Текст книги "Сталинские коммандос. Украинские партизанские формирования, 1941-1944"
Автор книги: Александр Гогун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)
Первоначальные установки Центра на бои партизан с немецкими войсками стали одной из многих причин разгрома советских формирований в первый год войны.
Оставшиеся же партизаны быстро столкнулись с новым врагом – формированиями из граждан СССР на немецкой службе, в том числе вспомогательной полицией. На борьбе полиции с партизанами целесообразно остановиться более подробно, т. к. до настоящего времени эта страница истории изучалась слабо.
Специалисты УШПД, используя специфическую ведомственную лексику, все же трезво оценивали побудительные мотивы советских людей, получивших оружие из рук немцев, подтверждая тот банальный факт, что идейно мотивированных бойцов едва ли не в любой массовой военной организации наблюдается меньшинство: «Всех предателей, находившихся на службе у немцев, можно разделить на две категории. Первая, самая незначительная, но исключительно вредная категория – это предатели, которые пошли на службу к немцам вполне добровольно из-за ненависти к советскому строю. Вторая категория, представляющая особо огромное большинство – это люди, служившие у немцев из-за трусости, потери веры в победу Красной армии, из-за желания спастись от посылки в Германию»[494].
Решение пойти на службу к немцам было в большинстве случаев свободным или же полусвободным, то есть совершенным под давлением обстоятельств, лишь в некоторых случаях сравнимым с прямой угрозой жизни. Сознательность выбора бойцов в значительной степени отличала принцип комплектования коллаборационистских частей от Красной армии или Вермахта, куда призывали всех подряд под угрозой расстрела. Неслучайно вспомогательные «восточные» батальоны в германской армии официально именовались «добровольческими формированиями» («FreiwШigenverbande»).
Ленинградский диссидент Михаил Хейфец вынужденно провел несколько лет под одной крышей с этими ветеранами Второй мировой войны и в своих мемуарах противопоставил их идейным банде-ровцам: «Экс-каратели и экс-старосты иногда были вовсе не плохими от природы людьми и добрыми иногда – но они все, почти без исключения, казались мне морально сломленными, причем не зоной или войной, а еще раньше, почти изначально. Они казались нормальными советскими людьми, то есть слугами власти, любой власти – что гитлеровской, что советской, что польской, что, если появится, своей украинской. Часто это были просто человекообразные автоматы, роботы, запрограммированные на исполнение любого приказания: недаром среди самых кровавых гитлеровских убийц можно было обнаружить людей, которые после войны – до ареста – числились советскими активистами и орденоносцами. Не буду притворяться, я иногда жалел их, хотя отлично понимал, сколько людей от них пострадало, скольких они убили (и среди них – моих земляков), убили людей, мизинца которых не стоили. Честное слово, иногда казалось, что вины у них не больше, чем у овчарок, которые лаяли на заключенных концлагерей, – не больше они понимали, чем эти овчарки, и что, если посадить овчарку на 25 лет в тюрьму, какой в этом смысл?»[495]
Исследования Ивана Дерейко подтверждают традиционное советское обозначение «предателей» – шкурники. Часто прямые мотивации полицаев были совсем простыми: сравнительно высокая зарплата, льготы, в частности, при наделении землей, получение хоть какой-то власти[496]. Именно поэтому костяком, т. е. структурообразующей социальной прослойкой коллаборационистских формирований стал так называемый партсовактив и советские госслужащие. В абсолютных цифрах, пожалуй, в полиции их было даже больше, чем среди партизан. Диссертационное исследование Ивана Дерейко основано на анализе 311 личных дел бывших полицейских, а также иной многочисленной документации НКВД и НКГБ. В отдельных полицейских батальонах представителей партсовактива насчитывалось до 70 %. Согласно подсчетам и выводам автора, доля таких «природных слуг режима» в полицейских формированиях Украины в среднем составляла одну треть. В партизанских отрядах представителей партсовак-тива было заметно меньше. Учитывая то, что в целом в 1941–1944 гг. полицейских было больше, чем партизан, можно полагать, что советские аппаратчики и сталинские госслужащие на оккупированной немцами территории шли в основном не в партизаны, а в полицию.
