Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 90 страниц)

В том же году Ленин попытался сделать ставку в деревне на беднейшее крестьянство. Вместе с Марксом и Энгельсом Ленин тоже был уверен, что основным условием социализма является организация крупного производства как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. И именно бедняки должны были преуспеть в развитии крупного земледелия, поскольку казались вождю безразличными к крестьянской собственности и потенциально выступающими за коллективное хозяйствование. Для чего и стали создаваться совхозы и сельскохозяйственные коммуны, на стимулирование которых Совнарком выделил огромные по тем временам суммы.

Впервые о социалистическом строительстве в деревне Ленин заговорил на I Всероссийском съезде земельных отделов, комитетов бедноты и коммун в декабре 1918 года. Напомнив, что усилиями всего крестьянства явилось «сметение и уничтожение помещичьей власти», он заявил, что «она (революция. – Прим. авт.) еще не трогала более сильного, более современного врага всех трудящихся – капитала».

Да, говорил он, комитеты бедноты прекрасно справились со своей задачей и раскололи деревню, которая «перестала быть единой». И именно это достижение, по словам Ленина, перевело «нашу революцию полностью на те социалистические рельсы, на которых рабочий класс городов твердо и решительно хотел ее поставить в Октябре». Что, в свою очередь, неизбежно влекло за собой «переход от мелких единоличных крестьянских хозяйств к общественной обработке земли».

Конечно, это было легче сказать, чем сделать, и Ленин предупреждал, что переход от мелкого единоличного крестьянского хозяйства к общей обработке земли может быть создан «только длительным трудом». И с его подачи съезд посчитал главной задачей земельной политики «последовательное и неуклонное проведение широкой организации земледельческих коммун, советских коммунистических хозяйств и общественной обработки земли».

На II Всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 года было заявлено, что «вопрос с пропитанием городов можно решить только за счет создания крупных производственных объединений в деревне». А еще через несколько дней декрет ВЦИК провозгласил «переход от единоличных форм землепользования к товарищеским». При этом «на все формы единоличного землепользования предлагалось смотреть как на отживающие свое», а «в основу землеустройства должно быть положено стремление создать единое производственное хозяйство, снабжающее Советскую Республику наибольшим количеством хозяйственных благ при наименьшей затрате народного труда».

Но, увы, все эти благие пожелания так и остались на бумаге: на деле коллективные хозяйства оказались настолько неэффективными, что ни о каком «снабжении хозяйственными благами» не могло быть и речи. Даже самые бедные крестьяне слабо поддерживали эту идею, а энтузиазм тех, кто все же шел в коммуну, очень быстро остывал. И, таким образом, большевики потерпели полный крах в своей аграрной политике.

Да, они «раскололи» деревню, но их главная опора – бедняки – составляли всего 40% от всех крестьян (10% – кулаки и 50% – середняки). К тому же комбеды, во главе которых в большинстве своем стояли мало что понимавшие в сельском хозяйстве большевики, находились в жесткой оппозиции с советами, чаще всего беспартийными по своему составу. В деревне сложилось двоевластие, и большевики поспешили ввести потерявшие свой независимый статус комбеды в советы.

Проиграв первую схватку, Ленин сделал ставку на середняка, что вместе с роспуском комбедов говорило о некотором смягчении политики «военного коммунизма». Это и выразилось в нахождении некоторых компромиссов с теми, кого совсем еще недавно однозначно считали «мелкобуржуазными элементами деревни». «Трудовому крестьянину надо помочь, – учил теперь Ленин, – среднего не обидеть, богатого принудить...»

Во многом причина такого «потепления» заключалась в привлечении на свою сторону всех возможных союзников в самые решающие периоды Гражданской войны. Потому Ленин и заговорил о соглашении «со средним крестьянином, с вчерашним меньшевиком из рабочих, с вчерашним саботажником из служащих или интеллигенции».

На VIII съезде партии в марте 1919 года эта идея получила свое дальнейшее развитие, теперь Ленину было уже мало «нейтрализовать» среднее крестьянство, и он заговорил о постановке отношений с ним «на почву прочного союза».

