Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 90 страниц)

Тем не менее на совещании ЦК РСДРП 27 июля было решено организовать Кобе и Свердлову побег, о чем Малиновский тут же проинформировал департамент полиции. И в конце августа енисейские жандармы получили указание Москвы «принять все необходимые меры».

Поначалу Кобу «водворили» в село Монастырское, где он повел себя, мягко говоря, весьма странно. «По неписаному закону, – рассказывала жена большевика Филиппа Захарова, – принято было, что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я.М. Свердлов и Филипп, работала в это время в селе Монастырском... туда как раз и должен был прибыть Сталин.

Дубровинского уже не было в живых, Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров, да к тому же слышавший от Дубровинского бесстрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественней встретить Сталина.

Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь. Прибыл! Пришел в приготовленную для него комнату и... больше из нее не показывался! Доклада о положении в России он так и не сделал.

Свердлов был очень смущен. Но еще больше смутиться ему пришлось после того, как Сталина отправили в назначенную ему деревню Курейку и он захватил с собой в полное свое владение все книги Дубровинского. А между тем ссыльные еще до его приезда по общей договоренности решили, что библиотека Дубровинского в память о нем будет считаться общей.

Горячий Филипп поехал объясняться. Однако не чувствовавший никаких угрызений совести Сталин принял его так, как царский генерал мог бы принять рядового солдата, осмелившегося предстать перед ним с какими-то требованиями. Возмущенный Филипп (возмущались все!) на всю жизнь сохранил осадок от этого разговора и никогда не менял создавшегося у него нелестного мнения о Сталине».

Библиотеку он действительно увез, и жена Захарова ошибалась только в одном: из Монастырского он был направлен не в Курейку, а в Мироедиху, расположенную в двадцати пяти верстах южнее Монастырского.

С первых же дней ссылки он почувствовал все прелести этого проклятого Богом и забытого людьми места. Болота, тучи мошкары и комаров, лихорадка... А что будет с ним, одетым в обычное пальто и фетровую шляпу, зимой, когда ударят страшные морозы и великий холод закует в лед могучий Енисей? Помимо веры в мировую революцию, у него больше ничего не было, а зимовать в Заполярье без денег было смерти подобно...

Да и с верой тоже было не важно. После ленских расстрелов революционный подъем шел на убыль, и сам Ленин с грустью заявил, что революции им не увидеть... А Ленину он верить привык, несмотря ни на что. Порой, конечно, мелькало: хорошо ему там в женевах, и тепло, и сытно, и деньги привезут. И... никаких тебе комаров... А он? Ежедневное хождение по лезвию бритвы и игра в прятки с жандармами, аресты, ссылки и... Енисей! Как награда...

С неожиданной злостью он вспомнил окружавших Ленина людей: сытых и ухоженных. Посмотрел бы он на них в той развалюхе, где его поселил местный пристав! А может... лучше ему к ним? К свету да теплу, где не надо каждую минуту оглядываться и отгонять сосущую кровь мошкару!

Он вздохнул. Нет, пока рано. Не примут. Да и зачем он им там? Конечно, Ленин ценит его, да как-то не так! Да и кто он для него? Исполнитель! Самый обыкновенный исполнитель, только и всего... Как этот головорез Камо для него самого. А он хотел большего, много большего...

А этот «русский Бебель», как называл Малиновского Ленин? Неужели он на самом деле работал на охранку? Впрочем, чего удивительного! И разве мало он видел партийных организаций, члены которых чуть ли не полностью состояли на связи с жандармами. С ним самим не раз беседовали на эту тему ласковые люди, которые в любую минуту могли предложить сладкого чая, хорошего табаку и... ссылку к черту на кулички!

Да, Ленин верил «брату» Роману безоговорочно. А может быть, потому и верил, что знал! И использовал как двойного агента! От этой мысли Кобе становилось не по себе. Ведь если все так оно и было на самом деле, то им просто пожертвовали, как жертвуют во время шахматной партии слабой фигурой!

Впрочем, какая теперь разница? Игра шла нешуточная, и ставки в ней были огромные. Шутка ли сказать: власть в России! И что стоил в этой игре по-крупному какой-там пусть и некогда сильный козырь! И не надо понапрасну изводить себя подобными рассуждениями. А что надо? Только одно, не верить никому и... делать свое дело...

