Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 90 страниц)

Одной из главных причин столь мрачной картины Хрущев назвал то потрясающее упрямство Сталина, с каким он отвергал все предложения поднять благосостояние крестьянства и таким образом заручиться их сотрудничеством. Судя по всему, за прошедшие полвека он так и не научился смотреть на крестьян иначе, как на врагов, и все еще полагал единственным средством общения с ними язык приказов и директив. А когда надо, то и угроз.

Так многострадальное российское крестьянство в какой уже раз в истории страны стало своеобразным козлом отпущения, поскольку именно на его плечи Сталин переложил все тяготы послевоенного восстановления страны, не дав при этом никакой доли в производимых благах.

Значительную роль в ухудшении сельского хозяйства сыграла и склонность Сталина слушать таких шарлатанов от науки, как Трофим Лысенко. Чем он привлек в общем-то такого недоверчивого человека, каким был Сталин? Думается, тем же самым, чем страдал и сам вождь, полным игнорированием законов. Но если сам Сталин игнорировал социальные и экономические законы, то Лысенко перещеголял вождя, поскольку наплевал уже на законы природы, утверждая, что человек выше их и может управлять окружавшей его средой с помощью только своей воли. Что, конечно же, не могло не импонировать Сталину.

Да и чем еще можно объяснить его необычайное расположение к Лысенко, который утверждал, что приобретенные свойства человеческого характера передаются по наследству, что в принципе противоречило классической теории наследственности. (Впрочем, кто знает, может быть, именно этого и хотел Сталин, и дети живших в постоянном страхе и унижении отцов должны были стать достойными наследниками своих родителей.)

И хотя к тому времени Сталина вряд ли можно было назвать стопроцентным марксистом, Лысенко удалось увлечь совершенно не знакомого с проблемой Сталина именно тем, что его теория представляет собой материалистическую, «пролетарскую агробиологию», которая в первую очередь била по теории наследственности Менделя, проникнутой, на его далеко не самый просвещенный взгляд, отсталыми буржуазными представлениями.

Сталин поверил (или сделал вид), сделал Лысенко депутатом Верховного Совета и президентом Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина и дал Сталинскую премию.

Что же касается великого российского генетика Н.И. Вавилова, то он был исключен из академии и оказался вместе со своими последователями в тюрьме за саботаж нового учения о «наследственной передаче приобретенных признаков». Как и всякого врага народа, его приговорили к расстрелу, до которого он, на свое счастье, не дожил. В январе 1943 года великий ученый скончался от дистрофии.

Он много чего натворил как в науке, так и около нее, этот самый Трофим Лысенко, и политическим итогом триумфа академика от науки стало принятие его программы строительства зеленых полос, что, в свою очередь, являлось главным пунктом «Сталинского плана преобразования природы». Этот фантастический по своему замыслу проект (за 15 лет надлежало создать три гигантские зеленые полосы общей протяженностью более 5 тысяч километров с целью остановить эрозию почв и смягчить воздействие температурных колебаний), принятый в 1948 году, и должен был проводиться в жизнь за счет колхозов.

Сталин подписал четыре правительственных постановления из серии «великих сталинских строек», которые призваны улучшить ирригацию и коммуникации и предусматривали строительство четырех новых каналов и стольких же новых плотин. Это был настоящий размах, это было по-сталински, потому вождь и намеревался воздвигнуть себе в точке соединения Волги с Доном огромный монумент из меди весом 33 тонны. А заниматься какими-то там крестьянами и их приусадебными участками... Нет, не царское это дело...

Имелись ли люди, которые это понимали и хотели исправить положение? Да, конечно, имелись! Только вся их беда заключалась в том, что со всеми своими современными идеями они попадали на Сталина.

На того самого Сталина, который лет пятнадцать назад был новатором и пусть по-своему, но все же пытался генерировать новые идеи. Теперь же он старый и больной человек, уставший от споров и дискуссий. А если к старости добавить и прогрессировавшую не по дням, а по часам ревность и подозрительность, то не оставалось никакой надежды на то, что он сам выпустит джинна из бутылки. История, экономика, наука и искусство ориентировались только на его гениальные указания, и любого желавшего продолжить и усовершенствовать революционные перемены ждало в лучшем случае научное забвение, в худшем – все та же плаха с топором...

