Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 90 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

XVII съезд партии, который должен был войти в историю как «съезд победителей», открылся 26 января 1934 года, что тоже было, конечно же, не случайно. Ровно 10 лет назад Сталин дал «великую клятву» умершему вождю «свято исполнять его заветы». И как писала «Правда», «клятва Сталина была выполнена с честью». «Десятилетие после смерти Ленина, – писала газета, – было десятилетием великого труда – исторической победы ленинизма. Под руководством Сталина большевики добились того, что социализм в нашей стране победил».

Сталин выступил с большим докладом, в котором поведал о полной победе пятилетки и пожалел несчастных рабочих и крестьян в капиталистических странах, которые-де не могли даже и мечтать о той жизни, какую вели их собратья в Советском Союзе.

И в чем-чем, а в этом вождь был прав. Ни одному крестьянину в какой-нибудь Франции или Италии даже в страшном сне не могли присниться те ужасы, какие переживала в эти годы советская деревня.

Бурные овации вызвало и заявление Сталина о том, что дела в стране настолько хороши, что на съезде ему даже «бить» некого, поскольку все враги уже разгромлены. Да и как не аплодировать, если сам Каменев во всеуслышание заявил: «Я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собой, по библейскому выражению, эту старую шкуру!»

Пошел на окончательную капитуляцию и Н.И. Бухарин. «Ясно, – признался он съезду, – что у «правых», к коим я принадлежал, была другая политическая линия, линия против развернутого социалистического наступления, против нового штурма на капиталистические элементы, на который наша партия шла...»

Насколько этот человек был сломлен, показывает и приведенная им цитата из «писаний нацистского философа». «Народ, – цитировал Бухарин Ницше, – должен требовать жрецов-вождей, которые проливают кровь, кровь, кровь, которые колют и режут». В Советском же Союзе, по его словам, все было совсем не так, и царившая в нем гуманная философия (!) отличалась от нацистского варварского мышления точно так же, как день отличается от ночи (и это после устроенного Сталиным голода!)

К вящему удовольствию Сталина, Николай Иванович долго продолжал свою роль в таком же духе, а в заключение сказал: «Ясно далее, что товарищ Сталин был целиком прав, когда разгромил, блестяще применяя марксистско-ленинскую диалектику, целый ряд теоретических предпосылок «правого» уклона, формулированных прежде всего мною». Конечно, все это говорилось не от души. Однако Бухарин и здесь сумел оправдать компромисс с собственной совестью... усилением фашистской опасности, перед лицом которой надо было не разъединяться, а сплачиваться... вокруг Сталина.

За свой компромисс он получил звание кандидата в члены ЦК ВКП(б) и место главного редактора газеты «Известия», где продолжил наряду с другими изданиями раздувать культ Сталина. Что же касается Каменева, то он в очередной раз поведал съезду, что считает того самого Каменева, который боролся со Сталиным, «политическим трупом», а ту самую эпоху, в которую все они жили, «эпохой Сталина».

* * *

На первый взгляд XVII съезд в какой уже раз явился демонстрацией любви и преданности своему любимому вождю. Но все это было только внешним проявлением. Что же касается истинного отношения делегатов съезда к Сталину, то здесь все было намного сложнее... Да к тому времени в партии осталось всего 10% тех коммунистов, которые вступили в нее до революции или во время Гражданской войны. И тем не менее почти три четверти делегатов съезда принадлежали именно к этим 10%. «Ненормальная обстановка, – говорилось в изданном в 1962 году учебнике по истории КПСС, – складывающаяся в партии, вызывала тревогу у части коммунистов, особенно у старых ленинских кадров.

Многие делегаты съезда, прежде всего те из них, кто был знаком с завещанием Ленина, считали, что наступило время переместить Сталина с поста генсека на другую работу». На этот раз нелегальную оппозицию Сталину составили партийные секретари обкомов и союзных республик, которые на себе испытали разрушительную силу сталинской политики. Душой этого блока стал секретарь обкома Центрально-Черноземной области И.М. Варейкис. Он неоднократно встречался со своими единомышленниками на квартирах Микояна, Петровского и Орджоникидзе и вел разговоры о том, что Сталина пора сделать премьер-министром.