И забегая вперед, надо заметить, что в подобных рассуждениях, а Сталин не мог не думать о подобных вещах, была достаточно большая доля истины. И, наверное, не случайно сам Малиновский на состоявшемся над ним суде 5 ноября 1918 года неожиданно для всех воскликнул: «Ленину должна быть известна моя связь с полицией!»

Что ж, вполне возможно... Как бы ни покрывали Малиновского позором, но для партии он, как это не покажется странным, сделал куда больше, чем для охранки, что в конце концов признали сами ее руководители. А это дорогого стоило. Да говоря откровенно, ничего особенного в двойных агентах не было. Эта был обычный прием в тех сложных играх, в которые играли политики в своей борьбе за власть. Придет время, и сам Сталин отвернется из-за подобного подозрения от Рихарда Зорге...

Но все это будет потом, а пока его снова перевели, на этот раз в село Костино, и ему надо было решать куда более насущные проблемы и где-то доставать деньги на дрова и теплую одежду. Для начала он обратился к туруханскому приставу. «Сим имею честь заявить, – писал он, – что постоянных источников существования у меня не имеется, в виду чего и прошу сделать представление, куда следует, чтобы мне выдавали положенное пособие».

Пособие ему дали. Целых 15 рублей. Но в суровых условиях Заполярья этой суммы было крайне мало, и Сталин обратился в Краков к Г.Е. Зиновьеву: «Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если нужна моя помощь, напишите, приеду немедля...» Странное обещание! «Приеду немедля!» Вот только откуда такая уверенность? Можно подумать, что он сослан не за Полярный круг, а куда-нибудь под Рязань!

Ему вторили и жившие от него в пятнадцати верстах Свердлов и Голощекин в своем послании... Роману Малиновскому! «Если у тебя будут деньги, – писал ему Свердлов, – для меня или Васьки, то посылай...»

Лучшего адресата Свердлов не нашел, и тем не менее на совещании ЦК РСДРП(б) 1 октября было принято решение выслать Сталину и Свердлову на побег 100 рублей. Вскоре пришли деньги и от Аллилуева с Бадаевым, которых просил уже сам Сталин.

В предупрежденной еще летом полиции прекрасно понимали, для чего были нужны деньги ссыльному Джугашвили, и 18 декабря 1913 года директор департамента полиции С. Белецкий направил енисейскому губернатору телеграмму следующего содержания: «Яков Свердлов, Иосиф Джугашвили намереваются бежать. Благоволите принять меры...»

Благоволили, конечно, и в середине марта Сталина вместе со Свердловым «водворили» в поселок Курейку, в ста восьмидесяти километрах от Монастырского по Енисею и в восьмидесяти за Полярным кругом. Да, это был удар! О побеге нельзя было теперь даже и мечтать. За короткое северное лето в Курейку заходил только один пароход, а весной и зимой – не было вообще никакой связи.

Поселились они на квартире у Алексея Яковлевича Тарасева. Впрочем, выбор был невелик, в Курейке было всего... восемь домов. Но даже здесь, на самом краю земли, Сталин остался верным себе и очень быстро рассорился со Свердловым, с которым он поначалу жил под одной крышей.

Как видно, сказывалась не только разница характеров, но и воспитания. «Нас двое, – писал Свердлов своей знакомой весной 1914 года. – Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в другой ссылке. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда».

А «хороший парень», чтобы еще больше досадить своему соседу, назвал свою собаку Яшкой, и Свердлова буквально передергивало, когда Сталин звал своего четвероногого друга, которого он приспособил... для мытья посуды, давая ему вылизывать тарелки и миски. Ну а чтобы лишний раз не готовить, специально делал пищу несъедобной.

Сталин был совершенно не приучен к ведению домашнего хозяйства и попытался переложить все хлопоты на Свердлова. Тому тоже не очень хотелось каждый день пилить дрова, топить печь, таскать на страшном морозе воду, мыть посуду и убирать дом.

