Текст книги "Сталин. По ту сторону добра и зла"

Автор книги: Александр Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 90 страниц)

Окончательная точка была поставлена на заседании Совета старейшин в марте 1939 года XVIII съезда. Когда стали обсуждать кандидатуры членов ЦК, кто-то заметил, что Ежова все знают как несгибаемого сталинского наркома и его следует оставить в ЦК. Возражений не последовало, и тогда выступил сам Сталин.

«Он поднялся, – вспоминал входивший в Совет старейшин первый секретарь Одесского обкома партии Е.Г. Фельдман, – подошел к столу и, все еще попыхивая трубкой, позвал:

– Ежов! Где ты там? А ну пойди сюда!

Из задних рядов вышел и подошел к столу Ежов.

– Ну! Как ты о себе думаешь? – спросил Сталин. – Можешь ты быть членом ЦК?

Ежов побелел и срывающимся голосом ответил, что вся его жизнь отдана партии, Сталину, что он любит Сталина больше своей жизни и не знает за собой ничего, что могло быть причиной такого вопроса.

– Да? – недобро усмехнулся Сталин. – А кто такой был Фриновский? Ты Фриновского знал?

– Да, конечно, знал, – ответил Ежов. – Фриновский был моим заместителем. Он...

Сталин прервал Ежова и начал спрашивать, кто был Шапиро, кем была Рыжова (секретарь Ежова), кто такой Федоров и еще кто-то (к этому времени все эти люди были уже арестованы).

– Иосиф Виссарионович! Да ведь это я – я сам! – вскрыл их заговор, я пришел к вам и доложил о том...

Сталин прервал Ежова.

– Да, да, да! Когда ты почувствовал, что тебя схватили за руку, так ты пришел, поспешил. А что до того? Заговор составлял? Сталина хотел убить? Руководящие работники НКВД готовили заговор, а ты как будто в стороне! Ты думаешь, я ничего не вижу?! – продолжал Сталин. – А пока вспомни, кого ты такого-то числа послал к Сталину дежурить? Кого? С револьверами? Зачем возле Сталина с револьверами? Зачем? Сталина убить? А если бы я не заметил? А?!»

Но все это было, по большому счету, только прелюдией, в которую мало кто из присутствующих верил. По той простой причине, что если бы люди Ежова хотели убить Сталина, то они убили бы его, и никто бы им не помешал. Хотя бы те самые, с револьверами...

Думается, что понимали все: главное впереди. И они не ошиблись. «Затем, – вспоминал Фельдман, – Сталин обвинил Ежова, что он развил слишком кипучую деятельность и арестовал много невиновных, а кого надо – скрывал.

– Ну? Иди! Не знаю, товарищи, можно его оставить членом ЦК? Я сомневаюсь. Конечно, подумайте... Как хотите... Но я сомневаюсь...

Ежова, конечно, из подготовительного списка единогласно вычеркнули, а он после перерыва в зал не вернулся и не был больше на съезде».

Еще совсем недавно всесильного главу НКВД арестовали через несколько дней, и когда за ним пришли его же собственные сотрудники, Ежов поднялся из-за стола и, как показалось многим, с явным облегчением произнес весьма знаменательную фразу: «Как давно я этого ждал!»

И эта фраза говорила о многом. Уж кто-кто, а Ежов, который прекрасно знал, как штамповались дела и сколько невиновных было отправлено в лагеря и мир иной, не мог не задумываться над тем, чем же вся эта кровавая вакханалия может для него кончиться. А кончиться она могла только одним: стенкой!

Каким бы кровожадным ни был Сталин, но и он не мог не понимать, что рано или поздно у избиваемого им населения может возникнуть неизбежный и в высшей степени справедливый вопрос: что же это у них за отец родной? И чем они, возводившие Днепрогэс и строившие Магнитку, провинились перед человеком с трубкой, который, по его же собственным словам, денно и нощно только и делал, что думал об их благополучии? Ну а раз так, то от бывшего подпольщика можно было ожидать любой хитрости. Наподобие той, с какой он так ловко обвел всех за нос, когда в насилии крестьян во времена сплошной коллективизации у него оказались виноваты все, кто угодно, но только не он сам.