И теперь, когда наконец-то было осознано, что «мелкое крестьянское хозяйство еще долго будет существовать», партия ставила своей задачей «отделить» середняка от кулаков, «привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам, борясь с его отсталостью мерами идейного воздействия, отнюдь не мерами подавления, стремясь во всех случаях, где затронуты его жизненные интересы, к практическим соглашениям с ним, идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований».

Что же касается всевозможных сельскохозяйственных товариществ, то, всячески поощряя их, власти не должны были допускать «ни малейшего принуждения» при создании таковых. При этом вся тяжесть налогов ложилась на кулака, а среднее крестьянство должно было «облагаться чрезвычайно умеренно, лишь в размере, вполне посильном и необременительном для него».

Взяв, таким образом, курс на обеспечение «нерушимого союза рабочих и среднего крестьянства», партия поставила на место умершего председателя ВЦИК Я.М. Свердлова М.И. Калинина. Это был рабочий, бывший крестьянин-середняк, который, по словам Ленина, имел «тесную связь с крестьянским хозяйством... и каждый год ее (деревню) посещает». И именно ему было суждено отныне олицетворять этот самый нерушимый союз. Как... это уже другое дело...

Однако и с середняками оказалось не так просто и однозначно. Поскольку уже очень скоро они заняли традиционную крестьянскую позицию в отношении правительственного регулирования и рассматривали его как наступление на свои интересы. Ну а сама поддержка середняка привела к тому, что на «черном рынке» стал появляться хлеб. Что и привело к озабоченности вождя, который заявил на Совещании по работе в деревне в декабре 1920 года:

«Средний крестьянин производит продовольствия больше, чем ему нужно, и, таким образом, имея хлебные излишки, он становится эксплуататором голодного рабочего». И как это было ни печально для самого Ленина, далеко не все крестьяне, по его словам, понимали, что свободная торговля хлебом «есть государственное преступление».

Не помог середняк и советским хозяйствам. Что и не могло быть иначе, и сам Ленин откровенно заявил на IX съезде партии в марте 1920 года, что среднее крестьянство будет завоевано «только тогда... когда мы облегчим и улучшим экономические условия его жизни». Чего как раз и не могла сделать советская власть.

Таким образом, к окончанию Гражданской войны революция не решила ни одной проблемы в преобразовании российской деревни. Более того, мелкие земельные наделы в 1920 году стали преобладающими в земледелии России. А попытки восстановить крупные хозяйства в виде совхозов и земледельческих коммун практически повсюду встречали упорное сопротивление. Рост мелкокрестьянского земледелия имел печальные последствия в виде перехода с производства более ценных культур на производство простых средств к существованию. Беда была и в том, что город не мог предложить деревне соответствующее возмещение за производимое ей продовольствие и реквизиция оставалась единственным законным способом получить хлеб.

До поры до времени советские руководители упорно закрывали на это глаза, однако к осени 1920 года, когда недовольство крестьян достигло особенно крупных масштабов, скрывать это, причем от самих себя, было уже бессмысленно. И тем не менее на VIII Всероссийском съезде советов Ленин все еще продолжал говорить о том, что «в стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача – суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять».

На съезде было сломано много копий, но как это ни печально, главная беда всех спорщиков заключалась в полном непонимании того, что основная трудность заключалась не в проблеме сбора и распределения продовольствия, а в его производстве. В конце концов, с этим все же согласились и признали основной задачей аграрной политики не изъятие у крестьянина несуществующего излишка, а стимулирование сельскохозяйственного производства.

В связи с этим левые эсеры в своей резолюции предлагали, что «в целях стимулирования развития сельского хозяйства» продразверстка должна распространяться только на ту часть продуктов, в которой нуждается потребляющая сторона, а остальную часть продукта «оставлять в руках производителя либо для его собственного удовлетворения, либо для обмена ее через потребительскую кооперацию на необходимые для трудового крестьянского хозяйства предметы».

Меньшевики шли еще дальше и предложили, чтобы «все излишки, остающиеся за выполнением государственных повинностей, строго определенных, крестьянство имело возможность сбывать на основе добровольного товарообмена или устанавливаемых по соглашению с ним цен». На что один из большевиков хмуро заметил: «Это мы уже не раз слышали от всех кулаков и бандитов!» Потому, вопреки здравому смыслу, снова заговорили о том, что крестьянина можно силой или обещаниями заставить согласиться с этими требованиями.