Ну а партию, по общему мнению, должен был возглавить С.М. Киров. Он пользовался необычайной популярностью как в партии, так и в народе, и считался лучшим оратором. После ухода Зиновьева из Ленинградской партийной организации Киров сумел не только быстро, но и очень толково перестроить ряды партийцев и создать в их лице себе мощную поддержку.

Ревновал ли Сталин к Кирову, веселому и общительному человеку, вокруг которого всегда толпился народ? Да, конечно, ревновал, потому что не ревновать просто не мог в силу своей завистливой натуры. И то, что в 1924 году он подарил ему свою книгу «О Ленине и ленинизме» с надписью: «Моему другу и любимому брату», еще ни чем не говорило. Вряд ли он мог позабыть и то, что не поддержавший его требование смертной казни Рютину и даже не посоветовавшийся с ним Киров заявил на Политбюро: «Мы не должны этого делать!» И не сделали.

Не мог Сталин даже при всем своем желании не думать и о том, какую опасность лично для него представляла возглавляемая Кировым группа «умеренных», с которой он рано или поздно обязательно вошел бы в конфликт. И еще неизвестно, кто вышел бы из этой схватки победителем. Да и как ему с его постоянно ожесточающейся политикой практически во всех сферах экономической и духовной жизни можно было работать дальше бок о бок с людьми, которые не принимали его требований?

Как повествуют легенды, Варейкис и его сторонники встретились с Кировым и предложили ему занять место Сталина. Однако Сергей Миронович не только отказался от оказанной ему чести, но и тут же рассказал о сделанном ему предложении Сталину. (В другой интерпретации этой таинственной истории Кирова спросил об этом сам Сталин.)

Кто знает, что думал в тот момент Киров, но, судя по его в высшей степени верноподданническому выступлению на съезде, «подсиживать» Сталина он не собирался и предложил всем партийным организациям руководствоваться в своей работе «предложениями и задачами, изложенными товарищем Сталиным в его речи». Его речь много раз прерывалась «бурными аплодисментами», но многие воспринимали их не как дань Сталину, а как авансы самому Кирову.

Однако Сталин остался Сталиным и, заявив, что именно сейчас партия как никогда едина, в какой уже раз заговорил о тех ее «некоторых членах», которые почему-то считают, что бесклассовое общество появится само собой, что они могут ослабить классовую борьбу и сделать более умеренной диктатуру пролетариата. «Если бы эта путаница во взглядах и эти небольшевистские настроения овладели большинством нашей партии, – заявил он, – партия оказалась бы деморализованной и разоруженной. Вот почему нельзя говорить, что борьба не кончена и нет больше необходимости в политике наступления социализма».

И хотя Сталин говорил о «некоторых членах», сам он был недоволен всей партией. Потому и поручил затеянную им партийную чистку не Центральной контрольной комиссии, а подобранным им самим людям. Члены ЦК, по его глубочайшему убеждению, были настроены слишком снисходительно к промашкам коммунистов, да и позволяли себе все больше не нравившееся ему вольнодумие.

И в самом деле, как посмели все эти в общем-то заслуженные в партии и стране люди выступать на пленумах и заседаниях ЦК с критикой управления народным хозяйством? Для все более входившего во вкус самодержца Сталина это было уже даже не вызовом, а самым настоящим преступлением. Лично перед ним.

Ну а поскольку он пока еще не мог пересажать всю Контрольную комиссию, то решил заменить ее новой, которая поменьше бы совала нос не в свои дела и побольше занималась бы проверкой исполнения решений ЦК. А иными словами, была бы полностью подотчетной ему и никому больше.

Конечно, все эти решения готовились не на пустом месте. Сталин чувствовал свое все увеличивающееся отчуждение от тех партийцев, которые успели поработать с Лениным. Что не замедлило сказаться на результатах выборов в Центральный Комитет, которые состоялись 10 февраля и повергли Сталина в ярость. В то время как против Кирова было подано всего три голоса, Сталин получил 270 отводов! Иными словами, против него проголосовала четвертая часть всех делегатов, и в ЦК он прошел только потому, что число выдвинутых кандидатур было равно числу избираемых членов ЦК.

Сталин не стал «изобретать велосипед» и приказал заменить цифру 270 на 3. Именно тогда он, судя по всему, и произнес свою знаменитую фразу: «Важно не как голосуют, важно, как считают!» И когда собравшиеся на специальное заседание члены ЦК в 1957 году попытались разобраться в документах XVII съезда, они так и не смогли обнаружить 267 избирательных бюллетеней.

