Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 90 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Но даже теперь, когда от Сталина осталась только тень, он все еще хотел, чтобы боялись и ее. 13 января 1953 года газеты сообщили о разоблачении «террористической» группы врачей и аресте «кремлевских врачей-террористов». Сталин требовал провести процесс врачей как можно быстрее, а потом... повесить их. Да, да, именно такой средневековый способ определил он в качестве казни. Своего личного врача Виноградова он приказал заковать в наручники и добиться от него показаний любой ценой. «Если же вы таких признаний не добьетесь, – пригрозил он министру госбезопасности Игнатьеву, – то мы и вас укоротим на голову!»

Огромная страна затихла в ожидании очередной чистки. На то, что эта самая чистка коснется не только «террористов», весьма прозрачно намекнул сам Сталин. «Некоторые наши советские органы и их руководители, – сказал он, – утратили бдительность и заражены невнимательностью. Органы госбезопасности не сумели вовремя вскрыть вредительскую, террористическую организацию среди врачей... Советский народ с гневом и возмущением клеймит позором преступную банду убийц и их заграничных хозяев. Он раздавит презренных наймитов, продавшихся за доллары и фунты стерлингов, как отвратительную гадину. Что же касается вдохновителей этих подлых убийц, то они могут быть уверены, и мы заверяем их в этом со всей серьезностью, что их также настигнет возмездие».

Понятно, что эти откровения прежде всего насторожили не «наймитов» и их «заграничных хозяев», а Берию, Булганина, Маленкова и Хрущева, которые умели слышать то, чего не слышали другие. И прекрасно понимали, если они не остановят Сталина, то он покончит с ними в самое ближайшее время. И именно здесь кроется еще одна загадка последних месяцев жизни Сталина.

Больше всех испугался Хрущев, уже ощутивший совсем недавно ледяное дыхание смерти. В тот вечер он приехал на дачу к Сталину и присел на самый край стола так, что оказался скрытым от вождя кипой лежавших на нем документов. И тогда Сталин сказал:

– Ты что прячешься? Я пока тебя не собираюсь арестовывать. Подвинь бумаги и сядь ближе...

И это «пока» больно резануло слух Хрущева.

Существуют вполне достоверные слухи, что именно эта четверка предприняла попытку переворота, подробности которого не известны и по сей день. Согласно этой версии, Берия и компания предъявили Сталину ультиматум, в котором потребовали от него не только немедленного освобождения ни в чем не повинных врачей, но и отставки со всех постов. Как говорили знающие люди, во многом этот демарш удался только благодаря тому, что к этому времени уже были арестованы Власик и Поскребышев и разбиты неприступные подступы к вождю.

Вполне возможно, что именно эта далеко не самая великолепная «четверка» приложила руку и к аресту кремлевских эскулапов, чтобы лишить Сталина в случае необходимости срочной медицинской помощи. И как вспоминал позже сотрудник Коминтерна Франц Боркенау, аресты Виноградова и начальника лечсанпура Кремля Егорова были инициированы Берией с согласия его друзей.

Одним из главных лиц в этом заговоре стал Игнатьев, который, продолжая исполнять все приказы вождя, тут же информировал о них Берию. И вот что рассказал обо всей этой истории хорошо знавший кремлевскую кухню Илья Эренбург. По его словам, уже после XIX съезда партии стало ясно, что Сталин страдает манией преследования и не сомневается в том, что среди членов Политбюро зреет заговор с целью лишить его жизни. И, желая опередить их, он сам исподволь готовил «крупнейшую кровавую чистку и хотел физически уничтожить ЦК, избранный на XIX съезде».

Более того, существует легенда о состоявшемся в самом конце апреля заседании президиума ЦК, на котором Каганович потребовал от Сталина назначить специальную комиссию для тщательного расследования «дела врачей» и отменить приказ о депортации евреев в отдаленные районы. Кагановича поддержали практически все члены ЦК, за исключением дрогнувшего в самый последний момент Берии.

Рассвирепевший Сталин принялся грозить собравшимся страшными карами, но все было напрасно. Чувствуя поддержку Игнатьева и Жукова, члены ЦК восприняли угрозы Сталина как самую обыкновенную истерику выжившего из ума старика.