О своем основном враге в УШПД сообщали партизаны Каменец-Подольской области: «Полиция, как правило, комплектовалась из людей разложившихся, потерявших всякий моральный облик, насквозь продажных элементов, но знающих данный район, знающих советский актив, коммунистов и комсомольцев. Так, например: начальником окружной Шепетовской криминальной полиции был Константин Нейман, работавший при советской власти начальником уголовного розыска и ВРИО начальника Славутского райотделения НКВД, начальником Славутской городской полиции был Ткаченко – Дурасов, ранее работавший в Олевском погранотряде, унтер-офицером плужанской полиции был бывший начальник погранзаставы Бережнов»[497].
Пожалуй, ничто так не символизирует советский кадровый состав полиции, как вехи жизненного пути уроженца Станислава (сейчас – Ивано-Франковска) Семена Блюменштейна, с 1919 г. носившего фамилию Барановский. В 1920-е гг. он служил на руководящих постах в Подольском ГУБ ЧК (г. Винница) и Могилев-Подольском поветовом (районном) отделе ЧК. В автобиографии карьерист писал о своей «работе»: «По натуре жесток был и остаюсь к врагам народа. Собственноручно расстреливал сотни к[онтр]-р[еволюционеров]»[498]. В начале 1930-х гг. он служил на должностях заместителя начальника Главного управления НКВД Грузинской ССР, а потом Таджикской ССР. В 1941 г., скрыв еврейскую национальность и карательный опыт, Барановский стал начальником Краснопольской районной полиции на Сумщине. В 1944 г., утаив подробности своей деятельности под оккупацией, бывший полицай возглавил тергруппу НКВД УССР «Заднестровцы», с которой в тылу Вермахта прошел сквозь всю Западную Украину в Юго-Восточную Польшу. А потом выявилась замешанность Барановского в казнях заложников в 1942–1943 гг., истязаниях подозреваемых, участие его подчиненных в убийствах партизан и их помощников из числа населения. Более того, 13 февраля 1945 г. подследственный заявил: «Я сам лично расстрелял [жителя села Ме-зеновка] Годованника»[499], который был советским активистом. В августе 1945 г. Блюменштейна-Барановского расстреляли.
Местная полиция создавалась по всей Украине, в том числе областях, наиболее подверженных влиянию партизан – Сумской и Черниговской. Как сообщала немецкая полевая комендатура № 194 весной 1942 г., население в целом относилось к партизанам отрицательно и сразу же сообщало об их выступлениях: «В находящихся под особенной угрозой районах Корюковки и Холмов многие мужчины добровольно включились в борьбу против партизан или пошли на охранную службу. С другой стороны, силен страх перед партизанами из-за проводимого ими террора»[500].
Не случайно воевавший в тех местах командир Черниговского соединения Алексей Федоров особо отмечал значение полиции в анти-партизанской борьбе: «Если бы не сволочи-полицейские, партизанам в 10 раз было бы легче вести борьбу с немецкими оккупантами, имея в виду, что они (полицейские. – А. Г.) знают местность, леса, всевозможные трущобы, места расположения партизанских отрядов и только благодаря активной части личного состава полиции (кулаки, уголовники, лица репрессированные по разным политическим мотивам) немецкие части и экспедиционно-карательные отряды временами имеют некоторый успех в борьбе с партизанами»[501]. Во время выступления на собрании коммунистических партизанских функционеров 13 ноября 1942 г. первый секретарь Черниговского обкома выразился еще более определенно: «На Украине главная сила, с которой мы встречаемся – это полиция»[502].
