Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 90 страниц)

Срок ссылки Сталина заканчивался 7 июня, и отправлять его в Курейку было бессмысленно. Он написал прошение енисейскому губернатору, и тот разрешил ему поселиться в Ачинске, где в то время уже находились такие видные революционеры, как супруги Врублевские, Линде, Муранов, Осинкин, Швейцер и Лев Каменев с женой Ольгой. Последний был на особом положении, так как пользовался авторитетом и обладал теоретическими знаниями. Он служил бухгалтером в Ачинской конторе Русско-Азиатского банка и снимал квартиру в доме купца Патушанского. Очень скоро его квартира превратилась в самый настоящий политический клуб, в котором ссыльные вели жаркие споры.

Почти все вечера в этом клубе проводил и Сталин, но, как вспоминал один из ссыльных, почти не принимал участия в беседах и спорах. А когда Осип, как звали Сталина в Ачинске, все же пытался вступить в разговор, Каменев обрывал его полупрезрительной короткой фразой, после чего Сталин снова надолго умолкал и принимался за свою трубку.

И ни хозяин дома, ни даже сам Сталин не знали того, что пройдет всего два десятка лет, и такой надменный Каменев будет униженно вымаливать жизнь у всесильного генсека. Однако тот даже не ответит на его слезливое письмо. И как знать, не вспоминал ли Сталин, подписывая смертный приговор бывшему товарищу и все так же попыхивая трубкой, те вечера в Ачинске...

Больше говорили, конечно, о войне, Каменев предсказывал победу Германии и буржуазно-демократическую революцию в России. Что же касается социалистической революции, то, по мнению хозяина дома, для нее требовалось еще не менее тридцати лет. Все соглашались с хозяином дома, и никому из них даже и в голову не могло прийти то, что именно в эти дни в Петрограде разыгрывался последний акт в несколько затянувшейся драме под названием «Крушение российской легитимности». И можно только догадываться о том изумлении, в которое повергло политических ссыльных известие о том, что в результате Февральской революции Николай II отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровича и власть в России перешла к Временному правительству.

Такое же потрясение испытал, по всей видимости, и сам Ленин, еще несколько недель назад заявивший в выступлении перед молодыми социалистами Швейцарии: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Однако «старики» дожили, и в тот же день из столицы пришла телеграмма. «Петроград. Ачинск. Депутату Муранову. Все в руках народа. Солдаты, Временное правительство, президиум. Тюрьмы пусты, министры арестованы, государыня охраняется нашими. Кронштадт наш, окрестности и Москва примыкают».

О революции Сталин узнал на улице, где встретил спешившую почему-то в первую очередь порадовать вестью о свержении царя торговавших на рынке крестьян В. Померанцеву, которая и сообщила ему о событиях в Петрограде.

Был ли он рад? Наверное. Но в то же время это известие о победившей революции, очевидно, вызывало в нем двойственное чувство. Конечно, ему было неприятно, что большевики проморгали очередную русскую революцию и она стала стихийным выступлением масс, разочарованных бесконечными военными поражениями и измученных голодом и нищетой. И что бы там ни вещали умные теоретики, революцию свершили мятежные солдаты, не желавшие больше умирать неизвестно за что, фабричные рабочие, которые хотели работы и хлеба, и крестьяне, продолжавшие мечтать о земле.

«Уже несколько дней, – писал 27 февраля 1917 года В. Шульгин, – мы жили на вулкане... В Петрограде не стало хлеба – транспорт сильно разладился из-за необычных снегов, морозов и, главное, конечно, из-за напряжения войны... Произошли уличные беспорядки... Но дело было, конечно, не в хлебе... Это была последняя капля... Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые бы сочувствовали власти... И даже не в этом... Дело было в том, что власть сама себе не сочувствовала... Не было, в сущности, ни одного министра, который верил бы в себя и в то, что он делает... Класс былых властителей сходил на нет... Никто из них не способен был стукнуть кулаком по столу... Куда ушло знаменитое столыпинское «не запугаете»?.. Последнее время министры совершенно перестали даже приходить в Думу...»