Как это было ни печально для диктатора, но то страшное время, когда, по словам Хрущева, «войдя в комнату Сталина, мы никогда не знали, выйдем ли назад живыми», по всей видимости, уже прошло. И, в конце концов, чуть ли не больше всех трепетавший перед Хозяином Микоян якобы заявил вождю: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этой комнаты, армия займет Кремль!» После чего воспрянувший духом Берия присоединился к бунтовщикам, чем окончательно добил Сталина. Ну а после того, как Каганович разорвал удостоверение члена президиума ЦК и швырнул обрывки в лицо диктатора, Сталин потерял сознание.

Все это, безусловно, очень интересно, но только для какого-нибудь фан-таста-сценариста, и, конечно, ничего этого не было. Другое дело, что появление подобных версий неизбежно всегда, когда речь идет о политиках такого масштаба, каким был Сталин. По той простой причине, что очень многие не хотят прозы и по сей день не желают верить в то, что такие люди, как Сталин, могут умереть от какого-то там инсульта. Нет, здесь обязательно должны появиться либо отравители, либо добившие его «друзья»...

* * *

В последние годы жизни Сталин незаметно для себя менял свои привычки. Встав в 11 часов утра, он уже не ехал в Кремль, а вызывал к себе Поскребышева, сосал холодную трубку и подолгу смотрел в окно. В ноябре 1952 года Поскребышева не стало. Его заменил Малин. Однако лучше Сталину не стало. И точно так же, как он не верил в последнее время Поскребышеву, теперь он не верил Малину. Да и имел ли он вообще эту самую веру? Все эти годы жизнь с каким-то странным упорством доказывала ему, что верить нельзя никому, и, в конце концов, он вдруг поймал себя на страшной мысли о том, что не верит уже самому себе...

Да, он прекрасно знал, что Поскребышева и Власика от него убрал Берия. Но никакой благодарности к этому человеку не испытывал. Скорее наоборот, он становился по отношению к нему еще более подозрительным. И в глубине своей так никем и не познанной души, он уже прекрасно знал, чем эта подозрительность, в конце концов, обернется для Берии. Но никакой жалости к нему не испытывал. Жалко ему было только себя...

В декабре Сталин неожиданно для всех попросил принести ему дневники последнего русского царя, которые и были доставлены ему в кабинет Берией. Но особого интереса к записям Николая II не проявил. Бильярд, чтение, прогулки, любовь к жене – вот, собственно, и все, что интересовало этого, с позволения сказать, владыку. Так чего же удивляться, что он так легко отдал власть, а вместе с нею и государство...

Думал ли он в те декабрьские дни, подолгу стоя у окна, о себе? Наверное, думал, как думает о себе каждый человек. А ему было что вспомнить. Революция, Гражданская война, борьба с оппозицией, Ленин, Троцкий, Бухарин, коллективизация и индустриализация, репрессии, война, победа и снова репрессии...

Да, все это было, и все эти события и люди стоили ему нервов и крови. И все же по-настоящему он думал уже не о них, а о той неизбежности, которая поджидала его с беспощадностью подосланного убийцы. Умирать ему не хотелось. Но... увы, смерть была не троцкистом и даже не агентом гестапо, от нее не спрячешься за семью дверями и от нее не спасут день и ночь бдящие чекисты... Все тлен и суета сует... Как у Эклезиаста.

Впрочем, почему это тлен, а созданное им государство? Отдавал ли он себе отчет в том, что и оно было тленом, ибо было создано в суете? Наверное, отдавал, потому и повторял своим сподвижникам, что без него они погибнут. Почему? Да только потому, что он не мог не понимать, что созданным им государством править так же, как правил он, остававшимся после него было уже не под силу. И дело было даже не в отсутствии тех необходимых для этого талантов, а в том, что, хотели они того или нет, наступало новое время, и оно требовало новых песен...

Спросил ли он хоть раз себя, для чего он, будучи еще семинаристом, ввязался в эту оказавшуюся такой для него долгой игрой. Из-за любви к будущей великой России или все же только потому, что другого пути у него в той России не было? Да и что он вообще по-настоящему любил в этой жизни? Маркса? Ленина? Жен и тех любовниц, которые у него были?

Вряд ли... И если быть честным, то по-настоящему он любил в этом мире только власть. Все остальное для него не имело особого значения. Он всегда завидовал тем, у кого была власть. Как сейчас завидовал тем, кто останется после него. Может быть, именно поэтому в нем и рождалась злоба ко всем тем людям, которые переживут его. И в то время как его с превеликими почестями похоронят, они будут точно так же ходить по земле, пить, есть, смеяться и любить...