На свой последний съезд партии Сталин пришел настолько усталым, что посетил далеко не все заседания, и до последнего дня всех делегатов волновал только один вопрос: будет ли он сам выступать? И когда все уже потеряли надежду услышать вождя, Сталин, к неописуемой радости делегатов, поднялся на трибуну и в последний раз выслушал овации поднявшегося зала после его шестиминутного призыва ко всем коммунистам мира освободить человечество от империализма и войны.

Возвращаясь на место, Сталин окинул взглядом свое окружение.

– Вот, – с каким-то странным выражением лица произнес он, – посмотрите! Я еще могу!

В тоне, каким он произнес эти слова, слышались одновременно торжество и угроза. Торжество того, что даже постаревший и больной он все еще держал страну в своих руках. Ну и, конечно, угроза всем тем, кто желал эту власть у него отнять...

Затем с подачи Сталина съезд принял две резолюции, в соответствии с которыми Всесоюзная коммунистическая партия большевиков стала именоваться Коммунистической партией Советского Союза, а Политбюро превращалось в Президиум. Так партия окончательно потеряла связь со своим ленинским прошлым...

Как и всегда, после съезда состоялся пленум вновь избранного ЦК, численный состав которого удвоился. По каким-то причинам стенограмма пленума не велась, и то, что на нем происходило, стало известно только благодаря рассказам его участников.

Сталин появился перед самым открытием, что было несколько удивительно. Обычно вождь приходил за полчаса и давал указания о снятии и назначении тех или иных лиц. Как только в зал вошли члены Политбюро старого состава, вновь избранные члены ЦК встали, поднялись и принялись аплодировать, чем вызвали неудовольствие Сталина.

– Здесь, – оборвал он их, – никогда этого не делайте!

Когда зал утих и председательствующий не съезде Маленков предоставил слово вождю, тот с некоторым раздражением произнес:

– Многим из вас может показаться, что у нас в партии царит тишь да гладь. Но, увы, никакого единства у нас нет и в помине! Некоторые то и дело выражают несогласие с нашими решениями. Они даже не могут понять, почему нам пришлось расширить состав Центрального Комитета. Как не могут понять той простой вещи, что мы, старики, скоро все перемрем, и именно поэтому мы должны иметь своих преемников... Очень часто нам задают одни и те же вопросы в отношении некоторых видных партийных и государственных деятелей, которых мы освободили от важных постов министров.

Да, мы освободили Молотова, Кагановича, Ворошилова и поставили вместо них новых людей. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных работников. Они, молодые люди, полны сил и энергии. Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета министров. Так что я не знаю, сколько у меня теперь заместителей! – с какой-то недоброй улыбкой закончил Сталин.

Сделав небольшую паузу, он снова заговорил тоном, не предвещавшим ничего хорошего:

– И если мы уж заговорили о единстве в наших рядах, то нельзя не коснуться некоторых видных политических деятелей. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаясь, не колеблясь, он отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь «под шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. На каком основании? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет? Это первая политическая ошибка товарища Молотова. А чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Эта грубая ошибка товарища Молотова. На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта автономия. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских притязаний на наш Советский Крым. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что мы не успеем принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится достоянием товарища Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо. Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему тут не ясно? С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами землю навечно. И они должны отдавать положенный долг государству, поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна...

Обвинив Молотова в нарушении линии Политбюро в переговорах со странами Запада и в непозволительных уступках им, Сталин сказал:

– Вообще Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением о мощи американской экономики. Я знаю, что Молотов и Микоян – храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах. В этом деле участвовал и Лозовский, который, как известно, разоблачен как предатель и враг народа.

Не дав своим оппонентам опомниться, Сталин обвинил их... в правом уклоне в проведении экономической политики внутри СССР, сравнив их позицию с позицией Рыкова и Фрумкина.