Эта самая сила привела к тем самым восстаниям, о которых говорилось выше, и тем не менее Ленин не спешил идти на уступки крестьянам. А когда в феврале 1920 года Троцкий предложил Политбюро заменить продразверстку натуральным налогом, он довольно в резкой форме выступил против. Все это было, по мнению многих видных большевиков, возвратом к фритредерству²2
  Фритредерство – направление в экономической теории и практике, базирующееся на принципах свободной торговли и невмешательства государства в частнопредпринимательскую деятельность (Прим. ред.).


[Закрыть] и мелкобуржуазному капитализму.

Однако жизнь брала свое, и дальше подобная практика продолжаться не могла. 8 февраля 1921 года на заседании Политбюро был заслушан доклад Н.Н. Осинского «О посевной кампании и положении крестьянства». Ленин подготовил «Предварительный черновой набросок тезисов насчет крестьянства», в котором предлагал «удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене разверстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом и расширить свободу использования землевладельцем его излишков сверх налога в местном хозяйственном обороте при условии быстрого и полного внесения налога.

Что же, все правильно, и не зря гласит известная русская поговорка: «Перемелется – мука будет». Сама жизнь перемолола своими безжалостными жерновами догматическую веру Ленина и заставила его, в конце концов, заявить: «Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах... Мы должны постараться удовлетворить требования крестьян, которые не удовлетворены, которые недовольны, и законно недовольны, и не могут быть довольны!»

И это говорил тот самый Ленин, который всего за две недели до открытия съезда писал, что «введение свободного рынка, есть не что иное, как предательство социализма»! Понятно, что Ленин пошел на нэп отнюдь не из-за своего стремления строить нормальную экономику. Дело шло к катастрофе, он был вынужден повернуться от своего догматического коммунизма к реальной жизни, и нэп стал своеобразным Брест-Литовским мирным договором. Только на этот раз со своим собственным народом...

Как их удовлетворить? Да очень просто! Дать известную свободу оборота и достать товары и продукты. Все это означало только одно: продразверстка должна быть заменена продналогом. И решение о переходе к продналогу и рынку на X съезде было принято почти без дискуссий.

Говоря откровенно, ничего нового для себя Сталин не услышал. Он лучше других знал, что значит выбивать из крестьян хлеб, и поддержал Ленина без каких бы то ни было оговорок. Ну и, конечно, как и многие другие видные большевики, рассматривал нэп как вынужденное, а потому временное отступление. Сам он выступил на съезде с докладом о задачах партии в национальном вопросе и ничего особенно запоминающегося не сказал. По его словам, суть национального вопроса состояла в том, чтобы уничтожить отсталость некоторых наций и помочь им догнать Центральную Россию во всех отношениях.

К великой радости Сталина, на X съезде Троцкий, который появился в Москве всего за два дня до его окончания, и его сторонники потерпели фиаско. Они напрочь проиграли спор о профсоюзах, а нэп явился откровенным осуждением их хозяйственной политики.

Порадовала Сталина и написанная Лениным резолюция «О единстве партии», которая объявляла любую «фракционность» недопустимой. От всей души он порадовался и другой резолюции, в которой предлагалось привлечь в партию больше рабочих и очистить ее от некоммунистических и колеблющихся элементов. Прекрасно понимая, в чей огород летят камни, Троцкий быстро сообразил, что игра пока проиграна, и поддержал введение нэпа.

Какова во всей этой партийной склоке была роль самого Ленина? Сегодня об этом не скажет уже никто. Но поразмыслить можно. Вряд ли сложившийся вокруг Троцкого ореол устраивал вождя, и, чтобы сохранить свою роль партийного и государственного лидера, ему надо было сохранить за собой большинство в центральных руководящих органах партии. Ну и, конечно, развенчать Троцкого в глазах широких народных масс. Потому и последовало назначение Троцкого на пост наркома путей сообщения. Ленин прекрасно знал, что со всеми своими способностями Троцкий совершенно не годился для рутинной работы и не имел ни единого шанса на успех.

Хотя и то, что нам известно, наводит на определенные размышления. Сразу же после открытия съезда Ленин пригласил к себе пятнадцать человек, которые подписали и поддерживали «платформу десяти». На этой встрече он говорил об опасности переизбрания ЦК в прежнем составе, в котором было много сторонников Троцкого.