Надо полагать, что столкнувшись с вождем поближе, Ежов не мог уже не понимать, что все они – бывшие ленинцы, троцкисты, бухаринцы, спецы и прочие – являлись для Сталина самой обыкновенной разменной монетой в тех играх, которые он затевал. А если он и позволял какой-нибудь пешке пройти в ферзи, как это было с ним самим, то этот самый ферзь, по сути, так и оставался все той же пешкой, которую со временем безжалостный игрок убирал с доски. И возможно, только в тот самый час, когда бывшего наркома уводили его бывшие приспешники, Ежов по-настоящему понял, какой ужас должен был охватывать всех тех, кто был ни в чем не виноват и тем не менее вынужден сознаваться в терроризме и шпионаже.

Конечно, он мог ненавидеть Сталина и бояться его, но в то же время он не мог не отдать ему должное. Всего за каких-то пять лет, прошедших с последнего партийного форума, XVIII съезд являл собою прекрасную картину того, что сумел сотворить этот человек с партией. Да, по большому счету, это был съезд уцелевших, но в то же время это был съезд уже сталинской партии. А после того как пришедший на смену Ежову Берия отправил бывшего главу НКВД и практически всю верхушку комиссариата в мир иной, Сталин смог и повиниться. Сняв обвинение почти с 50 тысяч человек, он заявил на съезде: «Нельзя сказать, что чистка была проведена без серьезных ошибок. К сожалению, ошибок оказалось больше, чем можно было предположить».

Правда, Сталин тут же постарался успокоить делегатов, а вместе с ними и притихшую в ожидании очередной волны террора огромную и растерянную страну: «Несомненно, что нам не придется больше пользоваться методом массовой чистки. Но чистка 1933—1936 годов была все же неизбежна, и она в основном дала положительные результаты».

Сколько людей попали под эти самые «положительные результаты»? Этого не скажет никто. Цифры называются разные – от 16 до 20 миллионов человек. Но дело не в цифрах. Вернее, не только в них. И если бы все эти 20 миллионов на самом деле были шпионами, убийцами и террористами, надо полагать, никто особенно и не переживал бы.

Да и чего переживать? Эти люди сами знали, на что шли, а на войне как на войне! Но, увы... это было далеко не так. И если соотнести страшные показатели репрессий, то в нашей стране уже к середине 1930-х годов не должно было бы остаться ни одного члена Политбюро, ни одного целого завода и фабрики, и уже в 1939 году в Кремле восседали бы заправилы из гестапо, которые и направляли все эти миллионы, которые так ничего и не сделали!

Сказалось столь беспощадное избиение нации и на ее духовном и физическом здоровье. Те, кто проходил допросы, тюрьмы и лагеря, возвращались домой уже с расстроенной психикой. Что не могло не отразиться на их семьях, не говоря уже о потомстве.

Блатная романтика, челки, «прохоря», финки, «перья» и жизнь по понятиям все прочнее входили в нашу жизнь, и я не помню ни одного двора, где бы в те годы не правили блатные. Более того, им подражали, и я знаю очень много хороших в общем-то ребят, которые именно из-за этого подражания отправлялись в места «не столь отдаленные».

Те же, кто оставался «на воле», в сущности, уже не жил, а влачил жалкое существование в ожидании доноса или ареста. Пребывание в постоянном страхе накладывало свой отпечаток на нервную систему, что здоровья не добавляло. Ну и, конечно, ложь, которая вместе с колючей проволокой опутала всю страну. Люди думали одно, делали другое, а говорить вынуждены были третье, что опять же вело к духовной деградации...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

С той сложной и страшной поры прошло много лет, но и по сей день историков, психологов и многих других ученых волнует извечный русский вопрос: кто же все-таки виноват в пролитой в СССР в таком страшном количестве крови? Но... увы, однозначного ответа нет и по сей день, наверное, и быть не может.

С легкой руки Хрущева, сделавшего свой знаменитый доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, по всему миру распространился слух, что развязанный в 1930-х годах в СССР террор был порожден прежде всего личными качествами Сталина. Но Хрущев не первый заговорил о «личных качествах» вождя.