Надо ли говорить о той зловещей тишине, которая повисла в зале для заседаний. Ее нарушил сам Микоян, который бросился к трибуне и принялся оправдываться.

– Хватит! – оборвал его Сталин. – Мы хорошо знаем вас, товарищ Микоян, и не пытайтесь ввести ЦК в заблуждение!

За покинувшим с понурым видом трибуну Микояном на нее поднялся Молотов. Как и Микоян, он признал все свои ошибки и заблуждения и заверил ЦК, что был и остается преданным учеником товарища Сталина.

Однако Сталин только пренебрежительно махнул рукой:

– Чепуха! У меня нет никаких учеников! И все мы ученики великого Ленина!

Затем Сталин предложил избрать руководящие органы партии. По его предложению в Президиум и Секретариат ЦК теперь должны были войти 36 человек.

И надо отдать Сталину должное: многие «новые» по своему образованию и теоретической подготовке были на несколько голов выше «старой гвардии». Более того, Сталин добился выдвижения в ЦК экономистов и философов. А в Комиссию по переработке программы партии наряду с ним, Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Берией вошли пять молодых людей, среди которых трое были представителями гуманитарных наук.

В подготовленном Сталиным списке остались все старые члены Политбюро, кроме А.А. Андреева. Был там и лично товарищ Леонид Ильич Брежнев, переведенный вождем в Москву из Молдавии.

– С уважаемым нами товарищем Андреевым все ясно, – сказал Сталин. – Он совсем оглох... пусть лечится... Что же касается меня, то я прошу освободить меня от всех занимаемых мною постов.

После столь странного заявления в зале установилась тишина. Ничего не понимавший Маленков взошел на трибуну и призвал всех присутствующих «просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем». Его просили, и чуть ли на коленях.

– Нет, – отмахнулся Сталин. – Я уже стар... Изберите себе другого!

Но куда там... Другого никто не хотел, и в конце устроенной участниками верноподданнической вакханалии, устало и как-то обреченно махнув рукой, Сталин сдался.

Снова раздались овации. Сталин без всякого выражения смотрел в беснующийся зал. Да, все течет, все меняется... Когда-то он испытывал несказанное наслаждение от всего этого лившегося на него славословия, но теперь, слушая сотни раз слышанные им здравицы, он не испытывал ничего, кроме давившей на него огромной усталости.

Затем, уже после пленума, случился небольшой казус. Завидев в составленном им же самим списке фамилию первого маршала, Сталин недоуменно и зло спросил:

– А как сюда попал этот английский шпион?

Все смущенно молчали, и только после того как Хрущев робко заметил, что Ворошилова предложил сам Сталин, тот только покачал головой.

А вот судьба Микояна и Молотова была решена. «Сталин, – писал присутствовавший на пленуме К. Симонов, – бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников... Он не желал, чтобы Молотов после него, случись что с ним, остался первой фигурой в государстве и партии. И речь его окончательно исключала такую возможность».

Вряд ли можно так уж безоговорочно принимать все сказанное известным русским писателем и общественным деятелем, который, по его же признанию, не всегда сам оказывался на высоте гражданской и человеческой. Да и почему Сталин должен был радоваться тому, что после него на государстве останется Молотов, который никогда не хватал с неба звезд? Он был хороший исполнитель, но вряд ли был способен руководить такой огромной страной самостоятельно.

Конечно, Сталин прекрасно знал цену окружавшим его людям и не раз говорил им, что без него они пропадут. Но на кого ему было обижаться, кроме самого себя? Он пожинал посеянные плоды. Точно так же не на кого было обижаться и в очередной раз получившему звонкую оплеуху Молотову. Разве он сам не клеймил позором предателей партии Каменева, Зиновьева и Бухарина, прекрасно зная, что никакую партию они не предавали и не были агентами гестапо.