Ну а чтобы избежать этого, надо было, по мысли вождя, сделать так, чтобы в новом ЦК большинство в две трети принадлежало сторонникам «платформы десяти». Что для этого было нужно? Только одно: побудить большинство делегатов съезда проголосовать за нужных Ленину людей, для чего вождь и предложил провести закрытое совещание всех делегатов съезда, которые являлись их сторонниками. Во избежание утечки информации (Ленин любил таинственность) пропуска на «тайную вечерю» были отпечатаны на гектографе, который принадлежал одному из старых большевиков.

И только один Сталин выразил опасение, что оппозиционеры, узнай они об этом собрании, обвинят самого Ленина во фракционности. «Что я слышу от заядлого фракционера?! – добродушно и в то же время недоуменно усмехнулся Ленин. – Даже он сомневается в необходимости созыва совещания делегатов, стоящих на «платформе десяти»!

Вы должны знать, – уже без улыбки продолжал он, – что Троцкий давно собирает сторонников своей платформы, да и сейчас, пока мы с вами разговариваем здесь, наверное, собрал свою фракцию. То же самое делают Шляпников и Сапронов. Зачем закрывать глаза на хотя и неприятный, но явный факт существования фракций в партии? Именно созыв такого совещания сторонников «платформы десяти» обеспечит условия, которые исключили бы всякую фракционность в нашей партии в дальнейшем».

Предложение Ленина было принято, и он вступил в тайные переговоры с различными более мелкими группировками, в том числе и с представителями оппозиции. И, как показал съезд, они оказались весьма результативными.

Какой из всего этого следовал вывод? Да только тот, что как раньше все дозволялось для свершения революции, так и теперь все было разрешено для удержания власти. И ради этого Ильич шел на все. Ну а Сталину оставалось только наматывать на ус «мудрость» вождя.

В ЦК Ленин организовал группу своих ближайших помощников из наиболее ярых противников Троцкого – Зиновьева и Сталина. Первый стал противником Льва Давидовича еще осенью 1919 года, когда Юденич двинулся на Петроград. Вялый и безвольный Зиновьев пребывал в панике, и Троцкий всячески третировал его самым непотребным образом. Чего тот, конечно, не забыл...

Сделав Зиновьева влиятельным членом ЦК и поставив его во главе Коминтерна, Ленин привлек на свою сторону и Каменева, который стал вторым человеком в Совнаркоме. Он не без оснований опасался чрезмерного влияния Троцкого, а потому всячески пытался ослабить его и отдалить от власти. Конечно же, Троцкий не мог не почувствовать всю искусственность ленинских маневров, и, к великой радости Сталина, отношения между Троцким и Лениным заметно охладились на целых два года.

Еще бы ему не радоваться! Ведь теперь он получил в свои руки мощный инструмент формирования партийных рядов, из которых он с его хитростью и изворотливостью мог изгонять неугодных и привлекать нужных ему людей! Зная позицию вождя о главенствующей роли партии в управлении страной, он прекрасно понимал, что, в конечном счете, ею будет править тот, кому эта партия будет подчиняться. Не на словах, а на деле!

И первыми жертвами Сталина стали такие признанные партийцы, как Крестинский, Преображенский и Серебряков, еще на IX съезде партии вместе со Сталиным и Рыковым избранные в Секретариат ЦК. Это были люди Троцкого, и, конечно, они очень мешали Сталину обрести верховенство в центральном партийном аппарате. До поры до времени они были неприкасаемыми, но теперь, когда все эти люди превратились в «колеблющиеся» элементы, он сумел в результате очень тонкой и на первый взгляд совершенно незаметной работы лишить их мест в ЦК и вывести из Секретариата. И, таким образом, в его новом составе оказался лишь один человек, который находился в нем с первого дня, – Сталин...

Вместо «троцкистов» в Секретариат были введены Молотов, который стал кандидатом в члены Политбюро, Ярославский и Михайлов, которых уже тогда можно было назвать твердыми сталинцами. Стараниями Сталина в ЦК были введены Ворошилов, выступивший с критикой военных взглядов Троцкого, Фрунзе и Серго Орджоникидзе, в котором Сталин видел своего наместника на Кавказе. Помог он и еще двум молодым и подававшим большие надежды людям: Валериану Куйбышеву и Сергею Кирову, которые принимали активное участие в туркестанских и кавказских событиях и стали одними из ключевых фигур в его фракции.