Задолго до него известный революционер А.В. Антонов-Овсеенко в своей ненависти к «вождю всех народов» вообще договорился до того, что основной причиной террора стали сталинские «всепожирающая месть и неутолимая злоба». Причем эта «сталинская жертва» почему-то напрочь забыла о том, как ее собственный родитель приказывал расстреливать сотни тамбовских заложников, которые были виноваты лишь в том, что имели несчастье родиться и жить на Тамбовщине во времена полыхавшей на ней крестьянской войны.

Да, в 1930-е годы было уничтожено много ни в чем не повинных людей, но были уничтожены и те, по чьей вине эти невинные люди и уничтожались. Об отце Антонова-Овсеенко уже говорилось. Ну а если теперь мы вспомним таких видных деятелей, как Блюхер, Дыбенко, Белов и Алкснис, которых уничтожил злодей Сталин, то никак уж нельзя пройти мимо тех же Примакова, Уборевича, Тухачевского, Якира и многих других, которых эти же самые жертвы в свое время осудили на смерть.

Ну а как быть с самим Примаковым, при котором имелся личный палач, готовый в любую минуту по мановению руки своего хозяина лишить головы кого угодно? Если же судить по некоторым высказываниям Троцкого, Бухарина и других видных революционеров, то они вполне могли дать фору Сталину. И на тех же фронтах Троцкий давал ее, прославившись в первую очередь отнюдь не своим ораторским мастерством, а необыкновенной жестокостью.

Подобные примеры можно приводить до бесконечности, и какими бы яркими и страшными они ни были, тем не менее все это, по большому счету, лирика. Конечно, напрочь отбрасывать характер Сталина нельзя, и все же, думается, что причины развязанного Сталиным террора имели более глубинные причины, нежели злобный и мстительный характер вождя.

Как это ни печально, но без крови, наверное, было нельзя. Послереволюционное время как раз и страшно именно тем, что делавшие революцию люди переносят методы своей борьбы на мирное строительство. И далеко не случайно они имеют закономерную тенденцию «пожирать своих детей». После революции, как говорил Чехов, надо было «дело делать». А у революционеров с этим было плохо. И они начинали только мешать.

К чему и сводится одно из самых ходовых объяснений репрессий. Победившие в Октябре 1917 года революционеры полностью «изжили» себя и, так ничего и не научившись делать, кроме разрушения, стали лишними в той самой стране, за которую боролись с царизмом. Но поскольку они продолжали отождествлять себя с советской властью, то оказались обреченными.

Потому и пишет С. Семанов в своей книге «Сталин: уроки жизни и деятельности»: «Было бы несправедливо утверждать, что режим бесправия и насилия, воцарившийся на многие десятилетия в бывшей России – Советском Союзе, был результатом действий одного, хотя бы и самого могущественного, человека.

Нет, это было следствием колоссального и катастрофического катаклизма в жизни страны, именуемого революцией. Надо сразу же сказать, что люди, оказавшиеся у руля государства с октября 1917 года, заранее, задолго до революции, открыто и многократно утверждали, что при перестройке всего существовавшего в России (а именно всеобъемлюще мыслили они «создание нового общества») они будут прибегать к насилию и мерам жестокого подавления сопротивления «эксплуататорских классов». Нет, все было определено заранее и задолго до того момента, когда Иосиф Виссарионович Джугашвили, то есть Сталин, оказался единоличным вершителем судеб страны и ее населения.

Если взять сочинения Ленина, то с легкостью обнаружим в них, к примеру, такое понятие, как «концентрационные лагеря». Уже летом 1918 года, в июле, «вождь пролетариата» требовал (не просто предлагал, а именно требовал) создания таких лагерей для помещения туда, и без всякого промедления и сожаления, всех не только активно противодействовавших советской власти, но и тех, кто бы мог в будущем оказать противодействие.

Такие лагеря были тогда же созданы, и в них уже в 1918 году оказались тысячи, десятки тысяч людей. Так что изобретателем и творцом этого метода подавления «эксплуататорских классов» был отнюдь не Сталин. Вспомните, что «СЛОН» – «Соловецкий лагерь особого назначения» – существовал уже в 1922 году, прежде чем Сталин стал генсеком.