«Жили они у нас с Яковом Михайловичем недружно, – вспоминала хозяйка дома Анфиса Степановна Тарасева. – Иногда сильно ругались. Ёсиф даже в суп Якову плевал, и тот есть отказывался».

Почему все это происходило? Трудно сказать. Вполне возможно, что, демонстрируя свое пренебрежение, Сталин старался подчеркнуть свое особое положение как члена ЦК. Да и кто на самом деле знает, каким человеком оказался в общежитии сам Свердлов? Сыграл и известный закон, согласно которому рано или поздно однокамерники начинают ненавидеть друг друга.

Большевик Б. Иванов, тоже отбывавший ссылку в Туруханске, так передавал слова Свердлова о Сталине: «По прибытии в ссылку я поселился в его хижине, но вскоре он не стал со мною разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны, и я тогда стал жить от него отдельно». Несмотря на все старания самого Иванова и других товарищей, «необходимого примирения», по его словам, между ними не произошло, «Джугашвили остался таким же надменным, как и всегда, замкнутым в себе, в своих мыслях и планах... По-прежнему он испытывал неприязнь к Свердлову и не шел на примирение, хотя Свердлов был готов протянуть руку дружбы и согласился обсудить проблемы рабочего движения в присутствии трех членов Русского бюро партии».

Да, он был надменен со всеми, кроме тех, кто ему нужен, и, испытывая крайнюю нужду в деньгах, он пишет Т.А. Славутинской: «У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги... Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20—30? А то и больше? Милая. Нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но... деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедля телеграммы. Нет мочи ждать больше...»

Не забыл Сталин и своего «доброго приятеля» Романа. «Здравствуй, друг, – пишет он Малиновскому. – Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами. Нужно молоко, нужны дрова, но... деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии... У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе...»

Он обращался ко всем с одной и той же просьбой: прислать ему денег. 20 марта он написал еще одно письмо Малиновскому. «Месяцев пять тому назад, – писал он, – я получил от одного товарища предложение приехать – переселиться в Питер. Он родом грузин, и ты знаешь его. Он писал, что предложение исходит не от него лично и что, если согласен переселиться, деньги на дорогу будут. Я ему написал ответ еще месяца четыре назад, но от него нет никакого ответа до сих пор. Не можешь ли ты, брат, в двух словах разъяснить мне это недоразумение...»

Однако «брат» Роман не мог... 22 апреля товарищ министра внутренних дел В.Ф. Джунковский поставил председателя Государственной думы М.В. Родзянко в известность о том, что Р.В. Малиновский является секретным сотрудником департамента полиции. «Брату» Роману предложили уйти тихо, без скандала, что он и сделал, исчезнув из Москвы. Потерявшие своего представителя в Госдуме большевики встревожились. Припомнили слухи о его сотрудничестве с полицией и... назначили комиссию для расследования. Словно она могла получить агентурное дело Малиновского, которое хранилось за семью печатями.

Малиновский явился на суд и принялся доказывать свою невиновность. И доказал с помощью... Ленина, который горой встал на защиту своего любимчика. За «недоказанностью улик» с Малиновского были сняты все обвинения, и он как ни в чем не бывало продолжил свою работу в партии. В полиции после всего случившегося на нем, надо полагать, поставили крест.

Во время войны он сдался в плен, вел пропаганду среди русских военнопленных, а Ленин заботливо слал ему в лагерь теплые вещи, чтобы, не дай Бог, не простудился!

Гром грянул после Февральской революции, провокаторство Малиновского было доказано, но и тогда Ленин не поверил (или сделал вид) в его виновность! Мотив был все тот же: партия получила от него несравненно больше!

«Брата» Романа арестуют только после Октября, припертый к стенке, он произнесет на суде весьма неосторожную речь о знавшем о его связях с полицией Ленине и... потребует очной ставки с вождем. Но никакой очной ставки не будет. Да и зачем? Малиновский был отработанным материалом, и его расстреляют с такой поспешностью, словно он мог убежать сквозь стены своей тюрьмы...

Конечно, можно только догадываться о том, что передумал Сталин, когда узнал о заявлении Родзянко и бегстве «брата» Романа. А вот выводы, конечно, сделал. О доверии и вере. И не верил больше никому... Тем временем отношения со Свердловым становились все напряженнее, и в конце концов Сталин переехал на квартиру к Перепрыгиным. По словам Тарасева, «это были сироты без отца и матери, пять братьев и две сестры».