Что же касается Политбюро, то в него целиком вошла прежняя «пятерка»: Каменев, Ленин, Сталин, Троцкий и Зиновьев.

Да, в Политбюро Сталин еще не имел такой власти, и тем не менее после X съезда партии равновесие сил значительно изменилось в его пользу. Его подъем на самую вершину начался при Ленине и с его помощью. Да, самому Ленину был куда ближе Троцкий, но в дискуссии о профсоюзах он нарушил дисциплину и едва не привел партию к расколу, в то время как сам Сталин встал на защиту партийного единства. А партийная дисциплина была для Ленина выше и личных соображений, и даже интересов рабочего класса.

Конечно, это был большой успех Сталина, и как это ни парадоксально, но его звезда взошла именно на том самом съезде, который с молчаливой враждебностью выслушивал его оправдания в связи с польскими событиями... Вся эта нервотрепка не могла пройти даром, и после съезда Сталин попал в больницу. И, говоря откровенно, странно, что он не угодил туда намного раньше, потому что та жизнь, которую он вел на протяжении последних двадцати с лишним лет, могла свести в могилу кого угодно.

Профессор Розанов сделал ему операцию, и в конце мая Сталин уехал в Нальчик. Правда, выдержал он там всего месяц, после чего отправился в Тифлис, о чем потом очень жалел. В столице Грузии его встретили совсем не так, как принимали в Баку Орджоникидзе, который уже тогда заговорил о нем так, как будут говорить о Сталине в 1930-е годы.

«К нам в Баку, – вещал он на встрече бывшего узника Баиловской тюрьмы, – прибыл тов. Сталин, рабочий вождь исключительной самоотверженности, энергии и стойкости, единственный испытанный и всеми признанный знаток революционной тактики и вождь пролетарской революции на Кавказе и на Востоке.

ЦК АКП(б), зная скромность и нелюбовь т. Сталина к официальным торжественным встречам, должен был отказаться от специальных собраний, связанных с его приездом. ЦК АКП(б) считает, что наилучшим приветствием, лучшей встречей, которую могут оказать наши партия, пролетарии Баку и трудящиеся Азербайджана нашему дорогому вождю и учителю, будет новое и новое напряжение всех сил для всемерного укрепления партийной и советской работы. Все за дружную, боевую работу, достойную закаленного пролетарского бойца т. Сталина – первого организатора и вождя бакинского пролетариата».

«Дорогой вождь и учитель» воспринял проявление такого уважения как должное и выступил с большой речью, посвященной трехлетней годовщине Октября.

В начале июля состоялся пленум Кавказского бюро ЦК РКП(б), и Сталин принял в нем самое активное участие. В своем докладе он говорил не только о тех заметных успехах, с которыми Закавказье вступило в новую жизнь, но и о том, что неприятно поразило его:

«...по приезде в Тифлис, – с грустью говорил он, – я был поражен отсутствием былой солидарности между рабочими разных национальностей Закавказья. Среди рабочих и крестьян развился национализм, усилилось чувство недоверия к своим и национальным товарищам: антиармянского, антитатарского, антигрузинского, антирусского и всякого другого национализма хоть отбавляй... Очевидно, три года существования националистических правительств в Грузии (меньшевики), в Азербайджане (мусаватисты), в Армении (дашнаки) не прошли даром...»

7 июля начался пленум ЦК КП(б) Грузии. Он проходил за закрытыми дверями, и в дни его работы Сталин согласился выступить на митинге железнодорожных рабочих, о чем потом долго сожалел. И все основания у него для этого были. Несмотря на громкие декларации о праве наций на самоопределение, большевики не горели желанием иметь на своих южных границах самостоятельные да еще к тому же буржуазные республики, ни тем более отдавать их западным странам, которые, словно хищные птицы, кружились над этим регионом мира. Да и кемалистская Турция тоже была не прочь отведать от пышного закавказского пирога с его бокситами и нефтью.

Но если заполучить и советизировать с помощью 11-й армии часть Армении и Азербайджана большевикам удалось без особого труда, то с Грузией дело обстояло сложнее. Орджоникидзе, которого не без оснований считали большевистским проконсулом в Закавказье и который возглавлял Кавказское бюро ЦК, предложил испробовать в Грузии «азербайджанский вариант».