Он играл в опасные игры, и брошенный им самим бумеранг, в конце концов, вернулся к нему. И если вспомнить, на скольких расстрельных списках стояли подписи Молотова, Ворошилова и Микояна, то вряд ли можно испытывать к ним хоть какую-то жалость. Вот уж воистину, за что боролись, на то и напоролись! И что бы там ни говорили об их падении, они очень легко отделались, и все отошли в мир иной в своих постелях...

ЧАСТЬ X
ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Рассказывая об убийстве Берией Сталина, известный исследователь жизни вождя А. Авторханов наряду со многими другими измышлениями говорит и о крепком здоровье Сталина. И... ошибается! Здоровым человеком Сталин не был никогда. Впрочем, понять Авторханова можно. Болезни Сталина не вписывались в его легенду о заговоре Берии, который должен был убить здорового Сталина и тем самым усугубить свое преступление.

И вот что писал о своем шефе его бывший секретарь В.Г. Бажанов: «Образ жизни ведет чрезвычайно нездоровый, сидячий. Никогда не занимается спортом, какой-нибудь физической работой. Курит трубку, пьет вино, предпочитая кахетинское. Во вторую половину своего дня каждый вечер проводит за столом, за едой и питьем в компании членов своего Политбюро. Как при таком образе жизни он дожил до 73 лет – удивительно».

«К своему здоровью, – вторил ему сотрудник охраны А.Т. Рыбин, – Сталин относился скверно: обедал когда придется, никакой диеты не соблюдал, очень любил яичницу, способствующую возникновению бляшек на сосудах. Специального диетолога или хотя бы личного врача не имел. Правда, во время и после войны его навещали профессора Виноградов, Преображенский и Бакулев. Доктор Кулинич брал кровь из пальца, делал уколы от гипертонии.

Но в последнее время, если одолевала гипертония или очередная ангина, он к врачам не обращался – этого еще не хватало! А брал у Поскребышева, бывшего фельдшера, необходимые таблетки. Штатные врачи обслуживали в основном сотрудников охраны и крайне редко самого Сталина. Так что здоровье было серьезно ослаблено возрастом, сопутствующими хворями».

Ему вторил и генерал Рясной. Он вспоминал, что в последние дни своей жизни Сталин «посылал чекистов в простую аптеку со списком лекарств. Самолечением занимался. Подозревал, что его могут досрочно отправить на тот свет, и не без оснований. Работал по-прежнему много. Вызывает начальника охраны, дает ему список книг».

Да что там последние дни, если уже в конце 1933 – начале 1934 годов Сталин из-за болей в сердце чувствовал себя настолько плохо, что товарищи по партии уже всерьез заговорили о его преемнике. Да, Сталин тогда поправился, но повышенное давление и приступы стенокардии будут беспокоить его все оставшиеся годы.

Постоянное нервное напряжение, в котором он жил много лет, и особенно война, здоровья ему не прибавили, и начиная с 1947 года Сталин стал быстро стареть, о чем в свое время и поведал миру Милован Джилас. Правда, при этом он все же заметил: «Но в одном это был прежний Сталин: он был упрям, резок и недоверчив к тем, чье мнение отличалось от его собственного».

Да и многие другие люди, кто имел счастье (или несчастье) встречаться в то время со Сталиным, отмечали его неуверенную старческую походку и болезненный вид. Но куда хуже было то, что наряду с общим ухудшением здоровья заметно сдала его и без того не очень устойчивая психика. «Наряду с растущим недоверием, – писал Хрущев, – у него стали проявляться другие старческие симптомы, например провалы памяти или растущая склонность связывать последние события с воспоминаниями детства». «Все чаще, – вторил Хрущеву Булганин, – мешали ему провалы памяти и забывчивость, которые обычно приводили его в ярость».

Преследование военных, врачей, евреев и интеллигенции объяснялось не только обострением международной обстановки, но все возраставшей маниакальной идеей Сталина, что его повсюду окружают враги. О чем он, к несказанному удивлению гостившего у него на даче окружения, поведал. Выйдя на крыльцо и ни к кому не обращаясь он вдруг с горечью произнес: «Ну вот, я и себе уже не верю!»