Аналогичная ситуация была и на Правобережье Украины. С Федоровым был вполне согласен глава Каменец-Подольского штаба партизанского движения Степан Олексенко: «Вообще, немцев в тылу мало… В гарнизонах немцев от 10-ти до 150-ти человек. Остальное – это сброд из Европы. В большинстве мадьяры, потом попадаются чехи, словаки, французы и литовцы. Главные силы, которыми он (т. е. немец. – А. Г.) держит в руках народ – это полиция, липовые казаки, среднеазиаты: туркмены, узбеки, калмыки и немножко татары… Немец в лес боится идти, а полицейский, казак, туркмен идет»[503]. В другом докладе Олексенко развивал ту же мысль: «Все экспедиции немцев против партизан проводились совместно с полицией, казаками, легионерами. Эти “наши” рыскали по лесам, по кустам, как ищейки и были всегда в авангарде немцев»[504].
Советский писатель Николай Шеремет, прошедший с отрядом Алексея Федорова многие сотни километров по тылам врага, в записке Хрущеву весной 1943 г. также отмечал роль местных формирований:
«Как правило, даже по большим селам немцы не стоят, а только в районах и городах, где их гарнизоны. В селах, особенно возле лесов, много полиции. В с. Кургановка Красногорского района Орловской области в каждом третьем дворе жил полицай. Отдельные села для обороны от партизан построили дзоты… Встречались нам на Черниговщине так называемые украинские националисты или добровольцы (108-й Житомирский и 109-й Винницкий батальоны). Это шестнадцатилетние школьники, мобилизированые немцами и брошенные на борьбу с партизанами»[505].
Пантелеймон Пономаренко писал Сталину 18 августа 1942 г., что немцы использовали все средства, чтобы привлечь к борьбе с партизанами отряды из жителей оккупированных областей: «Этим они хотят достичь того, чтобы партизаны увязли в борьбе не с немцами, а с формированиями из местного населения…»[506] Очевидно, что в значительной мере эта задача была выполнена.
С середины 1942 г., исчерпав людские ресурсы Германии, нацисты начали, помимо местной полиции, создавать более крупные формирования из граждан СССР – до батальонов, а с 1943 г. – до дивизий включительно. О количественном соотношении немцев и коллаборационистов, задействованных в антипартизанской борьбе, приводятся разные сведения. Например, согласно оценке российского исследователя Сергея Дробязко, оно составляло примерно 1: 3[507]. К похожим выводам пришел украинский автор Иван Дерейко, по сведениям которого соотношение немцев и украинцев в полицейских органах РКУ было 1: 4 соответственно[508]. Согласно справке Г. Гиммлера от 10 мая 1943 г., силы полиции и СС в генерал-губернаторстве состояли на 53 % из поляков и украинцев, на 47 % – из немцев. На оккупированной же территории СССР соотношение немцев к местным жителям в структурах полиции и СС было 1:11 соответственно[509]. Речь идет о 27 543 служащих немецкой полиции порядка и полиции безопасности, с одной стороны, с другой – «восточные батальоны» (50 000 человек) и местные полицейские «индивидуальной службы» – 250 000 человек. Правда, следует учитывать, что против партизан воевали и части Вермахта.
Между тем в донесениях красных партизан количество убитых немцев и коллаборационистов, наоборот, как правило, составляет примерно 10: 1[510]. Однако партизаны в своих отчетах в Центр постоянно перевирали не только абсолютные цифры, но и соотношение убитых немцев и коллаборационистов. Происходило это по двум причинам. Во-первых, зафронтовое руководство приказывало партизанским командирам воевать в первую очередь против немцев, а подчиненные в любой организации стремятся, чтобы в их сообщениях начальству последнее находило ожидаемые им сведения. Во-вторых, население оккупированных восточных областей, а также коллаборационистские формирования были инфильтрированы агентурой различных советских организаций. Поэтому данные об убитых полицаях было сложнее исказить, т. е. преувеличить или вообще выдумать.
