемые цепями на обжигающе горячих железных столбах.

– Как вы, друг мой? – взяв Кола за локоть, тихо спросил Каладиус, когда они спускались к поджидавшим лошадям.

– Неужели мы все – такие? – хрипло прошептал в ответ Кол.

– Как знать, друг мой, – словно думая о чём-то своём, проговорил маг. – Признаться, я за многие прожитые мною столетия так и не сумел постичь всех глубин нашей сущности. Но боюсь, что ответ на ваш вопрос может оказаться таким, что не понравится ни мне, ни вам.

– Я ненавижу этот мир, – скрипнул зубами Кол, кое-как вскакивая на коня.