Отнюдь не женевские мудрецы повели народ на баррикады, его толкнул на них приказ царского правительства расстрелять мирную демонстрацию в Петрограде, после которой восстали солдаты столичного гарнизона. И во главе этого народа встали не закаленные теоретическими спорами философы, а Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов и Временное правительство.

Все это было так, но вместе с тем Сталин, конечно, не мог не думать о себе и своей роли в революции. Он не знал расклада политических сил в столице и очень опасался того, что может опоздать на революционный праздник. На следующий день ачинские большевики провели в доме Долина собрание, на котором приняли воззвание, подписанное депутатом IV Государственной думы М.К. Мурановым.

Тем временем события продолжали развиваться, и уже 4 марта стало известно, что великий князь Михаил Александрович отказался от престола и предложил решать вопрос о власти Учредительному собранию. Так, в одночасье пала насквозь прогнившая 300-летняя монархия, последним бесславным представителем которой стал ни на что не способный Николай II со своей женой-кликушей и вечно пьяным Распутиным...

4 марта в Народном собрании состоялся митинг, в котором принял участие весь цвет ссыльной социал-демократии, за исключением... Сталина. По каким-то только ему ведомым причинам он на митинг не пришел. Каменев предложил направить приветственную телеграмму великому князю по случаю его отказа взойти на престол. На следующий день он зашел к Сталину и сообщил ему о совершенной им глупости.

Сталин равнодушно махнул рукой. Ему было не до великого князя и отправленной телеграммы. Всеми своими мыслями он был уже в Петрограде, куда и отправился вместе с другими ссыльными на специальном поезде через два дня. И о чем думал он, посасывая свою неизменную трубку и глядя в окно на пролетавшие мимо пейзажи, знал только он один... Но в одном он был уверен: в Петроград ехал уже совсем другой Сталин. У него хватило твердости и воли к сопротивлению, и он вышел живым из того ада, в котором многие сходили с ума и стрелялись. И теперь его хватит на все...

Так закончилась подпольная жизнь профессионального революционера Кобы, известного также под кличками Нижарадзе, Васильева и Ивановича. Итогом можно было гордиться: 19 лет участия в революционной борьбе, 3 года тюрем и 6 – ссылки, как минимум 9 арестов и 6 побегов, – таков был послужной список Сталина...

ЧАСТЬ II 1917-й

ГЛАВА ПЕРВАЯ

12 марта поезд прибыл в Петроград. На вокзале бывших политкаторжан встретили ликующие толпы свободного, как теперь всем казалось, народа.

«Шел мягкий пушистый снежок, – вспоминала приехавшая вместе со Сталиным B.Л. Швейцер, вдова С. Спандаряна. – Стоило нам выйти из вагона на платформу, как на нас пахнуло политической и революционной жизнью столицы...» Повсюду слышался смех и оживленные разговоры. Невский был заполнен шумной толпой. «Народ гулял, – вспоминал эти дни Питирим Сорокин, – как на Пасху. Все славили новый режим и Республику. «Свобода! Свобода! Свобода!» – раздавалось повсюду». Во всех направлениях разъезжали грузовики с солдатами и вооруженными рабочими и студентами. На каждом углу о чем-то горячо спорили толпы народа. Среди них сновали мальчишки с газетами и листовками, которые шли нарасхват. Полицейских не было. Надменный и холодный Петербург канул в небытие...

Однако сам Сталин не разделял всеобщего веселья. На него пахнуло не только «революционной жизнью» столицы, но и густым винным перегаром. Слишком уж эта свобода напоминала анархию, и ему не очень нравился свободный и полупьяный народ. «Эти люди, – писал хорошо познавший все прелести революционного разгула В. Шульгин, – из другого царства, из другого века... Это – страшное нашествие неоварваров, столько раз предчувствуемое и наконец сбывшееся... Это – скифы. Правда, они с атрибутами XX века – с пулеметами, с дико рычащими автомобилями... но это внешне... В их груди косматое, звериное, истинно скифское сердце...»