Немецкие же документы, хотя и страдают неполнотой (особенно в отношении учета потерь «недочеловеков»), дают совсем иную картину.
Например, в тыловой зоне группы армий «Б» в августе 1942 г. партизанами было убито (в немецкой терминологии): 9 немцев, 6 венгров, 44 туркестанца, 2 казака и 15 членов вспомогательной полиции, состоявшей из украинцев (потери 1: 4)[511]. В отчете СС о борьбе с партизанами на ряде оккупированных территорий СССР (включая Украину) за август-ноябрь 1942 г. в графе «собственные потери» значилось, что немецкая полиция порядка, полиция безопасности СС потеряла: убитыми – 174, ранеными – 132, пропавшими без вести – 13. Охранные команды: убитыми – 205, ранеными – 127, пропавшими без вести – 133[512]. Полиция порядка и полиция безопасности состояла из немцев; охранные команды («Schutzmannschaft») – из советских граждан. Подводя итог, потери первых и вторых: 319 и 465 соответственно (1: 1,5).
Впрочем, иногда и отчеты партизан, в частности, в первый год войны, позволяют определить основных противников партизан того периода. Например, отряд Сабурова во второй половине декабря 1941 г. уничтожил «25 полицейских, всю местную администрацию, назначенную немцами в Суземском районе Орловской области»[513]. В отчетах соединения Сабурова в НКВД УССР, а потом в УШПД количество убитых немцев тоже всегда выше количества убитых полицаев. Однако в донесениях его подчиненных (командиров отрядов) в штаб соединения или самому Сабурову, нередко наблюдается совсем иная картина. Например, в отчете Харьковского отряда за первый год войны соотношение убитых немцев с убитыми в бою полицейскими составляет 1: 1 (200: 202)[514].
Немецкая разведсводка сообщала об отряде Сабурова, что он крайне активен «и постоянно предпринимает нападения на населенные пункты и украинскую вспомогательную полицию»[515].
Военная эффективность коллаборационистских формирований была различна. Небольшим партизанским группам, особенно в 1941 – 1942 гг., вполне успешно противодействовала местная деревенская полиция. Типичный случай описан в аналитическом отчете одной из полевых комендатур северо-востока Украины: «Ночью на 31.8.[1942] 70 бандитов с целью получения продуктов питания и зерна были в местечке Степановка, лежащем на расстоянии 21 км к юго-востоку от г. Ямполя [Сумской области]. После тревоги вспомогательной] по[лиции] соседнего [села] Княжичи, 28 по[лицейских] внезапно напали, вследствие чего банды были обращены в бегство, оставив домашнюю птицу и телегу с зерном»[516].
Однако против отрядов, насчитывавших от 100 до 1000 человек, группка полицаев, пусть и знающих территорию, пусть получивших военную подготовку, пусть даже часто имевших превосходство в вооружении и боеприпасах, была, как правило, бессильна. В случае появления крупного отряда партизан полицаи предпочитали спасаться бегством – в подвалы, в лес или в райцентры и города. В противном случае партизанами полицейские довольно легко уничтожались. Поэтому уже с начала 1942 г., но в массовом порядке – с конца 1942 – начала 1943 г. немцы стали объединять полицию нескольких сел в один куст. При появлении партизанского отряда полицаи группировались в райцентре или большом селе, где могли хотя бы в ряде случаев держать оборону.
С более крупными охранными формированиями партизанам, которые особенно с середины 1942 г. нередко сами имели превосходство в вооружении (в частности, в орудиях и минометах), сражаться было довольно-таки тяжело. После того как Сумское и Черниговское соединения совершили рейд на северо-восток Украины в июне-августе 1942 г., офицеры СС сделали вывод: «Банды вступают в боестолкно-вения с немецкими войсками только в том случае, когда не имеют другого выхода, когда они (т. е. немцы. – А. Г.) на них (т. е. партизан. – А. Г.) нападают, или препятствуют их привычному маршруту. Также и украинская милиция не подвергается атакам, если она выступает в больших группах… Венгерские части любой силы подвергаются нападению шаек, и почти все встречи с венграми заканчивались до настоящего времени успехом банд»[517].