«Со своим товарищем, – писал жене Свердлов, – мы «не сошлись характером» и почти не видимся, не ходим друг к другу...» И это в поселке, где было всего... восемь домов! Вскоре после переезда на новое место жительства у Сталина возник другой конфликт, на этот раз с тем самым стражником Лалетиным, который привез его в Курейку и был поставлен наблюдать за ним. И дело дошло до того, что во время одного из скандалов Лалетин ранил Сталина шашкой.

«Как-то вечером, – вспоминал Ф.А. Тарасев, – мы наблюдали такую картину: жандарм пятился к Енисею и трусливо махал обнаженной шашкой впереди себя, а товарищ Сталин шел на него возбужденный и строгий со сжатыми кулаками. Оказывается, в этот день товарищ Сталин сидел дома, работал и не выходил на улицу. Жандарму показалось это подозрительным, он и решил проверить. Без спроса ворвался в комнату, и товарищ Сталин в шею выгнал этого мерзавца».

Правда, как поговаривали злые языки, «товарища Сталина» Лалетин застал отнюдь не за чтением книг, а совсем за другим занятием. Ведь ни для кого не было секретом, что у Сталина был роман с Лидой Перепрыгиной.

«Ночью, – писал в своей книге Л. Нусбаум, – она прокрадывалась к нему в избушку. Девушка делила с ним ночлег, ей нравился молчаливый мужчина с лицом, покрытым следами оспы... Но отец девушки узнал об этом. Топор, который сверкает в таких случаях, тяжел и остр. Сталин знал об этом очень хорошо. С первым же пароходом, который шел вниз по реке, он покинул Сибирь, но через несколько месяцев он опять был в руках полиции и возвращен на прежнее место ссылки».

В.А. Антонов-Овсеенко шел еще дальше и писал о том, что «во время туруханской ссылки Коба изнасиловал 13-летнюю дочь хозяина избы, у которого квартировал... По жалобе отца жандарм возбудил уголовное дело. Пришлось Джугашвили повенчаться с потерпевшей. Первый ребенок родился на свет мертвым, потом появился на свет мальчик. Документы по этому делу, – продолжал В. Антонов-Овсеенко, – зачитал на заседании Политбюро в 1964 году Серов».

И кое-какие документы действительно были. «По рассказам гр-ки Перепрыгиной, – сообщал в 1956 году Серов Хрущеву, – было установлено, что И.В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в возрасте 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И.В. Сталин вызывался к жандарму Лалетину для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И.В. Сталин дал слово жандарму жениться на Перепрыгиной, когда она станет совершеннолетней. Как рассказывала в мае с.г. Перепрыгина, у нее примерно в 1913 году родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр...»

Некоторые исследователи жизни Сталина идут еще дальше и предполагают, что отношения со Свердловым у него испортились именно из-за совращения им малолетней. Но как бы там ни было на самом деле, Лалетин был вскоре заменен на М.А. Мерзлякова, который смотрел на подобные игры куда спокойней. Как, впрочем, и Ленин, когда ему докладывали о «шалостях» его соратников. Главное, чтобы они не изменяли партии...

Весной 1914 года в поселок прибыл сам господин Кибиров. И произошло это, по всей видимости, из-за конфликтов, которые возникли у ссыльных с сосланными сюда уголовниками. Вернее всего, они возникли у Свердлова, кто-кто, а Сталин умел себя вести с уголовным элементом. Некоторые исследователи не исключают и того, что те травили Якова Михайловича по наущению самого Сталина, который хорошо знал, как те умеют отравлять жизнь.

Потому и заслуживает внимания сообщение в газетах о том, что летом 1914 года на пароходе «Рагна» «бежал в Западную Европу... один из товарищей Сталина по курейской ссылке». А если учесть то, что в Курейке было всего двое политических – Свердлов и сам Сталин, – то такой побег мог совершить только очень провинившийся в чем-то уголовник. Иначе зачем было приезжать Кибирову и «очищать Курейку от этих сожителей», как писал в воспоминаниях один из ее жителей.