Не Сталин был создателем и такого «органа», как ВЧК, со всем его репрессивным аппаратом, не Сталин руководил им и давал ему указания – посмотрите все те же сочинения Ленина, равно как и «труды» Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и прочих «старых большевиков».

Не Сталин ввел в обыкновение массовые расстрелы и пытки, применявшиеся ВЧК столь широко в годы Гражданской войны и не вызывавшие у революционеров-большевиков никаких серьезных возражений: это было рутинным делом, поскольку оно не затрагивало пока что самих «старых большевиков».

Опять же не Сталин создал систему всеобщего доносительства – она существовала задолго до того, как Ленин рекомендовал Сталина на пост генсека... Только надо подчеркнуть: не Сталин создал систему репрессий, воцарившуюся в Советском Союзе: но Сталин, к сожалению, прибегал к ней все чаще и чаще, так что в итоге с его именем и оказались связаны столь прискорбные обыкновения в нашей жизни.

С течением времени система эта все расширялась и совершенствовалась, пока в эпоху коллективизации не приобрела всеобъемлющий характер. И вот тогда она, неожиданно для властей придержащих, обратилась на них самих, вовлекая в кровавую перетасовку самых главных и, казалось, неприкосновенных ранее лиц. Началось это в декабре 1934 года...»

Наверное, Семанов во многом прав, и Сталин даже при всем своем желании другим быть уже не мог. Насилие и лившаяся кровь времен революции и Гражданской войны сделали свое дело. А человек, который по каждому поводу привык хвататься за пистолет, уже никогда не будет прежним. Да, он может до определенного момента либеральничать, но как только ему станет трудно, он сразу же пустит в ход давно испытанное оружие.

В этой связи хотелось бы напомнить и о той, возможно, уже целой концепции, согласно которой террор 1930-х был вызван термидорианскими наклонностями пришедшего к власти Сталина. Или, если говорить проще, откатом Сталина на контрреволюционные позиции.

И одним из первых толкователей того, что происходило в СССР в 1930-х годах, стал Троцкий. Как и всякий талантливый человек, он сумел подняться над своими личными обидами и амбициями и попытался объяснить, что репрессии тех лет порождены отнюдь не личными качествами Сталина, а самим ходом советской истории.

«Достаточно известно, – писал Троцкий в своей знаменитой работе «Преданная революция», – что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту... Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции... Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций «неприменимы» к пролетарской, лишено всякого научного содержания».

Да что там говорить: преданная революция, термидор, террор – все это звучит. Остается непонятным только одно: как совместить все эти рассуждения Троцкого с его собственным заявлением, сделанным им на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1927 года?

А сказал он тогда приблизительно следующее: «Если мы победим, нам этого будет уже мало, и мы безо всякой жалости расстреляем вашу «тупую банду» безмозглых бюрократов, предавших революцию. Конечно, вы тоже бы хотели нас расстрелять, но не смеете. А вот мы посмеем. Так как это будет совершенно необходимым условием победы!»

Что ж, песня старая, и пелась она еще со времен Робеспьера: кто за революцию направо, ну а все остальные... к стенке. И в чем-чем, а в расправе Троцкого над «тупой бандой» сомневаться не приходится... Приблизительно такой точки зрения придерживается и известный российский историк В. Кожинов, который однозначно считает, что «замена» более полумиллиона (!) руководителей никак не могла быть проявлением личной воли одного – пусть и всевластного – человека, и причины такого переворота неизмеримо масштабнее и глубже пресловутого «культа личности».

Остается только спросить: а что все эти полмиллиона продолжали оставаться ярыми революционерами и требовали продолжения мировой революции? К тому времени тех, кто делал революцию, уже почти не осталось, да и вступили все эти люди в партию уже при Сталине. Так откуда же взялась их революционность? Другое дело, что, будучи свидетелями всех процессов и чисток, они так или иначе могли впитывать в себя идеи того же Бухарина (и впитывали). Да и сторонников (пусть и скрытых) бывших руководителей партии тоже, надо полагать, хватало.