Из соединения Ковпака, весной 1943 г. находившегося на правобережье Днепра, представитель ЦК КП(б)У Иван Сыромолотный после ряда изнурительных боев направил в УШПД раздраженное послание:
«Нетерпеливые сволочи эти немцы. Все ходят вслед. Сегодня второй день, как немного оторвались. Думали, [покой] еще будет продолжаться, но сейчас донесли, что из 2-х направлений, двумя группировками наступают. Все хотят окружить, но наша маневренность оставляет их в дураках. Не было бы обидно, если бы дрались только с немцами, а то еще на нашу голову сраная полиция и казачки мать [их] еб. Воевать не умеют, гибнут, как мухи, а покоя нам не дают…»[518]
В конце мая 1943 г. Ковпак, отчитываясь за очередной период борьбы, указал на отличия в поведении разных коллаборационистских частей: «В течение мая 1943 г. с националистами (т. е. с бан-деровцами. – А. Г.) не встречались; полицейские, с которыми мы дрались, дерутся лучше немцев. Наши бойцы их в плен не берут, а убивают. Казацкие части в большинстве не воинственно настроены и при первом случае переходят на сторону партизан»[519].
Если в первый год войны против полицейских партизаны в основном воевали, то с ноября 1942 г. начали стремиться либо перетянуть полицию в свои ряды, либо способствовать простому распаду (развалу) батальонов и полков. Специальная инструкция ЦШПД рекомендовала усилить разведку и агентурную разработку коллаборационистских частей, пропаганду против них. Перебежчиков предполагалось включать в партизанские ряды, при этом истребляя «враждебный элемент», активных организаторов и командиров вспомогательных формирований, а также с помощью агентурных комбинаций и провокаций направлять репрессии немцев против коллаборационистского командного состава, лояльного оккупантам[520].
Применение инструкции по времени совпало, удачно для Советов, с наступлением Красной армии под Сталинградом и со Сталинским рейдом соединений Сабурова и Ковпака. Командир одного из отрядов сабуровского соединения Леонид Иванов описал в дневнике характерный случай, произошедший 29 ноября 1942 г. на севере Житомирской области. Демонстративно окружив село Юрово, партизаны, дождавшись парламентария, послали полицаям письменный приказ сложить оружие, обещая сохранить жизнь в случае его выполнения: «Вдали из улицы показалось два неизвестных, они двигались навстречу нам, один из них нес какой-то листок бумаги. Дойдя до нас, один из них спросил: “Это ваш приказ?” Начальник штаба Проща-ков ответил: “Да, наш”. Неизвестный вытянулся, по-военному четко доложил майору: “Ваш приказ выполнен, оружие сложено, можете входить в село, выстрелов не последует”. Оказывается, тот, кто докладывал, и был пом[ощником] коменданта села…» Воспользовавшись телефоном полицейских, партизаны начали через переводчицу общаться с гарнизонам райцентра, от имени полицаев прося подмоги. Потом «комбат, заругавшись, сказал немецкому коменданту Олевска: “Е[… вашу] м[ать], пока не поздно, сматывайтесь из Олевска, а то сейчас и до вас очередь дойдет”. Те, бросив трубку, куда-то исчезли. Мы, не дождавшись немецкой помощи против партизан, уехали»[521].