В июле 1914 года Сталин вместе со Свердловым был доставлен в Монастырское, где он и узнал об объявлении Австро-Венгрией войны России. Как он отреагировал на это известие точно неизвестно. Но надо полагать, эта новость доставила ему мало радости: в условиях военного времени бежать было уже практически невозможно. Понимал ли он, что мировая война является прологом к новой русской революции, подобно тому, как русско-японская война вызвала революцию 1905 года? Вряд ли... Так далеко он не заглядывал, да и не его это было дело: заниматься теоретическими прогнозами...

В Монастырском он с великой радостью встретился со своим старым знакомым Суреном Спандаряном, и, как утверждали многие, знавшие Сталина, именно он и прибывшая в Туруханский край известная революционерка B.Л. Швейцер на какое-то время стали ему самыми близкими людьми.

И можно только догадываться, с какими чувствами он осенью снова уезжал в свою забытую Богом и людьми Курейку. Ведь теперь ему даже поругаться не с кем было, поскольку Свердлов получил разрешение вернуться в ту самую Селиваниху, где проживал до ссылки в Курейку.

Впрочем, чего догадываться! О той тоске, в какую впал Сталин, прекрасно говорит его письмо жене Сергея Аллилуева Ольге Евгеньевне. Он даже не упоминал теперь о деньгах, а только просил... чтобы его не забывали. «Я, – писал он, – буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия, летом – река, зимой – снег, это все, что дает здесь природа, я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге».

Близкий к отчаянию, он очень обрадовался, когда узнал, что в июле 1915 года в Монастырское прибыли такие известные ему члены большевистской фракции в Государственной думе, как М.К. Муранов, Л.Б. Каменев, А.Е. Бадаев и Г.И. Петровский.

Очень скоро все ссыльные большевики собрались для... суда над отступником от ленинской линии Львом Каменевым. И здесь надо напомнить вот о чем. Сразу же после конгресса в Штутгарте в 1907 году II Интернационал по инициативе Ленина обратился к социал-демократам с предложением в случае войны «использовать экономический и политический кризис, вызванный войной, для того чтобы... ускорить уничтожение классового господства класса капиталистов».

Однако в августе практически все социалисты и социал-демократы Европы поддержали свои правительства. Ленин обвинил их в измене и уже 5 сентября в Берне зачитал небольшой группе большевиков свои тезисы о войне. «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, – заявил он, – наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск. Всесторонняя, распространяющаяся и на войско, и на театр военных действий пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран. Безусловная необходимость организации для такой пропаганды на всех языках нелегальных ячеек и групп в войсках всех наций. Беспощадная борьба с шовинизмом и «патриотизмом» мещан и буржуа всех без исключения стран».

Как и всегда, большевики оказались изолированной группой. Взгляды меньшевиков отличались необычайным диапазоном и простирались от стоявших за «национальную оборону» «правых», которых поддерживал Плеханов, до «левых», лидер которых Мартов был солидарен с Лениным. Но даже сейчас между ними была огромная пропасть. Ленин собирался покончить с войной путем социалистической революции по всей Европе, в то время как Мартов был намерен покончить с ней через буржуазно-демократический мир на основе национального самоопределения без аннексий и контрибуций.

В конце сентября 1914 года пять большевистских депутатов Государственной думы провели тайную конференцию в Финляндии, где, вдохновленные тезисами Ленина, обличали правительство в войне. Через месяц депутаты-большевики провели еще одну конференцию и в начале 1915 года подверглись аресту. В феврале 1915 года всех их суд обвинил в государственной измене.

В числе обвиняемых был и Каменев, редактор «Правды» и советник большевистской фракции в Государственной думе, который отвечал за проведение ленинской политики. Но в то же время Лев Борисович не разделял точки зрения Ленина в отношении войны, считая, что Россия ведет оборонительную войну против Германии и ее союзников. Об этом он заявил на суде, на котором предстал вместе с пятью большевиками-депутатами Государственной думы по обвинению в государственной измене, выразившейся в следовании ленинской политике «превращения империалистической войны в войну гражданскую». Несмотря на вероотступничество, Каменева признали виновным и сослали в Енисейский край, где он подвергся второму суду, теперь уже большевистскому.