И, как знать, не вспомнились ли ему в ту минуту слова Пушкина о русском бунте, «бессмысленном и кровавом»? А в том, что это был больше бунт, нежели революция, он не сомневался. Все эти полупьяные и беснующиеся людские толпы наконец-то дождались дня, когда можно, не таясь, плевать во вчерашних господ. И теперь у всех у них, выражаясь словами того же Шульгина, «было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное»!

«Боже, как это было гадко!.. – писал он в своих воспоминаниях. – Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство... Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя... Увы – этот зверь был... его величество русский народ...»

Вряд ли сам Сталин даже при всем своем органичном отвращении к вылезшим из своих берлог полупьяным «скифам» (они напоминали ему отца и все, что с ним было связано) желал в ту минуту пулеметов, но вот о том, насколько трудно будет загнать их назад, он, конечно, не мог не подумать...

* * *

С вокзала Сталин отправился к Аллилуевым, единственным в столице людям, которые могли приютить его. Иосифа встретили как родного, и он весело рассказывал о том, как поезд останавливался на вокзалах и доморощенные ораторы, то и дело ударяя себя в грудь, повторяли напыщенные фразы о пришествии долгожданной «святой русской революции».

И больше всех смеялась младшая дочь Сергея – красавица Надежда, не сводившая своих больших выразительных глаз с вошедшего во вкус Сталина. Да и сам он все чаще и чаще задерживал свой далеко не скромный взор на милой. Надя удивительно расцвела за это время. Правильным овалом лица, черными бровями, слегка вздернутым носиком, смуглой кожей и мягкими карими глазами она походила на гречанку, в жилах которой каким-то удивительным образом оказалась замешана и цыганская кровь.

Как и все Аллилуевы, Надежда искренне верила в социалистические идеи. Молодая и романтически настроенная, она смотрела на своего крестного (ребенком Надя упала в реку, и Сталин спас ее от верной смерти) восторженными глазами. В ее представлении это был самый настоящий рыцарь революции, с честью прошедший через ад тюрем, этапов, побегов и ссылок.

Сталин весьма живописно рассказывал о суровой заполярной природе и жестокой нужде, которую испытывали ссыльные, но сам он пребывал уже далеко от всего пережитого. Голод, холод и тоска остались в прошлом. Сейчас его куда больше волновало собственное будущее. Ведь именно теперь, когда Ленин и другие лидеры партии находились в своих женевах, у него имелись все шансы устроить его самым надлежащим образом.

Ну а чтобы лучше понять, в каких условиях предстояло работать Сталину, надо вспомнить политическую ситуацию весной 1917 года. И не только из-за любви к истории: именно она во многом определила не только поведение самого Сталина, но и все дальнейшие события.

* * *

К приезду Сталина в Петроград власть в стране принадлежала Временному правительству и Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Командовал войсками Петроградского округа генерал Корнилов.

Правительство было сформировано из представителей правой буржуазии и крупных помещиков, наиболее важные посты получили кадеты. Они являли собой единственную в России либерально-демократическую партию и, будучи носителями «европеизированного» сознания, мечтали о преобразовании России парламентским путем по западному образцу.

Львов, Гучков, Милюков, Мануилов, Терещенко, Шингарев... Это были честные и в большинстве своем способные люди, которые объявили амнистию политическим заключенным, провозгласили гражданские свободы, заменили полицию «народной милицией» и провели реформу местного самоуправления. На большее они оказались просто не способны. По причине интеллигентской мягкости, с которой новое государство строить было нельзя. Да еще в таких экстремальных условиях, в которых они очутились. И как это ни печально для них, они, в отличие от Ленина, пытались делать революцию в белых перчатках.

«Что такое истинный кадет? – вопрошал в своих «Записках старого петербуржца» Л.В. Успенский и сам же отвечал: – Прежде всего все они были до мозга костей интеллигентами, даже интеллектуалами: полуполитическими деятелями, полупрофессорами. Настоящий кадет выглядел, да и в глубине своей был человеком хорошо образованным, человеком с хорошими теоретическими познаниями по части истории страны, Европы, мира...