Общую тенденцию отметил Пономаренко в донесении Сталину о ситуации в Украине уже 1 марта 1943 г.: «Участились и принимают форму массового перехода перебежки пол ицейских с оружием в руках на сторону партизан…»[522]
К лету 1943 г. неустойчивость «восточных войск» вызвала обеспокоенность не только администрации РКУ, но и тыловых структур Вермахта в Украине: «Прежде всего, настоятельно необходимо укрепить [морально-политическое] состояние местных частей… Общее количество находящихся в [тыловой] зоне ответственности [группы армий “Юг”], в подчиненных и не подчиненных [тыловым структурам Вермахта] подразделениях, задействованных восточных формированиях и добровольцев [при армии] – 80 000 [человек], носящих оружие. Из них казаки и тюркские народности воюют в значительной мере по убеждению. Преобладающее же количество остальных желает обеспечения продовольствием, одеждой и освобождения от посылки на работу в Германию»[523]. Такие формирования поддавались разложению со стороны партизан.
Доходило до того, что целые красные отряды состояли в основном из бывших полицаев. О подобном случае сообщала секретная сотрудница Строкачу 22 марта 1943 г. из отряда Якова Мельника: «Отряд не совсем боеспособный, большей частью состоит из бывших полицейских и вновь прибывших. [В] отряде отсутствует дисциплина, что крайне необходимо в тылу врага. По сигналу “тревога – отряды готовы”, бойцы [готовы] через 20 минут. Теряются люди [по] пути следования»[524]. На полученной телеграмме Строкач написал: «Разработать указания, провести чистку отряда».
«Чистить» предполагалось лишь некоторых бывших коллаборационистов. Писатель Николай Шеремет, находившийся долгое время в соединении Алексея Федорова, весной 1943 г. отзывался о бывших коллаборационистах как об умелых бойцах: «Значительная часть из перебежчиков проявили себя образцовыми партизанами (т. к. на службе немцев прошли обучение военному делу. – А. Г.) и уже имеют награды»[525].
О том же самом рассказывал и партизан Василий Ермоленко, месяц находившийся в Каменец-Подольском соединении им. Михайлова под командованием Антона Одухи: «К нему из плена бежали все, и даже юнкерская школа перешла из власовской армии. Разведка там поработала среди командного состава – и они к нам ушли. И их он к нам принял в отряд. И это были такие [квалифицированные] бойцы – потому что войну прошли не “бочком”, а всюду прошли войну, и в плену побывали»[526].
Впрочем, несмотря на общую военно-политическую ситуацию, и в 1943–1944 гг. коллаборационистские формирования оставались значимым врагом партизан. В отчете РКУ, на территории которого действовали партизаны и УШПД и БШПД, указано на соотношение погибших немцев и местных: «Потери при борьбе с бандитами составляют в апреле [1943 г.]: погибших: 116 немцев, членов полиции, 136 членов охранных команд (Schutzmannschaft, формирования из советских граждан. – А. Г.); ранены: 70 немцев, членов полиции, 70 членов охранных команд»[527]. Всего – 392 человека (из них 186 немцев и 206 граждан СССР). По сведениям Вермахта, на территории Украины (вероятно, РКУ), за июнь 1943 г. Вермахт, его союзники и немецкая полиция потеряли 200 убитых, 195 раненых, местные формирования – 68 убитых, 107 раненых[528]. Как сообщал подпольщик ОУН, силы, брошенные против Сумского соединения Ковпака в июле 1943 г. в Галиции, составляли «около 10 тыс. [человек]. Наличествует много татар, грузин, калмыков, а больше всего москалей, 10 % среди них немцы»[529] (и это не считая местной украинской полиции). Следующий пример – Восточная Украина – в тыловой зоне группы армий «Юг» с июля по сентябрь 1943 г. включительно от рук партизан пало 105 немцев и 106 представителей «местных формирований»[530]. Примерно такое же соотношение наблюдалось и в количестве раненых. Численность же пропавших без вести среди коллаборационистов почти всегда была выше, чем у немцев, – очевидно, из-за перебежчиков или обычных дезертиров.