Как относился к войне сам Сталин, сказать невозможно. Но судя по его так дорого стоившим ему выступлениям в марте 1917 года, он скорее был на стороне Каменева. Поэтому, в отличие от Свердлова и Спандаряна, которые клеймили позором отступника, не проронил ни слова. И не только по той причине, что никогда не испытывал никакого интереса к традиционной российской практике вести горячие споры о том, что не имело никакого практического значения. «Биться за принципы ради них самих, – писал о Сталине Исаак Дейчер, – не имея ни малейшего шанса на их немедленное применение, отнюдь не принадлежало к числу его любимых занятий».

Главным в молчании Сталина было, наверное, другое. Памятуя о Малиновском, он не хотел обжечься еще и на Каменеве, самом видном работнике партийной печати и фигуре, весьма близкой к Ленину. Да и кто на самом деле знал, какие там у него отношения с Лениным? А ну как и на этот раз какая-нибудь хитрая комбинация с двойной игрой? Вся эта комедия с судом, который от нечего делать затеяли все эти крикуны, ничем не кончится, и портить отношения с человеком, который может взлететь выше всех, ему не хотелось. Ну а эти... черт с ними, пусть говорят все, что им будет угодно...

К проступку Каменева он отнесся более чем лояльно и приобрел не только товарища, но и возможного союзника. Сталин все рассчитал правильно, Каменев добра не забывал и, когда в июне 1924 года под Кобой зашатается кресло генерального секретаря, Каменев отплатит ему той же монетой.

И все же Сталин был далеко не в восторге от думцев и в очередном письме за границу писал: «Видел я летом Градова (Л.Б. Каменева) с компанией. Все они немножечко похожи на мокрых куриц. Ну и «орлы»!..» Тем не менее, когда все эти «орлы» были переведены в Енисейск, Сталин сделал все возможное, чтобы узнать их адреса, и вступил в переписку с Петровским и самим Градовым.

Ну а затем случилась еще одна скандальная история, на этот раз связанная с ограблением кладовой фирменного магазина компании «Ревельон», которая занималась заготовкой пушнины в Туруханском крае. Понятно, что на грабеж кладовой, которой заведовал ссыльный большевик М. Тылок, пошли не от хорошей жизни. В ограблении и покупке сахара по бросовой цене оказались замешанными Спандарян и Швейцер. И, как рассказывали потом участники событий, сдал их Кибирову ссыльный Петухов.

Эта история снова расколола ссыльных: одни требовали объявить Петухову бойкот, а другие выступили в его защиту. Интересно и то, что в числе первых был Спандарян, а среди вторых – Свердлов.

Сторонники бойкота потребовали объявить его и самому Свердлову, которого тут же обвинили в связях с охранкой и моральном разложении. С доказательствами было, правда, не очень, но хватило и того, что Свердлов... давал уроки немецкого языка кому-то из работников полицейского управления. А его товарищ Голощекин лечил зубы полицейским и их женам.

Когда было решено созвать собрание, Свердлов и еще восемь человек высказались против какого бы то ни было разбирательства, а еще семь проголосовали за бойкот. Что же касается Сталина, то он и на этот раз воздержался и объяснил свою позицию тем, что, если уж наказывать, то надо было исключать и Свердлова, и Петухова.

Тем не менее конфликт не был исчерпан, и после возвращения в Курейку Сталин пытался избить Иванова, входившего в группу Свердлова. Досталось от Сталина и Голощекину, бросившемуся на помощь Иванову. У Спандаряна во время драки начался нервный припадок, пошла горлом кровь, и через несколько дней он тяжело заболел. С каждым днем ему становилось все хуже. Было решено добиваться перевода Спандаряна в более благоприятное для его здоровья место. Но уже в марте он умер...

Оставшись, по сути дела, один, Сталин был вынужден общаться с местными жителями, которые называли его Осипом. Они многому научили его в искусстве выживания в суровом климате Заполярья. В том числе и ловле рыбы. И он настолько преуспел в этом сложном деле, что очень скоро его стали считать чуть ли не волшебником. Хотя все объяснялось куда проще. В отличие от сидевших над одной и той же лункой аборигенов Сталин то и дело переходил с места на место и таким образом ловил куда больше рыбы.