У Сталина не было времени, да, очевидно, и желания выяснять, кто есть кто, и он поступил куда проще: перебил всех. Ну а заодно и предупредил вновь пришедших. И что бы там ни говорили, но это была уже совсем другая партия. Мрачно-послушная... Словно спущенная с цепи собака, бросалась она на любого, кто смел высказать хотя бы малейшее сомнение в целесообразности всего сущего, и в то же время лизала руки Хозяину...

Что тоже войдет в кровь и плоть. Достаточно только то бесконечное и в высшей степени отвратительное славословие, в которое впала страна во времена лично товарища Леонида Ильича Брежнева. И это в те годы, когда уже не было мяса и добрую половину своей жизни люди проводили в очередях за всем, чем только можно...

И чего он только не сделал в своей жизни, лично дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев! Думается, еще немного и именно ему страна была бы обязана своей победой в Великой Отечественной войне. Во всяком случае, к этому шло...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Чем объяснялся сталинский термидор? Его поворотом от ленинской аморфной интернациональности к государству, которое все отчетливее проявляло черты бывшей Российской державы. Да и Ленин был далеко не так прост, как это казалось никогда не читавшим его произведений партийцам. И как говорил тот же Плеханов, имперские замашки вождя всего пролетариата намечались уже в его работе «Государство и революция».

Просто тогда было еще не время называть вещи своими именами. И, как знать, может быть, именно поэтому и просил Ильич Сталина не торопиться. Прежде чем продолжать дальше, мы, на всякий случай, напомним, что же представлял собой тот самый ужасный термидор, в котором Троцкий обвинял Сталина.

Впрочем, Троцкий прав, ибо для любого истинного революционера термидор и на самом деле был страшен. Поскольку именно так назвали победу буржуазии над Робеспьером и его присными, которые тащили во Францию, выражаясь языком Столыпина, не великие свершения, а не менее великие потрясения.

Если же говорить проще, то термидор есть не что иное, как прекращение революционных преобразований и становление страны зачастую с некоторым возвратом к прошлому. Что бы там ни говорили о термидоре сами революционеры, очень часто именно он спасал напрочь разрушенную ими страну. И достаточно вспомнить только то, какую страну собирался строить сам Троцкий, лишенную прошлого, без вековой культуры и традиций, чтобы понять: термидор для нее был благом. Пусть и сталинским, но все же благом.

И неминуемый поворот Сталина к «русской идее» объяснялся не только его характером, но в первую очередь тем, что он создавал не какую-то отвлеченно-интернациональную по духу страну, а вполне определенное государство, которое, по сути, являлось новой Российской империей, только на этот раз красной.

Отсюда и его поворот не к мировой революции, а к своему, теперь уже социалистическому, Отечеству. А значит, и к русской истории. И честь ему и хвала за то, что он отбросил большевистские бредни о том, что истинная история России началась в октябре 1917 года, словно и не было Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Великого, Александра Суворова и многих других выдающихся российских государственных деятелей, без которых нельзя себе представить историю страны.

Задевало его, конечно, и то, что пришедший к власти в Германии фюрер не только не подумал отказываться от своей истории, а наоборот, объявил о Третьем рейхе, как бы подчеркивая неразрывную связь времен. Тогда как он, Сталин, самый великий и мудрый, должен был править страной без роду и племени. Достаточно заглянуть в изданную в самом начале 1930-х годов десятитомную Малую Советскую Энциклопедию, чтобы понять, каким было отношение в российской истории.

«Александр Невский оказал ценные услуги новогородскому капиталу... подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татар...»

«Минин-Сухорук, нижегородский купец, один из вождей городской торговой буржуазии...»

«Пожарский, князь, ставший во главе ополчения, организованного мясником Мининым-Сухоруким на деньги богатого купечества. Это ополчение покончило с крестьянской революцией».

«Петр Первый был ярким представителем российского первоначального накопления... соединял огромную волю с крайней психической неуравновешенностью, жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом».

Однако уже начиная с 1934 года обо всех этих великих деятелях российской истории заговорили по-другому. И знаменитые фильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» лучше всего говорят о том повороте, какой начинался в уме того же Сталина.