Поскольку голосование было тайным, Сталин не мог знать, кто именно был против него. Да это его и не волновало. Парой сотен человек больше для него не имело особого значения. Пройдет совсем немного времени, и он отомстит всем ленинцам, арестовав и расстреляв три четверти делегатов съезда.

Так «съезд победителей», или, как его назвал американский историк Роберт Такер, «съезд примирения», по сути, превратился в съезд «окончательного отхода Сталина от большевистской партии». И от ленинской, добавили бы мы...

И уж, конечно, после столь печального для Сталина голосования у него уже не было сомнений: с этой партией надо кончать.

Да, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рютин и иже с ними валялись в ногах у Сталина и каялись на каждом углу в своих грехах. Но их вопли не стоили ломаного гроша, и Сталин знал это лучше всех. И для него было важно уже даже не то, что они говорили, а то, что думали. А думали они о нем плохо. Иначе и не могли. Да и что они могли думать о человеке, которого всегда считали серым пятном и полной бездарностью?

Да и не в них уже, по большому счету, было дело. Каждый из этих людей имел массу поклонников, и заставить их думать по-другому уже невозможно. А ему, Сталину, нужна теперь своя, сталинская, партия, и все те, кто когда-либо был не с ним, должны уйти. И лучше всего в небытие. Конечно, он слишком осторожен и хитер, чтобы начинать расправу сразу же после окончания столь позорно закончившегося для него съезда.

Внешне партийное «примирение» выглядело весьма привлекательно. Многие бывшие оппозиционеры получили высокие посты, и тот же Бухарин стал главным редактором газеты «Известия». Но это только внешне... И пока прощенные Сталиным и партией радовались новой жизни, вождь готовился к решающим битвам... с ленинской партией. И было уже совершенно не важно, существовал ли на самом деле против него заговор и на место Сталина прочили Кирова со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Главное то, что сам Сталин верил в него... В который уже раз он явил себя выдающимся политическим игроком, заводя свои жертвы в тупик и сталкивая их лбами, а сам оставался в тени. Справедливости ради, надо все же напомнить, что он имел перед всеми своими реальными и надуманными противниками огромное преимущество, поскольку на него работала его тайная полиция с целой армией осведомителей. И, конечно же, он знал о всех политических деятелях практически все.

Однажды провозгласив, что кадры решают все, Сталин остался верен своему лозунгу и сразу же после XVII съезда принялся расставлять на ключевые посты тех людей, которым он в то время доверял. И самым главным назначением стало выдвижение Ягоды на пост руководителя НКВД. Другой преданный Сталину чекист, Агранов, стал заместителем Ягоды.

Огромное значение имело и назначение верного вождю Лазаря Кагановича на должность председателя новой Контрольной комиссии. Ну и, конечно же, создание Генеральной прокуратуры, которую возглавил печально известный Андрей Вышинский. Именно он буквально стелился под Сталина на «шахтинском» процессе, и вождь заметил его.

К тому же времени относятся и первые упоминания о «специальном секторе» личного секретариата Сталина, который осуществлял тайные связи вождя с НКВД. И здесь особенно отличались личный секретарь Сталина Поскребышев и Агранов. Именно они обсуждали самые грязные комбинации, многие из которых и по сей день покрыты завесой тайны. Сразу же после съезда Сталин выдвинул и таких в основном тоже печально известных деятелей, как Ежов, Берия, Маленков, Жданов и Хрущев. По инициативе Сталина был реорганизован Секретариат ЦК. Теперь в него помимо его самого и Кагановича, вошли Киров и Жданов. Был изменен и статус ОГПУ, которое стало частью преобразованного НКВД. В то же время провинциальные прокуроры получили приказ из Москвы прекратить репрессии против инженеров и хозяйственников.

Трудно сказать, что хотел сказать всем этим Сталин, и тем не менее в измученной стране появились первые надежды на то, что жестокая политика коллективизации и первых пятилеток уходит в прошлое. Эти надежды подтверждались некоторыми сдвигами в экономике, и контрольные цифры второй пятилетки были уже намного реалистичнее, в чем была большая заслуга Орджоникидзе.