Среди них были англофилы... Все они были несомненными западниками. Всюду – и на кафедрах университетов, и на думской трибуне – они стремились быть прежде всего «джентльменами»... Но при этом все они, начиная со своего идейного вождя и учителя Милюкова, оставались... «прекрасными теоретическими человеками»... Они превосходно разбирались в политике Древнего Рима, в эпохе Кромвеля, во всем, что рассказывали о прошлом их современники – историк Сеньбос или наши профессора-сеньбосы Виноградов и Платонов. Они были до предела «подкованными» во всем, что касалось прошлого – далекого и близкого. Но у них не было ни малейшего представления о реальных закономерностях современной жизни».

Однако в феврале 1917-го требовались совсем иные качества, и Ленин совершенно справедливо писал, что «эта партия... не может сколько-нибудь прочно властвовать в буржуазном обществе вообще, не хочет и не может вести по какому-нибудь определенному пути буржуазно-демократическую революцию... Кадеты – партия мечтаний о беленьком, чистеньком, упорядоченном, «идеальном» буржуазном обществе».

Мечтая о новом, Временное правительство вместе с тем считало себя преемником старой власти и намеревалось продолжать войну до «победного конца». Что же касается Петросовета, то кто был его истинным создателем и по сей день сказать невозможно. Одни исследователи считают инициаторами его создания руководителей Петроградского союза потребительских обществ. Другие отдают пальму первенства Петербургскому комитету большевиков, который якобы и принял решение об организации Совета.

Есть версия и того, что Исполком Совета рабочих депутатов, а сначала он назывался именно так, образовали освобожденные из «Крестов» революционным народом члены военно-промышленного комитета, которые будто бы прямо из тюрьмы отправились в Таврический, где вместе с представителями социалистических партий и основали Исполком. Но как бы там ни было на самом деле, 27 февраля из стен Таврического дворца, который стал в те дни центром политической жизни, вышло следующее воззвание:

«Граждане! Заседающие в Государственной думе представители рабочих, солдат и населения Петрограда объявляют, что первое заседание их представителей состоится сегодня в 7 час. вечера в помещении Государственной думы. Всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представителей по одному на каждую роту. Заводы, имеющие менее тысячи рабочих, избирают по одному депутату...»

Так Исполком Петросовета впервые заявил о себе, и именно этот факт, по словам А.И. Деникина, имел «чрезвычайное и роковое влияние на весь ход последующих событий», поскольку параллельно с Временным правительством был создан орган неофициальной, но, несомненно, более сильной власти, борьба с которым оказалась не под силу правительству.

* * *

Почему-то принято считать, что поначалу Петросовет не собирался брать на себя властные полномочия и видел свою задачу «в добровольной передаче государственной власти буржуазии и ее Временному правительству». На самом деле это было не так. Члены Совета не хотели ни за что отвечать, а вот править они желали. Потому и принялись с первого же дня своего существования мешать правительству работать. И именно Исполком Петросовета уже 1 марта осчастливил страну одним из самых отвратительных творений Февраля – приказом № 1.

Выступивший на секретном заседании правительства, главнокомандующих и Исполкома Совета 4 мая 1917 года член Исполкома Скобелев так объяснил появление этого приказа: «В войсках, которые свергли старый режим, командный состав не присоединился к восставшим и, чтобы лишить его значения, мы были вынуждены издать приказ № 1. У нас была скрытая тревога, как отнесется к революции фронт. Отдаваемые распоряжения внушали опасения. Сегодня мы убедились, что основания для этого были».

Еще более откровенно высказался член Исполкома Иосиф Гольденберг. «Приказ № 1, – заявил он в своей беседе с французским писателем Клодом Анетом, – не ошибка, а необходимость. Его редактировал не Соколов: он является единодушным выражением воли Совета. В день, когда мы «сделали революцию», мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили – я смело утверждаю это – надлежащее средство».

Этот самый Гольденберг забыл добавить только то, что этот приказ добил русскую армию, а вместе с ней и российскую государственность. Приказ давал солдатам «демократические права митингов и демонстраций и отменял «чинопочитание». В ротах, полках и батальонах создавались солдатские комитеты с правом обсуждения приказов и правом снимать неугодных командиров.