А вот будут ли они вспоминать о нем? Наверное, будут... Во всяком случае, он сделал все, чтобы в каждой семье навсегда осталась о нем зарубка на память. И неважно, о ком шла речь! Дети кулаков, истинных и мнимых троцкистов, виновных и невиновных генералов, казаков, евреев, чеченцев и балкарцев, врачей и писателей – все они еще долго будут помнить о нем...

Но это все та же суета по сравнению с той памятью, какую он оставил в истории. Великий и беспощадный, он создал на развалинах империи новую империю и победил в самой страшной войне. И что бы там ни говорили, похвастаться подобными достижениями в этом мире могли не многие...

Думал ли он о том, что все его великие достижения – лишь результат насилия, а не эволюции: а сам он был калифом всего на несколько десятилетий. Вряд ли, он жил и правил в России, и этим было сказано все...

* * *

27 февраля Сталин побывал в Большом театре. Давали «Лебединое озеро». До конца балета он оставался один в своей ложе, потом вызвал к себе директора театра и попросил его поблагодарить исполнителей за «филигранную отточенность».

На следующий день он в последний раз в своей жизни приехал в Кремль, где посмотрел кинофильм. Потом пригласил всех членов Политбюро к себе на дачу. Ровно в полночь к нему приехали Берия, Маленков, Хрущев и Булганин.

Против обыкновения в эту ночь гостям подали только виноградный сок. Однако сам Сталин выпил рюмку «Телави», разбавленного по обыкновению водой. Застолье продолжалось до четырех часов утра, в основном говорил только Берия. Чувствуя изменившееся к нему отношение вождя, он старался еще что-то исправить. Прекрасно зная, что сделать это уже невозможно. И тем не менее он, видимо, желая доставить Сталину приятное, говорил и говорил о «деле врачей». И выходило так, что именно они отправили в мир иной Щербакова, Димитрова и Жданова.

Сталин слушал Берию, но думал, видимо, о своем. Теперь-то он мог сознаться, что «дело врачей» началось отнюдь не с какого-то там письма этой неврастенички Тимашук, а с него самого и его профессора Виноградова. Ведь это Виноградов нашел у него во время осмотра весьма заметное ухудшение здоровья и попросил как можно меньше работать и как можно больше отдыхать. Да, тогда он пришел в ярость, как видно, забыв, что Виноградов был не буржуазными средствами массовой информации и должен был говорить только правду.

Был ли Виноградов его личным врагом и агентом гестапо? Сталин настолько уже запутался в этих бесконечных выяснениях, что только махнул рукой. Против его воли у него вырвалось:

– Что Виноградов?

– Слишком болтлив, товарищ Сталин, – поспешил сообщить Берия. – Договорился до того, что у товарища Сталина было несколько гипертонических приступов...

Сталин взглянул на говорившего Берию и поморщился. Да, этот не стал бы предупреждать о возможной гипертонии, которая и на самом деле мучила его все последние годы. Неожиданно его охватила злость против этого сладкоречивого болтуна, против Виноградова, который мог бы его вылечить, имей он к нему больше доверия, и в первую очередь против самого себя, этого доверия к врачу не имевшего.

– Ладно, – оборвал он Берию, – пусть болтает, ему же хуже... А вот Игнатьеву передайте: не добьется признания врачей, станет меньше ростом ровно на голову...

Гости невольно переглянулись, словно на них повеяло от этого старца могильным холодом. Даже сейчас Сталин оставался Сталиным и не собирался отпускать невиновных.

В пятом часу утра Сталин пошел провожать гостей. Ничто не предвещало катастрофы. «Когда выходили в вестибюль, – вспоминал Хрущев, – Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня Микитой. Мы тоже уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось, а не всегда обеды кончались в таком добром тоне».

Да, все так и было. Если верить Хрущеву. Но есть и другие воспоминания о последнем в жизни Сталина вечере. И согласно им, Сталин пребывал отнюдь не в добром расположении духа. Наоборот, он все больше раздражался и то и дело нападал на всех, кроме затаившего дыхание Булганина.