Заготовки зерна в 1933 году превысили на целых 27% уровень прошлого года, и Центральный Комитет принял в ноябре 1934 года решение отменить в следующем году хлебные карточки, закрыть специальные политотделы на МТС и расширить права крестьян по обработке их приусадебных участков. Однако за кулисами всех этих радужных событий в то же время вынашивались совсем другие планы. Даже при всем своем желании Сталин не мог позабыть страшной для него цифры 270 и прекрасно понимал, что за видимым единством положение в партии далеко не так однозначно.

И уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, что ему высказали бы «раскаявшиеся» оппозиционеры, если бы не боялись снова оказаться в тех самых местах, которые принято называть не столь отдаленными. Впрочем, Сталина это уже мало волновало. И то, что никакого широкого заговора не существовало и в помине, уже не имело никакого значения.

Главное, что сам Сталин был уверен в нем и намеревался раз и навсегда покончить с проявлением подобного свободомыслия. И как знать, не начал бы он охоту за «партийными ведьмами» сразу же на съезде, если бы Политбюро дало бы «добро» на расстрел Рютина. Ну а поскольку это самое «добро» он так и не получил, ему оставалось только одно: ждать удобного момента или самому спровоцировать этот самый момент.

Конечно, сам он не отдавал приказов ни Ягоде, ни Вышинскому, ни Агранову. Да и зачем, если у него был для этих темных дел такой преданный и услужливый человек, как его личный секретарь Поскребышев, который и стал посредником между вождем и народным комиссаром Аграновым.

Что же касается члена Политбюро Кирова, то он стал членом Секретариата Центрального Комитета, как и секретарь Горьковской парторганизации

А.А. Жданов. Теперь никто не сможет сказать точно, был ли назначен Киров секретарем ЦК по решению Сталина или же это был шаг, направленный в первую очередь против Сталина.

Что же касается их личных отношений, то, как свидетельствовали бывшие в курсе всех партийных дел люди, холодный и жесткий Сталин тянулся к всегда открытому и жизнерадостному Кирову. И, как говорили хорошо знавшие Сталина люди, он только к Бухарину чувствовал такую же привязанность. Что не помешало ему после долгих издевательств над «Бухарчиком» его расстрелять.

Ну а пока... Сталин с Кировым дружили семьями, вместе отдыхали, а в 1924 году Сталин послал Кирову один из немногих подписных экземпляров своей книги «О Ленине и ленинизме» с многозначительной надписью: «С.М. Кирову, моему другу и любимому брату, от автора. Сталин». Да и на печально знаменитом XVII съезде Сталин вместе со всеми делегатами долго и горячо аплодировал Кирову. Но все это было опять же внешними проявлениями дружбы. И знающих Сталина людей вряд ли могла тронуть столь трогательная надпись на книге «другу и брату».

Уж кто-кто, а они прекрасно знали: стоит Сталину только в чем-то заподозрить любого из их, и его уже ничто не спасет. Вряд ли под эту категорию не попадал и «любимый брат», который, как ни крути, а стоял в оппозиции к той политике, которую проводил Сталин. Да, называлась эта оппозиция иначе, но сути дела не меняла, и неприятная цифра 270 не давала Сталину спокойно спать. Это были не просто голоса, а живые люди, честные и смелые, не желавшие мириться с ним.

Тем не менее он пошел на некоторые послабления в отношении Кирова, и в то время как назначенного секретарем ЦК Жданова освободили от его должности в Горьком, Кирову было дозволено остаться в Ленинграде и совмещать работу в местной партийной организации с обязанностями секретаря ЦК.

Конечно, подобное раздвоение Сталину не нравилось, и он хотел держать Кирова возле себя в Москве, чтобы удобнее наблюдать за ним. Так, на всякий случай. Даже при всем своем желании он не мог забыть, какими овациями встретил Кирова ненавистный ему съезд. Не нравилось ему и то, что Киров проявлял в делах достаточную самостоятельность, какой всегда отличалась в общем-то до поры до времени независимая ленинградская парторганизация. И когда он узнал, что Киров принял его ярого противника Д.Б. Рязанова, то был вне себя от охватившего его гнева.

В июне 1934 года, когда по инициативе Сталина был принят закон об измене Родине, который предусматривал только одно наказание – смертную казнь и вводил ответственность членов семьи, последовало новое столкновение. И если со смертной казнью самих предателей Киров смирился, то «справедливость наказания» его родственников вызвала у него серьезные возражения.