Он перестал доверять своей охране и завел двойника. И если западные спецслужбы сразу же заговорили о «бутафорском Сталине», то в России о нем впервые совсем недавно поведал журнал «Советская молодежь».

Двойником Сталина являлся никому не известный бухгалтер Любицкий, еврей по национальности. Внешне этот самый Любицкий практически ничем не отличался от Сталина, а после соответствующего обучения отличить его от «настоящего» не могли даже стоявшие рядом с ним на трибуне люди. Однако и его ждала незавидная участь. Очевидно только за то, что он осмелился быть пусть и вторым, но все же Сталиным.

В 1952 году вождь отправил его в один из самых страшных сибирских лагерей, откуда несчастный бухгалтер вышел только после смерти диктатора. Перед освобождением с него взяли подписку хранить в секрете все то, что с ним произошло. Хорошо познав, что представляют собой советские тюрьмы, Любицкий поведал о своей истории только перед смертью. Ну а насколько все это соответствует действительности, теперь уже не узнает никто, и всю эту эпопею с двойником можно смело занести в многочисленные загадки Сталина.

Всегда боявшиеся Сталина врачи теперь приближались к диктатору с еще большим страхом и не без основания полагали, что причина упадка его интеллектуальных сил заключается в прогрессирующем склерозе сосудов мозга.

Одним из тревожных признаков творившихся с его головой необратимых процессов явилось его странное отношение к науке. Питавший особое доверие к народной медицине, он со все большей подозрительностью смотрел на «ученых» врачей, и его враждебность к ним росла буквально с каждым днем. Впрочем, это относилось не только к медицине, но и к другим научным сферам.

Как утверждают психологи, жестокие люди всегда трусливы. Не стал исключением и Сталин. Не моргнув глазом, он посылал на гибель миллионы и в то же время панически боялся смерти. Он запретил говорить о ней в его присутствии и, подобно средневековым владыкам, делал все возможное, чтобы найти эликсир, если и не бессмертия, то хотя бы продления жизни. Для чего и финансировал насколько таинственные, настолько и несерьезные эксперименты известного профессора Богомольца по созданию волшебного зелья из костного мозга животных.

И как это ни странно, тот самый Сталин, который косо посматривал даже на самых лучших врачей, не только пользовался изготовленной этим шаманом сывороткой, но и считал втершегося к нему в доверие шарлатана величайшим русским ученым после Ивана Павлова. Однако случилось непредвиденное, и после того как «сталинский Фауст» умер в возрасте всего шестидесяти пяти лет, миф об изобретенном им чудодейственном эликсире развеялся сам собой.

После юбилейных торжеств в 1949 году по случаю 70-летия здоровье Сталина заметно ухудшилось. Все сильнее беспокоило высокое давление, и однажды он даже потерял сознание. Поскребышев с большим трудом привел его в чувство и предложил вызвать врача, однако Сталин лишь презрительно усмехнулся в ответ. На медицинские обследования он соглашался лишь в самых крайних случаях, как это было с ним после инфаркта перед поездкой в Потсдам. Но даже тогда он избегал обращаться в кремлевскую больницу и ездил в собственный госпиталь в Филях.

Впрочем, здесь тоже полной ясности нет, и есть сведения, что Сталин далеко не так презрительно относился к лучшим представителям отечественной медицины. «Когда говорят, – вспоминал разбиравший личные документы врача профессор В.П. Наумов, – что Сталин не заботился о своем здоровье, гнал докторов и лечил его Поскребышев, это не соответствует действительности. Поскребышев отвечал за приглашение врачей. И он первым глотал все таблетки, которые прописывались Сталину!»

Еще в 1926 году Сталина осмотрели четыре известных доктора в Сочи, куда он приехал на отдых. «На консультации, – записал один из них, – Сталин пожаловался на боли в мышцах рук и ног. При объективном исследовании внутренних органов, суставов никаких патологических изменений не найдено. Был рекомендован курс мацестинских ванн».

Выслушав врачей, Сталин спросил:

– Ну а как насчет коньяка?