Потом будут говорить, что этот приказ касался лишь тыловых частей, но... было уже поздно. Солдатня поняла все как надо, и армия трещала по всем швам. Офицеров в лучшем случае никто не слушал, в худшем – их просто убивали. И именно это революционное творение Петросовета привело к переходу военной власти к солдатским комитетам, к выборному началу, смене солдатами своих начальников и в конечном счете к развалу армии.

«После его (приказа № 1. – Прим. авт.) прочтения, – вспоминал очевидец этого события князь В.Н. Львов, – Гучков (будущий военный министр) немедленно заявил, что приказ... немыслим, и вышел из комнаты. Милюков (будущий министр иностранных дел) стал убеждать Соколова в совершенной невозможности опубликования этого приказа... Наконец, и Милюков в изнеможении встал и отошел от стола... Я вскочил со стула и со свойственной мне горячностью закричал Соколову, что эта бумага, принесенная им, есть преступление перед Родиной... Керенский (министр юстиции) подбежал ко мне и закричал: «Владимир Николаевич, молчите, молчите!», затем схватил Соколова за руку, увел его быстро в другую комнату и запер за собой дверь...»

Правда, Шульгин дает совершенно иную версию появления приказа, и, по его словам, в думский комитет его принесли уже отпечатанным. Интересно, не так ли? Преступный, по своей сути, приказ, подготовленный ЦИК Петроградского Совета во Временном правительстве защищает Керенский! Тот самый Керенский, который уже очень скоро в свойственной ему трагической манере заявит, что отдал бы десять лет жизни, чтобы приказ не был подписан... Кому был выгоден этот приказ, который могли подписать только сумасшедшие люди? Прежде всего Германии, кровно заинтересованной в развале российской армии, чтобы перебросить свои войска на Западный фронт. И, как знать, не тянулась ли и сюда, в Петросовет, ниточка из германского генерального штаба?

Впрочем, существует и еще одна версия появления приказа № 1, согласно которой он появился после того, как военная группа Думы заговорила о наведении порядка среди восставших солдат. И, надо полагать, что этого самого порядка Петросовет боялся куда больше, нежели разложения армии. Потому и принял этот самый печальный приказ. Ну а заодно и предупредил: любой, кто только попытается разоружить солдат, будет предан суду.

По злой иронии судьбы, один из авторов приказа Соколов сам стал его жертвой, и когда в июне 1917 года он отправился в составе правительственной делегации на фронт и принялся уговаривать им же самим распущенных из армии солдат соблюдать дисциплину, те до полусмерти избили своего благодетеля.

Остается только добавить, что этот самый адвокат Соколов являлся одним из руководителей российского масонства. И именно он положил начало стремительной карьере другого масона – молодого адвоката Керенского, которого пригласил на громкий процесс прибалтийских террористов.

* * *

Временное правительство было образовано 2 марта, и сделано это было далеко не самым лучшим образом. Министров выбирали так, словно это были не люди, от которых зависит судьба России, а дежурные по какой-то провинциальной станции. Да и не тянули, как было уже сказано выше, все эти люди на правителей России. И дело заключалось вовсе не в каких-то там непонятных народу либеральных ценностях, а в недооценке своего собственного.

И если это было бы не так, то вряд ли Временное правительство начало бы свою деятельность с уничтожения губернаторов, полиции и жандармерии. То есть всего того, на чем держалось государство. Именно здесь сказались взгляды пришедших к власти политиков, которые желали продемонстрировать стране свою революционность и безжалостно рубили сучья, на которых они еще могли сидеть.

И трижды прав В. Шамбаров, когда утверждает, что «к февралю 1917-го страна имела все демократические права и свободы примерно в том объеме, в котором это может себе позволить любое цивилизованное государство». «Но ведь либеральная оппозиция, – продолжает он, – только и жила лозунгами этих прав и свобод, только в их провозглашении видела свою программу-максимум! А то, что Россия получила при царе, было, конечно же, вовсе не свободами. Значит, придя к власти, надо было провозгласить что-то еще, более полное, более широкое.

А что? И в бездумном «торжестве демократии» снимались последние ограничения – то есть те, которые диктовались обычными здравыми соображениями государственной целесообразности и безопасности. К свободе партий добавлялась свобода экстремистских партий, к свободе слова – полная свобода, вплоть до вражеской пропаганды, к свободе печати – отмена даже военной цензуры, без которой ни одно воюющее государство никогда не обходилось, к гражданским правам – фактическое отрицание гражданских обязанностей...»