К сожалению, какой-то подробной развернутой обобщающей записки, в которой бы описывалась деятельность партизан и подводились ее результаты, немецкой стороной в конце 1944 г. составлено не было – во всяком случае, она до нас не дошла. Против партизан в 1941–1944 гг. на территории различных административных образований воевали представители нескольких ведомств. А общая ситуация на фронтах и в тылу Третьего рейха явно не вызывала желания загружать аналитиков Вермахта и СС кропотливой работой по подведению итогов. Однако даже приведенные выше отрывочные немецкие материалы говорят о том, что данные отдела УШПД можно считать чистой фантастикой. Ни в одном немецком документе РКУ или тыловой зоны ответственности Вермахта в Украине – докладной записке, отчете о ситуации, сводке (даже за несколько месяцев) – в сообщениях о понесенных от партизан потерях автор этих строк во время архивного поиска не встречал цифры, достигающей 1000 человек. Как правило, потери, понесенные от партизан, исчисляются десятками, иногда – сотнями человек.
Из-за отрывочности немецких данных подсчет результатов боевой деятельности партизан невозможен, поэтому ограничимся оценкой. Представляется, что за 1941–1944 гг. партизаны НКВД УССР – УШПД в боях уничтожили около 10 тыс. немцев, их союзников и коллаборационистов (боевая деятельность отрядов ГРУ и НКВД СССР была в целом незначительна). От половины до двух третей из этой численности составляли граждане СССР, прежде всего украинцы. Примерно такое же или несколько большее число людей были ранены в боях с партизанами УССР. К этому следует добавить убитых и раненых в бою членов ОУН-УПА, общее количество которых определить крайне сложно, но, как уже говорилось, вероятно, оно измеряется тысячами человек.
Американский исследователь Дж. Армстронг, в обилии использовавший немецкие материалы, в свое время пришел к схожим выводам. По его оценкам, общая цифра безвозвратных потерь, понесенных немецкой стороной от красных партизан на всей оккупированной территории СССР (включая Белоруссию и Россию) – от 30 до 35 тыс. человек, из которых около половины были советскими коллабораци-онистами[531]. Есть и другие оценки. В частности, немецкий автор Лутц Клинкхаммер пишет о 18 тыс. убитых (включая погибших в ходе диверсий на железных дорогах)[532]. Другой германский специалист, Клаус Йохен Арнольд[533], не дает обобщающей цифры, но, согласно приведенным им сведениям, число вооруженных врагов, убитых красными партизанами, может быть несколько выше цифры, приводимой Армстронгом.
По данным же оперативного отчета УШПД, 264 тыс. «солдат и офицеров противника, полицейских и изменников родины»[534] пало и было ранено в результате боевой деятельности украинских партизан (не считая погибших вследствие диверсий). Таким образом в среднем за каждый месяц оккупации подчиненные НКВД УССР – УШПД уничтожали и ранили якобы примерно 7,5 тыс. солдат и офицеров противника – в том числе в первый, разгромный, год войны.
Самая крупная операция украинских партизан, зафиксированная немецкой стороной и встретившаяся автору в ходе архивных изысканий, была следующая: «29.4[1943] сожжена конюшня колхоза в Ку-пище (район Коростеня [в Житомирской области]), при этом сгорели 300 венгерских евреев…»[535] Однако документы дислоцировавшегося в этом районе партизанского соединения им. Щорса не подтвердили эту информацию[536]. Местный очевидец событий заявил о том, что евреев уничтожили сами венгры[537]. Да и венгерское правительство в 2006 г. официально признало – в 1943 г. гонведы в Купище сами сожгли венгерских евреев, болевших тифом[538]. Остается только гадать: каким образом и зачем во внутреннем немецком документе, отчете функционеров РКУ, эта акция была приписана коммунистическим партизанам?