Врачи ответили, что в субботу можно встряхнуться, в воскресенье – как следует отдохнуть, а в понедельник – выйти на работу с чистой головой. Сталину подобная рекомендация очень понравилась, и он тут же устроил «субботник», который постепенно вылился в обыкновенную попойку.

В 1928 году Сталина, который по-прежнему жаловался на боли в мышцах рук и ног, осмотрел известный невропатолог В.М. Верзилов, прославившийся тем, что он лечил еще Чехова и Толстого. Но никакой патологии не обнаружил.

Однако боли не проходили, Сталин жаловался на утомление и, по возможности, затягивал отпуск на Юге. «Вы спрашиваете меня о моем здоровье, – писал он Кагановичу в середине 1930-х годов. – Общая слабость, настоящее переутомление сказываются только теперь. Я думаю, начинаю поправляться, а на деле выходит, что до поправки еще далеко. Ревматических явлений нет (исчезли куда-то), но общая слабость пока что не отходит».

Практически все 1930-е годы прошли под знаком борьбы многочисленных врачей за здоровье вождя. Особенно отличился А.А. Богданов, который создал Институт переливания крови. Он считал, что постоянными и основательными переливаниями крови можно омолодить и восстановить практически любой организм. Однако доказать так ничего и не успел, погибнув в результате экспериментов на самом себе.

Точно такой же метод практиковал и И.Н. Казаков, который добавлял еще сыворотки и гормоны. И именно он лечил Сталина от псориаза белковыми препаратами. По сути, это был вчерашний день в медицине, тем не менее Сталину лизаты помогли, и в награду Казаков получил собственный Научно-исследовательский институт обмена веществ и эндокринных расстройств. Но... радовался он недолго. Поразившее кожу вождя пятно стало увеличиваться, и новоиспеченный директор был поставлен к стенке.

Зато излечившего его от тяжелой формы ангины И. Валединского Сталин отблагодарил достойно, предоставив ему пятикомнатную квартиру. При этом, правда, он не забыл арестовать его сына. Но стоило только вновь приглашенному к заболевшему вождю доктору поведать о своем несчастье, как тот дал распоряжение «разобраться». Надо ли говорить, что уже через несколько дней Валединский-младший был освобожден. Сталин симпатизировал Валединскому, записки которого лишний раз подтверждают, что уже с середины 1920-х годов Сталин страдал заболеваниями опорно-двигательного аппарата, отчего у него постоянно болели руки и ноги.

Конечно, врачам было трудно со Сталиным. Любое обострение той или иной болезни могло рассматриваться как желание навредить «лучшему другу» всех советских врачей. И они смертельно боялись своего сановного пациента, что очень мешало работе.

А вот что рассказывал терапевт М.Г. Шнейдерович, пользовавший Сталина в середине 1930-х годов в Сочи, куда Сталин приезжал на отдых. Как-то вождь спросил врача, читает ли он газеты, а если читает, то какие. Тот ответил, что постоянно читает центральную прессу.

– А зачем вы ее читаете? – с поразившим врача искренним недоумением спросил Сталин.

И пока перепуганный доктор собирался с мыслями, Сталин сказал:

– Вы умный человек, доктор, и должны понимать, что все эти газеты издаются для дураков, поскольку в них нет ни слова правды...

Сделав столь странное заявление, Сталин внимательно смотрел на потерявшего после всего услышанного способность соображать Шнейдеровича, явно наслаждясь его страхом. К счастью для врача, Сталин больше не стал испытывать его и милостиво отпустил.

Если же говорить о Сталине как о пациенте, то пациентом он был сложным. Тем не менее два раза в год он позволял себя обследовать сначала своему личному врачу Плетневу, а потом профессору Виноградову, которого, в конце концов, он отправит на плаху. А вот результаты анализов и рентгеновские снимки приказывал уничтожать. Конечно, ему прописывали лекарства, но он предпочитал их выбрасывать в ящик стола. Хотя время от времени и принимал их. Поскольку, как и Ленин, был невысокого мнения о советских врачах.