Однажды, возвращаясь с ловли, он попал в страшную пургу и чуть было не погиб. И когда он, весь залепленный снегом, с обледенелыми бровями и усами, повстречался двум местным жителям, те приняли его за водяного и в ужасе убежали. И все-таки ему удалось выйти к жилью. Он настолько устал, что проспал после этой чуть было не ставшей для него последней рыбалки целые сутки.

Ну а летом Коба пропал. Никто не видел его в Курейке, включая стражника Мерзлякова, который был обязан видеться со своим подопечным каждый божий день. И тем не менее в своих воспоминаниях он писал о том, что не видел Сталина «целое лето»!

Зато один из сосланных депутатов Государственной думы Г.И. Петровский утверждал, что он видел Сталина в августе 1916 года в Енисейске. Что же он там делал? Не собирался ли снова бежать? А может быть, в очередной раз осложнились его отношения с братьями Перепрыгиными? Ведь их сестра Любовь Перепрыгина, как во всяком случае утверждала И.А. Серова, имела от него двух детей. И вполне возможно, что весной 1916 года Сталин снова вступил с ней в связь, что, конечно же, не нравилось ее братьям. Единственное, что ему оставалось, так это только бежать.

Сейчас уже не скажешь, что же произошло тем летом на самом деле. Известно только, что после его возвращения в Курейку был арестован Федор Андреевич Тарасев, который якобы дал ему лодку.

А вот стражника Мерзлякова, который в течение целого лета обманывал Кибирова, подтверждая нахождение Сталина в Курейке, по каким-то странным причинам не наказали. По всей видимости, вышестоящее начальство не пожелало выносить сор из избы, поскольку Сталин в конце концов благополучно объявился.

Где же он провел все лето? Как поговаривали, на небольшом острове Половинка, что в восемнадцати верстах ниже по течению Енисея. И тот же Мерзляков показывал: «И выезжал он на целое лето. Там рыбачил». Правда, при этом оговаривался: «Я только слухами пользовался, что он не убежал».

Но и эта версия не выдерживает никакой критики. Да и что было делать не представлявшему себе жизни без книг Сталину на лишенном растительности острове целое лето? К тому же на этот остров надо было еще попасть, и вряд ли у Сталина с его искалеченной рукой было желание пускаться в столь рискованное путешествие по Енисею.

И кто знает, не скрывался ли Сталин и на самом деле от братьев Перепрыгиных, которые были настроены по отношению к нему весьма воинственно. В результате чего Сталин перешел вдруг на жительство к Тарасеву. Правда, затем все, похоже, уладилось, и он вернулся в дом Перепрыгиных. В октябре 1916 года положение на фронте осложнилось, правительство объявило о призыве политических ссыльных на военную службу, и 14 декабря 1916 года Сталин в сопровождении стражника навсегда оставил Курейку.

Оказавшись в Монастырском, Сталин и не подумал менять свои отношения с другими ссыльными и повел себя заносчиво и независимо. «Как будто отъезд в армию, – вспоминал все тот же Иванов, – был должен образумить Иосифа Джугашвили... о необходимости возобновить товарищеские отношения с большинством колонии политических ссыльных. Это было необходимо с точки зрения партийно-организационной...

Приехав из Курейки в Монастырское, Джугашвили по-прежнему держался вдалеке от всего состава политической ссылки и никакой партийной связи не возобновлял с двумя членами Русского бюро ЦК – Свердловым и Голощекиным, а также с видными работниками партийного подполья... Этого необходимого примирения не произошло. Джугашвили остался таким же гордым, замкнутым в самом себе, в своих думах и планах...»

В Красноярск ссыльных доставили на собачьих упряжках, и в начале февраля 1917 года Сталин предстал перед врачебной комиссией. В армию его не взяли. И не только из-за плохо сгибавшейся левой руки. В самый последний момент его все же сочли «нежелательным элементом». И он очень быстро доказал правоту вынесенного ему приговора, установив связи с местными большевиками и написав две листовки «О войне» и «К солдатам».