Ему очень не нравилось, что очень многие руководители полагали, что будут сидеть в своих теплых креслах и жить старыми заслугами. Ну а поскольку он обращался к тем, кто сидел за его столом, то складывалось впечатление, что он грозит именно им. Впрочем, кто знает, может быть, так оно и было на самом деле...

* * *

Выговорившись, Сталин сухо попрощался и ушел к себе. Больше никто от него не услышал ни слова. И весьма знаменательно, что его последние слова на этой земле были не о душе или смысле жизни, а о том, что кто-то станет на голову короче, а кому-то не сдобровать...

«Успокоенные» таким образом гости потянулись к выходу. Причем Берия с Маленковым сели в одну машину. Что, конечно же, не может не навести на некоторые размышления. Они хорошо знали цену сталинским угрозам и вполне могли обсуждать, как им обезопасить себя от них. Безжалостно убивавших других, им очень не хотелось умирать самим...

Но как бы там ни было, именно это «дружеское» застолье стало последним в жизни Сталина, и на следующий день, 1 марта, он не вышел утром из своей комнаты. Чем, конечно же, встревожил охранников. Однако никто из них не посмел потревожить вождя. В половине седьмого у него в кабинете зажегся свет, и все вздохнули с облегчением. Тем не менее Сталин не подавал никаких признаков жизни и на этот раз.

Охрана снова забеспокоилась, и наконец в одиннадцать часов дежурный сотрудник М. Старостин взял почту и отправился к Сталину. Тот лежал в малой столовой на полу. Рядом валялась «Правда», на столе стояла открытая бутылка минеральной воды. Завидев охранника, Сталин слабым движением руки подозвал его, но сказать так ничего и не смог. В его помутневших глазах стоял смертный ужас.

Перепуганный Старостин позвал остальных охранников, и они положили Сталина на диван. Он попытался что-то сказать, но из него выходили лишь какие-то хриплые звуки, которые еще более пугали и без того находившуюся не в своей тарелке охрану.

Позвонили Игнатьеву. Однако тот приказал сообщить о случившемся Берии и Маленкову. Берию нигде не могли найти, а без него Маленков не ре-шалея что-либо делать. Лежавший на диване вождь оказался заложником созданной им же самим системы, и без разрешения Маленкова и Берии к нему не могли вызвать даже врачей.

Наконец, отыскали Берию у его новой любовницы, и в два часа ночи он вместе с Маленковым приехал на дачу. Берия был заметно навеселе. Они выслушали рассказ охранников, Маленков снял ботинки и, зачем-то зажав их под мышками, осторожно вошел к Сталину. Тот по-прежнему лежал на диване и слабо хрипел.

– Что вы суетитесь? – накинулся Берия на охранников. – Не видите, товарищ Сталин спит? Выйдите все отсюда и не беспокойте нашего вождя! Я еще поговорю с вами!

Те молча вышли. Да и что они могли ответить человеку, который уже на следующий день мог стать властителем страны? Вряд ли среди них были настолько наивные и глупые люди, которые не могли отличить сна от бессознательного состояния. Но в то же время они прекрасно понимали: раз Берии угодно, чтобы «товарищ Сталин спал», то не их дело переубеждать его. Себе дороже.

И как тут не вспомнить Власика и его «не будет меня, не будет и Сталина»? О нем можно было говорить все, что угодно, но можно не сомневаться: он вряд ли бы спутал глубокий обморок со сном и принял бы надлежащие меры. Конечно, Сталина они бы вряд ли спасли, но тем не менее...

Как потом рассказывал Рыбин, у него создалось впечатление, что все шло по сценарию, который прежде всего устраивал Берию. Изгнав из комнаты Сталина всех и запретив звонить кому бы то ни было, Берия с поддакивавшим ему Маленковым уехали, предоставив больного его болезни. Т.е. совершили то, что на языке уголовного кодекса называется преступным бездействием. «Мысль о том, что у него случился удар, – пишет в своей книге «Смерть Сталина» Л. Млечин, – не пришла им в голову». Что, конечно же, кажется невероятным. Человек всю ночь лежит на полу и только хрипит, а им не приходит в голову мысль о том, что он болен. Хотя скорее всего, именно это они и подумали, потому и уехали...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На даче Берия с Маленковым и Хрущевым снова появились только в девять часов утра. Чуть позже туда приехали и другие члены Политбюро. Вместе с ними наконец-то прибыли и врачи во главе с известным кардиологом П.Е. Лукомским.