Сложности в интерпретации явных соматических особенностей начинаются уже с его левой руки, которая была на четыре сантиметра короче правой. И хотя сам Сталин объяснял плохую подвижность руки несчастным случаем, Плетнев был склонен считать укорочение и функциональное ограничение каким-то перенесенным Сталиным в детстве инфекционным заболеванием. Вернее всего, по мнению врача, это был полиомиелит. Хотя его дочь позже говорила об ошибке акушерки, из-за чего левая рука Сталина и была такой. В детстве он перенес очень тяжелую форму оспы, да и потом, в юности, ему доставалось. За годы своей бурной революционной деятельности Сталин переболел туберкулезом легких и очень тяжело перенес брюшной тиф, не говоря уже о всевозможных простудах.

При первом же обследовании Сталина Плетнев обнаружил у него заболевание желчного пузыря и «повреждение сердечной мышцы». Точных данных на этот счет нет, тем не менее можно предположить, что у Сталина уже в то время (ему было около пятидесяти лет) появились признаки начинающегося заболевания коронарных сосудов сердца. При таком заболевании нарушается снабжение сердечной мышцы кислородом, что усугубляется курением и гиподинамией. Чего у Сталина было в избытке.

Вполне возможно, что уже тогда Сталин страдал от гипертонии, подтверждением чему служат те самые йодные капли, которые он постоянно принимал и которые служат распространенным народным средством для понижения давления.

А вот первое официальное упоминание о гипертонии появилось в феврале 1945 года. Именно тогда Сталин стал жаловаться на головную боль, шум в ушах, головокружение и тошноту. Что, конечно же, усугублялось теми физическими и психическими перегрузками, которые выпали на его долю на Ялтинской конференции. Из Ялты он вернулся в еще более плохом состоянии, и теперь к его недугам добавились постоянная сильная боль в области сердца и ощущение стянутой груди, что является основным признаком стенокардии. Тогда же рассматривавший вождя профессор Мясников и заговорил о перенесенном Сталиным инфаркте, что и подтвердила кардиограмма.

В мае 1945 года Сталин перенес второй инфаркт, правда, без особых осложнений. Несмотря на советы врачей, курить он так и не бросил, за несколько дней до начала встречи в Потсдаме у него случился третий инфаркт. Его поездка в Германию была связана с определенным риском, и тем не менее он отправился в Потсдам.

Что же касается последних лет его жизни, то у него развивался атеросклероз сосудов головного мозга. По рассказам Хрущева, Сталин все чаще вспоминал свое детство и связывал его с событиями последнего времени, что является характерным симптомом цереброваскулярного заболевания. Именно этим объясняется неспособность запоминать новое и те провалы памяти, на которые Сталин стал жаловаться в пожилом возрасте. Ну и, конечно, та нескладная речь, которой он поразил делегатов XIX съезда партии.

Самым серьезным звонком стал приступ, который случился у Сталина в декабре 1949 года, который, по своей сути, был предвестником инсульта. Однако и тогда Сталин не подумал обращаться к врачам и обошелся опять же народными средствами...

Результаты вскрытия не только подтвердили диагноз кровоизлияния в мозг, но и выявили свежий инфаркт миокарда, причиной которого явилась выраженная гипертрофия стенки левого желудочка сердца на почве многолетней гипертонической болезни. Что и повлекло за собой острый отек левого легкого. Помимо всего прочего, вскрытие выявило сильно выраженные склеротические изменения всех артерий головного мозга, в чем, видимо, и крылась одна из основных причин столь неадекватной оценки Сталиным событий последних лет его жизни.

Но следов отравления, о чем так любят говорить поклонники Сталина, обнаружено не было. Хотя и здесь можно привести весьма показательный в этом отношении пример с Дзержинским, внезапно умершим в перерыве пленума ЦК. Вскрытие производил один из лучших патологоанатомов того времени, который не обнаружил никаких изменений в легких «железного» Феликса. Что само по себе выглядело странным. Особенно если учесть, что Дзержинский страдал туберкулезом, который просто не мог не оставить следов в его легких, а производивший вскрытие врач был еще и лучшим специалистом по легочным болезням.