Что это значило? Да все то же самое! Местные большевики должны были организовать в Грузии якобы народное восстание против ее меньшевистского правительства, а Красная Армия поддержала бы это восстание штыками. Однако занятый польским походом Ленин запретил «самоопределять» Грузию. Москва признала грузинское правительство во главе с лидером меньшевиков Ноем Жорданией, и единственное, что выторговал Ленин, так это легальный статус грузинской коммунистической партии. На самом же деле большевики и не собирались оставить Грузию в покое.

И уж кто-кто, а Сталин не собирался отдавать ее никаким жорданиям. Как всегда, в таких случаях нужен был только удобный повод, и уже очень скоро он нашелся, когда в своем докладе Ленину от 20 января 1921 года народный комиссар иностранных дел Г.В. Чичерин обвинил правительство Грузии в нарушениях советско-грузинского договора и сообщал о назревании в ней кризиса. Узнав об этом послании вождю, Сталин воспользовался удобным случаем и направил членам ЦК свое собственное письмо, в котором подтвердил наличие в Грузии революционной ситуации и предложил дать директиву Орджоникидзе и коммунистическим организациям Грузии о подготовке вооруженного восстания. После недолгих разбирательств ЦК санкционировал военный захват Грузии и, словно в насмешку, посоветовал... «непременно соблюдать международные нормы!»

Все было сделано в лучших большевистских традициях. По весьма странному стечению обстоятельств в ночь на 12 февраля 1921 года в грузинской пограничной зоне, где жили грузины, армяне и русские, возникли беспорядки. А еще через три дня грузины увидели на своей земле в роли «миротворца» ту самую 11-ю армию, которая «прославилась» такими зверствами при советизации Армении и Азербайджана, что сам Сталин потребовал от Орджоникидзе призвать «миротворцев» хотя бы к относительному порядку.

27 февраля Сталин предложил мобилизовать партийцев для работы в Грузии, точно так же действовали ВЧК и другие народные комиссариаты, и вслед за «миротворцами» в Грузию хлынуло огромное количество гражданских чиновников. В Грузии начался самый настоящий кошмар, и в первую же ночь после взятия Тифлиса на Соборной площади было казнено свыше 300 человек – и мужчин, и женщин, как грузин, так и русских.

Потом стали расстреливать примерно по 100 человек в сутки. Людей вывозили за город, строили шеренгами на краю приготовленной ямы, палач Шульман с несколькими подручными шли вдоль рядов и стреляли несчастным в затылки. Всего же в ходе этой зачистки было уничтожено более 5 тысяч ни в чем не повинных людей.

Устроенный большевиками спектакль с «самоопределением» Грузии, для которого понадобилась самая настоящая интервенция, встревожил Ленина. Он потребовал найти «приемлемый компромисс» с Жорданией и вести себя как можно осторожнее.

Однако Сталин и Орджоникидзе и не подумали идти ни на какие компромиссы. Одержимые идеей завоевать Грузию, они даже не брали в расчет то, что в отличие от армян и азербайджанцев, которые видели в России спасителей от турок, грузины не только приспособились к роли независимого государства, но и весьма преуспевали под руководством меньшевиков. И перед самым падением Тифлиса Жордания бежал за границу.

Насильственная советизация и приезд «товарищей-чекистов» были восприняты как грубое нарушение национального суверенитета. Потрясенные всем случившимся грузинские товарищи, среди которых был бывший шурин Сталина и нарком иностранных дел Александр Сванидзе, отнюдь не собирались идти на поводу у Орджоникидзе, который огнем и мечом утверждал советскую власть в Закавказье. И вряд ли стоявший за Орджоникидзе Сталин мог рассчитывать на теплый прием.

Так оно и случилось, и не успел Сталин появиться на трибуне, как раздался оглушительный свист, и находившиеся в толпе пожилые грузинки принялись выкрикивать: «Проклятый!.. Предатель!.. Изменник!» Сталин побледнел и направился к выходу. Спустившись с лестницы, он столкнулся со своим старым знакомым И. Рамишвили и другим видным грузинским меньшевиком А. Дгебуадзе, появление которых собравшиеся встретили бурной овацией. «Почему ты разрушил Грузию? – даже не подав руки старому приятелю, неприязненно взглянул на него Рамишвили. – Что ты можешь предложить ей взамен?»