Так что разрушение государства только началось «снизу», а вот продолжилось оно уже «сверху», уничтожением «плохого своего». После избрания правительства трагикомедия продолжилась. На этот раз она выразилась в назначении «комиссаров» – представителей Думы, которые должны были осуществлять власть на местах. «Мы, – вспоминал Шульгин, – назначали такого-то туда-то, Родзянко подписывал – и человек ехал».

Ничего не скажешь, хорошая процедура! И после этого надо ли удивляться тому, что власть в конце концов прибрали к рукам большевики? Кстати, о большевиках. Да, их вожди революцию проморгали, но ведь кто-то кричал в Таврическом про социалистическую революцию. И как тут не вспомнить о тех агентах, которых готовил Ганецкий в Дании, и о том, что платили большевики за день, проведенный на демонстрации, больше, чем за полный рабочий, за выкрикивание лозунгов – по 70 рублей, а за каждый выстрел – по 120. Деньги по тем временам немалые... Вот так и образовалось нечто такое, что нельзя было назвать ни республикой, ни монархией... Государственное образование без названия...

Потом полный провал Временного правительства многие исследователи будут объяснять тем, что русский народ был не готов к восприятию западных форм парламентаризма, демократии и либеральным ценностям. И если им верить, то вырисовывается довольно странная картина: не готовый к западной демократии русский народ оказался тем не менее прекрасно подготовленным к сталинскому концлагерю. Да и о какой там столь страшной для русского человека западной демократии может идти речь, если практически все демократические свободы Россия получила еще при царе, а Временное правительство так толком ничего и не сделало.

А если уж быть до конца точным, то западный вариант страна получит уже после Октября, когда будет создан Совнарком, который и являл собой правительство «парламентского» большинства.

* * *

Многие историки считают, что истинными творцами Февральской революции явились русские масоны. Те самые, которые еще в 1910 году основали Ассоциацию лож «Великий Восток народов России» в целях замены самодержавия на парламентскую республику. Были они и в Думе, и в партиях, и в Советах, и во всех составах Временного правительства, и даже среди большевиков. Особенно много масонов было в кадетской фракции в Думе и в ЦК кадетской партии.

Осенью 1916 года наиболее радикальная часть ассоциации принялась за подготовку дворцового переворота, а князь Львов вел переговоры со своим собратом по ложе генералом Алексеевым об аресте царя. И если верить известному исследователю русского масонства Н.Н. Яковлеву, то именно заправилы Февральской революции «способствовали созданию к началу 1917 года серьезного продовольственного кризиса».

Но если это и на самом деле было так и российскому масонству удалось покончить с самодержавием, то почему работавшие в правительстве и в том же Петроградском Совете братья по ложе так и не смогли договориться между собой и, покончив с самодержавием, принялись за разрушение самого государства? Получается так, что это были либо совершенно разные масоны, либо... и не масоны вовсе. И, честно говоря, не очень-то верится во всю эту мифологию. Не хватает еще только завязанных глаз, пистолета и клятвы на крови. Да и что смогли бы сделать все эти масоны, вместе взятые, если бы во главе государства стоял не мягкий Николай II, а сильный и волевой правитель. И далеко не случайно А.И. Деникин писал, что «русская революция, в своем зарождении и начале, была явлением, без сомнения, национальным, как результат всеобщего протеста против старого строя».

Но, увы... Россия имела то, что имела, и необратимо катилась к революции. «Положение ухудшается с каждым днем... Мы идем к пропасти... Революция – это гибель, а мы идем к революции... С железными дорогами опять катастрофически плохо... Они еще кое-как держались, но с этими морозами... Морозы всегда понижают движение – а тут как на грех – хватило!.. График падает. В Петрограде уже серьезные заминки с продовольствием... Не сегодня-завтра не станет хлеба совсем...» Столь печальную и, по сути дела, пророческую картину еще в январе 1917 года нарисовал отнюдь не Ленин, а Андрей Иванович Шингарев, будущий министр Временного правительства. И революция в России грянула не сразу и не вдруг, а в результате преступной политики Николая II.