Конечно, во многом это была уже совсем другая история, но тем не менее она все-таки была. Глумиться над ней Сталин не давал уже никому и в свое время довольно в жесткой форме поставил на место революционного поэта Демьяна Бедного. Обласканный властью придворный стихотворец, которого так ценил Ленин, написал Сталину жалобу на тех членов ЦК, которые были весьма недовольны его стихотворными фельетонами. И вот тут-то зарвавшегося рифмоплета ждало жестокое разочарование. Сталин не только не заступился за него, но и сам отвесил ему очередную звонкую пощечину. «Десятки раз хвалил Вас ЦК, – писал Сталин в своем послании Демьяну, – когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии.

Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли Вы, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян...»

Получить подобное послание от Сталина означало большие неприятности, и нетрудно догадаться, что испытывал бедный Демьян, читая раскаленные сталинские строки. Впрочем, Сталину было трижды наплевать на нескромность Демьяна, и причины его царственного гнева крылись куда глубже, о чем он поведал Демьяну, в мгновение ока превратившегося в опального поэта, при личной встрече.

– В чем существо Ваших ошибок? – ронял он словно в пустоту жесткие слова. – Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР... стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее...

И если с настоящим СССР все было более или менее ясно, то замечание о прошлом повергло Демьяна в шок. Оно и понятно, ведь по сей день официально считалось, что в прошлой России жили только бездельники-цари, кровопийцы-помещики и обижаемый ими народ. Ну а никакой истории, а значит, и прошлого у той России не было. Но то, что он услышал, говорило уже совсем о другом взгляде. И времени, добавили бы мы. Ну и, конечно, его знанием и русской истории, и культуры. Сталин никогда не отдавал при личном общении предпочтения русским, но к великой русской культуре, русским традициям и русской истории относился соответствующе. Потому как-то и сказал Фадееву, что все они в общем-то букашки...

В революции русский пролетариат играл первые роли, и без него ни о какой победе не могло быть и речи. Кроме того, Сталин считал, что практически все мало-мальски образованные русские марксисты, в число которых он включал и самого себя, являются законными наследниками прогрессивной мысли в России и ее бунтарских движений.

Сыграло свою роль и то, что, подобно многим социалистам-евреям, Сталин никогда не был изгоем в своей стране и не столь болезненно переживал национальную дискриминацию. В отличие от того же Троцкого, который знал, что такое черта оседлости и погромы не понаслышке. Может быть, именно потому, что он был инородцем (не по культуре и вероисповеданию, а по рождению), Сталин никогда и не испытывал боязни быть обвиненным в великодержавном русском шовинизме, который так люто ненавидел Ленин и другие русские социалисты. Да, и говоря откровенно, ему нравилось военно-политическое устройство огромной и по-своему могучей Российской империи. Как и ее автократическое устройство.

И, как знать, не считал ли он в глубине души, что именно России уготована в мире мессианская роль. И не к нему ли, по большому счету, были обращены слова псковского инока Филофея Великого, которые он говорил князю Московскому Василию: «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя: ибо два Рима пали, а Третий стоит, а четвертому не бывать». Что, если переводить на простой язык, означало, именно Московское царство призвано служить высшим примером мироустройства. Только в его, сталинском, представлении.

Вряд ли Сталин думал о Москве как о Третьем Риме, и тем не менее связь между ними была, и связь тесная. И далеко не случайно такой блестящий русский религиозный философ, как Н. Бердяев, писал: «В сознании русской идеи, русского призвания в мире произошла подмена. И Москва – Третий Рим, и Москва – Третий Интернационал связаны с русской идеей, но представляют ее искажение».

Да, Октябрьская революция проходила под лозунгами интернационализма «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «Даешь мировую революцию!», однако со временем Сталин не мог не понять, что это только лозунги. По сути дела, о русской нации Сталин впервые во весь голос заговорил уже при образовании СССР. И уже тогда, в отличие от презиравшего все русское германофила Ленина, считал, что даже в Советском Союзе РСФСР должна была занимать особое положение.

Получив ленинское наследие в виде совершенно ему чуждого интернационализма, Сталин много говорил о мировой революции. Не мог не говорить. Ведь теперь именно он был вдохновителем мирового пролетариата. Да и не мог он вот так сразу отбросить ленинские идеи, перед которыми сам же первый и преклонялся.