«В большой зале, где лежал отец, – вспоминала Светлана Аллилуева, – толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного, ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и на шею, делали кардиограммы, делали рентген легких; медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, а один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни... Все делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было спасти».

Присутствовал при последних часах жизни своего отца и Василий, который, по словам сестры, был все время сильно пьян, «шумел, оскорблял врачей и орал, что они отравили, убили отца... Он был в отчаянии и твердо убежден в том, что его отец был отравлен».

Больше всех суетился Берия, который то и дело вопрошал и без того перепуганных врачей, гарантируют ли они жизнь товарища Сталина и отдают ли себе отчет в том, какая на них лежит ответственность. Убедившись, что Сталина уже не воскресят, Берия уехал на несколько часов в Кремль, оставив бледных соратников у смертного одра доживавшего последние минуты Хозяина. Зачем? Если принять версию Волкогонова, то только для того, чтобы забрать из сталинского сейфа документы, в которых могли быть распоряжения, касающиеся его.

По всей видимости, он не исключал того, что чувствовавший близкий уход Сталин мог оставить завещание, и оспорить его было бы сложно даже ему. А Берия нисколько не сомневался в том, что его нет и не может быть в числе сталинских преемников, если таковые вообще были.

Теперь уже никто не скажет, что же на самом деле делал Берия в Кремле, но, когда он вернулся, выглядел уже успокоенным. Более того, именно он повел себя так, словно умиравший вождь передал ему свою власть. Он приказал подготовить срочное правительственное сообщение, которое и было напечатано в газетах и передано по радио.

«В ночь на 2 марта, – сообщалось в нем, – у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания... Лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и советского правительства... Тяжелая болезнь товарища Сталина повлечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности».

Несмотря на «постоянное наблюдение ЦК» и постоянное нагнетание напряженности Берией, врачи уже не скрывали скорого ухода товарища Сталина. А обстановка и на самом деле была тяжелая. Бегавшие бледные врачи, перепуганные лица членов Политбюро, молчавшая Светлана и периодически появлявшийся в комнате, где лежал умирающий отец, Василий, который каждый раз злобно' выкрикивал: «Сволочи, загубили отца!»

Чуть ли не каждый час Берия подходил к вождю и громко говорил:

– Товарищ Сталин, здесь находятся все члены Политбюро, скажи нам что-нибудь!

Но когда после его очередного заклинания Сталин вдруг приоткрыл один глаз, всех присутствующих охватил настоящий ужас. Они слишком хорошо знали вождя и вряд ли удивились, если бы он как ни в чем не бывало поднялся с дивана и приказал бы их всех арестовать.

Берия в страхе опустился на колени у постели умирающего. Но... это был последний проблеск сознания. Затем наступил конец. «Агония его, – писала Светлана, – была ужасна, она душила его у всех на глазах. В один из таких моментов он неожиданно открыл глаза и обвел взглядом всех присутствующих. Это был страшный взгляд, наполовину безумный, наполовину гневный. В течение доли секунды этот взгляд охватил всех, и тут, невообразимо и ужасно, я до сих пор не могу этого понять, но и забыть не могу, он вдруг поднял левую руку, ту руку, что еще могла двигаться, показал вверх и погрозил всем. Этот жест был непонятен, но угрожающ, и осталось неизвестным, кому или чему он предназначался... В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

* * *

Так умер Иосиф Сталин... Кому он грозил? Скорее всего, его угрожающий жест предназначался самому небу, для которого он, несмотря на все свое земное величие, так и остался простым смертным. Чего он не мог простить даже самому Богу...

О смерти Сталина сказано много, но полной ясности нет и по сей день. Ну и, конечно же, существует версия о том, что Сталин умер не своей смертью, а был убит своими соратниками. И ничего неправдоподобного в этой версии нет. Слишком уж велика была вероятность того, что и Берия, и Маленков, и Хрущев, и Каганович отправятся в мир иной куда быстрее, нежели одряхлевший диктатор. И, конечно, этот страх мог придать им так всегда не хватавшей смелости.