В конце лета Сталин отправился на очередной отдых в Сочи, куда и пригласил с собой двух новоиспеченных секретарей ЦК. По воспоминаниям очевидцев, это был не совсем приятный для всех троих отдых. Без того тяжелый в общении Сталин то и дело переводил разговор на переезд в Москву, и уставший от бесконечных уговоров Киров, в конце концов, заявил, что останется в Ленинграде до конца первой пятилетки. Они расстались не очень довольные друг другом. Кирова коробили настойчивость и грубость Сталина, а тому все больше не нравилась самостоятельность ленинградского вождя, да и как-то было уже непривычно слышать отказы на свое предложение.

Как уверяли некоторые посвященные в партийные тайны, после отпуска Сталин резко изменил отношение к Кирову и почти перестал ему звонить. И, по воспоминаниям Микояна, тот очень быстро почувствовал со стороны вождя «враждебность и мстительность». И кто теперь может сказать, что думал сам Сталин, когда хмуро наблюдал за увозившей с его дачи «любимого брата» машиной...

ЧАСТЬ VI
БОЛЬШАЯ СТИРКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В конце ноября 1934 г. Киров в последний раз встретился со Сталиным на пленуме Центрального Комитета, а 1 декабря был застрелен бывшим партийным работником Леонидом Николаевым в коридоре Смольного, всего в нескольких шагах от своего кабинета.

Узнав о случившемся, Сталин позвонил секретарю ЦИК А.С. Енукидзе и, без всякого на то одобрения Политбюро, продиктовал ему постановление ЦИК и СНК СССР «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». С предельно ясным указанием: следствия по терактам и террористическим организациям заканчивать в срок не более десяти дней, дела слушать без участия сторон, кассаций не принимать, а приговор к высшей мере приводить сразу же после его оглашения.

Что это было? Порыв оскорбленного в лучших чувствах человека, который потерял «любимого брата», или приведение в исполнение давно задуманного? Даже при всем своем желании недовольный положением в партии Сталин не мог не думать о подходящем предлоге для ее окончательного преобразования в тот самый орден меченосцев, о котором он мечтал. И вот теперь, получив этот самый предлог (да еще какой!), он даже не мог дождаться одобрения Политбюро.

В Ленинград Сталин выехал специальным поездом вместе со Ждановым, Ворошиловым, Молотовым, Ежовым, Ягодой и Аграновым.

На перроне его встретило руководство партийной организации ленинградского управления НКВД. Не подав никому руки, Сталин ударил начальника управления Ф.Д. Медведя по лицу. Затем, так и не проронив ни слова, он вместе с Молотовым, Ворошиловым, Косаревым, Ждановым и работниками Ленинградского комитета партии во главе со вторым секретарем обкома М.С. Чудовым отправились допрашивать убийцу. Присутствовали на допросе и чекисты, среди которых не было только отдыхавшего на Черном море И. Запорожца.

Это был странный допрос. После того как Сталин спросил Николаева, из-за чего он убил Кирова, тот понес какую-то околесицу, а потом упал на колени и, указав рукой на чекистов, прокричал: «Это они заставляли меня это сделать!» После чего те принялись колотить его рукоятками пистолетов до тех пор, пока он не потерял сознание.

Однако на этом странности не кончились, и вместо Борисова, ожидаемого начальника охраны Кирова, к Сталину явился один из высокопоставленных чекистов и доложил... о неожиданной гибели этого самого Борисова. Сегодня уже никто не скажет, поинтересовался ли Сталин тем, как погиб этот человек, которого везли к нему на допрос. А ушел он из жизни и на самом деле странно.

По какой-то необъяснимой случайности (а может, как раз объяснимой) Борисова посадили в кузов крытого грузовика, где вместе с ним разместилось еще несколько чекистов. Когда машина проезжала мимо какого-то склада, сидевший рядом с шофером чекист рванул за руль. Шоферу удалось избежать прямого столкновения, однако даже этого слабого удара оказалось достаточно, чтобы из всех находившихся в кузове машины погиб именно Борисов!

Конечно, врачи подтвердили гибель Борисова в автокатастрофе. Но после смерти Сталина некоторые из них дали письменные показания в ЦК, в которых сообщали о том, что на самом деле смерть Борисова наступила от ударов тяжелыми предметами по голове.