Пока Сталин собирался с мыслями, его оттеснили в сторону, и воодушевленная появлением своих любимцев толпа подхватила Рамишвили на руки и понесла на трибуну. В сопровождении своих телохранителей-чекистов совершенно растерянный Сталин покинул митинг. Но стоило ему только оказаться в безопасности, как председатель Революционного комитета Грузии Ф.И. Махарадзе и его помощники увидели уже совсем другого Сталина, который принялся ругать их последними словами. Словно это они были виноваты в том, что целый народ не желал ни Советов, ни власти Москвы.

Дал выход своему раздражению Сталин и в последний день пленума, когда выступал с докладом об очередных задачах коммунистов в Грузии и Закавказье. Отругав местных коммунистов за столь терпимое отношение к меньшевикам, он потребовал от них более жесткой политики по отношению к ним. С вполне объяснимой злостью он говорил о «гидре национализма», которая процветала в Грузии, и потребовал «вытравить» националистические пережитки «каленым железом». Ну а то, как хотели жить сами грузины, его уже не волновало...

Ничто в мире не проходит бесследно, не прошло без следа и испытанное Сталиным в Тифлисе унижение. С этого дня он еще больше почувствовал, что его настоящей родиной является не маленькая и так неласково встретившая его Грузия, а огромная Россия. Не обошлось, конечно, и без чувства мести, и, когда взбунтовались шахтеры в Чиатуре, он с нескрываемым удовлетворением заявил, что «Грузию придется перепахивать заново».

В Москву Сталин вернулся только в середине августа, где его с нетерпением ожидал Ленин. Оно и понятно, работы было хоть отбавляй. И все же после всего увиденного и услышанного в Тифлисе главным вопросом для него оставалась Грузия, которую Сталин намеревался во что бы то ни стало вырвать из рук тех самых меньшевиков, с которыми он столько воевал в свое время.

Сталин всегда помнил слова Лассаля, что «партия укрепляется тем, что очищает себя от скверны». И начал он это «очищение» с Махарадзе, которого отозвали в Москву и определили на работу в ЦК. Однако назначенный им новый председатель Революционного комитета П.Г. Мдивани оказался еще большим националистом, чем его предшественник. Он и не думал идти на поводу у Сталина, и в конце концов, их отношения закончилось знаменитым «грузинским делом».

Чего добивался Сталин? Создания Закавказской Федерации, в рамках которой все три закавказские республики продолжали бы существовать в виде самостоятельных, но весьма тесно связанных между собой республик. Ну а контролировало бы их политическую жизнь Кавказское бюро, во главе которого стоял преданный ему товарищ Серго. А иными словами, он сам...

3 ноября 1921 года в Баку Кавбюро сообщило в Москву об образовании Закавказской Федерации. Однако для Москвы подобное решение явилось полнейшей неожиданностью, и Политбюро запросило у Орджоникидзе дополнительную информацию. Были в недоумении и местные партийные власти, поскольку Кавбюро все решило без обсуждения с тремя закавказскими ЦК партии. Орджоникидзе получил от Сталина за прокол полной мерой и сумел-таки сломать сопротивление партийцев из Еревана и Баку. Что же касается Грузии, то там сложилась мощная оппозиционная группа во главе с Мдивани, считавшая создание Федерации «преждевременным».

Мдивани назвал Орджоникидзе «злым гением» Кавказа и в разговоре со Сталиным по телефону пожаловался на самоуправство вице-короля и просил изменить состав Кавбюро, поскольку все его члены находились под влиянием товарища Серго. Ну а самого «товарища Серго» он просил отозвать.

Никто Серго не отозвал, и он заставил ЦК Грузии установить правило, запрещающее любому его члену обращаться в вышестоящие инстанции без предоставления ЦК копии послания. А сам Сталин представил Ленину проект резолюции Политбюро относительно создания Закавказской Федерации.

Чуть ли не в тот же самый день вождь получил телеграмму от члена ЦК М.В. Фрунзе, который совершал поездку по Кавказу. В ней он сообщал вождю о недовольстве грузинских коммунистов планами Федерации и особенно тем, как эти планы им навязывались.