«Он, – говорил Хрущев о последних днях Сталина, – не доверял никому, и никто из нас не доверял ему. Он даже не поручал нам работы, с которой не мог справиться сам. Нам было очень трудно с ним. Однажды вечером в субботу он пригласил нас на ужин на загородную дачу. Сталин был в хорошем настроении. Это был веселый вечер, и все мы были довольны. Затем мы поехали домой. По воскресеньям Сталин имел обыкновение звонить каждому из нас, чтобы поговорить о работе, но в это воскресенье он не позвонил, что показалось нам странным. В понедельник он не вернулся в город, а вечером в понедельник нам позвонил начальник его охраны и сказал, что Сталин болен.

Мы все – Берия, Маленков, Булганин и я – поспешили к нему за город. Он был уже без сознания. В результате кровоизлияния были парализованы рука, нога и язык. Мы три дня оставались возле него, но он не приходил в сознание. Потом он на какое-то время пришел в себя, и мы пошли в его комнату. Сестра поила его чаем с ложечки. Он пожал нам руки, слабо улыбнулся и показал здоровой рукой на картинку над кроватью, где маленькая девочка поила с ложечки барашка. Этим жестом он показал нам, что так же беспомощен, как этот барашек. Чуть позже он умер. Я плакал. Мы, в конце концов, все были его учениками и обязаны ему всем».

Однако Авторханов приводит другую версию окончания этого столь приятного во всех отношениях вечера. И, как он утверждает, с дачи Маленков, Хрущев и Булганин отправились отнюдь не по домам, а в Кремль. А вот Берия остался с Хозяином. Поведав Сталину о том, что у него имеются прямо-таки убийственные материалы против Хрущева в связи с «делом врачей», Берия вызвал, по одной версии, своего адъютанта, по другой – одну из своих сотрудниц.

Эта самая сотрудница якобы держала в руках папку с компроматами на Хрущева. Однако вместо того, чтобы открыть папку, женщина плеснула в лицо Сталину какую-то жидкость. По всей видимости, это был эфир. И после того как Сталин потерял сознание, она сделала ему несколько уколов, введя таким образом яд замедленного действия. Вводила она ему этот же яд и позже, только теперь уже в качестве врача.

Эту версию подтверждает и дочь Сталина, которая видела молодую женщину-врача у постели умиравшего отца. «Я вдруг сообразила, – вспоминала Светлана позже, – что вот эту молодую женщину я знаю. Где-то я ее видела?.. Мы кивнули друг другу, но не разговаривали». Позже стало известно, что Светлана знала этого самого «врача» как одну из сотрудниц Берии, но не сразу ее узнала в белом халате.

Конечно, выглядит вся эта история зловеще: раннее утро, зловещий блеск очков Берии и молодая женщина-убийца. Но особой веры она не вызывает. Ну с какой стати давно уже отошедший от дел МГБ Берия стал бы докладывать Сталину о «деле врачей». Особенно если учесть, что им занимались якобы уехавший с дачи Маленков и шеф МГБ Игнатьев. Да и как могла охрана не заметить присутствия на даче этой самой женщины-убийцы? А если вспомнить еще и то, что сам Авторханов узнал об этой страшной истории от каких-то только ему известных «старых большевиков», то это означает только то, что кто-то из них целую ночь оставался на даче незамеченным, а потом, словно человек-невидимка из романа Г. Уэллса, покинул дачу. Чего не могло быть по той простой причине, что не могло быть никогда.

По словам Хрусталева, Сталин сказал ему: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спасть». Чем несказанно подивил охранника, поскольку никогда не давал подобных распоряжений. Тем не менее вид у Сталина, по словам все того же Хрусталева, был бодрый, что никак не вяжется ни с каким эфиром. После же того как Сталин расстался с Хрусталевым, он переоделся в пижаму, открыл бутылку минеральной воды и даже приготовил газету, чтобы почитать.

Что же касается Светланы, в конце концов, «узнавшей» в «женщине в белом» сотрудницу Берии, то вряд ли и этому можно верить. Берию можно упрекать в чем угодно, но только не в глупости. Да и зачем бы он привел с собой женщину, если бы это было на самом деле так, которую могли опознать как его сотрудницу? И все же и по сей день очень многие из тех, кого принято называть «сталинистами», считают, что Сталина убили. И тот же Авторханов уверен в существовании тщательно организованного заговора под кодовым названием «Моцарт».