А вот к середине 1930-х он думал уже иначе. По той простой причине, что не только сравнялся с Лениным, но и превзошел его. В отличие от Ильича, который сам удивлялся тому, что большевики все еще у власти, Сталину уже было что терять. За ним была страна, и не просто страна, а его собственная страна. И, возможно, уже тогда он решил создать не просто первое в мире социалистическое государство, но и могучую империю, первую скрипку в которой должен был играть прежде всего русский народ. О чем вслух, понятно, не говорил.

Не удержится он только однажды, во время своей праздничной речи в честь Великой Победы, когда поднимет тост за великий русский народ. Конечно, его предпочтение русского народа определялось не только его количеством, но и психологическим укладом. Поскольку, пожалуй, ни в одном другом народе, населявшем территорию бывшей Российской империи, не было такого почитания своего государя, как в русском. Это потом, когда к власти придут большевики, они будут творить все, что им угодно, и простой человек никогда не добьется правды.

С царями все было иначе. Русские самодержцы, прекрасно осознавая свою силу (и силу прежде всего духовную), стояли на страже интересов не только правящей верхушки, но и болели за общенациональные интересы. Те же Иван Грозный и Петр Великий ничтоже сумняшеся рубили головы предававшим эти интересы боярам. И так или иначе выступали заступниками обиженного этими самыми боярами народа. И особой разницы между Сталиным и тем же Грозным не было. Первый рубил головы красным боярам, второй – белым.

И народ видел, ни один даже самый высокопоставленный советский чиновник не мог чувствовать себя в той безопасности, в какой они будут себя чувствовать при Брежневе, когда ни один партийный вор не будет наказан.

* * *

Тем не менее было бы несколько наивным объяснять поворот Сталина к российской самодержавности только его знанием русской истории и культуры. Дело было уже не только в воле и желании советского вождя, а в самом ходе истории. Во многом этот поворот определялся приходом к власти Гитлера. В грозовом воздухе Европы запахло порохом, и Сталину надо было думать о сплочении нации и патриотизме.

Что же касается интернационалистов и пролетариев, то у них, как известно, нет Отечества. А значит, и нечего защищать. Сталину было что защищать, потому и началось возрождение этого самого патриотизма. И не только с помощью официальной пропаганды, которая выразилась в введении истории СССР, которая начиналась с истории России.

Некоторым ни вот что не верующим современным людям сложно понять, как это можно было верить в государственную пропаганду. И тем не менее в нее верили, не все, конечно, но верили.

Впрочем, Сталин и здесь знал, что делать. И поскольку в СССР, как в стране, по словам Ленина, полностью невежественной, искусством номер один являлось кино, то основной упор был сделан на патриотические фильмы. И если после выхода на экран уже в 1970-х годах фильма «Офицеры» многие молодые люди пожелали получить профессию «Родину защищать», то можно себе представить, какие чувства вызывали у ничего, по сути, больше и не видевших людей такие киноленты, как «Петр Первый», насквозь пропитанный готовностью воевать фильм «Трактористы», бивший всех подряд «Суворов» и, конечно же, кинокартина «Чапаев».

Понятно, что этот самый термидор не мог не вызывать недоумения у всех так навсегда и оставшегося в коротких революционных штанишках Троцкого и его сторонников. Да и у живущих в СССР возвращение «дворянской» новогодней елки, введение маршальского и других офицерских званий и прощение казачества не вызывали восторга.

Запрет Сталина на снос храма Василия Блаженного, который некоторые революционеры планировали взорвать в 1936 году, прекращение Сталиным финансирования зарубежных компартий, – все это не могло не вызывать раздражения у настоящих революционеров. За что они и поплатились... головой. Возможно, это был не лучший выход, но истинных хулителей и врагов России среди убиенных по этой статье хватало. Достаточно вспомнить только одного Бухарина, с его прямо-таки патологической ненавистью к истории и культуре России. То есть, по словам В. Шамбарова, «...параллельно с возвратом государственности в «российское» русло были уничтожены главные разрушители и осквернители прежней России». И что бы там об этих людях ни говорили, но они получили то, на что обрекали других. И как знать, не по заслугам ли...