И здесь поражает отнюдь не убийство Борисова, который мог рассказать что-то такое, чего не следовало знать могущественному генсеку, а поведение самого Сталина. Довольно трудно поверить в то, что он, повсюду видевший происки врагов, не распорядился выяснить, что же на самом деле произошло с Борисовым. Да и кому не покажется подозрительным только одно то, что начальник охраны убитого Кирова так нелепо погибает в самый неподходящий для этого момент?

* * *

Но... Сталина куда больше заинтересовало собранное на Николаева досье, из которого явствовало, что у убийцы Кирова был брат Петр, который то и дело бегал из Красной Армии и общался с «открытыми белогвардейцами», а потому и сам был «законченным белогвардейцем».

Ну а поскольку убийца Кирова «прятал» брата в своей квартире, то это по какой-то более чем странной логике означало, что «между открытым белогвардейцем» Петром Николаевым и его братом Леонидом Николаевым, членом зиновьевской группы в Ленинграде, а впоследствии убийцей тов. Кирова, не осталось никакой разницы, что делало Леонида Николаева в глазах компетентных органов «врагом партии и белогвардейцем чистой воды»... задолго до убийства Кирова.

Но и это было еще не все! Так как брат одного из лидеров зиновьевской оппозиции Владимира Румянцева служил в армии Юденича, то как-то само собой получалось, что «зиновьевская группа с ее ненавистью к партийному руководству и двурушничеством в партии... могла состряпать для этих выродков «подходящую идеологию», могущую служить «оправданием» их белогвардейских дел».

Прочитал Сталин и служебную записку ленинградских чекистов о выявлении ими зиновьевской группы, с которой те ознакомили Кирова еще летом. Однако тот не дал разрешения на их арест. «Мы, – заявил он, – и без репрессий вернем этих людей на свою сторону!» Чего сам Сталин, конечно же, делать не собирался. А потому и взглянул на эту группу совсем другими глазами. Затребовав список всех известных чекистам «зиновьевцев», он превратил эту самую группу в «ленинградский центр». А для компании добавил к нему еще и центр «московский».

* * *

Контроль над расследованием убийства Кирова Сталин поручил члену Секретариата ЦК Н.И. Ежову и возглавившему следственную комиссию Я.С. Агранову. Поскольку убийство Кирова произошло в бывшей вотчине Зиновьева, Сталин приказал арестовать всех его бывших соратников на предмет выяснения их связей с Николаевым.

Пока шло следствие, почувствовавшие большую кровь органы как следует размялись и в день похорон Кирова расстреляли около 100 человек в обеих столицах. На этом ученики «железного Феликса» не остановились и на следующий день расстреляли 9 «врагов» в Минске и 28 в Киеве. Было покончено и с большой группой (102 человека) бывших белогвардейцев и украинских интеллигентов, которых обвинили в террористической деятельности. Благо, внесенные Сталиным изменения в уголовные кодексы позволяли творить все, что угодно. В убийстве Кирова их, правда, не обвинили, а вот их казнь явилась сигналом для развязывания оголтелой газетной кампании против «врагов народа».

И уже 7 декабря 1934 года в газетах появилось «Обвинительное заключение», в котором говорилось, что убийство Кирова являлось лишь небольшой частью того, что было задумано врагами народа. А задумано ими было убийство Сталина и всех его верных соратников.

Что же касается «ленинградской террористической группы», то, как «выяснилось», ее возглавлял бывший секретарь Выборгского райкома комсомола И.И. Котолынов, который получил 5 тысяч рублей от... «одного иностранного консула», являвшегося посредником между ленинградскими контрреволюционерами и Троцким!

Сам Николаев, которому обещали сохранить жизнь, «признался», что состоит членом в бывшей «зиновьевской оппозиции», превратившейся в «ленинградский центр», который и решил убрать Кирова. Поведал он следователям и о том, что убийство Кирова являлось лишь первым звеном в длинной цепи планируемых центром преступлений и что, в конце концов, они собирались убить Сталина и чуть ли не всех членов Политбюро.