Завершая рассказ о боевых действиях красных партизан УССР, можно отметить одну их особенность: в сравнении с партизанами России и Белоруссии им была присуща высокая подвижность, маневренность, связанная с уже обозначенными факторами – относительно высоким профессионализмом руководства (Тимофея Строкача), ландшафтом, богатым степями и лесостепями, а также недоброжелательностью населения в западных областях Украины. Возможно, что определенную роль сыграли и украинские военные традиции, пробивающиеся «наружу» сквозь фасад любого режима. Коммунистические партизанские формирования, пережившие 1941 г., были созданы на территории Сумской и Черниговской областей (левобережье Днепра, граница с Россией), однако большинство партизан УШПД в 1944 г. встретилось с Красной армией в западных областях Украины или даже в Польше и Словакии. Например, в ходе рейдов, маршей и боев соединение им. Сталина в 1943–1944 гг. прошло 4,9 тыс. км, Винницкое (1943–1944 г.) – 6,5 тыс., ковпаковское соединение (с 1944 г. – дивизия) в 1941–1944 гг. – 7,5 тыс. км. А кавалерийское соединение под командованием Михаила Наумова за годы войны прошло 9 тыс. км[539] – путь, равный расстоянию от Берлина до Пхеньяна, или в три раза превышающий расстояние между Киевом и Парижем. Сложно не согласиться с мнением современника и участника событий писателя Николая Шеремета: «Бездеятельное существование – смертельная угроза для партизан, оно порождает беспечность, нерешительность, приводит к бытовому разложению и отталкивает население. Жизнь партизан – только в движении, в активных операциях против врага»[540].
* * *
Начиная примерно с середины 1942 г. и до конца войны боевая деятельность у формирований УШПД уходит на второй план. Более того, «с Большой земли» стали поступать приказы избегать открытых столкновений со сколько-нибудь крупными частями врага. Постепенно уже на рубеже 1942–1943 гг. приоритетом становятся диверсии на коммуникациях, точнее – на железных дорогах. В Кремле постепенно осознавали, что для советской стороны это был наиболее эффективный вид деятельности партизанских формирований в тогдашних условиях.
Согласно данным оперативного отдела УШПД, если в июне 1942 г. украинские партизаны подорвали 22 эшелона, то в апреле 1943 г. уже 116[541]. С лета 1943 г. перед украинскими отрядами и соединениями ставились конкретные задачи по подрыву эшелонов, и за ними закреплялись участки железных дорог.
По воспоминаниям начальника штаба верховного командования Вермахта Вильгельма Кейтеля, на всем Восточном фронте армия испытывала сложности с поставками: «Суточная потребность сухопутной армии (без люфтваффе) в подвозимом довольствии составляла 120 эшелонов; во время активизации боевых действий, когда возрастала потребность в подвозимых боеприпасах и возникала необходимость отправки раненых в тыл, количество грузовых составов значительно увеличивалось; ежедневно [же] на фронт отправлялось до 100 эшелонов, да и то не всегда, если учесть, что партизаны совершали иной раз до 100 подрывов железнодорожного полотна за ночь»[542]. Обратим внимание, что речь в данном случае идет не о подрывах эшелонов, а об уничтожении рельсов. По словам командира соединения ГРУ Григория Линькова, «надо, однако, отдать гитлеровцам справедливость в одном отношении: была область борьбы с железнодорожными катастрофами, в которой они достигли успехов. Это ликвидация последствий крушения. За редким исключением, они успевали убрать обломки разбитого состава и восстановить движение на линии за каких-нибудь восемь или десять часов. (…) …Гитлеровское командование организовало особые воинские части, которые прибывали к месту взрыва на специальных поездах со специально сконструированными подъемными кранами»[543].
Согласно данным оперативного отдела УШПД, украинскими партизанами было устроено 5000 крушений эшелонов (разрушено 50 тыс. вагонов, платформ и цистерн), в ходе которых убито и ранено 200 тыс. «солдат и офицеров противника, полицейских и изменников родины»[544]. Получается, что в среднем в одном эшелоне партизаны якобы уничтожали 10 вагонов, убивали и ранили 40 человек. Стандартным штампом советской пропаганды было утверждение об уничтоженных составах «с живой силой и техникой».