Да, 23 февраля в Петрограде уже не имелось дешевого хлеба, транспорт из-за сильных морозов и снежных заносов почти встал и начались уличные беспорядки. Но... по большому счету, дело было уже не в морозе и даже не в хлебе. Ощущение революции к этому времени витало всюду, и было в этом нечто куда более глубокое, нежели то, что могло зависеть от коллективной воли рабочих и их вожаков.

Что-то уже очень сильно подточенное падало, и все эти рабочие стали только последним порывом ветра, свалившим прогнившее трехсотлетнее дерево. И в огромном городе вряд ли нашлось бы несколько сотен человек, которые сочувствовали бы власти. Перебои с хлебом явились последней каплей, переполнившей чашу терпения. Забастовали заводы, начались митинги, демонстрации. Досталось и полиции, которая уже не могла противостоять все сметавшей на своем пути многотысячной толпе.

Никакого масона Алексеева в Петрограде не было, и вся беда состояла в том, что общее руководство, которое переходило в случае массовых беспорядков к военным, попало в руки бездарного генерала Хабалова. Вместо решительных и жестких действий он долго раздумывал и только через два дня доложил о событиях в столице в ставку царя. Да и то в приукрашенном виде, словно речь шла о драке в какой-нибудь рабочей слободке.

Так было положено начало революции, веселое продолжение которой имел счастье наблюдать прибывший в Петроград Сталин. И если ее на самом деле устроили масоны, то остается только развести руками: и здесь все по-русски... Что же касается России, то все, так горячо говорившие о ее судьбе, так ничего для этой самой судьбы и не сделали. Да и что можно сделать в стране, где одновременно правили сразу два правительства, только мешавшие друг другу?

Хорошо знавший подоплеку тех событий Шульгин ни разу не упоминает в своих воспоминаниях ни о каких масонах. «Я оперся на парапет, – писал он в своих знаменитых «Днях». – Закат вычертил за Петропавловкою кровавые плакаты... Я вспомнил... Я вспомнил, как в 1905 году, после Манифеста 17 октября, за то, что не было в нем равноправия, жиды сбросили царскую корону. И как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. И как десятки, сотни, миллионы русских вдруг почувствовали смертельную обиду и страх, бросились, подняли царскую корону и коленопреклоненно вернули ее царю:

 
Царствуй на страх врагам...
Царствуй на славу нам...
 

И царь царствовал...

Увы...

Прошло одиннадцать лет...

И вот уж не «жидовскими происками» стала вновь падать корона.

Государственная дума бросилась подхватить ее из ослабевших рук императора Николая...

И поднесла Михаилу...

Но Михаил не мог принять ее из рук Государственной думы... Ибо и Дума была уже – ничто...

И корона покатилась...

Жалобно звенит она о гранит мостовых.

Но на этот раз никого не будит этот звон.

Народ не бежит уже взволнованный и ужасный, как тогда...

И пройдут месяцы, может быть, годы, вернее, долгие годы...

Пока...

Пока звучит набат.

Какой это будет год?

Петропавловский собор резал небо острой иглой. Зарево было кровью...

Да поможет Господь Бог России...»

Но... не помог Господь... Он, как известно, «занят небом не землею». Да и не до России ему... Если же мы вспомним состав первого президиума Всероссийского центрального комитета советов рабочих и солдатских депутатов, то он выглядел так: Чхеидзе, Гурвич, Гольдман, Гоц, Гендельман, Розенфельд, Саакян, Крушинский, Никольский. И невольно напрашивается вопрос: а при чем тут Россия, революционный народ и русская национальная идея? Да и все те же масоны...

* * *

Очень часто в столкновении Петросовета и Временного правительства усматривают столкновение буржуазной демократии с демократией социалистической. Но все это... не больше, чем громкие слова, поскольку ни одна из сторон не отражала в надлежащей мере настроений народных масс. Ну а если все называть своими именами, то это были самый настоящий захват совершенно недееспособными учреждениями государственной власти и создание безвластия в стране.