Большинство членов этого самого центра видели Николаева в первый раз в жизни, что совсем не помешало судьям эту самую жизнь у них отнять. И напрасно насмерть перепуганный Зиновьев выступал с гневными осуждениями «подлого убийства» Кирова. Очень скоро он вместе с Каменевым, одним из организаторов Русского бюро Залуцким и другими руководителями бывшей «новой» оппозиции были арестованы. А еще через две недели все они встретились на скамье подсудимых. Надо ли говорить, что суд сопровождался требованиями «широкой общественности» расстрелять мерзавцев.

Однако доказать связь «московского» центра с убийством Кирова судьям так и не удалось. Тем не менее посадили всех. Причем Зиновьев был осужден на 10 лет, а Каменев – только на 5 лет лишения свободы. Но Сталину этого было уже мало, в январе 1935 года все партийные организации страны получили закрытое письмо ЦК, в котором содержалось требование бросить все силы на борьбу с врагами народа.

Партийцы поняли призыв как надо, и уже очень скоро по многим городам, и особенно по гнезду «зиновьевцев» – Ленинграду, прокатилась новая волна арестов, названная в лагерях «кировским потоком».

А затем случилось то, последствия чего коренные москвичи и петербуржцы (если они, конечно же, еще остались) чувствуют и по сей день. Из обеих столиц началось массовое выселение всех тех «бывших», которые еще несли в себе остатки русской культуры, и теперь в Москве и Ленинграде, согласно заявлению редактора «Ленинградской правды», «имели право жить только настоящие пролетарии, только честные труженики».

Ну а к чему все это привело, лучше всех поведал М. Булгаков в «Собачьем сердце», когда в квартирах Преображенских появились швондеры и шариковы.

Так было положено начало «Великой стирке», в ходе которой будет убито несколько миллионов ни в чем не повинных людей. И далеко не случайно Евгения Гинзбург в своей известной книге «Крутой маршрут» говорит о том, что печально знаменитый 1937 год начался с первого декабря 1934-го...

* * *

И по сей день не утихают споры о том, был ли Сталин инициатором этого убийства. Как и всегда в таких случаях, мнения разделились.

Сталинисты и по сей день славят необыкновенную гуманность своего кумира и продолжают убеждать, что Сталин любил Кирова и убивать его не хотел. При этом чаще всего они ссылаются на таких людей, как Н. Власик, который писал в своих «Записках»: «Больше всех Сталин любил и уважал Кирова. Любил его какой-то трогательной, нежной любовью. Приезды т. Кирова в Москву и на Юг были для Сталина настоящим праздником. Приезжал Сергей Миронович на неделю, две. В Москве останавливался на квартире у т. Сталина, и И.В. буквально не расставался с ним».

Объясняли они нежелание Сталина убивать Кирова и тем, что он терял, несмотря на некоторые разногласия, одного из своих самых преданных сторонников. «Потрясенный смертью Сергея Мироновича, – писал Рыбин, – Сталин за эти дни осунулся и почернел, оспины на его лице стали заметнее. Поцеловав покойного Кирова в губы, он еле слышно выдохнул: «Прощай, дорогой друг». После смерти жены у него не было более близкого человека».

И надо отдать им должное, перевес в этом историческом споре на их стороне. Но отнюдь не потому, что Сталин «больше всех любил Кирова» и не был способен на убийство, а по той простой причине, что прямых доказательств участия Сталина в убийстве Кирова нет. И не могло быть. Сталин был слишком осторожным, чтобы оставлять для истории такие убийственные для него улики. Да и зачем? Рядом с ним работали весьма искушенные в таких делах люди, которые и без слов понимали, что выгодно или угодно их высокому покровителю. И хорошо зная, как изменилось отношение Сталина к Кирову, которому он перестал даже звонить, могли сделать надлежащие выводы.

Что же касается антисталинистов, то они, настаивая на своем, приводят очень убедительные с точки зрения политической логики и всего того, что последовало за убийством Кирова, доводы. И они правы, хотя бы только по тому, что политика Сталина 1930-х годов была замешана на крови, и вряд ли Сталин со своей подозрительностью и мстительностью мог просто так отмахнуться от «великого гражданина», которого любили многие партийцы и прочили его на место Сталина.

И это были совсем не та любовь и преданность, которые демонстрировались Сталину за должностные оклады, а та самая настоящая человеческая любовь, которую нельзя купить ни за какие деньги. «Я считаю, – напишет в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, – что оно (убийство Кирова) было организовано Ягодой, который мог действовать только по секретному поручению Сталина, полученному, как говорится, с глазу на глаз».