Что ж, ничего нового все эти люди не выдумали, да и не их вина. Так их заставляла думать сама советская система, основанная на насилии и постоянной лжи всем, вся и во всем. И кто бы не умер при советской власти: Ленин, Фрунзе, Дзержинский, Горький, Куйбышев, Надежда Аллилуева или Орджоникидзе – в стране сразу же начинали ходить слухи о насильственной смерти.

Почему? Да только потому, что такая была страна, и всех этих людей приучили именно так думать о своих руководителях.

Хотя, конечно же, вряд ли в Политбюро и ЦК не было людей, которые не хотели бы смерти Сталина, поскольку его жизнь означала их смерть. И не только политическую. Поклонники Сталина и по сей день обвиняют того же Берию в том, что он так откровенно радовался смерти диктатора. Гораздо удивительнее было бы, если бы Берия огорчался уходу в небытие того, кто сам готовил для него ту же участь. Конечно, все основания у того для убийства Сталина были. А что в этом удивительного? Каким бы ни был человеком Берия, но в данном случае он думал о собственной жизни, которую у него хотел отнять Сталин. В свое время он сказал: «Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас он в одну минуту расшибет! Одним словом: берегись, Берия!»

И... был прав! Уже много позже Молотов якобы признался поэту Чуеву, что в последнее время Сталин выражал особенно пренебрежительное отношение к Берии лишь только потому, что «убрать хотел!» Тому же Чуеву Молотов и поведал о том, как стоявший рядом с ним 1 мая 1953 года на трибуне Мавзолея Берия сказал ему: «Это я его убрал...» В тот же день, по словам Кагановича, он рассказал некоторым членам Президиума ЦК, что Сталин собирался убить его, не зная о том, что в случае его смерти «чекисты устроили бы восстание».

Насколько все это было правдой? Сейчас уже не скажет никто. И все же, думается, Берия просто-напросто придавал себе вес и запугивал своих будущих «друзей-врагов» от нежелательных по отношению к нему поступков.

Да и, откровенно говоря, была ли большая разница в том, умер Сталин своей смертью или его убил Берия? Все, что ему было предназначено, он сделал, и наступившее после войны время было уже не его временем. А вот невинной крови он еще бы пролил. Да и как можно было управлять страной в том в высшей степени болезненном состоянии, в котором он находился? Он и в лучшие-то годы не отличался особой доверчивостью, то что же было говорить теперь, когда периодические нарушения мозгового кровообращения уже создали множественные мелкие полости (кисты) в мозговой ткани. Поскольку именно такие изменения, по мнению врачей, вызывали нарушения в психике, которую и без того вряд ли можно было назвать здоровой.

И все же, думается, Иосиф Виссарионович Джугашвили умер своей смертью. Семьдесят четыре года – далеко не самый молодой возраст, а если мы вспомним, в каком постоянном напряжении жил он все эти годы и его развившиеся комплексы, то скорее надо удивляться, что он не покинул этот мир намного раньше.

Но как бы там ни было, Сталин, его жизнь и смерть всегда будут возбуждать всеобщий интерес. Потому что он был Сталин, и этим сказано все...

* * *

Поставив в книге последнюю точку, я долго думал, о чем поведать в заключение. Но все, что приходило на ум, было уже десятки раз сказано другими авторами, писавшими о Сталине. И тогда я решил не ответить, а спросить.

Но прежде привести отрывок из уже неоднократно цитировавшейся книги А. Бушкова «Россия, которой не было».

«Сталин был кровав, суров, жесток и ужасен, – пишет Бушков. – Но где вы видели других могучих императоров, великих строителей? В начале любой великой стройки – грязь и кровь. Я хотел бы знать, отыщется ли человек, у которого часто щемит сердце и подступает бессонница, когда он вспоминает о десятках тысячах русских мужиков и пленных шведах, уложенных Петром I в гнилые болота. Я хотел бы видеть человека, у которого до сих пор сжимаются кулаки при воспоминаниях о расстрелянном Бонапартом молодом герцоге Энгиенском. Я хотел бы напомнить, что в той самой «цивилизованной» Британии всего двести пятьдесят лет назад шотландские шахтеры работали в рабских железных ошейниках, а за кражу вешали детей лет 12—14. Всего сто восемьдесят лет назад в центре Лондона регулярные кавалерийские части рубили демонстрантов и сметали пушками «бунтовщиков».